| Это был просто «мужик-неук». Он не стриг волос на голове и не чесал их, отчего и получил кличку «Волосатый». Главным местом его деятельности были леса вязниковские и муромские. 46 В уезде Романовском расколу дали приют знаменитое Пошехонье – тогда обширная лесистая волость – и сам Романов. Поликарп Петров, родом из Романова, человек состарившийся в служении расколу и ради его «вся красная презре и бездомок бысть», затем – пошехонский поп Семен, отчаянный расколоучитель, наконец – подьячий из Романова Иван Григорьев, возвышавшийся над толпою своим подьяческим пером: вот главнейшие участники пошехонского «сонма». 47 Обширным поприщем для распространения раскола служила еще Сибирь. Отдаленность страны от Москвы и удобство скрываться от надзора привлекали сюда много переселенцев. Главным средоточием раскола была тобольская область и первые важнейшие события из внутренней жизни сибирского раскола имели место именно здесь. 48 Прежде всего следует указать на «пустынь» в Тобольском уезде на речке Березовке, которую «завел» черный поп Даниил. В мире он носил имя Дометиана и служил попом при Знаменской церкви в Тюмени. Привлеченный за непринятие новоисправленных книг к суду, он еще в 1666 году был послан в Пустозерский острог вместе с известным попом Лазарем, но чрез несколько лет, неизвестно каким путем, снова объявился в Сибири. «Прост был человек», – по отзыву о нем протопопа Аввакума, которому Даниил также был знаком, – но расколу горячо был предан. Пустынь его кончила существование в ночь на 6 января 1679 года. 49 По примеру Даниила заводили сборища другие расколоучители. 50 Особенную известность приобрел ученик Даниила Яков Лепихин, бывший атаман в Верхотурье. 51 3. Примечание об особом значении для жизни раскола его деятелей. – Значение разделения раскола по центрам Таковы были центры, в которых раскол приютился в начальный период своей истории, таковы его деятели. Личность деятелей раскола имела тогда особенно важное значение, даже более, чем это было когда-либо потом. |
| Возможность принять участие в работе эмигрантов, этих " романтических и таинственных политических заговорщиков» и надежда, что в " этом мире свободного слова (подчеркнуто Кельсиевым – С.З.), где ему возможно удастся вычитать и сообщить России нечто новое» 1764 , решило судьбу Кельсиева. В течение девяти лет он оставался за границей, принимая участие в революционном движении. Жизнь молодого энтузиаста в Лондоне была очень тяжелой. Он жил со своей семьей в одной из отдаленнейших частей города, в Фуламе,«населенном матовыми, подернутыми чем-то пепельным, ирландцами и всякими исхудалыми работниками».»Беднота была всесовершеннейшая». Вскоре умер ребенок Кельсиева, затем родился другой 1765 . На жизнь Кельсиев зарабатывал грошовыми уроками и переводом Библии с древнееврейского на русский, корректурой Нового Завета и " Осьмикнижия» для Библейского общества. Отсутствие политической подготовки и навыков журналистской работы вначале мешало ему заняться писанием в «Колоколе», но случайный разговор, в конце концов, привел Кельсиева к политическому и писательскому сотрудничеству с Герценом и Огаревым. Вскоре после переезда Кельсиева в Лондон Герцен, разбирая материалы, полученные из России, наткнулся на ряд документов о расколе. Документы были пересланы из Петербурга какими-то чиновниками МВД, которые полагали, что данные о преследовании старообрядцев могут пригодиться лондонскому главе эмиграции 1766 . Для их разбора он обратился к " богослову», как Герцен обычно шутя называл Кельсиева. «Посмотрите, – сказал он, – может быть, что и найдется извлечь из них для " Колокола«» и передал новичку-эмигранту большой пакет 1767 . Герцен не случайно заинтересовался старообрядчеством. В самом начале этого же 1859 г., когда Кельсиев приехал в Англию, профессор Казанской Духовной Академии А.П. Щапов издал первую из своих замечательных книг о расколе. В ней талантливый молодой историк впервые проводил мысль, что раскол возник на почве не только религиозной, но и на политической, социальной. В расколе Щапов видел, прежде всего,»отрицание реформ Петра Великого, восстание против иноземных (со времени петровских реформ) начал русской жизни, вопль против империи и правительства, смелый протест... против податей, крепостного права... начальства...». Короче, по мнению Щапова, раскол был движением масс против абсолютизма и космополитизма империи, только принявшим религиозную форму. Помимо книги Щапова в конце 1850-х гг. появилось немало и других книг, статей и материалов по расколу. Старый знакомый Кельсиева по Петербургу Д.Е. Кожанчиков опубликовал 1768 «Житие Аввакума», «Историю о вере и Челобитную о стрельцах» Саввы Романова и другие произведения старообрядческой мысли. |
| Еще во времена патриаршества Филарета для улучшения книжных исправлений «Троицкими справщиками» была предложена следующая система: «а) иметь образованных справщиков и б) особых из столичного духовенства наблюдателей за печатанием» , что и было организовано. Только исходя из одного этого, мы можем прийти к выводу, что даже с участием таких личностей, как «протопопы Иван Неронов, Аввакум Петров и дьякон Благовещенского собора Федор», влиянием которых, согласно С.Ф. Платонову, «было внесено и распространено… много ошибок и неправильных мнений в новых книгах» , так называемая «порча» могла оказаться делом крайне затруднительным. Впрочем, маститый историк высказывает эту уже в его время устаревшую и критикуемую точку зрения как предположение. Заодно с Гейденом Платонов утверждает, что исправление книг, предпринятое новым патриархом, «теряло прежнее значение домашнего дела и становилось делом междуцерковным» . Но если «дело» церковной реформы началось прежде, чем стало «междуцерковным», то изменился только ее характер и, следовательно, не Никон ее начинал. Более углубленные исследования по данному вопросу в конце XIX-ro и начале ХХ-го веков вступают в противоречие с общепринятыми взглядами, указывая других авторов реформы. Н.Ф. Каптерев в своем фундаментальном труде убедительно доказывает это, перекладывая инициативу церковной реформы на плечи царя Алексея Михайловича и его духовника – протопопа Стефана. «Они первые, еще до Никона, – сообщает автор, – задумали произвести церковную реформу, ранее наметили ее общий характер и начали, до Никона, понемногу приводить ее в исполнение… они же создали и самого Никона, как реформатора-грекофила» . Такого же взгляда придерживаются и некоторые другие его современники. Е.Е. Голубинский считает, что усвоение единолично Никону предприятия исправления обрядов и книг представляется «несправедливым и неосновательным». «Первая мысль об исправлении, – продолжает он, – принадлежала вовсе не одному Никону… а сколько ему, столько же и царю Алексею Михайловичу с другими ближайшими советниками последнего, и не будь государь, подобно Никону, способен внять представлениям о несправедливости нашего мнения относительно позднейших греков, будто они утратили чистоту православия древних греков, не могло бы иметь места и самое никоново исправление обрядов и книг, ибо veto государя могло бы остановить дело в самом начале» . |
| п.); 8) небывание на крестинах и на свадьбах, брезгливое чувство к акту рождения детей и к самим новорожденным; 9) хлысты почти повсеместно называют друг друга уменьшительными именами; 10) особенная любовь к сластям. Шалопутство Отношение шалопутства к хлыстовству. Слово «шалопут» встречается в литературе XVIII века; им называли людей, «сбившихся с прямого пути», ставших на шальной путь, не следующих общепринятым правилам жизни. Но уже в конце того же века шалопутами стали называть всякого рода сектантов. Секта шалопутов имеет много общего с листами: те и другие одинаково смотрят на книги Св. Писания Ветхого и Нового Заветов и в одинаковом смысле изъясняют их; у тех и других есть «христы», «богородицы», «пророки», «евангелисты» и т. п.; те и другие придают важное значение «радениям», «шалопуты» – название народное, сами же сектанты этого толка, как и хлысты, называют себя «духовными христианами» или даже «братьями духовной жизни». Но между верованиями хлыстов и шалопутов нельзя не видеть различия. Так, например, у хлыстов «христом» может быть только мужчина, а у шалопутов – «христом» может быть и женщина: у петербургских шалопутов до последнего времени «христом» именно состоит женщина Д. – жена одного дворника. У хлыстов «богородицею» бывает только женщина, а у шалопутов «богородицею» может быть и мужчина и даже целая шалопутская община. У хлыстов Христос воплощается в человека, а у шалопутов наоборот – скорей человек вселяется в Христа. История происхождения секты. Местом первоначального появления и распространения шалопутства была Тамбовская губ. и потому для шалопута Тамбов – такая же святыня, как для мусульманина – Мекка. Шалопут произносит даже не «Тамбов», а «Тамбог». Сектанты называются также богомолами. В настоящее время шалопуты встречаются уже по всей России, но больше всего их на северном Кавказе и в Малороссии: в губерниях – Полтавской, Екатеринославской, Харьковской, Воронежской, Херсонской, Таврической, Курской, в области Войска Донского и др. Основателем и первоначальным распространителем шалопутства, является хлыстовский лжехристос, крестьянин села Перевоза, Кирсановского у., Тамбовской губ., Аввакум Иванович Копылов, который жил в начале XIX века. После его смерти, преемником его был крестьянин того же села Перевоза Перфил (т. е. Порфирий) Петрович Катосанов (Котасанов или Кутасанов). |
| Между тем, терпя голод и лишения, вынося жестокие истязания воеводы и теряя людей по дороге, отряд все подвигался вперед, и самая эта дорога способна была уже навести ужас. Летом было еще легче, но зимой, когда суровые морозы сковывали руки и землю ледяным покровом, жутко было в дикой и пустынной стране немногочисленным пришельцам среди редкого, но враждебного населения, которое они еще только собирались подчинить своей власти. Тяжесть пути особенно давала себя знать Аввакуму: для детей и кое-какого остававшегося у него имущества, «рухляди», воевода дал ему двух лошадей, но сам он с женой должен был идти пешком и не раз, должно быть, на этой долгой дороге, продолжавшейся около двух лет, разыгрывались сцены, подобные той, описание которой мы находим в «Житии» Аввакума. «Страна варварская; иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошадьми идти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет, бредет, да и повалится – скользко гораздо! В иную пору, бредучи, повалилась, а иной, томный же человек, на нее набрел, тут же и повалился: оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: матушка–государыня, прости! А протопопица кричит: что ты, батько, меня задавил! Я пришел, на меня бедная пеняет, говоря: долго ли муки сея, протопоп, будет? И я говорю: Марковна, до самыя смерти. Она же, вздыхая, отвечала: добро, Петрович, ино еще побредем». Немногим легче стало протопопу и с момента прибытия на место. Голод почти не прекращался, так как урожаи были плохи: по большей части дожди уничтожали посевы, нужда царила жестокая, а Аввакуму приходилось среди этой нужды пропитать многочисленную семью и нужно было без устали работать, подвергаясь притом постоянному гонению со стороны воеводы. При такой жизни не на одну только мужественную протопопицу, обыкновенно так твердо верившую в своего мужа и так охотно делившую с ним все лишения, находило временами уныние. Под тяжким гнетом этих лишений подавалась иногда и железная твердость самого Аввакума; бывали минуты, когда он, истомленный мучениями Пашкова, собирался уже просить у него пощады; бывало, что под непосильным бременем житейских забот он «изнемогал в правиле», но эти моменты слабости продолжались у него лишь короткое время. |
| Максимилиан Волошин Волошин Максимилиан Александрович (1877–1932) – поэт, литературный критик, художник. В 1905 году, став свидетелем Кровавого воскресенья, он напишет очерк, в котором объявит «эти дни» «мистическим прологом великой народной трагедии», а в его стихотворении «Ангел Мщения» прозвучат слова, которые через двенадцать лет станут реальностью: «Кто раз испил хмельной отравы гнева,//тот станет палачом иль жертвой палача». Во время революции и Гражданской войны он увидит в Крыму и палачей, и жертв. В эти же годы он создал поэму «Протопоп Аввакум» и постоянно обращался к библейским образам и сюжетам. В 1919 году, в предисловии к «Видению Иезекииля», напишет: «Во время Войны и Революции я знал только два круга чтения: газеты и библейских пророков. И последние были современнее первых...» Марина Цветаева вспоминала: «Макса Волошина в Революцию дам двумя словами: он спасал красных от белых и белых от красных, вернее, красного от белых и белого от красных, то есть человека от своры, одного от всех, побежденного от победителей. Знаю еще, что его стихи „Матрос» ходили в правительственных листовках на обоих фронтах, из чего вывод, что матрос его был не красный матрос и не белый матрос, а морской матрос, черноморский матрос». Стихотворения «Красногвардеец», «Матрос», «Большевик» вошли в цикл 1919 года «Личины», о котором он писал: «Мне хочется стать гораздо ближе к реальности и закрепить в стихах ряд масок революции, которые потом исчезнут. Мне хочется дать стихам историческую документальность преходящего». Подобные не лица, а именно личины должны были, по его словам, «запомниться» и составить «отдельный цикл в большой книге». А в январе 1918 года, еще до «Личин», он создаст стихотворение «Русь глухонемая», ставшее прологом к этой «большой книге», в которой он скажет о красных, белых и самом себе: ...А я стою один меж них В ревущем пламени и дыме И всеми силами своими Молюсь за тех и за других. «Наступит момент, когда ничего нельзя делать... а можно только молиться за Россию», – писал он А.М. Петровой 1 марта 1918 года, а в письме к Аделаиде Герцык от 13 ноября 1919 года повторил: «Внутренняя же моя жизнь – это непрекращающаяся молитва о России». |
| Из них более других замечательный Аверьян, явившийся при Димитрии Донском, Иван Емельянов– при Грозном, Суслов, Лупкин, Петров и Аввакум Копылов. Мы уже заметили, что такое обилие христов есть логическое следствие общего религиозного миросозерцания хлыстов и результат практических соображений,– ибо, по словам песни: „Бог тогда Христа рождает, Когда все умирает“ 569 . Но само собою понятно, что одних этих оснований еще недостаточно для твердого обоснования возможности и даже необходимости новых перевоплощений И. Христа. Необходимо, очевидно, выяснить более основательные возможность таких перевоплощений И. Христа; выяснить эту возможность, с одной стороны, на основании естественности и законности такого явления, иначе, найти оправдание этого факта во внутренней жизни самого человека. С другой стороны, так как факт многократных воплощений И. Христа по самому своему происхождению и существу есть факт сверхъестественный, определяемый волею самого Бога, то необходимо подыскать основания для него и в самом откровении сверхъестественном. Как первый, так и второй вопрос хлысты решают. Припомним слова Сергеева о хлыстах. Он говорит, что хлысты учат, что Сын Божий вселился в душу другого человека „ради беспорочности его жизни, чистоты сердца и святости дел“. Тогда как Кершю и другие древние еретики, уча совершенно так о воплощении Сына Божия, не посмели, однако, вывести из этого учения никаких практических последствий, наши сектанты постарались извлечь из этой теории нечто и для себя. Если Сын Божий или божественная сила вселилась в человека Иисуса „ради беспорочности его жизни, чистоты сердца и святости дел“, то нет ничего невозможного в том, чтобы тот же Сын или та же божественная сила вселилась и в другого человека, если только последний удовлетворяет нравственным требованиям. Это последнее условие, т. е. нравственная способность к восприятию в себя Христа, с точки зрения хлыстов, вполне возможна; она вытекает из самого существа человека, по которому он, при известных с его стороны условиях, может достигнуть полного бесстрастия и святости и, таким образом, может соделаться чистым сосудом к принятию в себя но только Христа, но и всей Св. |
| Латинский язык, в пору перевода на него греческой Библии, был языком великой культуры, почти равной своей эллинской сестре: во всяком случае, развивавшейся в органической связи с ней и давно уже, со времен Энниев и Сципионов 444 , переливавшей свою бронзу в греческом тигеле. Переводы с греческого на латинский — дело легкое и естественное, хотя, как и всякий перевод, кое в чем обедняет подлинник. С латынью, языком великого культурного мира, не могло, конечно, выдержать сравнения ни одно из германских или кельтских наречий, на которых миссионеры Рима несли свет Христов, латинский язык был и остался — до XVIII столетия — вне конкуренции, как язык не только молитвы, но и культуры. Молиться то можно было и по–немецки, но мыслить — долго, до Лейбница и Канта, можно было только по–латыни. Славянский язык не был языком культурного народа — в момент перевода на него священных книг. Он был языком если не дикарей, то варваров, представлявшим огромные трудности для передачи «тонкословия греческого». Не будучи языком высокой культуры в 9–10 вв., он не стал им никогда и впоследствии, благодаря примитивизму как древней Руси, так и балканских народов. Оставаясь языком богослужебным, проповедническим и в широком смысле слова дидактическим, он не был ни языком мысли, ни языком поэзии. Все те художественные прожилки и даже целые художественные памятники, которые мы ценим в древне–русской литературе — в летописях, в «Слове о полку Игореве», в посланиях Грозного, житии Аввакума — обязаны своей ценностью как раз торжеству русской стихии над славянской. Мы безошибочно откликаемся на каждое меткое и острое русское слово, которое пробивает кору условного и вялого славянизма. С XVIII века русский язык стал великим культурным языком: языком мысли и поэзии. Без ложной гордости мы можем ставить его в ряд с классическими языками мировой культуры. Славянский язык остался, при всех своих исторических изменениях, в основном, тем же самым языком варварского болгарского народа, каким застал его св. Кирилл. Наш парадокс заключается в том, что язык варварского (в 9 веке) народа остается языком утонченной литургической красоты, а язык великого русского народа — в XX веке — все еще не пригоден к восприятию греческой поэзии. Как объяснить эту загадку? |
| Состязаются и авторы, и культурные аксиомы. Искусство становится проблемой, которая затрагивает прежде всего такие важнейшие понятия, как произведение и автор, как книга и писатель. Книга. В Древней Руси была своя классификация и своя иерархия книг. На первом месте находились «душеполезные» книги — Писание, затем Предание (произведения отцов и учителей Церкви, постановления Семи Вселенских соборов), сочинения русских авторов, причисленных к лику святых, и т. д. Даже если не брать в расчет гибель книг от войн, пожаров и т. п., все–таки книжное наследие Древней Руси поражает своей огромностью. Это действительно колоссальное наследие. Размышляя о нем, мы наталкиваемся на следующий парадокс: книг много, а больших личных библиотек мало. Состоящая из сотен и тысяч томов библиотека — это явление русского барокко. Такие собрания, равные по количеству вековым книгохранилищам крупнейших русских монастырей, были у Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Стефана Яворского и других «новых учителей». Библиофильство — непременная их черта. По европоцентристскому разумению разгадка парадокса напрашивается сама собою: покуда старозаветная Русь «шествовала во тме», там было мало грамотных, мало читателей. Кто и для какой надобности собирал бы большие библиотеки? Они закономерно появились вместе с барочными полигисторами, «новыми учителями» новой России. Но это банальное объяснение не выдерживает критики. У нас есть достоверные и достаточные статистические данные о грамотности мужского населения Москвы в середине XVII в. [см. Соболевский, 5–12; Очерки истории, 555 и след.]. Когда составлялись переписные книги, хозяин каждого двора в них расписывался, за неграмотного «прилагал руку» сосед. Оказывается, белое духовенство было почти поголовно грамотным, черное духовенство — на три четверти. Среди купечества насчитывалось от 75 до 96 грамотных на сто душ мужеского пола. В дворянском сословии картина примерно та же, что и в монашеском. Что касается посадских мужиков, то здесь грамотных было от 23 до 52 процентов. То, что мы знаем о просветительской деятельности Московского печатного двора, поясняет и подтверждает эту картину. Так, во второй половине XVII в. эта единственная на Руси типография издала 300 тысяч букварей и 150 тысяч учительных Псалтырей и Часословов, причем буквари продавались по копейке за штуку. В Петровскую эпоху, когда европеизация достигла апогея, грамотность массы русского населения, напротив, понизилась: силы нации были отвлечены на флот, регулярную армию, постройку новой столицы и т. д. Таким образом, эволюционистское толкование неприемлемо. Отгадку нужно искать в сфере обиходной культуры. Обратимся к Аввакуму, самому яркому защитнику и выразителю идеалов старины. |
| Троицкое Усолье, Никольская в с. Богучанском, Спасская в с. Караульно-Острожском, Михаило-Архангельская в с. Верхнеподгорненском, Никольская в Ачинском остроге и др. Первые сибир. священники прибывали с казачьими отрядами, со временем священниками становились монахи из открытых в регионе мон-рей. Периодически в XVII-XVIII вв. в Вост. Сибири разрешалось пополнять сибир. духовенство выходцами из податных сословий (грамотных крестьян и посадских). Ввиду отсутствия у приходов средств для содержания клира гос-вом практиковалась выплата руги не только ружным, но и приходским храмам. Руга для священников в размере оклада рядовых казаков была недостаточна, а диаконы и дьячки получали по 5 и 3-4 р., вслед. чего вынуждены были заниматься хлебопашеством и скотоводством. Потребность в церквах и окормлявшем прихожан духовенстве к кон. XVII в. возросла. За это столетие в Вост. Сибири было построено 50 церквей и 14 мон-рей. На приходы, к-рые стали центрами общественной жизни, возлагалось духовно-нравственное окормление социально неоднородного населения Сибири, регулирование брачных и семейных отношений и т. д. Создание мон-рей и приходов в регионе было важно для искоренения язычества. Православие должно было культурно и духовно объединить многоплеменное разноязычное коренное население. После церковной реформы 50-60-х гг. XVII в. и гонений на раскольников в бассейне Енисея получило распространение старообрядчество разных толков, в т. ч. беспоповство: староверы бежали в Сибирь от преследований или были туда сосланы. В 1655-1656 гг. в Енисейске пребывал протопоп Аввакум Петров , позже сюда были сосланы проповедник «второго огненного крещения» казанский чернец Иосиф Истомин и разжалованный из бояр старообрядец М. С. Пушкин. На Московском Соборе 1681-1682 гг. царем Феодором Алексеевичем было предложено в числе новых епархий учредить архиепископию с кафедрой в Енисейске, предполагалось также назначение архиереев в Томский острог и на Лену. Однако это начинание не было осуществлено по причине противодействия епископата и в силу изменения политической ситуации после смерти царя. |
|
|
