| Сей наглый обманщик недолго был в бездействии. Дружины за дружинами приходили к нему из Литвы, конные и пехотные, с Вождями знатными: в числе их находились Мозырский Хорунжий Иосиф Будзило, Паны Тишкевичи и Лисовский, беглец, за какое-то преступлейие осужденный на казнь в своем отечестве: смелостью и мужеством витязь, ремеслом грабитель. Узнав, что Василий распустил главное войско, Лжедимитрий, по совету Лисовского, немедленно выступил из Трубчевска с семью тысячами Ляхов, осмью тысячами Козаков и немалым числом Россиян. Воеводы Царские, Князь Михайло Кашин и Ржевский, укрепились в Брянске; Самозванец осадил его, но не мог взять, от храбрости защитников, которые терпели голод, ели лошадей и, не имея воды, доставали ее своею кровью, ежедневными вылазками и битвами. Рать Лжедимитриева усилилась шайками новых Донских выходцев: они представили ему какого-то неизвестного бродягу, мнимого Царевича Феодора, будто бы второго сына Ирины; но Лжедимитрий не хотел признать его племянником и велел умертвить. Осада длилась, и Василий успел принять меры: Боярин Князь Иван Семенович Куракин из столицы, а Князь Литвинов из Мещовска шли спасти Брянск. Литвинов первый с дружинами Московскими достиг берегов Десны, видел сей город и стан Лжедимитриев на другой стороне ее, но не мог перейти туда, ибо река покрывалась льдом: осажденные также видели его; кричали своим Московским братьям: «спасите нас! не имеем куска хлеба!» и со слезами простирали к ним руки. Сей день (15 Декабря 1607) остался памятным в нашей истории: Литвинов кинулся в реку на коне; за Литвиновым все, восклицая: «лучше умереть, нежели выдать своих: с нами Бог!» плыли, разгребая лед, под выстрелами неприятеля, изумленного такою смелостию, вышли на берег и сразились. Кашин и Ржевский сделали вылазку. Неприятель между двумя огнями не устоял, смешался, отступил. Уже победа совершилась, когда приспел Куракин, дивиться мужеству добрых Россиян и славить Бога Русского; но сам, как Главный Воевода, не отличился: только запас город всем нужным для осады; укрепился на левом берегу Десны и дал время неприятелю образумиться. |
| Маниковскому с «несколькими представителями Гос. Думы 22 . Проект Некрасова о приглашении генерала из состава правительства и передачи власти в «старыя руки» вызвал довольно единодушную критику. По отчету «Воли России» возражали прогрессист Ржевский и с. д. Чхеидзе, по воспоминаниям Мансырева, Караулов, по воспоминаниям Ичаса к. д. Аджемов, находивший «среднее решение», предложенное Некрасовым, «безумием». Большинство считало, что Дума сама должна избрать орган, которому надлежало вручить полномочия для сношения с армией и народом (Ржевский). Социалистический сектор отстаивал положение, что иного выхода, как создание новой власти нет – трудовик Дзюбинский предлагал, временную власть вручить сеньорен-конвенту Думы и последнюю объявить «Учредительным Собранием» (по отчету «Воли России» Мансырев тогда поддерживал Дзюбинскаго). Скептически высказывался Шингарев: «неизвестно, признает ли народ новую власть». Когда дело дошло до Милюкова, то он отверг все сделанныя предложения – не желал он признать и Комитет из 10 лиц, который мог бы «диктаторствовать над всеми», признавал он «неудобным» предложение Некрасова и невозможность создания новой власти, так как для этого «еще не настал момент». Сам Милюков не помнил уже, что 27-го он предлагал. В «почти стенографической» записи Милюковская речь запротоколирована в таких выражениях: «Лично я не предлагаю ничего конкретнаго. Что же нам остается делать? Поехать, как предлагает Керенский, и успокоить войска, но вряд ли это их успокоит, надо искать что-нибудь реальное» (Дело в том, что в это время Керенский – как гласит запись – обратился к Собранию с предложением уполномочить его вместе с Чхеидзе поехать на автомобиле ко всем возставшим частям, чтобы объяснить им о поддержке и солидарности Гос. Думы). Через десять лет свои колебания Милюков объяснил сознанием, что тогдашняя Дума не годилась для возглавления революции. Мемуаристы осторожность лидера объясняли неуверенностью в прочности народнаго движения (Шульгин). По утверждению Скобелева, Милюков заявил, что не может формулировать свое отношение, так как не знает, кто руководит событиями 23 . |
| – Ладно, comte. Все сие я уж как-нибудь вколочу в свою «упрямую башку». Хотелось бы мне только знать, как ты обо всем догадался. – Вспомнил себя на Германской. – Зубов смотрел на Сережу с нескрываемой насмешливой нежностью. – Думаешь, мне было легче? – Так ты – тоже… – Конечно. И я, и Некрасов, и кто угодно… Ну что, стреляться пока не будем? – Смотря на поведение Вашего Сиятельства, которое, кстати, пять минут назад нанесло моей прическе оскорбление действием… Ладно, уже четвертый перекресток, намечаемый мною конечной точкой нашей небольшой прогулки. Я зачем-то сдался Некрасову. Честь имею откланяться, comte, примите мои глубочайшие и тому подобное. – Я знаю, на что вы сдались Некрасову, и не имею вас с этим поздравить, г-н прапорщик. – Зубов сопроводил слова шутливо церемонным, екатерининским плавным взмахом руки. – Ох и наешьтесь каши, Ржевский, общаться с эсеровской публикой! 14 – Г-н штабс-капитан! – Вот что, Ржевский. – Прозрачно взглянув на Сережу, Юрий взял из бювара запечатанный уже конверт. – Первое ваше подпольное задание таково: завтра в четыре дня вы пойдете на контакт с эсеровской группой некоего Опанаса. В случае (этот вопрос вы предложите, и только непосредственно Опанасу) гарантии полной согласованности боевых действий с моим планом… Упомяните, что сами они представления не имеют о данном укрепрайоне… передадите этот пакет. Здесь он найдет… впрочем, он разберется сам. – Некрасов был бы искренне удивлен, если бы понял, что нарочито пренебрежительная пауза и излишний, не относящийся к делу смысл продолжения фразы преследовали цель вызвать эту холодную вспышку ярости в глазах Сережи. – Этот Опанас, насколько я знаю, боевик каторжной школы, очень опасен. Держитесь с ним корректно, как с союзником – он должен видеть, что мы ведем с ним честную игру, на данном этапе наши цели совпадают. Их связной встретит вас у Елагина моста, на первом от входа парковом мостике. Опознавательный знак – этот томик Надсона. Ответ – сложенный листок бумаги. Вам понятны инструкции? |
| И жестом ребенка, берущего что-нибудь украдкой, она быстро поднесла к губам его руку и поцеловала ее два раза – сверху и снизу ладони. Потом она вышла на террасу и принялась разливать чай, прислушиваясь к общему разговору, готовая поддержать его, если он ослабеет. Но разговор не клеился. Все жаловались на жару и истому перед грозою. Некоторые поговаривали уже о том, как бы попасть домой до дождя. – А что же вашего Андрея Лукича сегодня нет? – спросила у Варвары Михайловны жена Ильченки, полная, суровая на вид дама, любившая винт и сплетни и державшая своего мужа под башмаком. – Я не знаю, отчего его нет до сих пор, – ответила Варвара Михайловна. – Он обещал быть, и даже не один. С ним придет его приятель… Позвольте, как его фамилия?.. Он еще так известен своим голосом. Ах да, вспомнила: Ржевский. – Разве вы до сих пор не были с ним знакомы? – спросила удивленно Ильченко. – Нет. Но зато я об нем очень много слышала. Ильченко сделала лукавое лицо и погрозила Рязанцевой пальцем. – Смотрите, не влюбитесь. Этот господин очень опасен для молодых жен и старых мужей. Госпожа Ильченко принадлежала к числу тех привилегированных сплетниц, которые под предлогом «высказывания всей правды в глаза» говорят повсюду дерзости и гадости, рассеивая за собою грязь, смуту и ненависть. Ее никто не любил, большинство терпеть не могло, и все побаивались. Варвара Михайловна ничего не ответила на это циничное предостережение и только улыбнулась немного свысока и презрительно, с сознанием чистоты и ничем не запятнанной репутации. Зато словами Ильченко очень заинтересовалась Мария Федоровна Тиль, гимназическая подруга Рязанцевой, красивая, глупая и сентиментальная вдовушка, за которой считались уже три-четыре всем известных связи. – А он очень хорош, этот Ржевский? – спросила она. Многие из гостей улыбнулись. Репутация Ржевского была очень хорошо известна в некоторых отношениях. Ильченко обязательно сообщила все, что о нем знала. Хорош ли он? Это как кому нравится, но, по ее мнению, у него лицо слишком выставочное, так сказать, парикмахерское. Нравственности у него нет никакой, и это-то, кажется, и привлекает к нему искательниц приключений, как бабочек на огонь, хотя в то же время, надо ему отдать справедливость, он очень молчалив относительно своих связей. Что касается до его пения, то правда, поет он изумительно хорошо. Его с удовольствием приняли бы на любую сцену, если бы только он выразил желание. Но он предпочитает вести свою праздную и легкомысленную жизнь, потому что не нуждается в средствах и не желает себя стеснять никакими условиями… |
| Когда она говорила эти незначащие слова, глаза их опять встретились. Это был один из тех странных, непонятных для психолога, неуловимых для присутствующих, взглядов, которые говорят гораздо больше слов и которые между людьми, в первый раз встречающимися, внезапно, помимо их воли, устанавливают взаимную близость, разрывая условную завесу приличий. Такой взгляд иногда незнакомым еще между собою мужчине и женщине смутно, но безошибочно предсказывает, что рано или поздно они будут принадлежать друг другу. – Хорошо, но я надеюсь, что вы мне будете аккомпанировать? – спросил Ржевский. – Боюсь, вы останетесь мною недовольны. Но я все-таки попытаюсь… – О, вы слишком скромны. В таком случае, если вы окончили свой чай, то начнемте. Они пошли в гостиную к роялю, на котором грудами лежали ноты. – Вы знакомы с романсами Чайковского? – спросила Варвара Михайловна, перебирая тетради и чувствуя очень близко за своей спиной присутствие Ржевского. – О, конечно. – Вы их любите? – А вы? – А вы? Она засмеялась, достала толстый том в шагреневом переплете, положила его на пюпитр и села перед роялем. – Откройте наугад, – посоветовал Ржевский. – Чайковский во всем одинаково прекрасен. Она развернула тетрадь на середине и сразу узнала романс «Страшная минута», который на нее всегда производил сильное впечатление своей оригинальной мело дией, страстной и робкой в одно и то же время. – Вы это знаете? – спросила она, поднимая кверху голову, чтобы взглянуть на Ржевского, и поправляя под собою стул. – Да. Начнемте. Она легко и выразительно сыграла трудную интродукцию и слегка остановилась перед вступительным тактом. Разговоры в гостиной и на террасе сразу притихли. Ты внимаешь, вниз склонив головку, Очи опустив… — раздались в гостиной, точно сразу наполнив ее, сильные и нежные звуки прекрасного свежего баритона. И, тихо вздыхая, Ты не знаешь, как мгновенья эти Страшны для меня… Опять Варвара Михайловна почувствовала, что горячий взгляд Ржевского не отрывается от ее лица и что поет он только для нее одной, как за чаем для нее одной рассказывал. «Зачем он это делает? Ведь всем в глаза бросается», – подумала она с испугом. В то же время она с напряженным вниманием следила за аккомпанементом, и – странно – никогда еще под ее руками рояль не оттенял так красиво и послушно пения, как теперь. |
| Но ничего этого Ржевский не нашел и 17 марта вступил в Чигирин один, без хлеба, потому что подводы от гетмана не были присланы, о войсках в Чигирин не было вести; в Чигирине Ржевский нашел разбитые стены, пустые житницы и услыхал рассказы о беспрестанных набегах татарских. Когда в Москве узнали об этом, то в Курск к Ромодановскому и в Батурин к гетману поскакал в апреле стольник Алмазов спросить, что они думают. Ромодановский отвечал, что идет к Днепру немедленно и о Чигирине будет радеть; гетман отвечал, что у него войска не в сборе и он пойдет к Ромодановскому один для переговоров, что пугаться нечего, войска и запасы поспеют в Чигирин, хотя подводы стоили страшно дорого, каждую нанимали за четыре и за пять рублей, а неизвестно, придет ли и половина их назад. Действительно, подкрепления и запасы успели прийти в Чигирин, потому что визирь Мустафа явился осаждать этот город только 9 июля, Ромодановский с Самойловичем стояли у Днепра, у Бужинской пристани, в первых числах июля и 6 числа начали переправлять войска свои на правую сторону. Переправа шла очень медленно; большая часть войска находилась еще на левом берегу, когда 10 числа татары переправились на этот берег тайком у Крылова, подкрались и ударили на русские обозы, но были прогнаны с уроном. Так же неудачно кончилось нападение неприятелей 11 числа на те передовые русские полки, которые уже переправились на правую сторону. 12 июля все русские войска стояли на правой стороне на Бужинских полях и на другой день выдержали бой с пятью пашами турецкими и ханом крымским. С тех пор бои не прерывались, потому что турки, пришедши из-под Чигирина через Крылов, расположились обозом в 7 верстах от русских и делали на их таборы беспрестанные наезды. 29 июля к русским на подмогу явился князь Каспулат Муцалович Черкасский с калмыками и татарами и принимал деятельное участие в боях. 3 и 4 августа, после упорных битв, русские овладели важным пунктом – Стрельниковою горою, приблизились к Чигирину и вступили с ним в сообщение. Здесь уже не было воеводы Ржевского: 3 августа взошел он на стены и сильно обрадовался, увидав приближение русских полков; но в эту самую минуту из неприятельского обоза поднялась граната и поразила воеводу. |
| Питирим был назначен епископом в Нижний; он жил дружно с Ржевским и в 1719 году писал к Макарову: «Прошу вашу милость, господа ради и ради святые церкви, потщися о сем просить царского величества, чтобы Ржевскому в Нижнем быть вице-губернатором неотложно, понеже по премногу сильно дело раскольничье ко обращению и ко искоренению их строится, как лучше того быть невозможно. С раскольническими учителями, с дьяконом и прочими разменялись мы вопросами и ответами, и та размена по премногу церкви святой благополучна, а на ответы их я имею намерение сделать возражение. А люди из расколу ныне к нам зело стали быть к обращению наклонны, да и обращаются, и надеемся на милость божию, что обращение умножится. Только ныне нас нечаянный случай попремногу опечалил и навел сомнение: враг св. церкви, кормилицын муж (кормилицы кого-нибудь из царских детей) Стефан Нестеров, к нам в Нижний определен с двадцатого года был обер-ландрихтером, и знатно от раскольщиков есть какой-нибудь злой и хитрый умысл, а не просто таковой враг в Нижний к нам тщится на неустроение нашему делу, но на разорение, понеже раскольщики по сие время у нас весьма были бессильны и ни от кого в том помощи и надежды не имели, а сей враг хотя и неявно, но лестною станет их помощию обнадеживать, и от того будет все неустроение. Юрья Алексеевич Ржевский впредь при том деле быть попремного боится, что кормилица Параскева Яковлевна, жена Нестерова, приезжая в Петербург, станет на него клеветать государыне царице; от сего не точию господин Ржевский, но и аз не без опасения. А я с ним, со врагом, колико мучился, понеже он тогда не тайно раскольщиков защищал, но явно и нагло за них, противу нас старался, а ныне у Юрья Ржевского в сыску раскол его, Нестеров, явно показан от многих свидетельств». Нестеров не произвел неустроения делу; Питирим доносил царю, что в 1719 году обратились от раскола больше 3000 человек, кроме Нижнего и других мест, и все крестятся тремя перстами. «А которые не крестятся тремя перстами, – писал Питирим, – не надобно им послаблять ради обратившихся, да не ослабевают и те; хотя и во всем церкви повинуются, однако за двоеперстное знаменование брать с них штраф против сущих раскольников вполовину и от церкви не отлучать всяких тайн соединением. |
| 79, лл. 391–392) 21 . Последние по времени аргументы составитель свитков заимствует из русского законодательства, разрешающего браки раскольнические и «кроме венчания поповского». Им процитированы указ имп. Петра I Ржевскому, капитан-поручику, 24 марта 1719 г. и указ имп. Екатерины II о выходящих из-за границы старообрядцах, 14 декабря 1762 г. 23 Но уже И.Ф. Нильский отметил, что этими, равно и другими двумя цитируемыми в литературе брачников указами (9 окт. 1718 г. и 17 марта 1775 г.) 24 , отнюдь не узаконялись их браки. Указ, данный Ржевскому, требует «с раскольников, которые женятся тайно не у церкви, без венечных памятей, наложить особливый сбор, а именно: рубля по три с человека мужска и женска полу, на обе стороны поровну». В то время, как брачники думали, что имп. Пётр, считаясь с фактом раскольнических сопряжений вне церкви, узаконил их и обложил сбором, – проф. Нильский объяснил, что сбор этот вызван финансовыми планами государя, нуждавшегося в деньгах, и нисколько не располагал Петра легализовать как самых старообрядцев, так и их браки. Раскольников он по-прежнему считал «лютыми неприятелями, и государству и государю непрестанно зло мыслящими» 25 и «раскольнические дела – злодейственными». В частности относительно браков старообрядцев 15 мая 1722 г. Петр Алексеевич узаконил: «обоих раскол держащих лиц не венчать; а если и без церковного венчания жить собою станут, допросить. И кто венчал, или без всякого венчания живут, и того венчавшего сыскать к наказанию, да и венчавшиеся, яко своего обещания (которое при записании своем в явный раскол с роспискою учинили) преступники наказанию подлежат. А если сами собою сожитие свое восприяли, за то их, яко законопреступников явных, звать на суд архиерейский; а если же не похотят сказать, кто венчал их, или без всякого венчания сжились, то взяты будут в розыск» 26 . Ещё решительнее мера к пресечению раскольнических браков объявлена была сенатом «обще с синодом» 16 июля 1722 г. 27 Что касается указа имп. Екатерины II о позволении раскольникам выходить из-за границы и селиться в пределах России, то хотя в нём и приводится, в числе других, текст указа Петра В. от 24 марта 1719 г., как определяющий юридическое положение раскола в государстве 28 , но, судя по отрицательному отношению церковной власти при Екатерине II к старообрядческим бракам вообще, едва ли узаконил последние 29 . Проф. Нильский доказывает, что не только в конце XVIII в., но и в первой четверти XIX говорить о легализации раскольнических браков, венчанных ли попами или бессвященнословных, не приходится 30 . |
| профессор Григорий Александрович Воскресенский (08.02.1849–23.03.1918) Священное Писание Филология Жизнеописания профессор Григорий Александрович Воскресенский Богослов, филолог-славист, специалист по истории библейских переводов; заслуженный профессор МДА, член-корреспондент Императорской Академии наук. Биография Родился в селе Чернейка Ржевского уезда Тверской губернии в семье священника. В 1868 году поступил в Московскую Духовную Академию, в 1871 году как один из лучших воспитанников Советом Академии был определен к замещению кафедры русского языка и славянских наречий. Для подготовки он был направлен в Петербург, где в течение двух лет прослушал курс славянской филологии под руководством известного ученого Измаила Ивановича Срезневского. По окончании курса Григорий Александрович был командирован за границу. Посетил Вену, Прагу, Загреб и Белград, где изучал древние списки Апостола. По возвращении из заграничной командировки, в 1875 году он был избран на вышеуказанную кафедру в должности приват-доцента. В 1879 году Григорий Александрович представил диссертацию «Древний славянский перевод Апостола и его судьбы до XV века. Опыт исследования языка и текста славянского перевода Апостола по рукописям XII—XV веков». За эту работу, посвященную «памяти незабвенного А.В. Горского», он был удостоен степени магистра богословия и утвержден в звании доцента Академии. В 1883 году Григорий Александрович был утвержден в звании профессора, а в 1894 году избран членом-корреспондентом Императорской Академии наук. В 1896 году за представленные труды «Характеристические черты четырех редакций славянского перевода Евангелия от Марка по сто двенадцати рукописям Евангелия XI—XVI веков» и «Древнеславянское Евангелие от Марка по основным спискам четырех редакций рукописного славянского Евангельского текста с разночтениями из ста восьми рукописей Евангелия XI—XVI веков» он был удостоен степени доктора богословия и утвержден на преобразованной кафедре русского и церковно-славянского языков и истории русской литературы. В 1901 году Григорий Александрович вышел в отставку, в 1902 году был избран почетным членом Московской Духовной Академии. |
|
|
