| Посланник рад был поддержать своих друзей для славы Римской Церкви. Они составили новый план для окончательного, по их мнению, низвержения Кирилла, который в то же время, по словам Манаса, не переставал своими поучениями утверждать православных в отеческой вере и выставлять на вид тайные цели папистов. 212 В апреле 1623 года, иезуиты вместе с графом де-Сези сделали новый донос турецкому правительству на Кирилла Лукариса: будто бы он имел тайные сношения с великим герцогом Тосканским, и замышлял предать ему один из островов архипелага. При всей своей нелепости, клевета придумана была довольно удачно: турки давно опасались Тосканского герцога, войска которого не раз производили опустошения на берегах Геллеспонта, и потому поверили клевете. При этом иезуиты еще принесли Гуссейну 20,000 талеров, и он немедленно велел отправить Лукариса на остров Родос, как государственного преступника. 213 Так совершилось первое заточение патриарха Кирилла Лукариса. На место низложеннего патриарха Григория Амасийского возведен в патриарха Анфим 11-й, епископ Адрианопольский. Наскучив долгим пребыванием на одном и том же месте, в главном городе своем Адрианополе, Анфим усердно искал себе открытого и обширного поприща. Как человек богатый и честолюбивый, он сильно желал занять престол в Константинополе, где жизнь представлялась ему весьма привлекательною, – а сан патриарха мог представлять много пищи для мелкого тщеславия. 214 При этом иезуиты: имели к нему тайный доступ, и сильно подстрекали его самолюбие, обещая ему со своей стороны несомненную поддержку и покровительство французского посланника. Слабодушный старец не мог устоять против стольких искушений и, по внушению своих сообщников, решился заплатить правительству значительную сумму, – за что немедленно и был объявлен патриархом. Православные греки должны были на время подчиниться Анфиму, дабы избавиться от жестоких притеснений Гуссейна, оставшись беззащитными после Лукариса. Приверженцы папы вне себя были от радости; они немедленно отправили в Рим нарочного вестника, чтобы уведомить папу о торжестве французского посланника и иезуитов над бедствующим православием . |
| Материал из Православной Энциклопедии под редакцией Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Содержание АДРИАНОПОЛЬ [греч. Αδριανοπολις; лат. Hadrianopolis, болг. Одрин, тур. стар. Edrene, совр. Эдирне (Edirne)], город в Вост. Фракии, в 240 км к северо-западу от К-поля (совр. Сев.-Зап. Турция). Через центр совр. города протекает р. Марица (античный Гебр), к-рая в древности была судоходной от А. до Эгейского м. Западнее города соединяются долины 3 рек, Марицы, Тунджи и Арды, и дороги, ведущие вдоль них, а также почти все главные пути сообщения от юж. проходов Балканского хребта к Босфору, Мраморному м., Дарданеллам и к устью Марицы. Изначально на месте А. находилось фракийское поселение под названием Ускудама (букв.- город на воде) - предположительно центр племени одрисов. Визант. источники связывают А. с древнемакедон. колонией Орестией. Но никаких следов древнего поселения археологам найти не удалось; возможно, оно находилось в стороне от позднейшего города. А. основан в 125 г. по Р. Х. рим. имп. Адрианом и получил имя в его честь. По материалам немногочисленных эпиграфических сообщений, а также житийной лит-ры можно судить об этнической устойчивости фракийских элементов среди окрестного населения. Территория древнего А. простиралась на 40 га, по всей вероятности в юго-зап. направлении. На р. Армира, в 40 км к юго-западу от А. (близ Ивайловграда, совр. Болгария), была раскопана вилла с великолепными мозаичными полами. Наиболее значительный подъем А. пережил в эпоху поздней античности. Этому способствовало его выгодное географическое положение на одном из самых важных участков балканской дороги Сердика (София) - Филиппополь (Пловдив) - К-поль. А. стал центром рим. пров. Эмимонт; в нем располагался крупный военный гарнизон. В апр. 313 г. в окрестностях А. произошло сражение между имп. Лицинием и Максимином , в к-ром последний потерпел поражение; там же 9 июля 324 г. Лициний в свою очередь был побежден Константином Великим . В авг. 378 г. близ города произошло Адрианопольское сражение римлян с готами, в к-ром погиб имп. |
| В Адрианопольском сражении принимало участие одно из племён сарматов – аланы 108 , известные на Западе с I в. Возможно, это не национальная общность, а группа воинов 109 , говоривших на восточно-иранском диалекте. Аланы именовались варварами 110 . Некоторые аланы принимали участие в походах готов, гунов и вандалов. Некоторые из них становились союзниками (foederati) византийцев, включая Аспара, который имел огромное влияние при византийском императорском дворе в конце IV в. Однако во II тысячелетии аланы ассоциировались, скорее, с грузинами и абхазами – во всяком случае византийцы не могли провести между ними чёткую разницу. Уже Феофан Исповедник назвал Аланией горную область, находящуюся на Северном Кавказе между Тереком, Большим Зеленчаком и рекой Аргун. Именно туда император Юстиниан II отправлял посольство. А свт. Николай I Мистик, патриарх Константинопольский, посылал в Аланию церковные миссии между 914 и 916 гг., при архиепископе Алании Петре. Очевидно, что среди варваров, упоминавшихся в 28-м правиле Халкидона, имелись в виду аланы, помогавшие готам, а византийские канонисты XII в. понимали под аланами жителей Северного Кавказа (ср. уточнение Зонары об аланах: «…ибо первые принадлежали к Понтийской области»). Вандалы – германское племя, пересёкшее Рейн в 406 г., – были врагами западной части Римской/Ромейской империи 111 . Однако когда они были разбиты во времена Юстиниана при взятии Карфагена в 533 г., из вандальских пленников были созданы конные полки (Justiniani Vandali) и размещены на востоке, скорее всего, в одном из двух восточных диоцезов – Асийском или Понтийском. Тем самым в формулировке самого 28-го правила Халкидона они ещё не подразумевались, но при расширительном понимании правила, которое практиковалось поздневизантийскими канонистами, могли бы тоже иметься в виду вместе с аланами. Помимо вышеуказанных варварских племён в основном германского происхождения, в Византии, на юге Малой Азии, жили ещё исавры 112 , которые тоже могли считаться варварами, и другие малые племена, не полностью ассимилированные византийской культурой. Действительно, «константинопольская власть считала эти племена варварскими и разбойничьими», что не мешало им составлять сердцевину византийской армии в V в. 113 – веке IV Вселенского Собора и его 28-го правила. Столицей Исаврии была Селевкия, позднее её западная часть была присоединена к другой провинции – Ликаонии. После победы исаврийцев над германскими купцами они стали активнее перемещаться по всей Малой Азии. Вторая половина V в. – это время особого влияния исаврийцев на Византию, с учётом самого известного из них, византийского императора Зенона (474–481 гг.). Церковная провинция Исаврия существовала долгое время (с X в. называлась Памфилией). Территориально Исаврия должна была войти в Асийский диоцез, но с учётом свободолюбия её жителей могла составлять отдельную административную единицу в церковном управлении. |
| И деятельность, и взгляды Синезия, верно служившего в течение всей жизни интересам своей классовой группировки, показывают, что в высших классах все больше и больше верили в те же мифы, что и в народе. Нас не должна вводить, в заблуждение враждебность Порфирия или Ямвлиха к христианству, противопоставление двух религиозных истолкований мира, одного более рафинированного и аристократического, представленного неоплатонизмом, другого – более народного и конкретного, представленного христианством, так как оба эти толкования основываются на общих положениях. Языческая философия в последние века Римской империи все больше сближалась с богословием. Поэтому Синезий, прошедший хорошую математическую школу под руководством Ипатии, сам конструировавший астрономические и физические приборы, в то же время, так же, как большинство его современников, испытывал постоянную тягу к религии, верил в сны, приметы, предсказания, написал целый трактат о возможности предвидеть будущее посредством снов и наконец, быстро и легко превратился из философа-неоплатоника в христианского епископа-митрополита Киренаики. Общественные действия людей подчинены общественным законам исторической необходимости. Но это, однако, не значит, что отдельные люди и тем более, общественные классы пассивно подчиняются исторической закономерности. Люди, независимо от того, играют ли они прогрессивную или реакционную роль, вносят в историческую действительность свою сознательную волю и творческую активность. Письма Синезия показывают, что восточно-римские рабовладельцы, напуганные революционным движением рабов и колонов, повлекшим за собой Адрианопольскую катастрофу 378 г., напуганные еще больше событиями на Западе, в основной своей массе сознавали необходимость сплочения вокруг императорской власти и сохранения централизованного государства. Поэтому и Синезий не только идеологически защищал устои рабовладельческого государства, но и выступал с оружием в руках на его защиту: на собственный счет организовал ополчение для защиты Киренаики, добывал для него оружие и уже занимая епископскую кафедру, был душой обороны Птолемаиды. |
| Минутами у Ладнева пробуждается прежняя меланхолия, желанная неизбежность «пустых и бесследных вспышек бесполезного огня». Он вспоминает родину и куст черемухи, который цвел одиноко на острове среди заброшенной сажалки. «Черемуха цвела как будто сама для себя, я не мог дойти до нее и ни разу после того не видал ни этого сада, ни этого имения, но я не забыл его. Вот так и эта милая женщина останется навек в памяти моей». Но тогда он не был склонен успокоиться на этом малом утешении, потому что тогда у него было чувство, о котором позже он скажет так иронически: «Я верил тогда в какие-то мои права на блаженство земное». Ирония эта присуща позднему времени горьких воспоминаний, а тогда он действительно верил. И все нарастание чувств не должно было тогда оборваться бесследно. Мучитель – египетский светлый голубок – призывает как будто напрасно «к жизни сердца, к сладким и восторженным мукам взаимной любви». Адрианопольские краски все более раздражают: безмолвные переулки, крик муэдзинов, разноцветные дома и одежды «томят его до истинной муки», точно он сказочный принц, навеки запертый в волшебном саду. Но вот неожиданно и Маша Антониади переедет в Адрианополь, и начнется «год лиризма и удачи», «невыразимо светлый праздник». Однако на этих общих восклицаниях роман прерывается. Мнимый издатель записок Ладнева сообщает, что записки остались неконченными, но сохранились отрывки из его дневника. Отрывки эти неожиданно тяжелы и прямолинейны. Ясно, что они не современны году лиризма и удачи. «Зачем я начал этот несносный, этот мучительный рассказ». «Теперь я хочу одного – забвения, покоя». «Безмолвие! беззвучное, бесстрастное, безгласое забвение за морем глубоких снегов». «Я больше ничего не ищу. Все прошлое отравлено; все новое мне чуждо». Чем сильнее отдавался Леонтьев (здесь его именем уже вполне возможно заменить имя Ладнева) воспоминаниям о том, что с ним происходило лет за 10 перед тем, тем тяжелее становилось видеть перемены и в себе, и в окружающем. Но море глубоких снегов не так отлично от моря бурной синевы, как его теперешнее отчаяние от прежнего, невыразимо светлого праздника. Теперь он знает, что «тайная жизнь открыта только вере», и уже с полной убежденностью может сказать, что «драма жизни нашей со всеми ее тайными и тонкими ощущениями полна мистической неразгаданности». |
| Ему говорили о возможности коалиции… Он повторял свое. – Смелому счастье служит… Мы не можем отступать. Это вопрос нашей народной чести… Мы не можем опустить своего знамени; мы можем подписать самый великодушный мир (хотя великодушия я не понимаю), но подписать его в Византии!.. Не иначе. Это удовлетворение должно быть дано войскам. Следует занять Галлиполи, и ни одно английское судно не прорвется в Босфор… Теперь или никогда… Прав тот, кто владеет!.. Европа не подымется. Она вся уйдет на брюзжание и дипломатические угрозы. – А если? – А если… Вернее, что она только отхватит себе тоже клочок медвежьего ушка… “Это невозможно… Я не верю, не хочу верить этому… Неужели нам, триумфаторам, старые девы дипломатии и публичные женщины биржи будут предписывать условия… Не может, не должно этого быть… Иначе почти стыдно быть русским… Будьте уверены, что проигрывают всегда малодушные и уступчивые… Уступка эта крута. Начнешь сбегать – не остановишься, пока внизу не окажешься… А нам уступать теперь, после блестящего похода, после стольких пожертвований… Полноте!..” Торжество перемирия здесь не было торжеством!.. Ему не радовались. Не радовались покою, отдыху, безопасности… Здесь предпочли бы новые побоища, только чтобы дело было кончено с честью для России. Демаркационная линия и нейтральная полоса, представлявшие собою совсем пустынную и безлюдную местность, тянули к себе Скобелева… Деревни на расстоянии этих пятнадцати верст были очищены. Ни одного часового, ни одного солдата на редутах и фортах, ни одной старухи в селах. Только одичавшие голодные псы прятались в оставленных домах. А между тем турки могли смело гордиться укреплениями этой полосы. Даже адрианопольские уступали им… Скобелев приходил в восторг от них… – Вот бы этого строителя к нам… Это гений инженерного искусства. Я слышал, что потом в Константинополе Скобелев познакомился с ним. Это оказался природный турок, Ахмет-паша, толстый, опухший, по-видимому, неподвижный… Полуграмотный турок, не знавший ни одного иностранного языка… |
| В 1823 году издал он в Петербурге же другое сочинение, которого главная задача – доказать, что греческий язык и в древности произносился вообще так, как произносится нынешними Греками, а далеко не так, как стали его произносить в Западной Европе начиная с XVI века 31 . Здесь не место входить в разбор вопроса, при решении которого филологи с XVI века разделялись обыкновенно на две стороны. Живой говор целой нации сам собою ведет уже к торжеству греческого (так называемого рейхлинова) выговора. В наше время к нему переходят и многие западные эллинисты, знакомые с нынешнею Грецией и с языком её; для примера укажем на Пеннингтона, Эллисена, Росса и Муллаха. Здесь можно сказать лишь несколько слов о способе изложения автора. Полемическая форма сочинения вызвана была отчасти положением самого вопроса, который раз двадцать решался pro и contra, отчасти складом ума нашего филолога. Полемика очевидно далась ему: он заводит противника в такие теснины, что тому и выхода нет, и всё это бойко, ловко, только иногда, к сожалению, слишком резко. Известный Муллах, первостепенный знаток истории греческого языка, не далее, как в 1856 году, т. е. спустя 33 года после того, как написана была Экономосом книга о выговоре, – счёл нужным очень много заимствовать из неё, чего он, к чести своей, и не скрывал. Особенно параграф 33-й знаменитым Берлинским профессором целиком переписан из греческой книги о выговоре: так верны и полны приводимые Экономосом данные (см. стр. 505–515) 32 . Вопрос о правильности нынешнего греческого выговора в большей части случаев решён им так удовлетворительно, что надобно удивляться, как долго после того при преподавании греческого языка продолжали у нас держаться выговора, придуманного Эразмом. Теперь оба труда, изданные Экономосом в Петербурге, составляют библиографическую редкость. Не забудем и третьего труда, который совершал он исподволь в столице единоверного ему государства, России. Во всё время пребывания своего здесь, он силою мысли и патриотизма старался располагать сильных мира сего в пользу страждущих Греков. Один из друзей его Схина рассказывает, что, быв представлен Государю Императору Николаю Павловичу, Экономос живо и энергически изобразил ему состояние вымирающих в борьбе за веру греков… Слезы и рыдания заглушили голос пастыря. Через несколько времени патриотизм греческого народа, сочувствие политики Европы, словом, поступательное движение человечества возродили свободу Греции: но ни один из сыновей не мог предъявить своих притязаний на преимущественное перед другими, исключительное содействие в великом деле обновления. Между тем каждый соучастник, прочитывая статьи Адрианопольского трактата, признававший Грецию державой независимой, мог бы с умилением подумать: тут есть и моя капля меда. К числу таких соучастников история, конечно, отнесёт и Экономоса: записки современников, архивные документы и переписка, в которой кроется так много внутренней истории – когда-нибудь огласят и его деятельность. |
| Адрианопольский консул Золотарев получил продолжительный отпуск, почему за время его отсутствия Леонтьеву пришлось самостоятельно управлять консульством. Вскоре, 3 декабря 1865 года, Константина Николаевича назначили было секретарем и драгоманом генерального консульства в Белград, но менее чем через месяц его вновь определили на прежнюю должность в Адрианопольское консульство. В конце 1866 года он получил 4-х месячный отпуск и уехал в Константинополь. Таким образом, в Адрианополе Константин Николаевич пробыл в общем два слишком года. Жизнью в этом «смрадном», как говорил он, городе он очень тяготился, хотя находил Адрианополь, с его турецкими кварталами, мечетями, мусульманскими кладбищами, банями — поэтичным. Жить там приходилось Константину Николаевичу на полторы тысячи рублей жалованья в год при готовой квартире. Таких денег при его барских широких замашках, вообще при его образе жизни, — конечно, ему было недостаточно. Да в его годы (Леонтьеву тогда было около 36 лет) и не пристало оставаться на маленькой должности секретаря консульства. Он решил воспользоваться отпуском в Константинополь, чтобы там выхлопотать себе место куда-нибудь вице-консулом. После 4-х месячной жизни в Константинополе, о которой он вспоминал впоследствии с наслаждением, 15 апреля 1867 года его назначили на самостоятельный пост вице-консула в Тульчу, небольшой город на берегу Дуная, в нижней его части. Благодаря этому переводу, обстоятельства его значительно изменились к лучшему. Жалованье его повысилось до 3.500 руб. в год, жизнь в этом по внешности сереньком, но бойком городе давала обильную пищу для поучительных наблюдений. Консульские занятия не были тогда обременительны: ежедневно лишь часа полтора-два уходило на засвидетельствование бумаг и прием посетителей, остальное время оставалось свободными. Все это вместе взятое делало жизнь Леонтьева в Тульче не только спокойной, но и очень приятной. Константин Николаевич старательно занимался службой и заслужил себе лестное одобрение со стороны нашего посла в Константинополе Игнатьева. |
| Но Феофан тогда еще не видел полного текста «Исповедания». Предвидя те беды, которые могло принести «Исповедание», католики сделали все возможное, чтобы efo содержание стало известным в Константинополе. Томас Смит, который черпал сведения у Эдварда Покока, заявил, что оппозиция была искусственно организована иезуитами и капуцинами. Голландский посланник писал, что «едва ли найдется ктонибудь среди митрополитов, многие из которых проживают в Константинополе, который бы не стал рисковать своим имением, жизнью и личностью, чтобы защитить названного патриарха и его " Исповедание " ». Господин ван Хааг был слишком большим оптимистом. Несколько месяцев формировался тайный заговор против патриарха, составлявшийся не менее, чем пятью митрополитами — Адрианопольским, Ларисским, Халкидонским, Кизическим и Навпактским. В результате в октябре 1633 г. был выдвинут кандидатом на патриарший престол Кирилл Контарис, митрополит Веррии (Алеппо). Но для утверждения своего избрания Кирилл Контарис обещал Высокой Порте 50 ООО талеров, и не смог собрать деньги. Через несколько дней он отказался от попытки и был сослан на о. Тенедос. Оттуда он написал покаяние Кириллу Лукарису, который восстановил его на кафедре. Через шесть месяцев оппозиционные митрополиты, некоторые из которых читали «Исповедание» и были до глубины души потрясены им, возобновили свое наступление. Но они понимали, что единственный способ низложить патриарха, за которым стояли протестантские посольства, было обращение к помощи католических посольств. Это означало, что они должны были представить кандидата. Афанасий Паттелар, митрополит Фессалоники, был обязан своим местом Кириллу Лукарису, который предпочел его Кириллу Контарису; но он оказался неблагодарным. Предложив султану 60 ООО талеров и уплатив их наличными, причем большая часть суммы была внесена французским и австрийским посольствами, он добился приказа о низложении Кирилла и своем возведении на престол. Тогда в дело включился голландский посланник, который предоставил сумму в 70 ООО талеров, с помощью которой восстановил Кирилла на престоле. |
| Антония: иными словами, от нынешнего Сераля (расположенного на месте Акрополя); следовательно, сначала приблизительно в том же направлении, что и первый путь, ведущий от Галатского моста к Софии, нами выше описанный 246 , а далее по направлению приморских стен по берегу Золотого Рога к Балатским воротам или до Фанара. Второй портик шел от Дафны и дворца Софийского до храма Богоматери, именуемого «Жезл» (t%hv ’Réabdou), а прочие два от Халки и Милия, через форум до Тавра и Вола и Шестистолпия. Упомянутый храм Богоматери находился где – то на берегу Мраморного моря, не доходя до квартала Псаматии, так как тот же Кодин помещает поблизости этого храма и конец приморской стены Константина 247 . Стало быть, второй шел по берегу Мраморного моря и, конечно, по его верхней террасе. Что третий и четвертый портики шли в направлении ворот Романа и Адрианопольских, достаточно доказывается помещением форума Тавра и Шестистолпия. Весьма естественно, затем, что эти портики или, вернее, колоннады с самого начала шли по сторонам улиц, заключали в себе лавки, служили местом прогулок (по южному обычаю, под портиками и поверх их, где, по Кодину и Анониму, они имели помосты (peréipatoi plakwtoì léijinoi) и были украшены статуями. Так и поныне в средневековых городах Италии легко отыскать дорогу к главной площади, направляясь по улицам, имеющим крытые портики по сторонам. Как, затем, направлялись эти портики, мы, прежде того, чем обнаружатся хотя какие – либо их остатки, судить считаем бесполезным. Считаем, однако, нужным заметить, что, если текст Кодина сколько – нибудь точно воспроизводит действительность, то он заставляет сильно заподозрить реставрацию Большого дворца, представленную Лабартом. В самом деле, принимая его план, хотя бы в главных частях этого дворца, приходится решительно отказаться от понимания текста Кодина. А именно, поместив Милий или Миллиарий посреди площади Августэона, Лабарт располагает, затем 248 , параллельно ей оба дворца – Халке (ближе) и Дафне – подальше, но, так сказать, за линией или позади Ипподрома. |
|
|
