| Умер от воспаления легких. Михаил VI Стратиотик/Михаил 1056–1057/?-1059 Приняв власть, Михаил стал щедро раздавать чины и награды, однако подверг критике военачальников, которые и составили против него заговор. Умер своей смертью, будучи монахом. Исаак I Комнин/Исаак Комнин 1057–1059/ок. 1005–1061 Пытался ослабить влияние столичной знати и монашества, разбил печенегов, угрожавших северным границам империи. Оппозиция вынудила его отречься от престола. Умер своей смертью, будучи монахом. Династия Дук Константин X Дука/Константин Дука 1059–1067/ок.1006–1067 Резко сократил расходы на армию, отправил в опалу высших военных сановников империи, укрепил чиновный аппарат. Умер своей смертью, причина не известна. Евдокия Макремволитиса 1059–1071/1021–1078 Была одной из самых образованных женщин своего времени. Не хотела «умирать на троне» и мечтала оставить двор, когда вырастут сыновья. Умерла своей смертью, будучи монахиней. Михаил VII Дука/Михаил Дука 1059–1067, 1067–1072, 1072–1077, 1077–1078/1050 – ок. 1090 Оставил по себе дурную славу увеличением налогов, бунтами, голодом, военными поражениями и произволом его фаворита Никифорицы. Умер своей смертью, будучи монахом. Роман IV Диоген/Роман Дука 1067–1072/1030–1072 Львиная доля расходов казны приходилась теперь на армию. После его низложения Византия перестала быть мировой державой средневековья. Умер в результате жестокого ослепления. Никифор III Вотаниат/Никифор Вотаниат 1078–1071/1002–1081 Империя буквально потонула в мятежах военной и землевладельческой знати. Умер своей смертью, будучи монахом. Династия Комнинов Алексей I Комнин/Алексей Комнин 1081–1118/1056–1118 Преследовал еретиков, подавил многочисленные мятежи знати, отбил натиск норманнов, удачно воевал против турок и печенегов. Составил законодательные акты, касающиеся духовенства. |
| Толковательные описания были направлены на выявление глубинного, образносимволического содержания архитектуры или живописи. Они как бы переносили на эти виды искусства методы экзегезы словесного текста. В религиозной живописи, например, Николай Месарит склонен был видеть два слоя-феноменальный (буквальное, как правило, экспрессивно-натуралистическое изображение) и ноуменальный-усмотренный умом в картине духовный смысл. В светской живописи авторы описаний часто видели аллегории исторических событий или душевных переживаний (Евматий Макремволит, Никита Хониат ). Дескриптивный тип описаний способствовал сохранению в византийской эстетике традиций античного (как греко-римского, так и ближневосточного) понимания искусства. Напротив, толковательные описания, находя мощную опору в общей теории христианского символизма, стали одной из главных форм выражения собственно средневековых представлений об искусстве и играли видную роль в византийской эстетике. С момента официального принятия христианства Древняя Русь регулярно получала из Византии произведения культового искусства, на Руси работали византийские мастера (строители, живописцы, иконописцы) и византийское духовенство, велась активная работа по переводу византийских богослужебных и святоотеческих книг. Основные произведения многих византийских мыслителей были известны уже в Киевской Руси. На них ориентировались и учились первые русские книжники Иларион, Нестор, Феодосий Печерский , Кирилл Туровский и др. Таким путем Русь усваивала или переосмысливала и многие эстетические взгляды и представления византийцев. И процесс этот продолжался, как мы увидим, вплоть до конца XVII в. Именно поэтому о византийском феномене в русской культуре не имеет права забывать исследователь любой сферы средневековой культуры, и, может быть, в первую очередь эстетики. Древняя Болгария Регулярное знакомство славян с византийской духовной культурой началось с середины IX в., когда Кирилл и Мефодий, разработав славянскую азбуку, перевели первые христианские богослужебные книги на старославянский язык. Они и легли в основу общеславянского фонда памятников средневековой культуры южных и восточных славян. Начал формироваться этот фонд в Древней Болгарии, занимавшей в период IXX вв огромную территорию на Балканах и в Юго-Восточной Европе. |
| 1855 . Полякова С. В. Византийская любовная проза. – М.; Л., 1965. 1856 . Полякова С. В. Из истории византийского романа. Опыт интерпретации «Повести об Исмине и Исминии» Евматия Макремволита. – М.: Наука, 1979. – 200 с. 1857 . Поляковская Е. Ю. Научные дискуссии медиевистов-урбанистов в 19601980-е гг.: позиции и методология//Средневековый город. – Саратов, 2006. – Вып. 17. – С. 105–116. 1858 . Поляковская М. А. Византийская чиновная лестница в эпоху Палеологов//АДСВ. – 2001. – Вып. 32. – С. 193–212. 1859 . Поляковская М. А. Византия, византийцы, византинисты. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. – 432 с. 1860 . Поляковская М. А. Византия в контексте европейской средневековой государственности: проблема лидера и темпов развития//АДСВ. – 1999. – Вып. 30. 1861 . Поляковская М. А. Влахерны – резиденция василевсом при Палеологах//СТРАТНГОС. Сб. ст. в честь В. В. Кучмы. – Армавир, 2008. – С. 112–125. 1862 . Поляковская М. А. Димитрий Кидонис и Иоанн Кантакузин (К вопросу о политической концепции середины XIV в.)//Социальное развитие Византии. Межвуз. темат. сб. – Свердловск, 1979. – С. 46–57. 1863 . Поляковская М. А. Жизнь и смерть в понимании Диимитрия Кидониса//Античная и средневековая идеология: АДСВ. – Свердловск: УрГУ, 1984. – С. 109–118. 1864 . Поляковская М. А. Император и народ в Византии XIV в. в рамках церемониального пространства//АдсВ. – 2003. – Вып. 34. – С. 314–321. 1865 . Поляковская М. А. К вопросу о характере городской и пригородной монастырской собственности в поздней Византии//Ученые записки Урал. гос. ун-та. – 1966. – Вып. 53. – С. 75–93. 1866 . Поляковская М. А. К характеристике византийской образованности: учителя и ученики//АДСВ: Проблемы идеологии и культуры. Сб. науч. тр. – Свердловск, 1987. – С. 111–120. 1867 . Поляковская М. А. Место города в исторической судьбе Византии//Античный и средневековый город. VII науч. Сюзюмовские чтения. – Екатеринбург, 1994. – С. 3–7. 1868 . Поляковская М. А. Общественно-политическая мысль Византии (40–60-е гг. XIV в.). Учеб. пособие. – Свердловск, 1981. – 81 с. |
| А на равнине, где расселись варвары… Посередине был лужок прелестнейший, Весь окруженный лаврами цветущими, Платанами, дубами, кипарисами И деревами среди них плодовыми. Цвели и розы там в траве и лилии, Служившие лужайке украшением; А все бутоны этих роз закрытые, Или, скорее, лишь едва дышавшие, Лелеяли цветок как новобрачную. (I 75–85) Гедонистический аспект красоты сада подчеркивает Евматий Макремволит (XII в.) в своей повести 160 , создавая тем самым атмосферу, благоприятную для зарождения и развития любовных переживаний его юных героев: «Сад этот преисполнен был прелестей и услады, зеленью изобиловал, весь в цветах: ряды кипарисов, кровли из тенистых миртов, виноград в курчавых локонах лоз, фиалки глядят из листьев и, кроме благоухания, услаждают взор;… Лилии украшают сад, радуют обоняние, манят взоры, с розами соперничают… При виде всего этого мне представилось, что я попал в сад Алкиноя, и я перестал считать вымыслом прославляемые поэтами Елисейские поля. Ведь лавры, мирты, кипарисы, виноградные лозы и другие растения, которые украшали или, вернее, составляли сад Сосфена, протягивают, словно руки, свои ветви, как бы в хороводе, осеняют сад и лишь тогда дают лучам солнца коснуться земли, когда веяние легкого ветра колеблет листву» (Исм. I 47). В византийском романе красота пейзажа полисемантична, выполняет целый ряд функций. Она служит писателю важным художественным средством для возбуждения у читателя соответствующего настроения, необходимого для более глубокого восприятия содержания романа. Инвариантность для всей антично-византийской традиции ряда словесных формул, из которых складывались описания красоты пейзажа, превращала эти описания в символы прекрасного вообще, а в структуре средневекового миропонимания они устойчиво воспринимались и как символы божественной красоты. Однако на первом месте у светских византийских писателей X-XII вв. стоит конкретно чувственный аспект природной красоты, то непосредственное наслаждение, которое испытывает человек, созерцая красоту пейзажа, то изначальное эстетическое чувство человека, которое, претерпевая различные модификации и метаморфозы в истории культуры, всегда остается присущим человеку, хотя часто бывает скрыто под слоем самых разных культурно-эстетических напластований. |
| е. должна означать равенство всех независимо от социального положения каждого, но что в то же время она должна быть дистрибутивной, т. е. должным образом соразмеренной в распределении вознаграждений и наказаний в соответствии с заслугами или проступками каждого. Транспонированные в социальную сферу, эти принципы означают (вспомним еще раз Василики), что каждому воздается именно ему принадлежащее право, которое совсем необязательно должно быть тождественным праву другого, 170 – и это тоже равенство, причем равенство подлинное. В свете такого понимания справедливости и равенства оказывается кажущимся противоречие между идеей aequitas – равенства, официально провозглашенной краеугольным камнем всей концепции права, и реальным, недвусмысленно классовым характером конкретных юридических норм – противоречие, которое так поражает исследователей. Классовая природа византийского государства остается, таким образом, непоколебленной. Даже у тех авторов, которые высказывались за более равномерное распределение собственности между общественными классами (Агапит, Макремволит), речь не идет, по-видимому, об «уравниловке». В этом смысле интересно проследить судьбу имеющего к нашей теме непосредственное отношение положения, содержащегося в уже известной нам речи Юстиана II к Тиверию, которое в изложении Феофилакта Симокатты звучит так: «Имеющие состояния пусть пользуются ими, а не имеющим – даруй ты сам» (о χοντκς οσας πολαυτωσαν ατν τος δ μ χουσι δρησαι). 171 Смысл этого завета умирающего императора своему преемнику на троне заключается, согласно убедительной трактовке Вальденберга, в том, что правительство должно было создать такой порядок, при котором на чужую собственность, каковы бы ни были ее размеры, нельзя было смотреть как на удобное средство для обогащения (при этом могут иметься в виду одинаково и посягательства частных лиц, и самой казны – в виде конфискаций, чрезмерных налогов и т. д.). В отличие от Агапита у Юстина не было даже и мысли о перераспределении собственности. |
| 1262 М. А. Поляковская отмечает половинчатость мер, предлагавшихся интеллектуалами той поры для выхода из кризиса (Поляковская М. А. Понимание социальных проблем... С. 20–21). Игнорировать проблему они не могли. Но предложить новые меры, которые принесли бы чудодейственные результаты, также никто не смог. Все программы были в той или иной степени утопичны, при этом если в теориях Макремволита, Кавасилы или Паламы заключалась изрядная доля истины, то, к примеру, Плифон с его идеей, говоря по-нынешнему, обратной коммутации ренты (т. е. замены денежных сборов натуральными) и вовсе впадает в «феодальную реакцию», говоря словами К. В. Хвостовой (цит. по: Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV–XV вв. С. 172). 1263 В этом отличие Паламы от Плифона, взгляды которого по видимости тождественны взглядам Паламы, тогда как Гемист выступал сторонником огосударствления земли и ее перераспределения в пользу служилых феодалов средней руки, к которым принадлежал и сам (Медведев И. П. Византийский гуманизм XIV–XV вв. С. 173–174). Палама же считает землю основным и принципиальным богатством всего общества, которое поэтому и должно принадлежать всему обществу. 1265 См.: Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. Т. 1. С. 90–102; и другие исследования автора. 1267 Agapeti Diaconi Capita admonitoria... Cap. 16, 44, 46, 47, 51, 53, 58, 60//PG. 86/1. 1169: ... πρς στητα τν νιστητα μετενεκτον («...следует неравенство обратить в равенство»); 1177, 1180, 1181. 1269 κλεπτν – слово, указывающее (в большинстве случаев) на тайно совершаемое похищение, в отличие от ρπαγ, обозначающего прямой разбой. 1272 The correspondence of Athanasios I, Patriarch of Constantinople. Letters to the emperor Andronicus II, members of the imperial family, and officials. An edition, translation, and commentary by A.-M. M. Talbot. Washington, D. С., 1975. P. 76.14–16. 1275 И здесь характерно наращивание апофатических эпитетов, коль скоро речь заходит об эсхатологических реалиях. Апофатика и эсхатологизм – две стороны одного явления: невыразимости Невыразимого и – несмотря на это (а скорее, наряду с этим) – необходимости свидетельствовать о Нем миру. Отчасти это было показано в докладе С. С. Аверинцева на Восемнадцатом конгрессе византинистов. См. тезисную публикацию: Аверинцев С. С. Христианская апофатика у греков и сирийцев: два подхода к разработке духовной темы//XVIII Международный конгресс византинистов. Резюме сообщений. Т. 1. |
| 805 Макремволит выделяет τ πνθρωπον, слово с аналогичным значением ( Κουροσης Στ. Αντιλψεις... Σελ. 239. 76–77). 806 Об этой страсти в контексте умного делания учит преп. Симеон Студит: «Если же мы станем пренебрегать постоянным исповеданием наших помыслов [духовному отцу] ( της σννεχονς τν λογισμν εξαγορεσεως), то впадем в более грубые ( παχτερα) страсти; а стыдясь, опять-таки, и их открыть ( ψανερσαι), соскользнем в бездну отчаяния ( то τς πογνσεωςβραθρον)» (Syméon le Studite. Discours ascétique/Intr., texte critique et notes par H. Alfeyev. Paris, 2001. P. 116. 19–22. (SC, 460)). Таким образом, страсть отчаяния далеко не случайная, и проистекает она из нерадения монаха о своем духовном делании; в контексте гомилии Паламы слово имеет более общий характер, будучи включено в повествование о путях духовной жизни всякого христианина. 808 Термин чрезвычайно многозначен и мыслится как грех par excellence. В 549С говорится о том, что зло лукавого заключается в грехе и неверии ( αμαρτια κα σβεια). В таком контексте неверие может означать доминирующую страсть, из которой вытекают разнообразные дурные поступки; одно из важнейших, фундаментальных проявлений человеческой порочности, порождающее многие более частные грехи (см.: 373С; ср. сказанное выше о беззаконии 18)). Вообще же слово это допускает различные варианты перевода: «неблагочестивый образ жизни» и т. д. Отчасти о его значении говорится в последнем параграфе настоящей главы. Написание общего исследования об эволюции значения этого термина у византийских Отцов было бы весьма желательно. 809 Рим.1:26 . Это выражение лучше переводить как «страсти нечестия»; таким образом, бесчестие, так же как и неверие и беззаконие, выступает как некий общий предикат по отношению к страстям более частным, представляя собой в гамартологии Паламы таксономическую единицу более высокого порядка. 810 Включено условно – всё же это греховное деяние, а не страсть (в строгом смысле слова). Но дело в том, что, согласно Паламе, греховные деяния неразрывно связаны с соответствующими им страстями (ср.: 7 и 345D). |
| Италии и англосаксов, бежавших из Англии в результате ее покорения Вильгельмом Завоевателем. Эти наемники постепенно вытесняли варягов и русских, находившихся на визант. службе. В правление К. Д. участились нападения внешних врагов на границы империи. Угроза возникла сразу на 3 направлениях. В Юж. Италии норманны захватили Калабрию и Луканию, на Балканах в 1064-1065 гг. Дунай перешла многочисленная армия узов; разорению подверглись Эпир, Македония, др. сев. области. Вооруженные силы империи с трудом отражали атаки противников, но из-за эпидемий силы захватчиков истощились, и византийцам удалось отразить их натиск. На Востоке сложилась наиболее тяжелая ситуация. Нарушив мирный договор, на территорию империи в 1064 г. вторгся тур. султан Алп-Арслан; под его натиском пала арм. крепость Ани. К 1067 г. были утрачены фемы Васпуракан, Вел. Армения, Тарон, большая часть Месопотамии, опустошительным набегам подверглись др. обширные территории. Авторы, оставившие основные сведения о времени правления К. Д., настроены по отношению к нему критично. Даже его приближенный и друг Михаил Пселл, хотя и делает императору много комплиментов (согласно Пселлу, К. Д. был решителен, образован, не прибегал к жестоким членовредительским наказаниям), неоднозначен в оценке его политики. Михаил Атталиат описывает правление К. Д. как ужасное время; он считает, что действия К. Д. привели к упадку империи. Никифор Вриенний и Иоанн Зонара также настроены к К. Д. отрицательно. Историки пишут о его нежелании выделять деньги на гос. нужды, о патологической склонности к сутяжничеству, выдумыванию бесполезных законов, преступному предпочтению варваров на военных должностях византийцам. Объективно можно сделать вывод, что первоначальный курс правительства К. Д. на усиление столичной бюрократии и ослабление позиций провинциальной знати резко сократил финансирование армии и численность войск, что повлекло в свою очередь серьезные поражения империи на границах и территориальные потери. К. Д. скончался от болезни, на смертном одре передав власть своей жене Евдокии Макремволитиссе, к к-рой относился с почтением и доверием. |
| Перу Алексея Макремволита принадлежит также плач «На разрушение св. Софии от многократных землетрясений». Он вырастает в плач по Византии и ее народу, страдавшим от беспорядков, смут, междоусобиц и «взаимных истреблений», от набегов «агарян» (турок), которые опустошали страну, расселяясь по ее «прославленным и почитаемым городам». Все бедствия, обрушившиеся на ромеев, автор рассматривает как проявление божественной воли, карающей православных за их грехи и неправедную жизнь, и противопоставляет христианам турок, отличающихся, по его наблюдению, большей религиозностью и нравственным превосходством. Аммиан Марцелин (ок. 330ок. 395) – грек, уроженец Антиохии, столицы Сирии, последний римский и первый ранневизантийский историк. При Константине II (император с 337 г.) он служил в римской императорской лейб-гвардии под началом магистра конницы Ураицина и был свидетелем осады и взятия малоазийского города Амиды персами в 359 г. В 363 г. Аммиан Марцелин принял участие в походах императора Юлиана против персов. После гибели Юлиана он совершил путешествие в Египет, Афины (366 г.), Мессению (юго-западную часть Пелопоннеса), а в 378 г. побывал во Фракии. С 80-х гг. опальный историк жил в Риме, но был изгнан из города во время голода вместе с другими иностранцами. В Риме Аммиан Марцелин начал писать свой труд «История» («Деяния»), состоявший из 31 книги, из которых до наших дней дошли 1431 книги, охватывавшие период с 353 по 378 гг. Это – история римских императоров, начиная от Нервы (96 г.) до гибели Валента близ Адрионополя (378). Марцелин отмечал, что он писал это произведение, созданное на латинском языке, «как солдат и грек», ощущавший свою ответственность перед современниками и потомками. Ведущей движущей силой истории писатель считает судьбу как волю единого высшего и всемогущего существа, управляющего миром, провидения в облике древнегреческой богини Немезиды. Исполнителем же всех предначертаний судьбы является император, главными качествами которого должны быть мудрость, самоограничение, справедливость, любовь к родине. |
| А жена, как бы не веря его словам, и потому еще больше негодуя на него, стала бить себя по лицу, разорвала платье и опять стала кричать на него: «Выдумщик ты из выдумщиков, лжец из лжецов! Ведь все неправда, будто ты придумал это проделать со мной. И никогда уж я не буду верить твоим клятвам, потому что в них ни одного слова правды нет». Расправившись так с мужем, сердилась она на него за это столько времени, сколько считала нужным, и примирилась только тогда, когда он ценными подарками, золотыми украшениями да тканями одарил ее. Вот теперь, государь, и постигни смысл этого рассказа, что нет такого человека, который мог бы устоять перед женщиной, когда она хитрить начинает». Выслушав рассказ четвертого мудрого советника, отдает царь решительное приказание не казнить сына. Никита Евгениан (XII в.) Любовная повесть о Дросилле и Харикле – один из четырех дошедших до нас византийских романов XII в. Из других романов этого времени дошли до нас: прозаический роман об Исминии и Исмине Евматия Макремволита; роман о Роданфе и Досикле Феодора Продрома, написанный ямбическим триметром, и роман об Аристандре и Каллитее Константина Манасси, написанный пятнадцатисложным «политическим» стихом, но сохранившийся лишь в отрывках. Из этих романов переведен на русский язык только роман Евматия Макремволита С. В. Поляковой («Византийская любовная проза». М. –Л., «Наука», 1965). «Повесть о Дросилле и Харикле», если судить по самым общим чертам ее содержания, построена так же, как и другие греческие любовные повести. Сам автор этой повести в изложении ее содержания указывает только на эти общие черты, пренебрегая указаниями на особенности своего романа: Дросиллы и Харикла здесь содержатся Побег, скитанья, бури, грабежи и плен, Враги, тюрьма, пираты, голод и нужда, Темницы мрак ужасный, даже солнечным Лучам в нее проникнуть запрещающий, Ошейник, из железа крепко скованный, Разлуки тяжкой горе нестерпимое, Но после все же бракосочетание. А между тем повесть Никиты Евгениана интересна именно своими особенностями, отличающими ее от других греческих романов и вместе с тем от выросшей из них «житийной» литературы. |
|
|
