| Однажды батюшка отец Амвросий присылает мне письмо и благословляет меня побывать в Оптиной. Это было в 1882 году. Привезли меня в Оптину и принесли к батюшке сёстры на руках. Увидев меня плачущую, батюшка говорит: «О чём ты плачешь? Или о том, что тебя Бог посетил такой болезнью?» Отвечаю: «Плачу потому, что у меня руки и ноги не владеют, – не могу ни есть, ни пить». Батюшка говорит: «Ты не отчаивайся; Бог тебя не оставит. Ты долго будешь больная лежать». В это время, взяв обе мои руки, он начал гладить их от кисти до плеча, что продолжалось около двух часов. Посмотрел батюшка на часы и сказал: «Вот теперь четыре часа; несите ее на гостиницу». Когда меня принесли в келью на гостинице и поставили самовар, я вдруг свободно взяла чайную ложку, сама себе удивляясь. На другой день, после приобщения Св. Таин, я опять была у старца. Поздравив меня с принятием Святых Таин, батюшка опять в течение двух часов гладил мои руки, но вдруг, бросив их, сказал: «Тебя не только никакие доктора не вылечат, но даже и угодники Божии тебе не помогут. Тебе болезнь назначена от Бога. Но руками будешь владеть». После сего старец благословил меня и отпустил. В тот же день, по прибытии от батюшки, я получила полное владение обеими руками. Но болезнь ног осталась в том же положении и продолжается до настоящего времени. Ходить я не могу. После сего возвратилась я в Белев и прожила там два года. Замечу при этом, что в Белевском монастыре я терпела во всё время моей болезни, по неразумию некоторых, великие скорби. И только помощь Божия, за святые молитвы старца Амвросия, и расположение ко мне покойной матушки игумении Павлины, которая была жизни духовной, покрывали меня от злокозненного невидимого врага. Некоторые монахини духовной жизни, имея разум духовный, также расположены были ко мне. Батюшка знал о моих скорбях и велел терпеть. Когда же я высказывала старцу, что некоторые считают меня как бы находящейся в прелести, он советовал не обращать на это никакого внимания и переносить всё терпеливо. Во время скорбей Господь посылал мне, за святые молитвы старца Амвросия, много благодатных утешений, о которых я всегда сообщала батюшке из опасения обмана со стороны врага. А иначе я не вынесла бы великих скорбей, воздвигнутых на меня врагом, и могла бы впасть в отчаяние. Но Господь меня охранил. Затем я вторично получила от старца Амвросия письмо, в котором он приглашал меня к себе. Приехала к нему. Приняв меня весьма ласково, он предложил мне поселиться в новоустроенной им Шамординской общине. Переезд мой в эту общину совершился в 1884 году. Живу я здесь уже тринадцать лет. В Шамордине старец построил мне новую прекрасную келью, в которой я пребываю до сих пор, благословляя Бога и молясь о упокоении души блаженного отца Амвросия. |
| Федор Достоевскии в Оптинои пустыне Наиболее значительное суждение о Достоевском принадлежит великому Оптинскому старцу иеросхимонаху Амвросию (Гренкову; 1812–1891). Оно было зафиксировано и впервые опубликовано духовным писателем Е.Н. Поселяниным (Погожевым), который, как и К.Н. Леонтьев, был духовным чадом старца Амвросия, неоднократно приезжал в Оптину пустынь, специально собирал материалы по старцу Амвросию. Сразу после кончины старца Амвросия (†10 октября 1891 г.) Е. Поселянин опубликовал в «Душеполезном чтении» очерк «Отец Амвросий: его советы и предсказания», в котором привел слова старца Амвросия о Достоевском после их келейной беседы наедине: «Отец Амвросий постиг сущность смирившейся души писателя и отозвался о нем: «Это – кающийся». Это слово старца Амвросия о Достоевском, видимо, было широко известным среди Оптинской братии. Независимо от Е. Поселянина его пересказывает проживавший на покое в Оптиной пустыни архимандрит Агапит (Беловидов; 1843–1921?) в составленном им наиболее полном жизнеописании старца Амвросия: «Любил также старец побеседовать и с мирскими благочестивыми, в особенности образованными, людьми, каковых бывало у него немало. Посещали старца и светские писатели, как, например, Достоевский и В.С. С[оловьев]. О первом из них старец с свойственною ему проницательностью отозвался: «Это – кающийся». Характерно, что оба автора – Е. Поселянин и отец Агапит отмечают точность этой характеристики: «Отец Амвросий постиг сущность смирившейся души писателя», «старец с свойственною ему проницательностью отозвался». Покаяние – начало и основа духовной жизни в христианстве. Акт покаяния является практическим выражением веры, ибо покаяние невозможно без объекта покаяния – Бога. Кающийся – значит сущностно верующий, правоверующий, православный. Глубина покаяния показывает степень облагодатствованности человека. В церковном смысле даже святость подвижника определяется мерою его покаяния. Слова старца Амвросия о Достоевском можно без преувеличения назвать онтологической оценкой («постиг сущность») и высшей духовной «похвалой», когда-либо изреченной о писателе. В периодически возникающей, начатой еще Леонтьевым полемике о православности Достоевского необходимо прежде всего вспомнить это суждение старца Амвросия Оптинского, которое является словом святого преподобного отца Русской Православной Церкви. |
| Иногда же это доброе, ласковое, приятное лицо старца Амвросия как-то особенно преображалось, озаряясь благодатным светом. И бывало так большей частью или во время, или после молитвы, преимущественно в утренние часы. Однажды старец с вечера назначил прийти к себе двум супругам, имевшим до него важное дело, в тот час утра, когда он не начинал еще приема. Они вошли к нему в келью. Старец сидел на постели в белом монашеском балахоне и в шапочке. В руках у него были четки. Лицо его преобразилось. Оно особенно как-то просветлело, и всё в келье его приняло вид какой-то торжественности. Пришедшие почувствовали трепет, и вместе с тем их охватило невыразимое счастье. Они не могли промолвить слова и долго стояли в забытьи, созерцая лик старца. Вокруг было тихо, и батюшка молчал. Они подошли под благословение. Он безмолвно осенил их крестным знамением. Они еще раз окинули взором эту картину, чтоб навсегда сохранить ее в сердце. Старец всё с тем же преображенным ликом был погружен в созерцание. Так они и вышли от него, не сказав ему ни слова 147 . Подобный пример. Пришел, по обычаю, к старцу, в конце утреннего правила, его письмоводитель, вышеупомянутый скитский иеромонах отец Венедикт. Старец, отслушав правило, сел на свою кровать. Отец Венедикт подходит под благословение и, к великому своему удивлению, видит лицо старца светящимся. Но лишь только получил он благословение, как этот дивный свет скрылся. Спустя немного времени отец Венедикт опять подошел к старцу, когда тот уже находился в другой келье и занимался с народом, и по простоте своей спросил: «Или вы, батюшка, видели какое видение?» Старец, не сказав ему ни слова, только слегка стукнул его по голове рукой. Знак особенного старческого благоволения! Еще рассказ вышеупомянутого отца игумена Марка. «В бытность старца в Шамординской обители, – пишет он, – в одно время, именно на Страстной неделе, я, как готовившийся к причащению Божественных Таин, вхожу к нему в келью для исповеди, и, к изумлению моему, вижу на его лице полную сосредоточенность, глубокое внимание к чему-то им созерцаемому и трепетное благоговение. Лицо его при том было покрыто радостным румянцем. Увидев сие, я подался назад из кельи и только спустя некоторое время, опомнившись, вошел к старцу. Припоминая виденное, я и теперь прихожу в великое удивление». |
| Бывало, думаешь про себя: ну вот отныне буду молчать, не буду рассееваться. А тут, глядишь, зазовет кто-нибудь к себе; ну, разумевается не выдержу и увлекусь разговорами. Но придешь домой – на душе непокойно; и подумаешь: ну теперь уже всё кончено навсегда – совсем перестану болтать. Смотришь, опять позвали в гости, и опять наболтаешь. И так вот я мучился целых четыре года». Для облегчения этого мучения, происходившего от упреков совести, для успокоения этого неумолимого судии Александр Михайлович стал прибегать к усердной молитве. В ночное время, когда товарищи его наставники покоились уже на ложах своих, он становился пред иконою Царицы Небесной, именуемой «Тамбовской», – его родительским благословением, и долго-долго – незримо и неслышимо для людей – молитвенные вопли его сокрушенного сердца возносились к Пречистой и Преблагословенной Утешительнице скорбящих. Но исконный враг рода человеческого не дремал. Молитвенный подвиг Александра Михайловича не мог надолго оставаться не замеченным молодыми его товарищами. И вот, как всегда бывает под влиянием вражиим, молодежь, и вовремя и не вовремя, и у места и не у места, стала осыпать его разными колкими насмешками. В особенности донимал его один из них – N. Принимая вид как будто самого близкого сердечного участия в Александре Михайловиче, он в присутствии посторонних людей, с серьезным, даже несколько слезливым выражением лица, со вздохом начнет, бывало говорить: «Ах, какое у нас горе большое!» Что такое, спросят. – «Да вот, Александр Михайлович очень умный человек, а сошел с ума. Да-да, с ума сошел, с ума сошел. Так жалко, так жалко бедного»... А сам всё вздыхает и чуть-чуть не плачет, так что посторонний незнакомый слушатель вполне мог принимать эту язвительную насмешку за сущую правду. Терпеть подобные колкости Александру Михайловичу почти было невмочь; однако поневоле нужно было терпеть. Чтобы избежать насмешек своих товарищей наставников, он стал для молитвы уходить на чердак, но и об этом узнали. Тогда ему нужно было изыскивать для сего более удобные места и время, но теперь укрыться где-либо уже было трудно 14 . |
| Трудно при этом себе представить, чтобы стремление молодого юноши к увеселениям, как и всей вообще семинарской молодежи, сдерживалось в пределах умеренности, если бы не было обуздываемо строгостью тогдашнего семинарского начальства. Покойный старец вспоминал о бывшем в его время семинарском ректоре, молодом архимандрите Иоанне, который и скончался в молодых летах в Тамбове, кажется от холеры. Человек был очень умный, дальновидный, благоразумно строгий и весьма искусный в обращении с наставниками и воспитанниками. Бывало, если узнает, что кто-либо из наставников опаздывает к классным занятиям, заранее придет в класс сам. «Где-же, – спросит, – наставник?» На ответ учеников: «Еще не приходил», – скажет: «Послать!» А сам ходит по классу. Придет наставник, как водится, несколько смущенный. Ректор, как будто нисколько не замечая его смущения, встретит его очень вежливо, также и скажет ему что-либо очень вежливое и приветливое и тотчас удалится из класса, давая наставнику разуметь, что час занятия настал. С воспитанниками обращался он также тихо, не гневался, ни на кого не шумел и никому из них не делал худых отметок по поведению, а только придет, бывало, в класс и проговорит им такую, например, внушительную речь (говорил он несколько в нос): «Я знаю всех вас очень хорошо; знаю все ваши способности и все ваши наклонности. Я уже не буду обличать хороших учеников, а вот вам для примера из низших». Называет фамилию: такой-то! Тот встает. Ректор при всех начинает говорить: ты склонен к тому-то и к тому-то. Подымает другого ученика и ему говорит в обличение: а ты имеешь наклонность вот к чему и вот к чему. Потом прибавит: «Они по-товарищески сознаются вам». Действительно, обличаемые сознавались, что ректор сказал сущую правду. После сего если какой воспитанник начнет лениться, или уроки перестанет готовить, или в класс не ходит, скажет ему только ректор: «Смотри! Обличу при всех!» – так откуда только прилежание бралось! Вообще этого о. ректора, по словам старца Амвросия, трепетали все, и наставники и ученики, а в числе последних, конечно, и молодой Гренков. |
| Затем предложим вниманию читателей рассказ вышеупомянутой, знакомой Анисьи Андреевны Шишковой – г-жи Варвары Дмитриевны Мусин-Пушкиной. Вот ее собственные слова: «Позволяю себе изложить, как умею, рассказ о благодеянии Божием, оказанном моему сыну, по святым молитвам досточтимого старца Оптиной пустыни, отца Амвросия, которое вспоминаю с глубоким чувством умиления и благодарности к почившему любвеобильному молитвеннику. 27 мая 1878 года четырнадцатилетний сын наш Дмитрий заболел непонятным для нас недугом: страданием уха, головы и челюстей, с сильной течью из правого уха и жаром, доходившим по временам до 40 градусов. При этом он лишился слуха. Ночью он стонал, кричал от боли и бредил. Его сон был беспокойный, прерывистый, но часто ночи проходили совсем без сна. Мы приписывали эти страдания внутреннему нарыву в ухе. И очень боялись последствий. Приглашенный доктор – специалист по ушным болезням г. Беляев, по тщательном осмотре больного, объявил нам, что у нашего сына очень серьезный случай ушного катара, происшедшего вследствие воспаления среднего уха, и что этот упорный катар произвел прободение барабанной перепонки. Эта болезнь признается неизлечимой. Доктор Беляев, между прочим, стал нас утешать, говоря, что надежда есть на молодые годы больного, что в этой болезни необходимо большое терпение, что в отдаленном будущем можно надеяться на поправку и прочее. Присутствие же нарыва он положительно отрицал. После двух недель то усиливающихся, то ослабевающих страданий доктор посоветовал нам перевезти нашего сына в деревню на чистый воздух, так как у больного явилось сильное малокровие, страшная бледность и упадок сил; отсутствие аппетита было тоже чрезмерное; отсюда недовольство и раздражительность. Повинуясь совету врача, мы бережно перевезли сына в деревню (в Можайском уезде Московской губернии), надеясь на благотворное влияние перемены воздуха. В самый день приезда страдания больного до того усилились, что лицо его искажалось, глаза с трудом открывались, и очень часто мучительные крики стали раздаваться по всему дому. Хотя первоначального жара, появлявшегося в Москве часто и периодически, почти не повторялось, но страдания и слабость с каждым днем усиливались, так что больному трудно было приподнимать голову с подушки и малейший шум или даже звук причинял ему крайние страдания. Вообще состояние его казалось безнадежным, но Господь велик и милостив. 24 июня мой муж приехал из Москвы в деревню и предложил мне ехать всей семьей помолиться и поговеть в Оптину пустынь и там попросить благословения и святых молитв старца отца Амвросия. Уезжая, мы поручили больного сына попечению учителя и старой няни, которые оба его любили и в которых мы были уверены. |
| Это простудное лихорадочное состояние, от которого я его только подлечивал, но основательного лечения не было. Потому болезнь у него таилась и, так сказать, созревала до поры до времени; и вот пришло время – она вступила в свои права, несмотря на то что теперь май месяц. Он непременно дорогой бы заболел и умер, но только вероятно скорее. Здесь мы его все-таки лечим. Да наконец, труднобольных много укрепляет приобщение Святых Таин. А в дороге, конечно, этого ничего бы не было. Теперь его каждый день приобщают, после чего он бывает повеселее. Мы с козельским доктором даже не решались делать операцию, несмотря на то что она была необходима; думали – не вынесет, тут же и кончится, но старец мне сказал с уверенностью: вынесет; даже можно надеяться, что больной поправится. По общему же нашему мнению с доктором Кустовым, это казалось невозможным». Отец игумен подошел ко мне и, благословив меня, сказал: «Прости отец Нестор! Ты, насколько возможно, приготовлен, а там да будет воля Божия! Нам всем необходимо когда-нибудь умирать, это путь неизбежный, только, приведи Господи, с чистым покаянием умереть». В продолжении моей болезни я мысленно призывал себе на помощь молитвы старца, отца моего духовного, батюшки Амвросия, а в часы невыносимых моих страданий даже и посылал к нему просить его святых молитв, чтобы мне или умереть, или хотя малое иметь облегчение, так как не было возможности терпеть. Но каждый раз, как придут, бывало, от старца и скажут: «Батюшка о тебе молится и посылает тебе благословение», – мне станет несколько легче и как будто отраднее. Помню, один раз – это было рано утром, и, наверно, старец в это время отдыхал после утреннего правила – мне так было трудно, что я решился его побеспокоить, то есть попросить его святых молитв. Посланный скоро возвратился и принес мне от батюшки запечатанный пузырек святой воды из Почаева, которую он велел вылить в бутылку, добавить чистой воды, чтобы была она полная, и давать мне понемногу пить и примачивать ею голову. Ходившие за мною добрые люди – братия (и особенно один из них, – спаси их Господи и помилуй!) исполняли усердно надлежащее, и, за молитвы старца, с этого времени мне стало лучше: жар хотя медленно, но все-таки начал постепенно ослабевать, и я мало-помалу начал оживать, к удивлению многих, а особенно врачей моих, которые окончательно приговорили меня к смерти, так что в последнее время уже ничем меня не лечили, а оставили на волю Божию. |
| 4 июня сначала скончалась Вера. Ходившие за обеими больными сёстры послушницы не сказали об этом оставшейся в живых Любови из опасения, как бы не обеспокоить ее и тем не ускорить часа ее смерти. Но бывшая в дремоте больная вдруг очнулась, спросила сидевшую подле нее сестру: «Вера умерла?» Та начала было говорить, что жива, но она быстро возразила: «Как жива? Мне сейчас няня сказала, что умерла». А няни тут вовсе не было. И так она осталась при своем убеждении. 8 июня и Любовь отрешилась от здешней многоскорбной жизни, соединившись с своей дорогой Верой; дабы как родились они вместе и росли, так вместе и предстать пред Лице возлюбившего их Небесного Жениха. За семь лет говорил старец г-же Шишковой о кончине этих детей. Между тем пред старцем открылось теперь широкое поле для благотворительности. Тотчас по кончине детей-наследниц, еще до открытия общины в их имении, закипела там работа. Строились корпус за корпусом. Но желавших поступить в открывающуюся общину столько вдруг нахлынуло, что едва построят дом, как уже вдвое более ждут нового помещения. А кого старец принимал и помещал в устрояемую им общину? Большей частью находившихся в крайней бедности вдов и сирот, а еще слепых, хромых, болезненных и вообще самых обездоленных судьбою женщин и девиц. Приходит, например, к батюшке молодая женщина, оставшаяся больною вдовою в чужой семье. Свекровь ее гонит и говорит: «Ты бы, горемычная, хоть бы удавилась, – тебе не грешно». Старец внимательно выслушивает ее, всматривается и наконец говорит «Ступай в Шамордино» 125 . Или вот пример. Рассказывал бывший благочинный Оптиной пустыни, иеросхимонах Иларион: «Замужняя моя сестра подверглась тяжкому недугу, и муж оставил ее на произвол судьбы. Привезли ее больную в Оптину к старцу. Было лето. Батюшка вышел к больной, посмотрел на нее и, благословив, шутливо промолвил мне: «Ну, этот хлам-то у нас сойдет; отвезти ее в Шамордино!» Около десяти лет прожила она там в богадельне и скончалась, быв пострижена перед кончиною келейно в схиму. |
| И вот дела в обители были тогда в таком порядке: сам старец Амвросий имел своим духовным отцом смиренного подвижника, бывшего учеником старцев Леонида и Макария, монастырского иеромонаха Пимена 84 , который исповедовался у скитоначальника отца Илариона, а отец Иларион – у старца Амвросия. Новый строитель отец Исаакий также имел своим духовным отцом старца Амвросия. Таким образом, между начальствующими лицами в Оптиной пустыни установилась тесная духовная связь, узлом которой, или центром, если можно так сказать, был старец Амвросий. За начальствующими лицами, вследствие отбытия из скита братского духовника Пафнутия, многие и из старших братий также стали относиться к старцу Амвросию. Монашествующие из разных женских обителей давно уже осаждали старца. Время от времени и число мирских посетителей стало увеличиваться. А всё это было потому, что и монашествующие, и мирские чувствовали и на деле испытывали великую пользу душевную от духовных советов и наставлений старца Амвросия. Так, скоро возжжённый, в лице старца Амвросия, светильник Промыслом Божиим поставлен был на свещнице. И хотя формально настоятельствовал в Оптиной пустыни строитель Исаакий, но духовно главенствовал над всеми и над самим настоятелем старец Амвросий, без воли и совета которого ничего важного в обители не предпринималось и тем паче не совершалось. И благо было смиренному настоятелю, добровольно предавшему себя в послушание мудрому старцу. Впоследствии, когда старец этот скончался, отец Исаакий, будучи уже в сане архимандрита, с сердечной скорбью говорил: «Двадцать девять лет провел я настоятелем при старце и скорбей не видал. Теперь же должно быть угодно Господу посетить меня, грешного, скорбями» 85 . Не подумал бы кто, что старец, вмешиваясь в дела настоятеля, стеснял свободу его, – нет, нисколько, потому что взаимные отношения старца и настоятеля имели своим основанием христианскую любовь и смирение, вследствие которых и сам старец относился к настоятелю с глубоким уважением, смиренно испрашивая у него же благословение на более важные дела. |
| Приехавши в Калугу, он вместе с о. Гавриилом представился к преосвященному Николаю, который принял их очень ласково и милостиво. В разговорах с отцом Амвросием владыка вспомнил про старину, как он в свое время, будучи архимандритом, занимал должность ректора в Тамбовской духовной семинарии, именно в то самое время, когда учился в ней старший брат отца Амвросия Николай Михайлович Гренков, которого хорошо помнил. Так, поговоривши со ставленниками, преосвященный велел им готовиться к рукоположению, которое и совершено было 9 декабря. А 10-го к вечеру новопосвященные иеромонах Амвросий с иеродиаконом Гавриилом возвратились в Оптину пустынь. Погода всё это время продолжалась холодная и бурная. Нашлись в Оптиной из мало внимавших своему спасению монахи, которые позавидовали скорому рукоположению отца Амвросия в иеромонаха. «Когда узнала братия о нашем посвящении, – так после вспоминал он, – кое-кто на меня покашивался». Но должно помнить, что монахи не ангелы, а только по возможности стремящиеся к ангелоподобной жизни, которая стяжавается долговременным борением с своими греховными наклонностями. Несмотря на слабость своего здоровья, молодой иеромонах Амвросий понуждался, наряду с прочими иеромонахами, хотя, может быть, и не всегда, отправлять в монастыре чреду священнослужения. Но он уже так был слаб, что, как сам после вспоминал, не мог долго держать потир одной рукой. «Однажды много было причастников, – рассказывал он. – преподавая Пречистые Тайны Христовы одной рукой, другой я держал потир. И вот почувствовал я, что рука моя стала слабеть и неметь. Чтобы несколько дать отдых руке, я пошел в алтарь, поставил на малое время на престол Святую Чашу; а вслед за мной слышу голос какой-то женщины, подходившей к причащению: «Знать, я, грешная, недостойна!..» Ах, Боже мой, – подумал я, – тесно мне отовсюду». Кажется, к этому времени относится и еще случай, рассказанный самим старцем. Захотелось ему вместе с товарищем своим по келейной, рясофорным монахом отцом Иродионом, постриженным в монашество в 1849 году с именем Иларион, для очищения и исправления желудка полечиться сильным слабительным под названием Le Roi, которое в то время между оптинскими братиями было в большом ходу. «Как раз к этому времени, – говорил старец, – подошла моя чреда священнослужения. Лечение это требовало питательной, укрепляющей пищи. Отец Иродион кушал поэтому хорошую уху с рыбкой, а мне, как служащему, нужно было в пище воздерживаться, да еще ежедневно оставаться совсем без ужина 62 . Поэтому вместо пользы, – прибавлял старец, – я почувствовал от лечения сего вред». |
|
|
