| Новая версия организации крестового похода была выдвинута папой в январе 1257 года. Теперь поход затевался «против литовцев, ятвягов и других язычников и схизматиков, живущих по соседству с христианами» 111 . Показательно, что литовцы из акторов крестового похода через два года были зачислены во врагов крестоносцев. Под схизматиками, без сомнения, подразумевались православные. В походе на Литву и Русь должны были принять участие рыцари Польши, Моравии, Австрии. Тремя месяцами позже Александр IV предписывал францисканскому монаху Бартоломео из Богемии проведение на востоке Польши проповеди крестового похода с уточнением стороны противников – литовцы, ятвяги, русские, а также другие язычники и схизматики 112 . Беспрецедентным в правовом отношении документом явилась булла, направленная Ливонскому ордену папой Александром IV в январе 1260 года. За Орденом закреплялось право не только на владения, дарованные русскими князьями, но и на земли Руси, занимаемые «доселе нечестивыми татарами», а также земли, которые рыцарям удастся захватить. При этом проживающих на завоевываемых территориях «схизматиков» предписывалось привести в подчинение Римской церкви 113 . «На Русь!»: коалиции и предательства Активная пропаганда похода против Руси была развернута папой Григорием IX еще с 1229 года, то есть за тринадцать лет до Ледового побоища 114 . Александру Ярославичу в то время было всего восемь лет. Но поход подготавливался долго.... Вначале, в январе 1229 года, Григорий IX направил послания в Швецию, Ригу, Любек и на Готланд с призывом организовать против Руси торговую блокаду. Она должна была, по замыслу папы, принудить русских к прекращению враждебных действий против новокрещеных финнов. Предписывалось не поставлять впредь на Русь оружие, продовольствие, лошадей, железо, медь, свинец. Политика санкций, как видим, применялась по отношению к нашему Отечеству еще в XIII столетии. Ситуацию усугубляло то, что в Новгороде в 1229 году имел место тяжелый голод, и санкции могли усугубить ситуацию. Впрочем, немецкие купцы папские санкции не поддержали и продолжали торговать. |
| Автор и не пскович: последнего трудно предположить в жестких словах, с какими житие заставляет Александра обратиться к псковичам после ледового боя: «О невегласи псковичи! аще сего (избавления от немцев) забудете и до правнучат Александровых, и уподобитеся жидом» и проч. 432 Эти слова, образ выражения о ливонских немцах и шведах и другие черты обличают в авторе жителя низовской земли, владимирца; на это указывает и обилие подробностей в рассказе о погребении Александра во Владимире, которых нет в новгородской летописи 433 . Но трудно определить общественное положение автора; из его рассказа видно только, что он был лицо, стоявшее близко к Александру. По его признанию, он слышал о князе от отцов своих и был «самовидец возраста его», о невском бое ему рассказывали сам Александр и другие участвовавшие в деле, очевидно, дружинники князя; о ледовом бое он также слышал от «самовидца» 434 . Рассматриваемое житие далеко не составляет полной, обстоятельной биографии Александра; в нем не находим многого, что известно о князе из других источников. В нем нет даже связного рассказа; содержание его представляет недлинный ряд отрывочных воспоминаний, отдельных эпизодов из жизни Александра. Нетрудно заметить мысль, руководившую автором при выборе этих эпизодов: в его записке соединены именно такие черты, которые рисуют неисторическую деятельность знаменитого князя со всех сторон, а его личность и глубокое впечатление, произведенное им на современников, и эти черты переданы в том свежем, непотертом поздним преданием виде, в каком ходили они между современниками... Источник с такими чертами в северной письменности получает тем более цены, что их нет в современной северной летописи, вообще не любящей рисовать живо явления времени, и легко заметить, что позднейшие летописные сборники в рассказе об Александре воспроизводят эти живые черты именно по житию, без которого они погибли бы для них и для историка. Литературная сторона жития делает его явлением не менее любопытным для характеристики литературной деятельности XIII века на севере. |
| Остается еще группа летописпых обработок жития, восходящих к т. н. Ростовской компиляции XV в. 81 , источником которой послужил общерусский свод 1423 года. К этой группе относятся летописи Ермолинская, Львовская и Тверская. Из них Ермолинская и Львовская представляют краткое извлечение из жития, отрывки из его эпизодов, причем наблюдаетсл почти буквальное сходство между обеими летописями, между тем как Тверская летопись содержит в себе целую «Повесть о блаженнем князи Александре Ярославичи», хотя без вступления и заключительного эпизода о кончине. Сначала мы рассмотрим текстуальные особенности Ермолинский и Львовской летописей, а затем перейдем к характерным чертам, общим им и Тверскому Сборнику, восходящим к их общему источнику. Первый отрывок, эпизод о Невском побоище, начинается так же, как в Симеоновской летописи, словами: «Приидоша неции от западных стран». Стремление к краткости чувствуется с первых строк: составитель извлечения выбрасывает лишние слова и выражения, желая передать одни лишь существенные черты. Нет сравнения с царицей Савы, нет обычных боевых выражений «в силе тяжце», «шатаяся безумием», нет молитв и речи для подкрепления дружины. Читатель все-таки узнает, что князь перед выступлением «много молися Богу со слезами» и что им были приняты меры для того, чтобы «дружину крепити». Хотя нет типичного выражения «жалостно бе слышати», мы все же узнаем из рассказа, что Александр «ко отцю не успе вести послати». Ничего не сказано о том, на кого Александр возлагал свои надежды, выезжая на «безбожных» Римлян, рать которых, кстати, перечисляется в том же порядке, как и в Coф. I – Воскр. лет. Богоугодная жизнь Пелгуя остается не отмеченной, точно так же, как некоторые детали его видения: вид мучеников и гребцов, боязнь самого Пелгуя. Каждый из шести героев описан в сжатых словах, причем упоминание о том, что подробности боя передаются со слов очевидцев, совершенно отсутствует. Чудо об ангельской помощи не удостоено упоминания, и, вместо перечисления убитых Новгородцев, сказано кратко: Новгородцев же толко 20 убьено бысть. |
| Уже после того, как разбор редакций был написан, мы узнали, что в библиотеке Η. П. Лихачева находится любопытная обработка жития, с которой мы имели возможность познакомиться, благодаря любезному согласию владельца библиотеки. Рукопись, в которой сохранилось житие, относится к XV веку. Редакция принадлежит к числу летописных обработок жития. С первого взгляда бросается в глаза близкое сходство её с версией Софийской I летописи, на которую она таким образом проливает свет. Помимо элементов, восходящих к общему с Софийской летописью источнику, имеется целый ряд мест, представляющих буквальное сходство со второй редакцией жития, напр. длинное заглавие, выражения: «Александру же отъехавшю на Суздальскую землю... тамо хотя утешити и пособити»; «поим с собою братию свою и мужи свои»; «того лета съшедшаго... дойде Нова города Нижняго и ту пребыв мало дни здрав и шед до Городца и разболеся»; «с кадилы богодхновенными... яко граду колебатися»; «в архимандритьи велиции»; «Богу нашему слава»; наконец, описание похода на Ямскую землю и смерти Ярослава и слова митрополита Кирилла. На пользование одновременно двумя разными источниками, протографом Софийской летописи и второй редакцией жития, указывает то, что одни и те же черты иногда повторяются два раза, напр., после приведенной фразы «яко граду колебатися», восходящей ко второй редакции, помещается выражение Coф. I летописи: «токмо и земли потрястися». Кроме двух названных источников, в руках составителя были еще списки первоначальной редакции (по более древней версии), как видно из выражений: «в мале дружине, ве сождався со многою дружиною своею», «Божии ритори», описания Неврюева пленения и пострижеиия. На основании выражения «вели грести скорее» можно, наконец, предположить, чго составитель знал и другие летописные версии жития. – В виду любопытного состава редакции мы решили издать ее. Месяца ноября в 14 день. Успение великого князя Олександра Ярославича О велицем князе нашем и умнем и о крепкосмысленом, о храбрем тезоименнаго царя Александра Макидоньскаго и подобник царю Алевхысу крепкому и храброму, сице же бысть повесть о князе велицем Олександре Ярославиче, емуже бяше Бог лет приложил по его правде, угобзи бо ему Бог дни и чести в славу ему. |
| Житие начинается без искусственного предисловия типичными для Степенной книги выражениями о генеалогии Александра, восходящей к Владимиру и Рюрику: «Сей благоверный и благородный, Богом преудобренный и хвалам достойный великий князь Александр Ярославичь, иже бысть осьмый степень от самодержавнаго и равноапостольнаго царя и великаго князя Владимера Светославича, просветившаго Руськую земьлю святым крещением, от Рюрика же первый надесят степень». Из первых слов жития уже видно, что оно составляет распространенное видоизменение той редакции жития, которая была написана неизвестным иноком Владимирской обители; вместо «въспитан же бысть в добром наказании, от юна бо възраста и от младых ногтей научен бысть божественным писанием» (Владимирская редакция) – читаем в Степенной: «От юнаго бо возраста и от младых ногтей всякому делу благу научен бысть...» Известие о пострижении княгини Феодосии взято из летописи ( Coф. I г. 1244. Новг. I). Затем идет сплошное заимствование из названной редакции, местами распространенное собственными комментариями. Так, вм. чистоту вельми соблюдаше, написано: чистоту душевную и телесную соблюдаше; вм. слышаще же о сем сродницы его и зело пользовахуся и тьщахуся угодити Богу – сродницы же его, видяще его в таковых добродетелех преспевающа, и зело пользовахуся и тьщахуся всячески угодити Богу; вм. и ни едино, написано: и ни едино благоплодие душевное; вм. аще бо и честиюе земнаго царствиа почтен бысть от Бога – аще бо и честию... и супруга име и чада приложи. Лишней, по сравнению с Владимирской редакцией подробностью, является уподобление князя Веспасиану, связывающее житие Степенной с летописными версиями первоначальной редакции. Автор и здесь не отказывается от собственных комментариев: вм. Еуспасьяна... иногда же исполчився ко граду Антупату приступити ( Coф. I ) – Еуспасияна, Неронова сына (ср. изд. список первон. ред.) ... иже исполчив полки своа и повеле приступити ко граду Антипату; вм. посмеяся дружине своей, рече; остависте мя единого – дружине своей посмеявся рече: по чъто оставите мя единаго. За этим эпизодом следует уподобление Александра отцу Ярославу, восходящее к Coф. I летописи: «По премногу бо милостив бысть, яко же и богохранимый отец его Ярослав, во всем последуя стопам его, издавая на пленниках много злата и сребра, посылая я ко царю Батыю во Орду за плененых Русъкия люди, иже бяху пленени от безбожьных Татар, их же искуповая и избавляя от лютыя работы и от многих бед и напастей». В Coф. I читаем: «Такоже великий князь Александр, сын его, не остави пути отца своего, посылая ко царю в Орду за люди своя, иже пленени быша от безбожных Татар, и много злата и сребра издава на пленникех, искупая от безбожных Татар, избавляя их от бед и напастий» (6754 г.). |
| Первоначальное житие св. кн. Александра Невского составляет большую редкость в уцелевших древнерусских рукописях; по-видимому, отдельные списки его попадались редко и старинным нашим переписчикам 76 . Это можно отчясти объяснить тем, что в позднейшей письменности, наиболее сохранившейся, древнее житие было вытеснено из обращения несколькими редакциями его, составленными в XVI веке в духе позднейшего житейного стиля. При такой редкости списков первое сличение их может возбудить некоторые сомнения относительно первоначального состава жития. В списке, дополненном летописными известиями, есть подробности, не встречающиеся в других. Сличая этот список с древней Новгородской летописью, легко видеть, что эти подробности не принадлежат автору жития: почти все они относятся к Невскому и Ледовому побоищу и заимствованы почти дословно из Новгородской летописи, а автор жития – не новгородец и опускал многое, касавшееся собственно Новгорода 77 . С другой стороны, есть черты, опущенные в списке Псковской летописи и удержанные другими; самая крупная из них – рассказ о 6 русских удальцах, отличившихся в Невском бою 78 . Этот рассказ интересовал не исключительно одних новгородцев, ибо далеко не все эти удальцы вышли из их среды: четверо принадлежали к дружине князя, от которого и слышал этот рассказ автор, по его собственному показанию: «Си же вся слышах от господина своего кн. Александра Ярославича и от иных, иже обретошася в той сечи». Автор – не новгородец: у него нет обычных выражений новгородца о родном городе, даже есть, напротив, некоторое разногласие с новгородским летописцем в рассказе о Невском бое: умалчивая о подробностях, которые могли занимать одних новгородцев и отмечены их летописцем, он не без ударения указывает, что Александр поспешил выступить против врагов «в миле дружине» и потому много новгородцев не успело присоединиться к нему, тогда как новгородский летописец выводит Александра в поход только с новгородцами и ладожанами, не упоминая о княжеской дружине. Автор и не пскович: последнего трудно предположить в жестких словах, с какими житие заставляет Александра обратиться к псковичам после Ледового боя: «О неветласи псковичи! аще сего (избавления от Немцев) забудете и до правнучат Александровых, и уподобитеся Жидом» и проч. 79 Эти слова, образ выражения о ливонских немцах и шведах и другие черты обличают в авторе жителя Низовской земли, владимирца; на это указывает и обилие подробностей в рассказе о погребении Александра во Владимире, которых нет в Новгородской летописи 80 . Но трудно определить общественное положение автора; из его рассказа видно только, что он был лицо, стоявшее близко к Александру. По его признанию, он слышал о князе от отцов своих и был «самовидец возраста его»; о Невском бое ему рассказывали сам Александр и другие участвовавшие в деле, очевидно дружинники князя; о Ледовом бое он также слышал от «самовидца» 81 . |
| Впрочем, избавившись от одного врага, Новгородцы должны были вступить в борьбу с другими неприятелями; вслед за Невской битвой, а может быть и в одно время с ней, Немцы, жители Оденне, Дерпта и Феллина, предводительствуемые Русским беглецом Князем Ярославом Владимировичем, захватили Изборск и, разбив Псковитян, посадили у них в начальники своего клеврета, Псковского же изменника Твердилу Иванковича, который начал властвовать во Пскове заодно с Немцами и стал нападать даже на Новгородские села. Но упоенные недавней победой, Новгородцы не обращали внимания на Псковские дела и даже рассорились с самим Александром, так что в следующую же зиму Князь со всем своим семейством удалился к отцу, который дал ему Переяславль. Что было причиной ссоры и удаления Александра – летописи об этом не говорят; но как бы то ни было, Новгородцы скоро увидели свою ошибку; ибо, вслед за отъездом Александра, Немцы в ту же зиму заняли Водьскую пятину, построили город в Копорском погосте, захватили Тесов с одной стороны и начали грабить и избивать гостей за 30 верст от Новгорода, а с другой стороны рассыпались по Луге до Сабельского погоста 28 . Таковые успехи Немцев ясно вразумили Новгородцев, что без Александра им не устоять против врагов, и они немедленно послали к Ярославу просить Князя. Ярослав прислал к ним другого своего сына Андрея; но не Андрей был нужен для Новгорода, он не мог ободрить Новгородцев; они отправили к Ярославу самого Архиепископа и лучших мужей снова просить в Князья Александра. Между тем Литва, Немцы и Чудь с разных сторон устремились на Новгородскую область и заняли все места по Луге и пограбили скот и коней, так что на весну негде и нечем было пахать 29 . Убежденный несчастиями Новгорода и усильными просьбами посольства, наконец, Ярослав отпустил и Александра. С возвращением доблестного Князя, Новгород ожил; народ как бы вырос; немедленно собралось храброе войско: Новгородцы, Ладожане, Корела и Ижорцы спешили к знаменам Александровым; надежда и бодрость снова воодушевили унывших слуг Новгорода. Александр, пользуясь их воодушевлением, прямо пошел на Немцов к Копорью, взял город, Немцов – одних привел в Новгород пленниками, а других отпустил милостиво, Чудь же и Вожан, возмутившихся против Новгорода и пригласивших Немцов, велел перевешать в страх мятежникам. Но ратоборцу за Русскую землю не было суждено наслаждаться плодами своей победы; его ждал новый подвиг горький, безотрадный, но необходимый. – Верховный повелитель тогдашней Руси Хан Кипчакской орды Батый, наслышавшись о подвигах Александра изъявил желание видеть его у себя, и Ярослав немедленно вызвал сына во Владимир и оттуда отправил в Орду для изъявления унизительной покорности Хану; Батый будучи, сам храбрым воителем, по свидетельству Никоновской летописи, милостиво и честно принял доблестного Князя и, не задержав, отпустил на родину 30 . |
| Лично распоряжаясь боем, он имел возможность видеть подвиги каждого, и сам охотно рассказывал о них, чтобы добрая слава его богатырей не умерла в потомстве. Летописец, рассказавши все ему известное о ходе сражения, прибавляет: «вся слышах от господина своего вел. кн. Александра и от инех, иже в то время обретошася в той сечи» 111 . «Уважая память Александра и желая почтить память его сподвижников, которых он сам признал достойными этой памяти, – справедливо говорит историк, – мы считаем непременною обязанностью привести этот рассказ теми почти словами, какими он передан в летописи, и тем более находим это необходимым, что рассказ сей, заключающий в себе частью разговор Александра, частью свидетельство других участников Невского боя, превосходно характеризует дух того времени». «Здесь явились в полку великого князя Александра Ярославича шесть мужей храбрых, которые крепко мужествовали с князем. Первый был именем Гаврило Олексич, он наехал на шнеку, и видя, что несут королевича под руки, взъехал до самого корабля по той же доске, по которой несли королевича, и когда, оттолкнувши лодку, сбросили его в море вместе с конем, то он снова бросился к кораблю и вступил в бой с самим воеводою и так крепко бился, что убил и воеводу и бискупа. Другой был новгородец Сбыслав Якунович; этот много раз въезжал в самые густые полчища неприятелей с одним только топором, и так бесстрашно рассекал толпы противников, что все дивились его силе и храбрости. Третий Яков Полочанин, ловчий князя, с своим мечом один ударил на целый полк неприятелей и так мужественно и крепко поражал их, что сам князь похвалил его. Четвертый новгородец, именем Миша, собрав дружину соратников, пеший бросился в море и погубил три корабля шведов. Пятый был некто из младших воинов, по имени Сава, он наехал на большой златоверхний шатер королев и уронил его, подсекши столп, и тем возвестил победу полкам Александровым, которые, видя падение шатра неприятельского, возрадовались. Шестый мужественный воитель был слуга Александров Ратмир, сей пеший бился и погиб от ран, врубившись в толпу шведов» 112 . |
| Отцев, 1864, т. I, 341). Единственное средство – сколько-нибудь помочь горю – это самому автору проникнуться глубоким благоговением и любовью к предмету изображения и чутьем сердца угадать то, на что не дают ответа соображения рассудка. Согретая глубоким искренним чувством речь коснется сердца читателя – сердце сердцу весть подает. Но – увы! – мы глубоко сознаем свою немощь в этом отношении, сравнительно с жизнеописателями древних времен. Начиная свой рассказ, они своим восторженным духом возносились к высокому идеалу нравственного совершенства в лице угодника, житие которого писали. «Как старинный миниатюрист XIII века, – говорит почтенный исследователь русской старины, – украшая священные рукописи изображениями, хотя и сведущ был в искусстве, но от благочестивого умиления, по выражению Данта («Ch " ha l " abito deH " arte e man che trema», Parad. XIII, 78), трепетала рука его: так и автор жития, приступая к своему благочестивому подвигу, признается, что он, взяв трость и начав ею писать, не раз бросал ее: «трепетна бо ми десница, яко скверна сущи и не достойна к начинанию повести»; но потом, утешаясь молитвою и находя в ней для себя и нравственную подпору, и творческое вдохновение, принимался писать, как бы в поэтическом восторге, весь проникнутый верованием и любовью к изображаемому им угоднику» (Буслаев Ф. Древнерусская народная литература и искусство, т. II, 239). Главным источником наших сведений о св. вел. кн. Александре Невском служит житие его, написанное современником. В кратком отрывочном рассказе «самовидца возраста его» живо отображается глубокое впечатление, произведенное святым князем на современников. Живые черты, которыми современник обрисовывает личность «своего доброго господина», тем более драгоценны для нас, что их, как сказано выше, не встречается в северной летописи. «О велицем князи нашем Александре Ярославиче, о умном и кротком и смысленном, о храбром, тезоименитом царя Александра Макидоньского, подобнике царю Алевхысу крепкому и храброму, сице бысть повесть о нем, ему же бяше Бог лета приложил по его правде, и угобзи ему Бог дни и чьсти в славу его. |
| Повести о Д. в составе псковских летописей отводилось особое место. В Псковской I летописи она стала предисловием к летописи; в Псковской II летописи она помещена после вступления, в к-ром кратко излагается начальная рус. история, и после Жития вел. кн. св. Александра Невского; в Псковской III летописи Повесть включена в хронологический ряд. Тексты Повести в 3 редакциях псковских летописей близки, но неидентичны. Первоначальный текст точнее передан в Псковской I летописи. Составитель Псковской III летописи при включении Повести в хронологический ряд проставил в ее тексте даты, внес незначительные редакторские изменения. Жизнеописание Д. в Псковской II летописи (Г. Ю. Грабмюллер необоснованно считает его наиболее близким к первоначальному тексту) во многом отличается от жизнеописания Д. в др. источниках. Составитель данного свода 1486 г. внес поправки, отразившие его промосковские и антивечевые настроения (исключены фрагменты, в к-рых псковский князь по храбрости и славе уподоблялся вел. кн. св. Александру Ярославичу Невскому и его сыну св. кн. Димитрию, преуменьшена роль «мужей-псковичей» в решениях и победах князя). В 2 псковских Прологах 1341 г. (РГАДА. Тип. 175 и 179) читается краткое Житие Д., в к-ром даются общие сведения о его жизни. Данное Житие было составлено независимо от летописной Повести о Д., появившейся примерно в это же время. В XV в. Повесть о Д. вошла в общерус. своды, при этом ее текст был соединен с известиями Новгородской I летописи. Со временем текст Повести претерпевал изменения в соответствии с общим характером правки в летописных памятниках. Особый интерес представляет жизнеописание Д. в Сокращенной Литовской летописи (список 20-х гг. XVI в.), где говорится как о литов. периоде жизни Д., так и о его побеге в Псков, крещении и походе в Литву. Повесть о Д. в этом источнике обнаруживает сходство с известиями о князе др. летописей (Владимирского летописца, летописи типа Софийской I, летописных сводов 1479 г. и кон. XV в., «Книги степенной царского родословия» и др.). Рассказом о вел. кн. Войшелке , сыне Миндовга, и «благоверном» «новопросвещенном» Д. завершается повествование Сокращенной Литовской летописи об истории Великого княжества Литовского; Войшелк и Д. представлены как последние представители династии Миндовга, после них пошли князья «иншаго роду». |
|
|
