| И мало ли в чем и как еще могли бы люди и в наше время осуществить в жизни свою потребность охранения, если бы желали этого!.. Есть же умственные приобретения человечества, которых отчасти формы, отчасти основные элементы дожили до нас в течение тысячелетий, дожили не в искусстве или книгах, а в действительности... Например, религия индусов, государственные понятия Китая, начала римского права, иные библейские идеи, молитвы и уставы. Если нужно было изменить многое, – то отчего же не сберегать и то, что еще осталось от старого? Это необходимо для равновесия жизни. Так может думать г. Маркевич и всякий другой «консерватор»... А раз он так думает, – его конечно раздражают те люди, которые уж очень помешаны на движении для движения и, не довольствуясь вырыванием плевел, спешат вырвать и пшеницу... И уничтожая, они не показывают нам впереди ничего лучшего... Если, например, царство тех серых кулаков, которым стращает нас Тургенев в «Нови» неотвратимо, то и тогда человек имеет право способствовать, по мере сил своих, к удалению минуты подобного исхода, способствовать, как может или умеет, на всех поприщах, в литературе и науке, в земстве и суде, на службе и в семействе. Г. Маркевич мог даже прежде быть, как мы предположили, и сам либералом... и потом измениться, когда сама жизнь переустроилась и когда то, что казалось спасительным лечением при застое, стало убийственным ядом при лихорадочном раздражении... Такая перемена очень умна и добросовестна во всяком человеке, а тем более в художнике... Честность художника – вовсе не честность купца или чиновника. Честность художника состоит в искренности и смелости мысли. Надо ценить прекрасное везде, где мы его думаем видеть, и надо изображать его таким, каким оно нам представляется. Никакой художник не может сказать, не впадая в ложь, что Мирабо не был могуч и обворожителен, что С.-Жюст не был интересен, что экспедиция Гарибальди в Сицилию не была исполнена лиризма и поэзии. Это должен сказать и папист, и всякий реакционер, если он желает быть честным в искусстве. |
| Все газеты вмешались в эту распрю. Г. Катков вступился за своего сотрудника; он прекрасно различил в своей апологии политический вопрос от личного и доказал, что Тургенев, нападая на Маркевича известным образом, поступил весьма неблаговидно. Г. Маркевич, кроме того, напечатал старое и дружеское письмо Тургенева (60-х годов), в котором этот последний благодарит г. Маркевича горячо за помощь и поддержку, оказанную ему, «когда черепица упала ему, Тургеневу, на голову...» т.е. когда его обвинили в сочувствиях Герцену. В этом письме г. Тургенев между прочим называет себя «монархистом» и т.д. Большая часть наших газет на стороне Тургенева; в одной зовут Каткова «вечным доносчиком»; в другой говорят, что в «седины г. Тургенева» бросают грязью... Находят поведение г. Маркевича «бесчестным»... Новая петербургская газета «Страна» (издаваемая г. Леонидом Полонским) первая взяла на себя ответственность «сорвать маску» псевдонима с Иногороднего Обывателя «Московских ведомостей» и назвала автора по имени, курсивом: Болеслав Маркевич... Даже провинциальная газета, тифлисский «Обзор», и та защищает Тургенева, и та называет г. Каткова всё тем же доносчиком... Хотим и мы сказать несколько слов об этом деле... Желательно бы прежде всего понять, как это можно называть доносом открытое, печатное обвинение человека в чем-нибудь таком, что нам кажется вредным для общества? Под словом «донос» мы в разговорном языке привыкли подразумевать поступок несколько тайный и низкий, и даже с оттенком более или менее личного расчета... Что же тут общего с теми открытыми и смелыми печатными обвинениями в «неблагонадежности» того или другого лица, в гражданской недопустимости того или другого действия? Со стороны сотрудника, присылающего в газету этот «донос», расчет может быть один – построчная плата... Почему же не взять деньги за письма или статьи? Газет либеральных, не «доносящих», так сказать, у нас гораздо ведь больше, чем тех, которые стоят за «порядок» и строгости! Со стороны редактора у нас теперь расчета тоже большого быть не может в избрании крайней правой стороны. |
| Большую часть своей археологической коллекции Б. в 1878 г. подарил Череповецкой городской думе для создания в городе историко-археологического музея. В 1879 г. Б. подготовил «Проект устава музея в г. Череповце», к-рый был рассмотрен Московским археологическим об-вом. Поскольку у создаваемого музея не было своего помещения, в течение 5 лет коллекция хранилась то в городской думе, то в учительской семинарии Череповца и мн. вещи были утрачены. Новые потери коллекция Б. понесла при размещении ее в здании музея, затем сильный ущерб собранию причинил пожар, случившийся в музее в 1892 г. Старинные головные украшения и принадлежности рус. национального костюма из своей коллекции Б. передал в 1878 г. в Музей древностей Московского археологического об-ва. Архив Б. хранится в ОПИ ГИМ, отдельные материалы - в ОР РГБ, РГАЛИ и в С.-Петербургском отд-нии Архива РАН. Соч.: Семен Денисов Вторушин, предводитель русского раскола XVIII в.//ТКДА. 1866. Февр. С. 174-230; Июнь. С. 168-230; Июль. С. 285-304; Дек. С. 570-588; Алексей Родионов, ученик Семена Денисова//Там же. 1867. Т. 1 (янв.-март). С. 48-81; Андрей Денисов Вторушин как выгорецкий проповедник//Там же. С. 243-263; Т. 2 (апр.-июнь). С. 81-95; Иван Филиппов, выговский историк и настоятель//Памятная книжка Олонецкой губернии за 1867 г. Петрозаводск, 1867. С. 54-100; Описание харатейного Великого Часослова XII в. М., 1868; Описание нек-рых южнорусских и западнорусских рукописей, находящихся в собрании Е. В. Барсова. М., 1868; Палеоостров и его судьба и значение в Обонежском крае: С грамотами и др. письменными памятниками. М., 1868; Олонецкий мон-рь Клименцы с приписными к нему пустынями, царскими и иерархическими грамотами. М., 1871; Памятники народного творчества в Олонецкой губ. СПб., 1873; Описание рукописей и книг, хранящихся в Выголексинской б-ке. СПб., 1874; Московская антропологическая выставка. М., 1879; Описание предметов выставки. М., 1879; «Богатырское слово» в списке начала XVII в. СПб., 1881; Андрей Завалишин и его пустынь. М., 1884; Описание актов архива Маркевича, относящихся к истории южнорусских мон-рей. М., 1884; Описание актов архива Маркевича, относящихся к истории стародубских скитов. М., 1884; Описание некоторых южнорусских и западнорусских рукописей, находящихся в собрании Е. В. Барсова. М., 1884; Новые мат-лы для истории старообрядства XVII-XVIII веков, собр. Е. В. Барсовым. М., 1890; О русских народных песнопениях: Лекции, читанные Е. В. Барсовым об-ву московских рабочих при имп. Московском ун-те. М., 1903; М., 1904; Божница из резных и литых образков от XI-ro по XIII-й век. М., 1912; Творцы книгопечатного дела в Москве. М., 1914; Минеи братьев Денисовых//Сб. ст. в честь М. К. Любавского. Пг., 1917. С. 663-708 и др. |
| В чем же дело? За что цензура, даже параличная цензура минувшего пятилетия вынуждена была проснуться, обратить внимание на сборник Шевченко и “объявить конфискованными” экземпляры четырех изданий его? Простите, читатели мои! Есть вещи, коих опасно касаться, чтобы не заразиться, не осквернить душу: от одного прикосновения остается на душе такой нестерпимый смрад, что не знаешь потом, куда убежать от себя, как забыть прочитанное. О таких вещах лучше не говорить; в предостережение скажу одно: если бы в свое время бывший председатель “Общества имени Шевченка”, сенатор Маркевич, представивший книгу в цензуру, заглянул в сборник, то с негодованием отбросил бы его прочь; если бы цензор исполнил свой долг, то книга не пошла бы в народ в количестве 60 000 экз., как смрадная отрава для простых душ. Ведь хочется верить, что и сенатор Маркевич, и цензор были христиане. Бог да будет судиею как им, так и всем, кто участвовал в издании и распространении книги. Обходя молчанием смрадные места, я приведу из присланной мне брошюрки малое нечто, чтобы не быть голословным совсем. Вот признания самого Шевченки о своей нравственности: “Я так опоганывсь, що й не знать, чы був я чыстым колы небудь. Души убогой цураюсь, своей гришной души” – Вот свидетельство самого автора о том смраде, о той “погани”, которую он вылил в своих запрещенных потом цензурою стихах и от которой он не знал, куда деваться – по его собственному выражению – “чурался своей души!” Известно, что Шевченко умер от водянки в груди, которая была следствием пьянства. Вот что читаем мы в 3-м томе сочинений г. Кулиша о его друге Шевченке: “Что же, главным образом, не давало возможности г. Кулишу спасти Шевченка из пьяницкой геенны? Мешали этому доброму делу те приятели Тараса Шевченка, которые, как летучие мыши на свет, летели из своей темноты на славу Кобзаря. Они потакали всем его дурным привычкам, гадостям и, как жиды-шинкари спаивают в селах богатого крестьянина, так они спаивали в столице поэта. Об этом можно многое бы вспомнить, да не прилично Кулишу копаться в гадостях”. Но тот же Кулиш нашел “приличным” печатать литературные гадости Шевченки, издавая сборник его стихов за границей. |
| Когда благочинному протоиерею Маркевичу, вследствие жалобы Савиневича, поданной митр. Иосифу, было предписано епархиальным начальством произвести дознание, то последний, допуская явную ложь, донес, что Савиневич вовсе не принимал православия, никогда в церкви не бывает и на должность церковного старосты никогда избираем не был. Относительно же притеснений Савиневича Олдановским Маркевич уклончиво ответил, что ему о том ничего неизвестно, хотя, с другой стороны, дал о сем помещике хорошую аттестацию, заметив, что он его знает давно с наилучшей стороны и потому едва ли он мог гнать Савиневича за принятие православия. Но сего мало, Маркевич, желая еще больше очернить Савиневича в глазах епархиального начальства, донес, что Савиневичу хочется быть церковным старостою для того только, чтобы выйти из-под власти помещика, и что к церковной службе он неспособен. Консистория, на основании такого донесения благочинного, оставила жалобу Савиневича без последствий. Но последний вторично подал просьбу пр. Иосифу по тому же поводу, причем указывал время и свидетелей своего присоединения к православию, с пояснением, что его подписка была отослана местным священником Савицким благочинному Маркевичу, и что должность церковного старосты он исполнял со времени присоединения, с согласия священника и прихожан. В виду противоречия между жалобой Савиневича и рапортом благочинного Маркевича, пр. Иосиф велел расследовать это дело протоиерею Лопушинскому, который подтвердил, как действительность присоединения Савиневича к православию, так и правдивость его показания относительно того, что помещик наказал его розгами около тысячи ударами и отобрал у него скот. Вместе с сим Лопушинский подтвердил и тот факт, что Савиневич к исполнению должности церковного старосты был допущен, как честный человек, и эту должность исполнял до последнего времени. Основываясь на сем донесении Лопушинского, консистория представила Гродненскому губернатору от имени архиепископа отзыв о присоединении Савиневича и просила его содействия к тому, чтобы помещик Олдановский его за веру не преследовал, и чтобы отобранный у него скот возвратил, а, в противном случае, поступить с ним по закону. |
| Синода полученные донесения и жалобы, обер-прокурор обыкновенно предлагал ему отнестись к подобным жалобам с точки зрения, предварительно уже высказанной прокуратурой, и Синод, в большинстве случаев, поступал согласно с предложениями Хованского, хотя исполнение его предложений и обуславливалось не тем, что синодальные члены чувствовали себя вынужденными подчиняться личному влиянию обер-прокурора, а тем, что Хованский обосновывал свои предложения на требованиях действовавших законов. – 28 июля 1798 года обер-прокурор обратился к св. Синоду с предложением, вызванным письмом белорусского епископа Апастасия, донесшего Хованскому о злоупотреблениях секретаря местной консистории Маркевича, позволявшего себе делать различные упущения по службе и брать взятки с католиков за незаконное отношение к некоторым униатским делам; в своем письме белорусский преосвященный сообщил Хованскому, что секретарь Маркевич посылал ложные донесения ему, обер-прокурору, замалчивал неправильно решенные дела и не стеснялся тратить казенные деньги на свои личные потребности. Основываясь на донесении епископа Апастасия, обер-прокурор предложил св. Синоду устранить от должности секретаря Маркевича и, нарядив следствие над обвиняемым чиновником, предать его уголовному суду, и Синод немедленно исполнил желание Хованского, постановив послать указ белорусскому преосвященному об устранении Маркевича от должности секретаря консистории, об учреждении следственной комиссии и представления результатов ее работ, вместе с собственным мнением комиссии на усмотрение св. Синода 551 . Мы уже заметили, что иногда незаконные действия и небеспристрастные отношения кого-либо из представителей местного епархиального начальства к подчиненному ему низшему духовенству делались известными обер-прокурору, благодаря частым жалобам пострадавших лиц, искавших защиты у официального блюстителя законности в церковном управлении или даже осмеливавшихся подавать свои прошения самому государю. В подобных случаях Хованский, при котором священно-церковно-служители, хотя и были лишены возможности, без позволения своих преосвященных, являться в Петербург для подачи жалоб на епархиальное начальство, но сохраняли еще за собой право искать защиты от притеснений и несправедливостей местных властей посредством установленных прошений, отравляемых по почте 552 , принимал самое живое участие в возбуждавшихся делах и предлагал св. |
| Сколько еще можно вспомнить всего, что связано с отцом Кириллом в Лавре!.. Пожалуй, самое главное – это все то время, которое окружало нас, детей, и как бы лелеяло на крыльях любви, мудрости, заботы, внимания и отеческой нежности. В Церкви, в Лавре, в Академии – ты был дома, на Родине, вокруг тебя были родные люди, они своей теплотой согревали огромные лаврские храмы, они населяли этот удивительный мир, сокрытый за толстыми крепостными стенами и осененный густым лесом громадных лип, елей, которых в то время в Лавре было во множестве, старинными чугунными оградами и укромными глухими уголками, уставленными лавочками и деревянными столиками для многочисленных паломников. Может быть, мне скажут, что это всего лишь ностальгия по прошлому, по времени, когда у тебя впереди была вся жизнь, но я с этим не согласен. Именно эта лаврская обстановка – некоей лесной пустыни, подобной древнему Маковцу, некогда облюбованному будущим Преподобным Сергием для своей обители – и была органичной для отца Кирилла (Павлова) и близких ему старцев, старых академических преподавателей и простых паломников. Как хорошо и уютно было просто гулять по Лавре, сокрытым от множества лишних глаз буйной листвой цветущих деревьев и кустарников летом или же заснеженными ветвями, огромными шапками сугробов на газонах или оградах, на многочисленных лавочках – зимой! И часто, очень часто, можно было встретить на отдаленных тропинках или где-то в укромных местах монаха или семинариста, группу паломников, расположившуюся с нехитрой трапезой, беседующих или просто мирно созерцающих всю удивительную тихую красоту Лаврского и Академического царства. Очень часто, особенно летом, отец Кирилл посещал могилки своих родных где-то в Рязани, под Касимовым. Всегда собиралась постоянная компания, с которой ездил и мой отец, регент Лаврского хора Владимир Романович Бульчук. У них с отцом Кириллом были особенные отношения: очень близкие и доверительные, как у отца с сыном. Я всегда удивлялся, как они общаются, сейчас такого не встретишь. Папа понимал Батюшку с полуслова, они по многу разговаривали, отец Кирилл часто шутил, рассказывал различные житейские истории, и всегда это было поучительно и как-то к месту. С ними в этих поездках бывали архимандрит Алексий (Поликарпов), архимандрит Агафадор (Маркевич), архимандрит Николай и неизменный водитель «Жигулей» шестой модели – Юрий Бузыкин. |
| Но для руководства людей иначе воспитанных всего этого очень мало; для влияния на подобных людей безбрачное, монашествующее, не буржуазно, так сказать само живущее духовенство несравненно полезнее... Оно есть и теперь у нас, слава Богу... В том же 82 году, почти в то же самое время, когда я получил от покойного Маркевича, в дар приязни и единомыслия, его светскую книгу, вышла в Москве книга духовная „Жизнеописание Архимандрита Моисея , настоятеля Оптиной Пустыни“. Пусть прочтут эту книгу. Она написана строго, быть может даже не без намерения несколько сухо; написана одним из бывших постриженников и послушников великого Настоятеля, вдобавок человеком по рождению и воспитанию принадлежавшим к высшему нашему обществу. Пусть узнают, как отец Моисей еще смолоду поселился с двумя-тремя другими отшельниками в едва проходимой чаще Рославльских лесов, где кроме репы ничего даже расти не могло на огороде; как он прожил там десять лет (1811 – 1821), как потом в 1821 году был почти насильно вызван оттуда Духовным Начальством для возстановления бедствующей Оптиной Пустыни и как долго управлял он этою обителью; – как он возсозидал ее покойно, величаво, любвеобильно и строго. Около него, под его властью и защитой, сияли такие светила как Леонид, Макарий, Антоний, Иларион и другие духовные старцы. Он еще был жив в то время, когда отважный и независимый „эстетик“ Троекуров, получив письмо от княжны Кубенской, восклицал, взирая с глубоким чувством на сверкающие кресты церковных глав из своего московского окна: „У нас некому отдать себя в надежные руки! Некому?... Ужели ж всё прежнее, крепкое, прахом пошло и разнесено ветром?“ Нет, оно и теперь еще существует – это крепкое и надежное, среди нас живущее и над нами духовно-превознесенное; оно найдется даже во всякой не особенно прославленной подвигами и строгостию иноческой обители; нашлось бы и под Москвою и тогда, и теперь... Нужно только искать, нужно идти с твердою решительностью подчинить, хоть в общих основах, нашу строптивую, „современную“ волю великим преданиям; нужно смело совлечь с себя до жалкой дряхлости уже „ветхого европейца“, отрясти „прах прогресса с подошв своих“ и принимать, хотя бы и насильно сначала для сердца, по одному изволению ума всё, что нам скажут. |
| Сьвятий Климент у Kopcyhi. – С. 234). Анастасий библиотекарь, как видно из его письма, тоже не знал о посвящении Константина в епископы. Примечательно, что фрески, открытые в церкви св. Климента, изображают Константина (Кирилла) лежащим в гробу в епископском облачении. Италийская легенда сообщает, что Константин был похоронен в этой церкви « ...вместе с мраморным гробом, куда прежде папа заключил его, в приготовленном для того склепе по правую сторону алтаря (§ 12). Из Жития Константина можно понять, что в каменный саркофаг–гроб тело Константина было положено в деревянной раке, крепко заколоченной гвоздями (Сказания о начале славянской письменности. – М., 1981. – С. 92, гл. 18). О местоположении гробницы и судьбе останков подр. см.: Boyle L. The Fate of the Remains of St. Cyril//Cirillo et Metodio – I santi Apostoli degli Slavi. Roma, 1963. 1078 Ср.: Трифонов Ю. Две съчинения на Константина Философа (св. Кирила) за мощите на св. Климента Римски//Сборник в чест на проф. Л. Милетич. – София, 1933. 1079 См.: Ягич И. В. Вновь найденное свидетельство о деятельности Константина Философа, первоучителя славян, св. Кирилла//Записки имп. АН. – СПб., 1893. – Т. 72. – Кн. 1. – Прил. 6. – С. 14–16 23–24; Сказания о начале славянской письменности. Вступ. ст., пер., коммент. Б. Н. Флори. – M., 1981. – С. 118, коммент. 14 1081 ...историчъску имуще бесъду – очевидно, намек на все тот же отчет – «краткую историю» или «историческое повествование», которые послужили первоисточником для написания не только Слова, но и Италийской легенды (см. упоминание об этом в письме Анастасия библиотекаря (§ 1,3, 4). 1082 «Слово» единственный источник, который называет дату события полностью – 30 января 6369 г. от сотворения мира=3 февраля 861 г. н.э. (по григорианскому календарю). В Италийской легенде указано 30 января без года (§ 3). Очевидно, введенные в обман ошибочным переводом В. А. Бильбасова, А. Л. Бертье-Делагард, а вслед за ним А. И. Маркевич, датировали обретение мощей «30 декабря, вероятно, 862 г.» (Бертье-Делагард A. |
| Гоголь – фантаст, он видит чудовища, а не людей. Он совсем не реалист. В его художественных восприятиях есть что-то, родственное художественному кубизму Пикассо. Но он один из самых совершенных русских художников, достигавший красоты в изображении зла и уродства. Это было вне поля зрения К. Н., воспитанного на старой эстетике. Еще больше разочаровывает отрицательное и враждебное отношение К. Леонтьева к Достоевскому. Он пишет Александрову о Достоевском: «Мне похвалить его вовсе не легко: я его «уродливых» романов терпеть не могу; хотя и понимаю их достоинства». Казалось, К. Н. должен был чувствовать родство с Достоевским – у него самого было трагическое чувство жизни, был сложный религиозный путь. Но он говорит о Достоевском такими словами, которые трудно ему простить, недостойными словами: «Во всяком случае, уж и то великая заслуга «Войны и мира», что там трагизм – трезвый, здоровый, не уродливый, как у стольких других писателей наших. Это не то, что у Достоевского, – трагизм каких-то ночлежных домов, домов терпимости и почти что Преображенской больницы. Трагизм «Войны и мира» полезен: он располагает к военному героизму за родину; трагизм Достоевского может, пожалуй, только разохотить каких-нибудь психопатов, живущих по плохим меблированным комнатам». В этих неприятных словах одного из самых замечательных русских мыслителей о величайшем русском гении чувствуется дурная аристократическая брезгливость и внешний эстетизм, закрывающий возможность проникнуть в духовную глубину. Внешний эстет побеждает у К. Н. психолога. Его отталкивает в творчестве Достоевского вульгарность и уродство, отсутствие изящества и красоты или, вернее, красивости. Он чувствует в нем демократа и филантропа. Это то, что К. Н. менее всего способен был простить. Он ставит Достоевского значительно ниже Толстого и готов преувеличить на счет Достоевского значение не только Писемского, но и Маркевича. Творчество Достоевского было отнесено им к некрасивому, и он не мог проникнуть в его тайны. Он эстетически не мог простить Достоевскому, что герои его – «психопаты». |
|
|
