| - Да, rex. Ты был вправе. Я не знал этого, но все равно — прости. Мы обнялись: пропасть, которая, казалось, только что готова была навеки поглотить наше дружество, закрылась. - Воистину странно устроен мир: несколько дней назад я был несчастлив, что предстоит покинуть тебя, несколько мгновений назад — безмерно несчастлив, полагая, что расставание будет столь ужасно… а сейчас я почти счастлив, поскольку унесу твой дружеский образ в сердце… - Так расставание уже близко, Эдвард Эдмундич? - Да, rex. Малескольд не одобрил бы этого, я и сам знаю, что почти обречен на поражение. - Для чего же ты покидаешь Русь, разве не дорога она тебе? - Англия зовет меня. Как одетая в лохмотья мать вправе призвать сына, даже обласканного блистательной королевой. И он придет, потому, что он — дитя этой нищенки, а не дитя королевы. Англия зовет меня, rex Влэдимэр! - Стало быть — делать нечего. Но ты примешь от меня дружину? - Нет. Пойми меня правильно, rex! Ты — вправе знаться с ведовской силой, я — нет. - Как же хочешь ты ехать?! - Один. В Англии я отыщу в их имениях уцелевших приверженцев Эдмунда Айронсайда… Драгоценности, которые удалось вместе со мной, младенцем, вывезти в Руссию, помогут нам… - Не в одном месте может порваться тонкая нить, Эдвард Эдмундич. Ты можешь быть убитым грабителями по дороге… Ты можешь не найти отцовских вассалов живыми… Да и что удастся тебе?! О, если бы я мог поехать с тобою! - Твое место здесь, rex. - О, да, Эдвард Эдмундич… Снова шевелится Степь… Знаешь, — не стол для князя, князь для стола… Когда намерен ты ехать? - Я приказал начать готовиться в дорогу завтра… Некоторое время мы стояли еще молча рядом на стене, над вечерним городом… Отчаянный грай грачей стоял в черных кронах деревьев. Алел западный край неба. Взметались, хлопая на ветру, белый мой плащ и сине-зеленый плащ Эдварда. Глава четырнадцатая Через три дня настал день расставания. Я понял, что день этот пришел, когда, пробудившись на рассвете, золотыми лучами пробивающемся в горницу, распахнул окно: набирая высоту, мимо окна моего пролетел белый голубь. Я успел еще заметить на нем малиновый мешочек… Голубь уносил последнее письмо Эдварда Айронсайда к Ярославне. |
| Эдвард медлил, не сходя с крыльца, словно чего-то ожидая. Напротив нас, на другом конце широкого двора, куда выходило крыльцо княжеского терема, растворилась дверь. На пороге я увидел маленькую фигурку в темном, еле различимом в ночи плаще и темном убрусе — только лицо из его складок сияло в темноте белым пятном… Неслышно ступая, она спустилась по лестнице и быстро перешла через двор… Я, вслед за Эдвардом, спустился ей навстречу. - Будьте здравы, князья! — произнесла незнакомка тихо. - Будь здрава и ты, Великая княжна, — отвечал я: несмотря на скрывший золотые косы плат, я узнал Анну Ярославну. - Удачи тебе, князь Ведовской, — маленькая рука Анны на мгновенье коснулась моей, и я почувствовал пальцами какой-то тяжелый металлический предмет… Я раскрыл ладонь: поблескивая, на ней лежал золотой перстень с печатью. - Печать Великого князя?! - Она отомкнет запоры. - Как мне благодарить тебя, княжна? - Сбереги князя Эдварда, — прошептала княжна чуть слышно, и громче уже, добавила: До свету — три часа. Попрощаемся, нельзя медлить. Ты напишешь мне, Эдвард Эдмундович? - Как же я напишу, Энни? Голуби твои в лесной усадьбе, хоть я и заеду, может быть, туда, но их ведь не возьмешь с собой… Не писать нам больше друг другу: а бывало по десять раз на дню я забирался на голубятню: не принес ли весточки голубь… - Тех голубей, что в усадьбе, коли будешь там, выпусти. А этого — возьми. — Княжна достала из складок своего плаща красивую и легкую золотую клетку с голубем. Голубь был белым. К клетке были привязаны два сафьяновых мешочка — большой — с кормом, маленький — для письма. - Пусть это будет твое последнее письмо. Отправь его, когда что-то решится. - Спаси Бог, Энни. — Эдвард принял с поклоном клетку и прикрепил ее над седлом. — Прощай! Так или иначе, знаешь сама: я все равно покинул бы Клев. Не может дочь Малескольда пойти за изгнанника. Буду удачлив — богатые ладьи унесут тебя госпожой в землю бриттов. Нет — не услышишь более обо мне. - Слушай, князь! — звонко воскликнула Анна Ярославна, и подняла руку ладонью вверх. — Клянусь тебе Божьей Матерью, что не бывать мне замужем ни за кем, кроме тебя, покуда не проживу я на белом свете столько же, сколько уже прожила! Нынче мне двенадцатый год — одиннадцать лет буду я ждать твоих сватов… А не дождусь — будет, как отец рассудит — сам ведаешь, не для себя князья живут! Прощай! Езжайте же, покуда отец не хватился перстня, езжайте скорее! |
| Уэллс Фрэнсис Чарльз (Фрэнк, Фрэнки), (Wells Francis Charles (Frank, Frankie)), брат Г.-Дж. Уэллса. Уэллс Ханна (Wells Hannah). Уэллс Чарльз Эдвард (Wells Charles Edward). Уэллс Эдвард (Wells Edward). Уэллс Элизабет (Wells Elizabeth). Уэллсы (Wellses). Уэлш Джеймс (Welsh James). Уэст (West), кассир. Уэст Джеффри (наст. имя — Джеффри Гарри Уэллс) (West Geoffrey (Geoffrey Harry Wells)). Уэст, дама Ребекка (West, Dame Rebecca), псевдоним Сесили Изабеллы Эндрюс, урожд. Фэрфилд (Cecily Isabel Andrews (Fairfield)). Уэст Энтони (West Anthony), сын Ребекки Уэст и Г.-Дж. Уэллса. Файфский, герцог (Fife, Duke of). Фетерстоноу, сэр Гарри (Fetherstonhaugh, Sir Harry). Фетерстоноу (урожд. Буллок) Фрэнсис, леди (Fetherstonhaugh (Bullock) Frances, Lady). Фетерстоноу (Буллок), мисс (Fetherstonhaugh). Филд (Field). Филдинг Генри (Fielding Henry). Финч Бетси (Finch Betsy). Фишер Ирвинг (Fisher Irving). Флайт, мисс (Flite). Фодергилл (Fothergill). Форд, капитан (Forde). Форды (Forde s). Форстер Эдвард Морган (Forster Edward Morgan). Фрай Роджер Элиот (Fry Roger Eliot). Франк Сезар (Franck César). Франкфуртер Феликс (Frankfurter Felix). Франс Анатоль (наст. имя — Жак-Анатоль-Франсуа Тибо) (France Anatole (Jacques-Anatole-Francois Thibault)). Фрейд Зигмунд (Freud Sigmund). Френч Джон Дентон Пинкстон, граф Ипрский (French John Denton Pinkstone, 1st Earl of Ypres). Фрёбель Фридрих (Froebel Friedrich). Фруин Мортон (Frewen Morton). Фрэнсис, сэр (Sir Francis). Фуко Жан-Бернар Леон (Foucault Jean-Bernard Léon). Фэрфилд Сесили — см. Уэст, дама Ребекка. Хадсон Уильям Генри (Hudson William Henry). Хадсон Х.-К. (Hudson H.-K.). Хайд Эдвин (Hyde Edwin). Хайн Катлиф (Hyne Cutliffe). Хайнеман Уильям (Heinemann William). Хаксли, сэр Джулиан Сорел (Huxley, Sir Julian Sorell). Хаксли Олдос (Huxley Aldous). Хаксли Томас Генри (Huxley Thomas Henry). Хамид Абдул (Abdul Hamid). Ханеман Кристиан Фридрих Самюэль (Hahnemann Christian Friedrich Samuel). Хант Вайолет (Hunt Violet). Хардинг Уоррен Гамалиел (Harding Warren Gamaliel). |
| В своих апартаментах сэр Эдвард Паркин неторопливо намазывал маслом тост. Это был пухлый мужчина маленького роста с очень белым лицом и очень белыми руками. В Лондоне ходили слухи, что он пудрит их, как женщина. Его голос, когда он через стол обращался к судебному исполнителю, был высок и ненатурален. Он рвался в поднебесье, выделывая курбеты, как горячая кобыла. Сэр Эдвард сварливо посетовал на принесенный завтрак. В «Белом олене» сэр Генри Мерриман завтракал сухим тостом и кофе, разложив перед собой бумаги. Люси еще не вставала, а мистер Фарн, сидевший на другом конце стола, был молчалив и задумчив. Сэр Генри поднял глаза: — Он еще в гостинице? Мистер Фарн кивнул. — Хотел бы я знать, выдержит ли он? Мистер Фарн пожал плечами. За окном копьеносцы промаршировали по улице к дому судьи, их яркая униформа тускло сияла сквозь сырую пелену дождя. Вскоре за ними проследовали трубачи из местной милиции. Они выстроились у дверей дома, и сэр Эдвард встал, стряхивая крошки с колен. Он выверил свой завтрак до минуты. Он послал своего судебного исполнителя за нюхательным табаком. Обязательно «Бентли». В тюрьме на шестерых надевали наручники. Пятеро были большими бородатыми парнями, которые выражались крепко, но с большим юмором. Их адвокат навестил их накануне и был в высшей степени уверен в присяжных. Им нужна была только лазейка для оправдания, и он изобрел эту лазейку. Шестой парень не понял, о чем говорит адвокат. Он смутно сознавал, что был убит человек и его судят за убийство. Он был бледен, и его сотрясали неожиданные приступы ужасных слез. Это был полоумный мальчик Тимс. Незадолго до того горничная постучалась к Эндрю и предложила ему завтрак. Он отказался. У него не было аппетита. Он чувствовал, что это ему предстоит сесть на скамью подсудимых и быть судимым за свою жизнь. У него так пересохло во рту, что он не понимал, как он сможет отвечать на вопросы адвоката. «Я все делаю правильно, — говорил он себе вновь и вновь. — Это именно то, чего от меня хотела Элизабет». Но ответ был слишком очевиден. «Это не ради нее». Если бы только это было не так. Он вспомнил, как днем раньше увидел ее коттедж с холма и принял дым за кружащих, вертящихся птиц. Его душа парила вместе с ними, а теперь он чувствовал, что должен окончательно втоптать ее в грязь. Он боялся вызвать образ Элизабет после того, как тот так легко и безоговорочно был побежден куртизанкой. Если бы не это, не сделка, на которую он пошел, он чувствовал, что смог бы предстать перед судом если не с мужеством, то, по крайней мере, с неким его отголоском. |
| — Как это может быть, Эдвард, — сказал мистер Доррит. — Ведь ты мне говорил, что фамилия джентльмена, с которым ты — кха — вел там переговоры, — Спарклер. Ты мне даже карточку показывал. Кхм — Спарклер. — Так оно и есть, отец; но из этого не следует, что и мать должна носить ту же фамилию. Миссис Мердл замужем второй раз, а он, Спарклер, — ее сын от первого брака. Сейчас она в Риме, и мы, наверно, встретимся с нею, поскольку вы намерены на зиму переехать туда же. А Спарклер уже несколько дней здесь. Я вчера провел вместе с ним вечер. Он, в общем, недурной малый, этот Спарклер, только уж очень ушиблен своей несчастной любовью к одной девице. — Тут Эдвард Доррит, эсквайр, метнул сквозь стеклышко взгляд на мисс Фанни, сидевшую напротив. — Мы с ним вчера обменивались своими заграничными впечатлениями, и попутно я от него узнал то, о чем только что сообщил вам. — На этом он умолк и только продолжал метать взгляды на мисс Фанни, с трудом удерживая стеклышко в глазу и стараясь улыбаться как можно многозначительнее, от совокупности каковых усилий его физиономия чудовищно перекосилась. — Если обстоятельства таковы, — сказал мистер Доррит, — полагаю, я могу не только от своего лица, но и — кха — от лица миссис Дженерал сказать, что не вижу никаких препятствий к удовлетворению твоего желания. Эми — скорей даже — кха-кхм — наоборот. Позволю себе усмотреть в этом — кха — твоем желании, — продолжал мистер Доррит благосклонно-ободряющим тоном, — некий добрый знак. Подобное знакомство можно только приветствовать. Ничего кроме хорошего в подобном знакомстве нет. Имя мистера Мердла — кха — славится во всем мире. Предприятия мистера Мердла грандиозны. Они приносят ему такие колоссальные прибыли, что рассматриваются, как — кха — источник национального дохода. Мистер Мердл — воплощение духа нашего времени. Его имя — имя века. Прошу тебя передать мистеру и миссис Гоуэн мои лучшие чувства, так как мы — кхм — безусловно не обойдем их своим вниманием. Это милостивое волеизъявление решило вопрос. Никто не заметил, что дядюшка Фредерик отодвинул свою тарелку и перестал есть, но дядюшку Фредерика вообще редко замечал кто-нибудь, кроме Крошки Доррит. Вновь были призваны слуги, и завтрак благополучно завершился. Миссис Дженерал встала из-за стола и вышла. Крошка Доррит встала из-за стола и вышла. За столом остались Эдвард и Фанни, которые перешептывались о чем-то своем, и мистер Доррит, который кушал винные ягоды и читал французскую газету, — и тут вдруг дядюшка Фредерик привлек общее внимание. Он поднялся со своего места, стукнул кулаком по столу и воскликнул: |
| – Эй, псина, а ну-ка убирайся отсюда! – раздался голос короля свалок и, соответственно, всего мира. Ухватив Эдварда за розовое платьице, собака пустилась наутёк. – Это же моё, моё, всё на свалке моё! – закричал Эрнст. – А ну-ка отдай немедленно! Но собака и не думала останавливаться. Светило солнце, и кролику стало весело. Кто из знавших Эдварда в прежние времена мог предположить, что он будет счастлив именно сейчас – весь заляпанный мусором, да ещё в девчачьем платье, да ещё в пасти у слюнявой собаки, улепётывающей от безумного короля свалок? Но Эдвард был счастлив. Собака всё бежала и бежала – до самой железной дороги, потом перебралась через пути, и там под кряжистым деревом, среди кустов, бросила Эдварда к чьим-то огромным ногам в огромных ботинках. И залаяла. Эдвард взглянул вверх и увидел, что ноги принадлежат великану с длинной тёмной бородой. – Что ты притащила, Люси? – спросил великан. Наклонившись, он крепко взял Эдварда за пояс и поднял с земли. – Люси, – сказал великан, – я прекрасно знаю, что ты обожаешь пирог с крольчатиной. Люси гавкнула. – Ну, знаю, знаю, перестань лаять. Пирог с крольчатиной – это настоящее счастье, одно из немногих удовольствий в наше время. Люси ещё раз гавкнула в надежде получить пирог. – И то, что ты притащила сюда, то, что ты так любезно доставила к моим ногам, действительно кролик, но даже лучший шеф-повар в мире не сможет сделать из него пирог с крольчатиной. Люси глухо заворчала. – Эх, глупышка, этот кролик сделан из фарфора. – Великан поднёс Эдварда поближе к глазам. И они посмотрели друг на друга в упор. – Ну что? Ты же правда фарфоровый? – Он шутливо встряхнул Эдварда. – Ты ведь чья-то игрушка, верно? И тебя разлучили с ребёнком, который тебя крепко любит. Эдвард снова почувствовал острую боль где-то в грудной клетке. И вспомнил об Абилин. Он вспомнил тропинку, которая вела к дому на Египетской улице. Вспомнил, как заходило солнце, сгущались сумерки и Абилин бежала к нему по этой тропинке. Да, верно, Абилин очень его любила. |
| Эдвард опускался всё ниже и ниже и в какой-то момент сказал себе: «Ну, если бы мне было суждено захлебнуться и утонуть, наверное, я бы уже давно захлебнулся и утонул». Высоко над ним бодро уплыл прочь океанский лайнер с Абилин на борту, а фарфоровый кролик опустился на дно океана. И там, уткнувшись лицом в песок, он испытал своё первое истинное, неподдельное чувство. Эдвард Тюлейн испугался. Глава седьмая Он сказал себе, что Абилин, разумеется, обязательно придёт и найдёт его. Он уверял себя, что надо просто ждать. Это всё равно, что ждать Абилин из школы. Я притворюсь, будто сижу в столовой в доме на Египетской улице и слежу за стрелками часов: как маленькая подбирается к трём часам, а длинная – к двенадцати. Жаль, у меня нет с собой часов и не по чему проверять время. Ладно, это не так уж важно. Она же придёт в конце концов, причём очень скоро. Шли часы, дни, недели, месяцы. Абилин всё не шла. И Эдвард, поскольку ему было совершенно нечего делать, начал думать. Он думал о звёздах и представлял, как смотрит на них из окна своей спальни. Интересно, почему они сияют так ярко? И сияют ли они для кого-нибудь теперь, когда я их не вижу. Никогда, никогда в жизни я не был так далеко от звёзд, как сейчас. Ещё он размышлял над судьбой прекрасной принцессы, которая превратилась в бородавочника. А почему, собственно, она превратилась в бородавочника? Да потому, что её заколдовала ужасная ведьма. И тут кролик вспомнил про Пелегрину. И почувствовал, что каким-то образом – только он не знал, каким именно, – она виновата в том, что с ним произошло. Ему даже показалось, что никакие не мальчишки, а она сама бросила его за борт. Всё-таки она очень похожа на ведьму из её собственной сказки. Да нет, она просто и есть эта самая ведьма. В бородавочника она его, конечно, не превратила, но всё равно наказала. А за что – ему было невдомёк. Буря началась на двести девяносто седьмой день злоключений Эдварда. Разбушевавшаяся стихия подняла кролика со дна и закружила его в диком, сумасшедшем танце, бросая то туда, то сюда. |
| - Ты мне жизнь спас, rex, — прошептал он, столкнувшись со иной взглядом. - Пустое говоришь, Эдвард Эдмундич. «Довольна ль ты мною, Великая княжна?» — добавил я про себя. Не отерев даже обагренного меча, который я подобрал в траве, отшвырнув прочь чужой, я медленно приблизился к убитому мной врагу. Опустившись на одно колено, я рассек ремешки шлема и концом меча поднял забрало: на меня глянуло лицо боярина Бермяты. - С недобрыми делами спешили они, княже, — негромко сказал подошедший ко мне сзади Волвич. Меч его лежал уже в ножнах. Спешившийся Эдвард все еще тяжело дышал, прислонясь к стволу широкого вяза… - Поспешим отсюда, rex, — прошептал он, столкнувшись со мной взглядом. При виде порубленных тел, крови и стекленеющих глаз, к горлу моему подступила тошнота… - Нет, погодим, — перемогнувши себя, возразил я. — Надобно поглядеть, с чем они ехали и куда. Неприятен сей обычай, что говорить. А только не нами он заведен и не зряшно. - Да, — глухим голосом отозвался Эдвард. — Надобно осмотреть тела. Тяжело перевернув неподатливое тело боярина, мы проверили его одежды и доспех. По нашему везению, кожаный мешочек, изобличающий формой, что хранит пергаментное письмо, оказался у него на груди — иначе долго бы еще пришлось гоняться за лошадью. Я извлек наружу полупрозрачный свернутый лист желтоватого цвета. - «Глеб Ярополкович, князь Ведовской, — на мгновение голос изменил мне, так сильно охватил меня гнев. Подумать только, самозванец нарекся по моему граду! — Желает здоровья и благоденствия благородному хану Собчаку, своему возлюбленному родичу. Приезжай, брате матери моей, ко мне в Ведов, да приведи с собою поболе войска. Ныне сижу крепко, да народ недоволен. Знаешь, что двоюродного моего в живых уж нету, коли пишу тебе с княжего стола, о прочем догадаешься. Накануне несчастного с ним случая на охоте, дружина за ужином испила ненароком меду с беленой, да поутру не пробудилась. Сложилось удачно, что у меня свои люди были наготове. Все бы хорошо, да многие жалеют о русском княжонке, да плетут нелепые слухи, будто бы он жив. Расправиться со смутьянами не решаюсь теперь, надо бы подмоги. После, как укрепимся, дальше думу думать станем. Чаю предстать пред зоркие твои очи, да челом бью, прощай». |
| Евгений Никифоров, Эдвард Чесноков, Шота Горгадзе. «Об уголовном преследовании священника Андрея Стребкова» 20.02.2021 14:49:26 Никифоров: - Здравствуйте, дорогие братья и сестры. У микрофона Евгений Никифоров. Мой гость Эдвард Чесноков. У нас экстраординарное, неприятное событие: в нашей Церкви редко такое бывает, хотя мы еще помним процесс отца Глеба Грозовского в Питере, которого обвинили в педофилии, гадком грехе. Слово на слово. Но батюшка сидит в тюрьме. Мы совершенно не защищены от клеветы. Нечто подобное только что произошло в Татарстане. Там за несколько дней до своего совершеннолетия воспитанница воскресной школы написала заявление об изнасиловании на своего священника из города Заинска отца Андрея Стребкова. Он знаменит тем, что проповедовал в автобусе-храме. Это единственный автобус-храм в нашей Церкви. В Татарстане он разъезжал на этом автобусе по удаленным приходам, где нет храмов, но живут крещеные татары, кряшены. Между ними есть внутренний спор - крящены считают, что они отдельный народ. Другие говорят, что они «татары, которые предали ислам». Чесноков: - Я бы сказал, что это радикальные националисты, скорее, так говорят. Нормальные татары, конечно, подчеркивают, что Казань и Татарстан - это многонациональный дом многих религий. Но там, к сожалению, есть и экстремисты. Там были активны, например, до самого недавнего времени всевозможные террористы. Самый известный случай - в 2012 году на пороге своего дома был застрелен Валиулла Якупов, уважаемый мулла. Якупов-хазрат с огромным уважением относился к православию. Его проповеди зажигали в исламской молодежи именно пламя истинной веры, потому что он боролся с ваххабизмом. И, насколько мне известно, преступников, которые всадили в него шесть пуль, так и не нашли. Никифоров: - Вы знаете эту ситуацию с отцом Андреем. Как Вы ее опишете? Чесноков: - Я менее всего хотел бы давить на правосудие. Это уголовно наказуемое деяние. Именно поэтому мы не называем ни фамилию этой девушки, ни фамилии судей и следственной группы. В отличие от адвоката я даже не знаком с самим составом дела. Только знаю то, что писали в СМИ, знаю в пересказе. Даже этот, возможно в чем-то расходящийся с реальностью пересказ, заставляет усомниться в официальной версии. |
| И эти внутренние конфликты были у Диккенса. Да, они вместе родили 10 детей, но в конце концов где-то на 20 году супружеской жизни основной претензией Диккенса к жене, это совсем уже странно для такого писателя, будет то, что она родила ему 10 детей, это все какой-то ее недосмотр. Он все время обвиняет в этом свою жену. Почему так происходит? Своеобразная его натура проявлялась и в том, как он именовал своих детей. А у него среди детей были три мальчика, которых звали Генри Филдинг, Альфред Теннисон и Эдвард Бульвер-Литтон. Генри Филдинг – великий английский писатель 18 века, Альфред Теннисон – великий поэт викторианской эпохи, автор «Королевских идиллий» и Эдвард Бульвер-Литтон – это такой писатель-автор популярных романов вроде «Последних дней Помпеи», с которым Диккенс был знаком. И получается – Эдвард Бульвер-Литтон Диккенс, Альфред Теннисон Диккенс… Очень странные наименования. Или, например, после " Дэвида Копперфильда " он свою дочь, это тоже странно для родителя, он свою дочь, которая родится после написания этого романа, назовет Дора, по имени той героини, которая умирает. Первая жена Дэвида Копперфильда, эта героиня умирает, он свою дочь назовет Дора, она скончается, ей будет, если не ошибаюсь, 8 месяцев. Он себя в этом будет укорять и страдать из-за этого, считая, что он стал какой-то причиной этой смерти. Трудно рассудить… И тем не менее, натура самого Диккенса, в этих биографических подробностях очень и очень видна. Брак Чарльза Диккенса рассыплется в 1858 году, а за год до этого он встретил Эллен Тернан, актрису, которая, трудно сказать, любила ли она его, скорее всего, не любила. И очень осторожно пишут, была ли их связь физическая, или, скорее, это его спутница и, скорее, все шло на уровне платонических отношений. И тут даже полной ясности нет. Но, скорее всего, это была его любовница, ради которой он оставляет жену, на ней он не женится, зато всюду возит ее с собой. До конца жизни она становится спутницей Чарльза Диккенса. Возит с собой не только ее, но и ее мать. |
|
|
