| Мы жили во внутренней горячности, жажде справедливости. 30.12.2019 14:11:29 Юрий Михайлович Кублановский Е.Никифоров: - Здравствуйте, дорогие братья и сестры, у микрофона Евгений Никифоров. Сегодня наш гость - замечательный поэт Юрий Михайлович Кублановский. Ю.Кублановский: - Здравствуйте. Е.Никифоров: - Собирались, собирались, наверное, лет 5 встретиться у нас на студии и наконец я рад приветствовать Вас здесь. Вы прошли такой длинный жизненный путь. У Вас хорошо об этом сказано: «бессрочное странствие нелинейное». Вы из Рыбинка, в котором Вы родились, уезжаете на учебу в Москву, заканчиваете искусствоведение, пишете замечательную работу о Николае Сапунове, становитесь искусствоведом, а потом вдруг уезжаете на Соловки работать. Это не нынешние Соловки, где гостиницы и комфорт, а те Соловки, которые помнят СЛОН. Оттуда в Мураново к Тютчеву, там жил величайший русский поэт, звезда изысканная нашей поэзии. Из Мураново в Ферапонтово. Потом эмиграция в Париж, жизнь в Мюнхене. И, слава Богу, Вы давно уже, в 1990 году вернулись в Россию. Напомню нашим слушателям, что Юрий Михайлович член Патриаршего Совета по культуре и лауреат Патриаршей премии Кирилла и Мефодия. Юрий Михайлович, начнем с поэзии. Мне очень нравятся Ваши стихи. Вы член нашей Церкви, человек не просто пишущий на религиозные темы иногда, но глубоко религиозно понимающий мир. Ваше старинное стихотворение Встреча. Она мне кажется о нашей Церкви и написана. Чем мне и нравится. ВСТРЕЧА Узнаю по биенью сердца в ответ узнавшего меня молчальника-единоверца, ничем ему не покажу, что рад и верен нашей встрече, губами только задрожу да поскорей ссутулю плечи… Не потому что я боюсь: вдруг этим что-нибудь нарушу? А потому что я – вернусь и обрету родную душу. Не зря Всевышнего рука кладёт клеймо на нас убогих: есть нити, тайные пока, уже связующие многих. Для меня это стихотворение о таинственной связи людей в нашей Церкви, о том, как она устроена. Ю.Кублановский: - Вы не одиноки в своей тяге к этому стихотворению. Александр Солженицын, когда я эмигрировал, написал мне гневное письмо, где тоже упоминал это стихотворение. Оно посвящено моему коллеге, который был чуть старше меня, Боре Михайлову, искусствоведу, который стал отцом Борисом и теперь служит в Филях. И даже Солженицын мне тогда написал, что стихотворение говорит о какой-то конспиративности, а зачем же оно так открыто посвящено Боре Михайлову и не будет ли у него неприятностей? Сидя в Вермонте он так подстраховывался и держал руку на пульсе Отечества. Это 76 год. Да, кончено, тогда полулегальные были времена. С одной стороны, до определенного момента была искусствоведческая служба, а с другой благодаря тому, что я жил в Москве, я обогащался в определённом обществе пошел уже там издаваться. Помню не разрезанные книжки Льва Шестова, Бердяева «Самопознание» было неразрезанное, сам разрезал. |
| 175. А. А. БЕСТУЖЕВУ 30 ноября 1825 г. Из Михайловского в Петербург. 30 ноября 1825 г. Из Михайловского в Петербург. Я очень обрадовался письму твоему, мой милый, я думал уже, что ты на меня дуешься, — радуюсь и твоим занятиям. Изучение новейших языков должно в наше время заменить латинский и греческий — таков дух века и его требования. Ты — да, кажется, Вяземский — одни из наших литераторов — учатся; все прочие разучаются. Жаль! высокий пример Карамзина должен был их образумить. Ты едешь в Москву; поговорим там с Вяземским об журнале; он сам чувствует в нем необходимость, а дело было бы чудно-хорошо. Ты пеняешь мне за то, что я не печатаюсь — надоела мне печать — опечатками, критиками, защищениями etc… однако поэмы мои скоро выйдут. И они мне надоели; Руслан молокосос, Пленник зелен — и пред поэзией кавказской природы поэма моя — голиковская проза. Кстати: кто писал о горцах в «Пчеле»? вот поэзия! не Якубович ли, герой моего воображенья? Когда я вру с женщинами, я их уверяю, что я с ним разбойничал на Кавказе, простреливал Грибоедова, хоронил Шереметева etc. — в нем много, в самом деле, романтизма. Жаль, что я с ним не встретился в Кабарде — поэма моя была бы лучше. Важная вещь! Я написал трагедию и ею очень доволен; но страшно в свет выдать — робкий вкус наш не стерпит истинного романтизма. Под романтизмом у нас разумеют Ламартина. Сколько я ни читал о романтизме, всё не то; даже Кюхельбекер врет. Что такое его «Духи»? до сих пор я их не читал. Жду твоей новой повести, да возьмись-ка за целый роман — и пиши его со всею свободою разговора или письма, иначе всё будет слог сбиваться на Коцебятину. Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов, но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов. Желаю вам, друзья мои здравия и вдохновения 30 ноября. 176. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ Конец ноября — начало (не позднее 3) декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву. Конец ноября — начало (не позднее 3) декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву. Ты приказывал, моя радость, прислать тебе стихов для какого-то альманаха (чёрт его побери), вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть, избираю невиннейших. |
| Присылай мне Старину: это приятная новость. Торопи Дельвига; надеюсь, что не претерпел он убытку. Что Козлов слепой? ты читал ему Онегина? 102. А. Г. РОДЗЯНКЕ 8 декабря 1824 г. Из Михайловского в Лубны. 8 декабря 1824 г. Из Михайловского в Лубны. Милый Родзянко, твой поклон меня обрадовал; не решишься ли ты, так как ты обо мне вспомнил, написать мне несколько строчек? Они бы утешили мое одиночество. Объясни мне, милый, что такое А. П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь — но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это всё элегию или хоть эпиграмму. Полно врать. Поговорим о поэзии, т. е. о твоей. Что твоя романтическая поэма Чуп? Злодей! не мешай мне в моем ремесле — пиши сатиры хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся — про Чухонку), и эта чухонка, говорят, чудо как мила. — А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку — ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка. — т. е. оживи лучом вдохновения и славы. Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то верно она моего мнения: справься с нею об этом. Поклон Порфирию и всем моим старым приятелям. Прости, украинский мудрец… 8 дек. 103. Д. М. ШВАРЦУ Около 9 декабря 1824 г. Из Михайловского в Одессу. Около 9 декабря 1824 г. Из Михайловского в Одессу. (Черновое) Буря, кажется, успокоилась, осмеливаюсь выглянуть из моего гнезда и подать вам голос, милый Дмитрий Максимович. Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне — скучно, да нечего делать; здесь нет ни моря, ни неба полудня, ни итальянской оперы. Но зато нет — ни саранчи, ни милордов Уоронцовых. Уединение мое совершенно — праздность торжественна. |
| Прости, душа, скучно мочи нет. 182. А. А. ДЕЛЬВИГУ 20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург. 20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург. Милый барон! вы обо мне беспокоитесь и напрасно. Я человек мирный. Но я беспокоюсь — и дай бог, чтобы было понапрасну. Мне не сказывали, что А. Раевский под арестом. Не сомневаюсь в его политической безвинности. Но он болен ногами, и сырость казематов будет для него смертельна. Узнай, где он, и успокой меня. Прощай, мой милый друг. П. 183. В. А. ЖУКОВСКОМУ 20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург. 20-е числа января 1826 г. Из Михайловского в Петербург. Я не писал к тебе во-первых, потому, что мне было не до себя, во вторых, за неимением верного случая. Вот в чем дело: мудрено мне требовать твоего заступления пред государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нем? о заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Всё-таки я от жандарма еще не ушел, легко, может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвиненных. А между ими друзей моих довольно (NB: оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость). Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Мое будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения со мною правительства etc. Итак, остается тебе положиться на мое благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они. В Кишиневе я был дружен с майором Раевским, с генералом Пущиным и Орловым. Я был масон в Кишиневской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи. |
| – Давно, няня, давно? – поспешно говорила Кити, садясь на стул и приготовляясь к кормлению. – Да дайте же мне его скорее. Ах, няня, какая вы скучная, ну, после чепчик завяжете! Ребенок надрывался от жадного крика. – Да нельзя же, матушка, – сказала Агафья Михайловна, почти всегда присутствовавшая в детской. – Надо в порядке его убрать. Агу, агу! – распевала она над ним, не обращая внимания на мать. Няня понесла ребенка к матери. Агафья Михайловна шла за ним с распустившимся от нежности лицом. – Знает, знает. Вот верьте богу, матушка Катерина Александровна, узнал меня! – перекрикивала Агафья Михайловна ребенка. Но Кити не слушала ее слов. Ее нетерпение шло так же возрастая, как и нетерпение ребенка. От нетерпения дело долго не могло уладиться. Ребенок хватал не то, что надо, и сердился. Наконец после отчаянного задыхающегося вскрика, пустого захлебывания, дело уладилось, и мать и ребенок одновременно почувствовали себя успокоенными и оба затихли. – Однако и он, бедняжка, весь в поту, – шепотом сказала Кити, ощупывая ребенка. – Вы почему же думаете, что он узнает? – прибавила она, косясь на плутовски, как ей казалось, смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся щечки и на его ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения. – Не может быть! Уж если б узнавал, так меня бы узнал, – сказала Кити на утверждение Агафьи Михайловны и улыбнулась. Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может узнавать, сердцем она знала, что не только он узнает Агафью Михайловну, но что он все знает и понимает, и знает и понимает еще много такого, чего никто не знает и что она, мать, сама узнала и стала понимать только благодаря ему. Для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже Митя был живое существо, требующее за собой только материального ухода; но для матери он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных отношений. – А вот проснется, бог даст, сами увидите. Как вот этак сделаю, он так и просияет, голубчик. Так и просияет, как денек ясный, – говорила Агафья Михайловна. |
| Мы не раз говорили, насколько Андрею Геннадьевичу повезло с женой. Марина Михайловна - фантастическая хозяйка. Помню, как однажды устроила мастер-класс, на котором обучала всех желающих готовить суши. Это было время, когда в Москве суши-бары были еще не на каждом углу. Она потрясающе рассказывала о Корее, досконально знала историю и искусство страны. А о корейской кухне могла говорить часами... Три года назад мы с супругой были в круизе, и наш корабль 9 мая зашел в Стамбул. Марина Михайловна прислала нам потрясающего гида, который показал нам город. Сама она приехать не смогла. 9 мая, в день Победы, она готовила в посольстве праздничный стол. Не каждая жена посла возьмет на себя все хлопоты по кухне. Всю душу Марина Михайловна и Андрей Геннадьевич вкладывали в своего сына Гену. Он тоже закончил МГИМО, пошел по стопам отца. Сначала учился на факультете Международных отношений, окончил там бакалавриат, потом поступил на магистратуру уже ко мне, на международную журналистику. Гена был очень домашним, старательным и примерным студентом. Ярослав Львович признается, что у него перед глазами стоит искаженное от боли лицо Андрея Карлова, когда на выставке его расстрелял террорист. Эти кадры показали все каналы. - Мне больно думать, что довелось пережить Марине Михайловне, - говорит Ярослав Скворцов. - Не удивительно, что на этой выставке они оказались вместе. Их невозможно было представить порознь. Я часто вспоминаю, как Марина Михайловна звала нас к себе в гости на дачу, говорила: «Мы вырыли на участке искусственный пруд, часто сидим, смотрим с мужем на уточек, которые поселились у нас». Вот в этих словах и было то, что называется семейным счастьем. «Андрея больше нет, и половины меня тоже больше нет» На страничке посольства России в Корейской Народно-Демократической Республике в Фейсбуке Чрезвычайный и Полномочный Посол России в КНДР Александр Иванович Мацегора оставил пост: «Прощай, Андрей... Я впервые пишу на странице Посольства от своего имени. Потому что сегодняшний пост - это моя личная тема. Я пишу и не могу сдержать слез. |
| Апреля в 15 день по сему в приказ 10 руб дано. На обороте. ’Εγ ποστολος επια το ζαλοβανια το βασιλευου. οπλια δαια αι. εβαλα το χαια μου. 171 г. 533. Царю Государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя росии самодержцу, бьет челом холоп твой, оружейного приказу иконописец Апостолко Юрьев. Милосердный Государь Царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, своим царским жалованьем на крестины сынишку моему, чем тебе, великому Государю, Бог известит.Царь Государь смилуйся. На обороте. 171 г. августа в 1 день дать ему денег полтина, да полведра вина. Τα αιπαπι επια αι το χαιι μου βαλα. 171 г. 559. Царю Государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя росии самодержцу, бьет челом холоп твой, оружейной полаты живописец Апостолко Юрьев. Милосердный Государь Царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, вели, Государь, мне свое Государево жалованье корм на ноябрь месяц выдать. Царь Государь смилуйся, пожалуй. Ноября в 24 день по сей челобитной греченину Апостолу Юрьеву дано поденного корму на ноябрь месяц шесть рублев, взял сам без росписки. 171 г. 560. Царю Государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя росии самодержцу, бьет челом холоп твой, оружейной полаты живописец Апостолко Юрьев. Милосердный Государь Царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, вели, Государь, мне свое Государево жалованье корм на генварь месяц выдать. Царь Государь смилуйся. Генваря в 17 день по сей челобитной Апостолу Юрьеву на генварь месяц корм дан с роспискою. Февраля в 5 день и прибавочные рубль 18 ал 2 де ему даны. На обороте. ’Εγ πστολος επια του γαινα. μινος του μος. 171 г. 561. Царю Государю и великому князю Алексею Михайловичу всея великия и малыя и белыя росии самодержцу, бьет челом холоп твой, оружейной полаты иконописец Апостолко Юрьев. Милосердный Государь Царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, вели, Государь, мне свое Государево жалованье месячный корм на июнь месяц выдать. Царь Государь смилуйся. |
| – Merci… Однако мне совестно. Вы сами ее выезжаете… это, говорят, очень трудно… – Чтобы доставить вам малейшее удовольствие, вы знаете, Наталья Алексеевна, я готов… я… и не такие пустяки… Волынцев замялся. Наталья дружелюбно взглянула на него и еще раз сказала: merci. – Вы знаете, – продолжал Сергей Павлыч после долгого молчания, – что нет такой вещи… Но к чему я это говорю! ведь вы всё знаете. В это мгновение в доме прозвенел колокол. – Ah! la cloche du dîner! – воскликнула mlle Bon-court. – Rentrons. «Quel dommage, – подумала про себя старая француженка, взбираясь на ступеньки балкона вслед за Волынцевым и Натальей, – quel dommage que ce charmant garcon ait si peu de ressources dans la conversation», – что по-русски можно так перевести: ты, мой милый, мил, но плох немножко. Барон к обеду не приехал. Его прождали с полчаса. Разговор за столом не клеился. Сергей Павлыч только посматривал на Наталью, возле которой сидел, и усердно наливал ей воды в стакан. Пандалевский тщетно старался занять соседку свою, Александру Павловну: он весь закипал сладостью, а она чуть не зевала. Басистов катал шарики из хлеба и ни о чем не думал; даже Пигасов молчал и, когда Дарья Михайловна заметила ему, что он очень нелюбезен сегодня, угрюмо ответил: «Когда же я бываю любезным? Это не мое дело… – и, усмехнувшись горько, прибавил: – Потерпите маленько. Ведь я квас, du prostoï русский квас, а вот ваш камер-юнкер…» – Браво! – воскликнула Дарья Михайловна. – Пигасов ревнует, заранее ревнует! Но Пигасов ничего не ответил ей и только посмотрел исподлобья. Пробило семь часов, и все опять собрались в гостиную. – Видно, не будет, – сказала Дарья Михайловна. Но вот раздался стук экипажа, небольшой тарантас въехал на двор, и через несколько мгновений лакей вошел в гостиную и подал Дарье Михайловне письмо на серебряном блюдечке. Она пробежала его до конца и, обратясь к лакею, спросила: – А где же господин, который привез это письмо? – В экипаже сидитс. Прикажете принятьс? – Проси. Лакей вышел. – Вообразите, какая досада, – продолжала Дарья Михайловна, – барон получил предписание тотчас вернуться в Петербург. |
| – Это что еще? хорош поэт! – возразила Дарья Михайловна, – разве вы знаете по-малороссийски? – Нимало; да оно и не нужно. – Как не нужно? – Да так же, не нужно. Стоит только взять лист бумаги и написать наверху: Дума; потом начать так: Гой, ты доля моя, доля! или: Седе казачина Наливайко на кургане!, а там: По-пид горою, по-пид зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп! или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, – такая чувствительная душа! – Помилуйте! – воскликнул Басистов. – Что вы это такое говорите? Это ни с чем не сообразно. Я жил в Малороссии, люблю ее и язык ее знаю… «грае, грае воропае» – совершенная бессмыслица. – Может быть, а хохол все-таки заплачет. Вы говорите: язык… Да разве существует малороссийский язык? Я попросил раз одного хохла перевести следующую первую попавшуюся мне фразу: грамматика есть искусство правильно читать и писать. Знаете, как он это перевел: храматыка е выскусьтво правильно чытаты ы пысаты… Что ж, это язык, по-вашему? самостоятельный язык? Да скорей, чем с этим согласиться, я готов позволить лучшего своего друга истолочь в ступе… Басистов хотел возражать. – Оставьте его, – промолвила Дарья Михайловна, – ведь вы знаете, от него, кроме парадоксов, ничего не услышишь. Пигасов язвительно улыбнулся. Лакей вошел и доложил о приезде Александры Павловны и ее брата. Дарья Михайловна встала навстречу гостям. – Здравствуйте, Alexandrine! – заговорила она, подходя к ней, – как вы умно сделали, что приехали… Здравствуйте, Сергей Павлыч! Волынцев пожал Дарье Михайловне руку и подошел к Наталье Алексеевне. – А что, этот барон, ваш новый знакомый, приедет сегодня? – спросил Пигасов. – Да, приедет. – Он, говорят, великий филозоф: так Гегелем и брызжет. Дарья Михайловна ничего не отвечала, усадила Александру Павловну на кушетку и сама поместилась возле нее. – Философия, – продолжал Пигасов, – высшая точка зрения! Вот еще смерть моя – эти высшие точки зрения. И что можно увидать сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь! – Вам этот барон хотел привезти статью какую-то? – спросила Александра Павловна. |
| «Что с нею будет? — мелькнуло в моей голове. — Это письмо!.. Нет, лучше всё на свете, чем этот последний удар в ее сердце», — и я бросилась назад. Но уж было поздно: он стоял подле меня. — Куда хотите пойдемте, — только не здесь, не здесь! — шепнула я, схватив его руку. — Пощадите ее! Я приду опять в библиотеку или… куда хотите! Вы убьете ее! — Это вы убьете ее! — отвечал он, отстраняя меня. Все надежды мои исчезли. Я чувствовала, что ему именно хотелось перенесть всю сцену к Александре Михайловне. — Ради бога! — говорила я, удерживая его всеми силами. Но в это мгновение поднялась портьера, и Александра Михайловна очутилась перед нами. Она смотрела на нас в удивлении. Лицо ее было бледнее всегдашнего. Она с трудом держалась на ногах. Видно было, что ей больших усилий стоило дойти до нас, когда она заслышала наши голоса. — Кто здесь? о чем вы здесь говорили? — спросила она, смотря на нас в крайнем изумлении. Несколько мгновений длилось молчание, и она побледнела как полотно. Я бросилась к ней, крепко обняла ее и увлекла назад в кабинет. Петр Александрович вошел вслед за мною. Я спрятала лицо свое на груди ее и всё крепче, крепче обнимала ее, замирая от ожидания. — Что с тобою, что с вами? — спросила в другой раз Александра Михайловна. — Спросите ее. Вы еще вчера так ее защищали, — сказал Петр Александрович, тяжело опускаясь в кресла. Я всё крепче и крепче сжимала ее в своих объятиях. — Но, боже мой, что ж это такое? — проговорила Александра Михайловна в страшном испуге. — Вы так раздражены, она испугана, в слезах. Аннета, говори мне всё, что было между вами. — Нет, позвольте мне сперва, — сказал Петр Александрович, подходя к нам, взяв меня за руку и оттащив от Александры Михайловны. — Стойте тут, — сказал он, указав на средину комнаты. — Я вас хочу судить перед той, которая заменила вам мать. А вы успокойтесь, сядьте, — прибавил он, усаживая Александру Михайловну на кресла. — Мне горько, что я не мог вас избавить от этого неприятного объяснения; но оно необходимо. — Боже мой! что ж это будет? — проговорила Александра Михайловна, в глубокой тоске перенося свой взгляд поочередно на меня и на мужа. Я ломала руки, предчувствуя роковую минуту. От него я уж не ожидала пощады. |
|
|
