| Вернувшись из экспедиции графа Путятина вверх по Амуру в Иркутск, отец Аввакум получил очередную награду: «Свидетельство. На основании всемилостивейшего манифеста, данного в 26-й день августа 1856 года, и высочайше утвержденных в тот же день правил состоящий в ведомстве Азиатского департамента Министерства иностранных дел и находящийся в командировке в настоящее время в г. Иркутске архимандрит Аввакум пожалован в память войны 1853–1854–1855–1856 годов бронзовым наперсным крестом на Владимирской ленте. В удостоверение чего и дано ему сие свидетельство за надлежащим подписом и печатию. 1859 года января 28 дня» 132 . Но на этом заграничные поездки отца Аввакума не завершились. В том же 1859 году он должен был сопровождать графа Н. Н. Муравьева в Японию, где в качестве переводчика участвовал в переговорах об острове Сахалин… Последние годы жизни В 1860 году отец Аввакум, давно уже желавший «успокоиться и пожить где-нибудь на одном месте, поближе к могиле», вернулся окончательно в С.-Петербург и с тех пор безвыездно жил в Александро-Невской Лавре, занимаясь переводами. Но прежде чем удалиться от мира, он позаботился о своих родственниках. Об этом свидетельствует документ – письмо из канцелярии капитула орденов Министерства императорского двора 2537 от 20 апреля 1860 г., в котором канцелярия капитула орденов сообщает отцу Аввакуму, что пенсионные деньги (120 рублей серебром в год), назначенные ему одновременно с награждением орденом святой Анны 2-й степени, «с 1 мая минувшего 1859 года, согласно отзыву Вашему будут ассигнованы к выдаче от Старицкого уездного казначейства трем вдовам: священника Авдотье Писцовой, священника Анастасье Честной и диакона Анастасье Честной по равной части каждой» 133 . «Конечно, вдовы священника и диакона были не просто однофамильцами Дмитрия Честного, а его родственницами, а то, что пенсия делилась на равные части – указывает и на родство его с Авдотьей Писцовой» 134 , – отмечает С. А. Васильева . Последний из известных документов об отце Аввакуме датирован 1865 г. Он написан посторонним лицом и служит дополнительной характеристикой этого замечательного человека: дав в долг деньги сроком на два года, отец Аввакум ждал возвращения долга целых четыре (при том, что пенсия его регулярно перечислялась родственницам в Старицу): «1865 года июля первого дня, я нижеподписавшийся дал сию росписку отцу архимандриту Аввакуму в том, что сего числа получил от него росписку писанную 1861-го года июня второго дня, выданную ему сербским купцом Иваном Петрович в занятых у него деньгах суммою в четырех тысячах рублей серебром, сроком на два года, каковую и должен я на него Петрович представить куда следует ко взысканию, полученные деньги немедленно доставить ему отцу архимандриту, за вычетом за хлопоты и издержки из полученных четвертую часть. Царскосельский 2-й гильдии купец Петр Иванов Ногинов» 135 . |
| Но самым заметным и самым крупным лицом в кружке Стефана Вонифатьева был протопоп Аввакум Петров. На первых порах деятельности кружка, этот член его не особенно выделялся чем-либо от других; но зато когда обнаружилась явное противление преобразовательной деятельности патриарха Никона , он стал во главе этого раздорнического движения. Хотя в некоторых событиях первоначального раскола, Аввакум и не принимал личного деятельного участия, но зато нельзя указать, кажется ни одного более или менее заметного момента в развитии и росте раскола, о котором бы мы не находили в многочисленных произведениях протопопа того или иного отзыва или освещения его, с точки зрения раскола. Аввакум как бы воплотил в себе дух раскола: по Аввакуму можно почти безошибочно судить о сути раскола в его последних выводах и стремлениях. То, что в других умерялось разными практическими соображениями и не выступало наружу, в Аввакуме являлось во всей наготе и развивалось до последней крайности, выразилось в самых выпуклых чертах (Ивановский). От природы протопоп Аввакум был богато одарён не только душевными силами и способностями, но и телесными: он, по выражению одного исследователя, был человек несокрушимого здоровья. 24 Непреклонный характер, железная воля, выражавшаяся, впрочем, иногда в упрямстве, недюжинные умственные дарования, соединённые с несомненным оригинальным литературным талантом, неразумная фанатичная преданность вере отцов, как он её понимал, смелость и дерзость в борьбе с сильными мира сего, самообольщение, доходившее до сумасшествия, присвоение себе апостольского авторитета и дара необыкновенных чудотворений и многое тому подобное – вот что поставило протопопа Аввакума во главе раскольнического движения. Направленные по верному и правому пути природные силы и дарования Аввакума много могли бы принести пользы церкви и даже государству, но устремлённые на путь ложный, они принесли неисчислимое зло нашей церкви, а самому протопопу – многочисленные, бесцельные страдания. Натура Аввакума во многом напоминает собой натуру знаменитого его земляка патриарха Никона ; поэтому С. М. Соловьёв, сопоставляя этих двух главных участников церковно-религиозного движения того времени, называет первого «богатырь-протопоп», а второго – «богатырь в митре и саккосе», или «богатырь-патриарх». 25 А некоторые исследователи (например, Тихонравов) сравнивают Аввакума с Петром Великим, усматривая в нём обратную сторону великого преобразователя: насколько Пётр I был прогрессист, настолько Аввакум – консерватор; тот и другой доходили до крайностей и не уступали перед окружавшими их препятствиями. 26 |
| Разбор: Возражение против подлинности писем Аввакума неосновательное, ибо построено на недоговаривании: какие письма подделывались? Глава, из которой берется возражение, озаглавлена так: «Внутренняя борьба в расколе по поводу самоистребления. Главные противники самоистребления» и т. д. В этой главе указаны главные противники самоистребления: Досифей, Иов, Феодосий, Евфросин, Пафнутий и др., а также указаны и сторонники самоистребления: Поликарп Петров, Сергий и др. На 69 стр. читаем: «Поклонник Аввакума (Сергий, сторонник самоистребления) так воспылал негодованием на Досифея, что однажды сделал ему упрек прямо в лицо: «ты уничижил рассуждение великого страдальца; страдалец сказал: блажен извол сей о Господе... «Блажен извол сей о Господе, писал Аввакум о самосожженцах в беседе о последнем времени: мы же оставшиеся и еще дышащие о сих изглаголанными, воспеваем радующеея, Христа славяще: упокой Господи души раб своих». Однако Досифей не смутился от такового указания ученика Аввакума. «Сатана за кожу тебе залез», сказал он Сергию и за упорство лишил его трапезы на два дня... Послания Аввакума получили широкую распространенность... «В Нижнем преславно бысть, – писал Аввакум, вспоминая Нижегородские гари, – овых еретики пожигают, а инии, распальшеся любовию, сами в огонь дерзнувше»... стр. 70: «Читая такие уверения пустозерского «страдальца», раскольники верили им слепо. Поликарп Петров перешел на сторону Сергия и вместе с ним стал плодить списки с писем Аввакума. Иногда, вместо того, чтобы переписать послание целиком, делались выписки из нескольких посланий; выписывались лишь те строки, которые прямо говорили о самоистреблении, – из одного послания, затем из другого, из третьего и выдавалось все это за особое послание. А что бы устранить подозрение в подделке, неоднократно в тексте подписывалось: «Аввакум писал своею рукою здесь». Иногда писались письма и в полном смысле подложные». Теперь ясно видно, что подделывались письма о самоистреблении, а не о причащении, да и первых то нельзя прямо назвать подложными, ибо мы сейчас видели, что иногда Аввакум одобрял самоистребление. |
| В этом отношении не случайно его появление накануне Петровских реформ. Поскольку барокко в России приняло на себя функции ренессанса, оно тесно связано с просветительством. Сборники стихов Симеона Полоцкого напоминают собой энциклопедические словари. Темы его стихов и самые общие – «купечество», «неблагодарствие», любовь к подданным, славолюбие, закон, труд, воздержание, согласие и т. д., и конкретные – различные звери, гады, рыбы, птицы, деревья, травы, драгоценные камни и пр. Трактуются в стихах Симеона Полоцкого и отдельные исторические личности, исторические события, описываются дворцы, церкви и пр. Стихи сообщают сведения и учат морали. Это поэзия «педагогическая». Искусство лишь стилистически организует сообщаемые сведения. Оно превращает стихи в орнамент, пестрый, веселый и занимательный. Орнаментальность достигает пределов возможного. Изображение дробится и мельчится. Сюжет построен замысловато. В целом орнамент барокко динамичен, но без свойственного западному барокко борения масс. Орнамент курчавится по поверхности, не столько выражает существо предмета, сколько украшает его. Литературные сюжеты многопредметны. Сами стихи строятся в виде орнамента или простых фигур креста, ромба, орла, звезды и пр. Стихи напоминают строгановские или царские письма в иконописи – та же орнаментальность, та же «мелкопись», та же «драгоценность» и украшенность. Содержание в значительной мере заслонено драгоценным окладом формы. Венгерский ученый А. Андьял связывает с барокко творчество Аввакума. 4 Вслед за ним объявляет Аввакума барочным писателем и А.А. Морозов. 5 В Аввакуме действительно есть барочные черты. Но насколько аввакумовское барокко человечнее барокко западноевропейского! А. Андьял и А.А. Морозов подчеркивают ужасы и мучения, изображенные в «Житии» Аввакума. Но на изображении ужасов сосредоточивалась в той или иной мере вся русская средневековая литература. Их можно найти в Хронографе и в житиях святых. Новое в «Житии» Аввакума – это не столько ужасы, сколько человеческий быт, человеческие чувства, умение войти в психологию другого человека – даже врага. |
| Кроме беседы о последнем времени, известны были послания к Симеону и к некоему брату. «В Нижнем преславно бысть, – писал Аввакум в первом из этих посланий, вспоминая нижегородские гари, – овых еретики пожигают, а инии распальшеся любовию и плакав о благоверии, не дождався еретического осуждения, сами в огонь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие, и сожегше своя телеса, душа же в руце Божии предавше, ликовствуют со Христом во веки веком, самовольные мученики, рабы Христовы. Вечная им память во веки веком. Добро дело содеяли, чадо, Симеоне, – надобно так. Рассуждали мы между собою, и блажим кончину их» (V, 204). Таким образом, Аввакум не только вновь провозгласил самосожженцам вечную память, но и определил их с мучениками в чин, добавив, что он и с соузниками своими об этом деле рассуждал. Точно так же Аввакум писал и позднее – в послании к некоему брату, и сделал здесь лишь одну оговорку. «Добро те сделали, кои в огонь забежали. Мы рассуждали между собою: кажется, не худо они сделали, да не осквернят риз своих, еже есть святого крещения... Сим искушением тамошнего искушения утекли. Да не всем же то так. Званный на пир ходит. А ты, любезный мой, поплачь прежде, ныне живучи, да и меня поминай в молитвах своих, да нарядяся хорошенько в одежду брачную, яко мученик Филипп, медведю в глаза, зашедши, плюнь, да изгрызет, яко мяконькой пирожок» (VIII, 75–7). Читая такие уверения пустозерского «страдальца», раскольники верили им слепо. Поликарп Петров перешел на сторону Сергия и вместе с ним стад «плодить» списки с писем Аввакума. Иногда, вместо того чтобы переписать послание целиком, делались выписки из нескольких посланий: выписывались лишь те строки, которые прямо говорили о самоистреблении, – из одного послания, затем из другого, из третьего, и выдавалось все это за особое послание. А чтобы устранить подозрение в подделке, неоднократно в тексте подписывалось: «Аввакум писал своею рукою здесь». А кроме того, фабриковались под именем Аввакума послания и в полном смысле подложные. |
| По некоторым известиям, Аввакуму и раньше уже приходилось бывать в Москве по делам, так как приход его принадлежал к патриаршему округу, и во время этих посещений он успел познакомиться и сблизиться с двумя людьми, занимавшими видное положение среди московского духовенства, царским духовником Стефаном Вонифатьевым и протопопом Казанского собора Иваном Нероновым. Во всяком случае, состоялось ли это знакомство еще раньше или только теперь, эти два лица приняли участие в выгнанном из своего прихода священнике, тем более что и сами они были такими же ревнителями веры и строгого благочестия, как Аввакум. Они познакомили его с царем Алексеем Михайловичем и выхлопотали для него царскую грамоту, утверждавшую его в сане приходского священника в с. Лопатицах. С этой грамотой отправился он обратно в свой приход и опять водворился в нем, получив возможность продолжать свою деятельность еще с большей уверенностью, чем прежде, так как теперь он чувствовал за собой сильную поддержку. Скоро представился ему случай обнаружить свое рвение к установлению благочестия и свой непреклонный ригоризм еще с новой стороны. Пришли как-то в Лопатицы вожаки медведей со скоморохами, с бубнами и домрами. Аввакум горячо восстал против этого развлечения, не соответствовавшего его аскетическому идеалу христианской жизни, и, не довольствуясь увещаниями, «по Христе ревнуя», попросту выгнал из села скоморохов и медвежатников, взломал их шутовские маски и инструменты, отнял самых медведей и пустил их в поле. В это время плыл мимо Лопатиц по Волге боярин Василий Петрович Шереметев, направляясь в Казань на воеводство. Жители, недовольные самоуправными поступками своего священника, пожаловались на него боярину и последний призвал Аввакума к себе на судно. Долго и много бранил он его и под конец беседы, проникшись ли уважением к стойкости священника, или просто по обычаю, просил его благословить сына своего, Матвея. Но этого последнего коснулись уже новшества, проникшие в русскую землю: он был обрит, и Аввакум, увидав такой «блудолюбивый образ», не только отказался благословить его, но еще и «от Писания его порицал», так что вспыливший Шереметев приказал было бросить его в Волгу. В реку священника, правда, не бросили, но проводили с судна побоями. |
| На Мезени была заключена в земляную тюрьму вместе с двумя своими сыновьями известная Настасья Марковна, жена известного расколоучителя протопопа Аввакума. При каких обстоятельствах это случилось, с подробностями не известно, но, кажется, достаточно привести на память лишь некоторые факты, чтобы допустить известную причину или вину постигшего протопопицу наказания. Это был примечательный характер, не менее типичный, чем какой представлял сам Аввакум. Последний нашел в своей жене преданного друга, всегда шедшего с ним рука об руку, а в делах веры способного на неограниченные самопожертвования. Внешние обстоятельства внесли в жизнь этой супружеской четы, внутренне довольной и счастливой, непрерывный ряд невзгод. Еще до столкновения Аввакума с Никоном, по причине неуживчивого характера протопопа и его распрей со своими пасомыми, протопопице пришлось перенести много неприятностей и лишений при переходах мужа из одного места жительства в другое. А когда Аввакум был сослан в Сибирь, ей пришлось нести все горечи ссыльной жизни, и она несла их терпеливо и безропотно. Только однажды, на невозможном пути по льду, Марковна не выдержала, попеняла мужу: «долго ли, протопоп, муки эти будут». Но и здесь, едва Аввакум ответил, что «муки» их будут «до самой смерти», – жена быстро воспрянула духом и, вздохнув, промолвила только: «добро, Петрович». Петровичу это было великой поддержкой, слово тут означало дело. В другой раз. на обратном пути из Сибири, Аввакум смутился тем, что везде служили по новым книгам; он не знал, что делать, как быть: переходить ли к новому церковному порядку, или по прежнему проповедовать о «старине»? продолжать ли свою борьбу, или, как человеку обремененному семьей, сойти с поля битвы, скрыться? Тут-то и явилась к Аввакуму на помощь жена. Видя грусть мужа, Марковна подошла к нему «с опрятством» и спросила: «что печалит тебя?» Протопоп отвечал подробным изложением обстоятельств. «Жена, сказал он, что мне делать? Зима еретическая на дворе: говорить ли мне, или молчать? Связали вы меня». |
| Но на этом заграничные поездки о. Аввакума не завершились. В том же 1859 году о. Аввакум должен был сопровождать графа Н. Н. Муравьева в Японию, где в качестве переводчика участвовал в переговорах об острове Сахалин... ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ В 1860 году о. Аввакум, давно уже желавший «успокоиться и пожить где-нибудь на одном месте, поближе к могиле», вернулся окончательно в С. Петербург, с тех пор безвыездно жил в Александро-Невской лавре, занимаясь переводами. Но, прежде чем удалиться от мира, он позаботился о своих родственниках. Об этом свидетельствует документ – письмо из канцелярии капитула орденов Министерства императорского двора 2537 от 20 апреля 1860 г., в котором канцелярия капитула орденов сообщает о. Аввакуму, что пенсионные деньги (120 рублей серебром в год), назначенные ему одновременно с награждением орденом Св. Анны 2-й степени, «с 1 мая минувшего 1859 года, согласно отзыву Вашему будут ассигнованы к выдаче от Старицкого уездного казначейства трем вдовам: священника Авдотье Писцовой, священника Анастасье Честной и диакона Анастасье Честной по равной части каждой». «Конечно, вдовы священника и диакона были не просто однофамильцами Дмитрия Честного, а его родственницами, а то, что пенсия делилась на равные части – указывает и на родство его с Авдотьей Писцовой» , – отмечает С. А. Васильева. Последний из известных документов об о. Аввакуме датирован 1865 г. Он написан посторонним лицом и служит дополнительной характеристикой этого замечательного человека: дав в долг деньги сроком на два года, о. Аввакум ждал возвращения долга целых четыре ( притом, что пенсия его регулярно перечислялась родственницам в Старицу): «1865 года июля первого дня, я нижеподписавшийся дал сию росписку отцу архимандриту Аввакуму в том, что сего числа получил от него росписку писанную 1861-го года июня второго дня, выданную ему сербским купцом Иваном Петрович в занятых у него деньгах суммою в четырех тысячах рублей серебром, сроком на два года, каковую и должен я на него Петрович представить куда следует ко взысканию, полученные деньги немедленно доставить ему отцу архимандриту, завычетом за хлопоты и издержки из полученных четвертую часть. Царскосельский 2-й гильдии купец Петр Иванов Ногинов». |
| Излишне и прибавлять, пожалуй, что все имеющиеся в этом перечислении, на первый взгляд как будто и серьезные обвинения в искажении догматов на деле, не заключая в себе ни мало истины основаны исключительно на мелочных недоразумениях, вытекавших из невежества самого протопопа. Об этой стороне его деятельности мы будем еще иметь случай говорить впоследствии и потому теперь воздержимся от всяких комментариев. «Время, – так заканчивает Аввакум эту часть своей челобитной, – время отложить служебники новые и все его Никоновы затейки дурные. Потщися, государь, исторгнути злое его и пагубное учение, дóндеже конечная пагуба на нас не прииде». Конец челобитной протопоп посвящает уже иному делу, именно просьбе относительно воеводы Пашкова. «Спаси его душу, – говорите он, – яко же ты, государь, веси. А время ему и пострищись, даже впредь не губит, на воеводствах живучи, христианства. Ей, государь, не помнит Бога: или поп, наш брат, или инок, всех равно губит и мучит, огнем жжет и погубляет. Токмо, государь, – тут же спохватывается протопоп, – за мою досаду не вели ему мстити... Помилуй, государь царь православный, не оскорби бедную мою душу: не вели, государь, ему Афанасью мстити своим праведным царским гневом, но взыщи его, яко Христос заблуждшее овча Адама». Он зажил на Москве, дожидаясь того времени, когда ему будет наконец позволено приступить к делу восстановления церковной чистоты и в ожидании распространял сперва свое учение только путем частных бесед и знакомств. Безвыходно почти жил он в доме духовной своей дочери, боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой, наставляя в вере ее и сестру ее, княгиню Евдокию Урусову, бывал у Анны Петровны Милославской, у многих других бояр, познакомился и сблизился с князем Иваном Хованским, с Юрием Алексеевичем Долгоруким и иными. Могучая фигура страдальца протопопа на многих людей и в этом кругу производила сильное впечатление, которое впоследствии так выразила одна из его учениц, Морозова: «отец Аввакум истинный ученик Христов. Он страдает за закон Христов и потому его учение следует слушать тем, которые хотят угодить Богу». |
| Столь же тщательно, как общий исторический фон, выписан образ и рассказана судьба самого Аввакума. Однако, нельзя сказать, чтобы истолкование этого образа отличалось полной жизненностью и убедительностью. Дело в том, что автор принадлежит к биографам старой школы, понимающим свою задачу, как апологию, почти как панегирик. В данном случае, можно было бы сказать – принимая во внимание лицо героя, – как наукообразную агиографию. Автор не пытается вскрывать противоречий в характере героя, не подчеркивает человеческих слабостей, которые только и могут сообщить убедительность всякому жизнеописании великого человека. Аввакум для Паскаля неканонизированный святой, дело его – дело русской и вселенской Церкви, проигранное в XVII в., но ожидающее своего воскресения. Для Паскаля раскол – единственное живое место в новой русской церкви и единственная связь со Святой Русью древности. Ключ к нему автор находить не в обрядоверии, а в морально и церковно укорененном идеале христианской жизни. Отсюда сближение (едва ли удачное) русского раскола с янсенизмом. Для Паскаля Аввакум и его друзья – единственные преемники того консервативно-реформаторского движения, которое возглавлялось царским духовником Стефаном Вонифатьевичем и самим Алексеем Михайловичем. Никон и новаторы – изменники этому церковному движению, западники и либертины, соблазненные прелестью внешней цивилизации, роскоши и власти. Смотря на московскую трагедию глазами староверов, автор отказывается признать какие-либо высокие и христианские мотивы в сближении с Западом, в деятельности таких лиц, как боярин Ртищев и сам Алексей Михайлович. Даже крайний религиозный национализм старообрядчества его не пугает. Католический историк повторяет сочувственно тирады Аввакума против западников и «латинства». И не только повторяет ради объективности, как неизбежный штрих, но делает из этого национализма один из стержней своего построения. Такой монизм, приличный в Литургической агиографии, делает невозможным постижение исторического процесса, в котором добро и зло никогда не распределяется начисто между партиями и направлениями. Отказываясь признать относительную правду Никона, автор не останавливается перед утверждением: «DepuisNicon, iaRussien’aplusd’Eglise» (574); не останавливается и перед отрицанием всякого христианского содержания в русской литературе XIX века (570). Его взгляд на историю приближается к той альбигойско-вальденской идеализации сектантства, которая была некогда модной в протестантской историографии. По отношению к русскому расколу такая оценка в науке применяется едва ли не впервые. В этом, если угодно, можно видеть акт запоздалого (хотя и не правосудного) возмездия. Трудно примиримая с католической универсальностью, эта философия и теология раскола, несомненно, найдет признание в известных русских националистических кругах. Но то, что для нас было бы исповеданием фанатизма, для автора-чужестранца и иноверца является лишь выражением слишком пристрастной и доверчивой любви. |
|
|
