| — Слишком много сразу, — промолвил капитан. — Я обессилел от усталости. Столько событий в один день! Как будто меня двое суток держали под ливнем без зонта и без плаща. Я насквозь, до костей пропитан впечатлениями… Широкими взмахами рук Эдвард расстелил большие белоснежные простыни и взбил подушки. Потом растворил окно, впуская в комнату ночное благоухание жасмина. Светила луна, издали доносились звуки танцевальной музыки и тихих голосов. — Так вот он какой, Марс, — сказал капитан, раздеваясь. — Да, вот такой. — Эдвард раздевался медленно, не торопясь стянул через голову рубаху, обнажая золотистый загар плеч и крепкой, мускулистой шеи. Свет погас, и вот они рядом в кровати, как бывало — сколько десятилетий тому назад? Капитан приподнялся на локте, вдыхая напоенный ароматом жасмина воздух, потоки которого раздували в темноте легкие тюлевые занавески. На газоне среди деревьев кто-то завел патефон — он тихо наигрывал «Всегда». Блэку вспомнилась Мерилин. — Мерилин тоже здесь? Брат лежал на спине в квадрате лунного света из окна. Он ответил не сразу. — Да. — Помешкал и добавил: — Ее сейчас нет в городе, она будет завтра утром. Капитан закрыл глаза. — Мне бы очень хотелось увидеть Мерилин. В тишине просторной комнаты слышалось только их дыхание. — Спокойной ночи, Эд. Пауза. — Спокойной ночи, Джон. Капитан блаженно вытянулся на постели, дав волю мыслям. Только теперь схлынуло с него напряжение этого дня, и он наконец-то мог рассуждать логично. Все — все были сплошные эмоции. Громогласный оркестр, знакомые лица родни… Зато теперь… «Каким образом? — дивился он. — Как все это было сделано? И зачем? Для чего? Что это — неизреченная благостность божественного провидения? Неужто Бог и впрямь так печется о своих детях? Как, почему, для чего?» Он взвесил теории, которые предложили Хинкстон и Люстиг еще днем, под влиянием первых впечатлений. Потом стал перебирать всякие новые предположения, лениво, как камешки в воду, роняя их в глубину своего разума, поворачивая их и так и сяк, и тусклыми проблесками вспыхивало в нем озарение. Мама. Отец. Эдвард. Марс. Земля. Марс. Марсиане. |
| – Это точно, – отозвался парень. На самом деле Эдвард Тюлейн был так счастлив, что даже не обиделся на них за то, что эти люди упорно называли его «ушастым». Глава восьмая Когда они причалили к берегу, старый рыбак закурил трубку и так, с трубкой в зубах, и направился домой, усадив Эдварда на левое плечо как самый главный трофей. Он шёл, словно герой-завоеватель, придерживая кролика мозолистой рукой, и тихонько с ним разговаривал. – Нелли тебе понравится, – сказал старик. – Ей выпало в жизни много печалей, но она у меня отличная девчонка. Эдвард смотрел на городок, укутанный сумерками, точно одеялом, на тесно прилепившиеся друг к дружке домики, на огромный океан, который простирался перед ними, и думал, что готов жить где угодно и с кем угодно, лишь бы не лежать на дне. – Эй, привет, Лоренс, – окликнула старика женщина с порога магазинчика. – Что там у тебя? – Отличный улов, – ответил рыбак. – Свежайший кролик прямо из моря. – Он приподнял шапку, приветствуя хозяйку магазина, и пошёл дальше. – Ну вот, почти пришли, – сказал наконец рыбак и, вынув трубку изо рта, указал ею на стремительно темнеющий небосклон. – Вон, видишь, Полярная звезда. Если знаешь, где она, тебе всё нипочём, никогда не заблудишься. Эдвард принялся рассматривать эту маленькую звёздочку. Неужели у всех звёзд есть свои имена? – Нет, вы меня только послушайте! – сказал сам себе рыбак. – Надо же, болтаю с игрушкой. Ну ладно, будет, довольно. И, по-прежнему придерживая Эдварда на крепком плече, рыбак прошёл по тропинке к маленькому зелёному домику. – Эй, Нелли, – сказал он. – Я тебе кое-что из моря принёс. – Ничего мне не нужно из твоего моря, – послышался голос. – Ну, ладно, Неллечка, перестань. Посмотри лучше, что тут у меня. Из кухни, вытирая руки о фартук, вышла старушка. Увидев Эдварда, она всплеснула руками, захлопала в ладоши и сказала: – Бог мой, Лоренс, ты притащил мне кролика! – Прямиком из моря, – сказал Лоренс. Он снял Эдварда с плеча, поставил на пол и, придерживая за лапки, заставил низко поклониться Нелли. |
| – Нет, – сказала Абилин, – боюсь, он не из тех кроликов, которые легко идут на руки к незнакомцам. Два мальчика, братья Мартин и Эймос, тоже весьма заинтересовались Эдвардом. – А что он умеет делать? – спросил Мартин у Абилин на второй день пути и ткнул пальцем в Эдварда, который просто сидел в шезлонге, вытянув длинные ноги. – Ничего не умеет, – ответила Абилин. – Он хоть заводной? – спросил Эймос. – Нет, – ответила Абилин, – он не заводится. – А какой тогда от него прок? – спросил Мартин. – Прок? Он же Эдвард! – объяснила Абилин. – Разве это прок? – фыркнул Эймос. – Никакого прока, – согласился Мартин. А потом, глубокомысленно помолчав, заявил: – Я бы ни за что не позволил, чтоб меня так наряжали. – Я тоже, – сказал Эймос. – А у него одежда снимается? – спросил Мартин. – Ну конечно снимается, – ответила Абилин. – У него очень много разных одёжек. И пижама у него своя есть, шёлковая. Эдвард, по обыкновению, не обращал внимания на все эти пустые разговоры. Дул лёгкий ветерок, и повязанный вокруг его шеи шарф красиво развевался. На голове у кролика была соломенная шляпа. Он думал, что выглядит потрясающе. Поэтому для него было полной неожиданностью, когда его вдруг схватили, сорвали с него шарф, а потом и курточку, и даже штаны. Он услышал, как, ударившись о палубу, звякнули его часы. Потом, когда его уже держали вверх ногами, он заметил, что часы весело катятся к ногам Абилин. – Ты только глянь! – воскликнул Мартин. – У него даже трусы есть! – И он поднял Эдварда повыше, чтобы Эймос мог разглядеть трусы. – Снимай, – завопил Эймос. – Не смейте!!! – закричала Абилин. Но Мартин стянул с Эдварда и трусы. Теперь уж Эдвард не мог не обращать на всё это внимания. Он пришёл в полнейший ужас. Ведь он был совершенно голым, только шляпа осталась на голове, а пассажиры вокруг глазели – кто с любопытством, кто смущённо, а кто и откровенно насмешливо. – Отдайте! – закричала Абилин. – Это мой кролик! – Обойдёшься! Мне кидай, мне, – сказал Эймос брату и хлопнул в ладоши, а потом растопырил руки, готовясь ловить. – Бросай же! |
| Абилин, Нелли, Лоренс… Он познал тоску по любимым людям. Поэтому он слушал бродяг очень внимательно. И сердце его раскрывалось широко, словно объятия. А потом даже шире и шире. Эдвард скитался с Люси и Быком довольно долго, почти семь лет, и стал за это время настоящим бродягой: он был счастлив только в пути, и ему уже не сиделось на месте. Успокаивал его лишь перестук колёс, он стал для Эдварда самой желанной музыкой. Кролик мог бы ехать по железной дороге без конца. Но однажды ночью в Мемфисе, когда Бык и Люси спали в пустом товарняке, а Эдвард их охранял, пришла беда. В товарный вагон вошёл какой-то человек, посветил фонариком в лицо Быку, а потом растолкал его пинками. – Ну ты, жалкий бродяга, – грубо сказал он, – грязный жалкий бродяга. Мне уже опостылело, что ваша братия спит тут повсюду, в каждой щели. Вам тут не мотель. Бык медленно сел, а Люси залаяла. – А ну заткнись, шавка, – сказал сторож и пнул Люси ногой в бок. Она даже взвизгнула от неожиданности. Всю свою жизнь Эдвард прекрасно знал, кто он такой: знал, что он кролик, что сделан он из фарфора, что у него есть руки, ноги и уши, которые гнутся. Ну, впрочем, гнуться сами по себе они не умели, только если он был в руках у какого-нибудь человека. Сам-то он не мог двигаться. И он никогда не сожалел об этом так сильно, как в ту ночь, когда сторож нашёл его, Быка и Люси в пустом товарном вагоне. Эдварду ужасно хотелось защитить Люси. Но он ничего не мог поделать. Он мог только лежать и ждать. – Ну, чего молчишь? – рявкнул сторож. Бык поднял руки над головой и сказал: – Мы заблудились. – Ха, заблудились! Ничего лучше не придумал? А это что ещё такое? – И он направил луч фонарика прямо на Эдварда. – Это Малоун, – сказал Бык. – Какого чёрта? – сказал сторож и пнул Эдварда мыском ботинка. – Всё это непорядок. Вы сами – непорядок. Но я непорядка не допущу, во всяком случае, в мою смену. Нет, шалишь. Пока я тут за что-то отвечаю, непорядка не будет. Внезапно поезд тронулся. – Нет, шалишь, – снова сказал сторож. – Не будут у меня кролики ездить зайцами. – Он повернулся, открыл дверь вагона и пинком выбросил Эдварда куда-то во тьму. |
| – Ах, вот какая кукла тебе понравилась, – сказал Люциус Кларк. – Она очень старая. Антикварная. – Но я ей нужна, – твёрдо сказала Натали. Сидя рядом с Эдвардом, старая кукла с облегчением вздохнула. Она даже вроде бы немножечко подтянулась, расправила плечи. Люциус подошёл к полке, снял куклу и вручил Натали. Когда они выходили, девочкин папа распахнул дверь перед дочкой и её новой подругой, в мастерскую проник ранний утренний свет, и Эдвард отчётливо услышал голос старой куклы – так ясно, будто она по-прежнему сидела на полке рядом с ним: «Раскрой своё сердце, – мягко сказала она. – Кто-то придёт. За тобой кто-то придёт, обязательно. Но сначала ты должен раскрыть своё сердце». Дверь захлопнулась. И солнечный свет исчез. «За тобой кто-то придёт». У Эдварда снова ёкнуло сердце. Он вспомнил, впервые за долгое время, о доме на Египетской улице, вспомнил Абилин, вспомнил, как она заводила ему часы, как наклонялась над ним, как клала ему часы на левую коленку и говорила: «Жди, я скоро вернусь». «Нет-нет, – сказал он себе. – В это нельзя верить. Не позволяй себе в это верить». Но было слишком поздно. «За тобой кто-то придёт», – стучало у него в голове. Сердце фарфорового кролика снова начало раскрываться. Глава двадцать седьмая Одно время года сменяло другое. За осенью наступала зима, потом весна, потом и лето. Дверь открывалась, и в мастерскую Люциуса Кларка попадали капли дождя, залетали палые листья или лился молодой весенний свет – свет надежды, окаймлённый бледно-зелёным узором листвы. Приходили и уходили покупатели: бабушки, коллекционеры кукол, маленькие девочки с мамами. А Эдвард Тюлейн всё ждал. Год проходил за годом, одна весна сменяла другую. Эдвард Тюлейн ждал. Он снова и снова повторял слова старой куклы, пока они не угнездились в его голове окончательно и не стали повторяться сами собой: кто-то придёт, за тобой кто-то придёт. И старая кукла оказалась права. За ним действительно пришли. Дело было весной. Шёл дождь. В магазине Люциуса Кларка в стеклянной банке расцвела веточка кизила. |
| После того как один из них скончался от лихорадки, Анна заявляла в своем письме: «Воля может убивать и убивает… Я убила Поля Берта, как и Клода Бернара; я убью Луи Пастера…» 57 . Эдвард и Анна вскоре начали тесно сотрудничать с благословения мистера Кингсфорда, который попросил Мэйтленда сопровождать Анну в Париж, поскольку сам он был связан обязанностями приходского священника в Шропшире. За пределами Парижа друзья жили то в Шропшире вместе с Уильямом Кингсфордом, то в Лондоне, где Анна снимала дома в Мэйфэре. Духовность не была помехой светской жизни, и миссис Кингсфорд принадлежала к избранному кругу, в который входили почтенный Роден Ноэль, лорд и леди Маунт Темпль (лучшие друзья Лоуренса Олифанта, весьма грубо пытавшиеся привлечь миссис Кингсфорд к своему делу), леди Рибблсдэйл, леди Теннант, леди Арчибальд Кэмпбелл и почтенные мистер и миссис Перси Виндхэм. Кроме того, в кружок входила родившаяся на Кубе графиня Кэйтнесс, которая жила во дворце на Ниле и одевалась как королева Мария Шотландская (утверждая, что является ее реинкарнацией) 58 . Считаясь подругой всех выдающихся теософов и оккультистов, леди Кэйтнесс писала им страстные духовные письма и устраивала грандиозные приемы (не приглашая их туда!) в своих домах в Париже и на юге Франции. Анна была не менее энергичной, хотя не столь яркой особой. В свободное от занятий медициной и видениями время она ставила пьесы о Будде в изысканных салонах. Вскоре под ее влиянием Эдвард тоже развил свои скромные психические способности. Он научился заглядывать в душу деревьям и повстречался с духом своего давно умершего отца. Дух признал себя виноватым в том, что при жизни часто ссорился с сыном. Считая себя двумя половинами духовного единства, Эдвард и Анна отлично сотрудничали, хотя миссис Кингсфорд явно была главной в этом партнерстве. Мэйтленд записывал то, что диктовала его подруга, время от времени вставляя от себя живописные детали. Видения приходили к Анне во время транса или сна и были весьма диковинными. Иногда она видела свои внутренние органы, благодаря чему могла диагностировать болезни. |
| Этот характерный ответ на вызов эпохи, предложенный послевоенным Западом, — свободное одиночество превыше механического коллектива! — кажется, полностью соответствует фабуле «Острова проклятых». Зритель ещё не знает, какая горькая усмешка автора ждёт его в финале. Свободный выбор и подвиг борьбы окажутся чистейшим самообманом… Сюжет психологического триллера «Острова проклятых» («Shutter island» Мартина Скорсезе) на первый взгляд незамысловат. Федеральный пристав США (маршал) Эдвард Дэниелс сталкивается с законспирированной системой бесчеловечных экспериментов в закрытой психиатрической лечебнице. Поначалу ход событий медленно сползает в русло банального голливудского боевика, где герой-одиночка спасает человечество от неведомой угрозы. Это своего рода универсальный рецепт западной культуры, прописанный от одиночества, — личный подвиг в борьбе с окружающей тьмой. Следуя традиционному рецепту, Дениэлс вступает в бой. Он сражается один против всех, прорываясь в сердце адского заговора, в секретную лабораторию на маяке. Рушатся возникающие на его пути изощрённые препятствия, всё ближе заветная цель… И вдруг мир мгновенно переворачивается. Знаете, как бывает на зеркальных мозаиках? Рассматриваешь белый рисунок на чёрном фоне — влево летят ангелы. Приглядываешься к чёрным фигурам на белом — вправо скачут демоны. Зритель застывает в растерянности, сражённый зеркальным эффектом. Оказывается, Эдвард Дэниелс вовсе не агент Службы федеральных маршалов (United States Marshal Servise). Точнее, он бывший агент, уже два года назад ставший пациентом лечебницы на Затворённом острове. Его напарник Чак — отнюдь не коллега по USMS, а лечащий психиатр. Все приключения, которые зритель пережил вместе с героем с первых минут фильма, — всего лишь рискованная лечебная игра, задуманная главным врачом клиники с целью довести до абсурда навязчивые фантазии больного. Чтобы вернуться в реальный мир, Дэниелс должен был разоблачить самого себя. Ещё два года назад Эдвард жил с супругой Долорес и тремя детьми в идиллическом домике у озера. Пасторальное бытиё оборвал непредсказуемый поступок жены: в приступе помешательства она утопила всех малышей. Обезумевший от горя Дэниелс убил любимую супругу. Не в силах пережить крушение своего прежнего мира, он выдумал другой мир, где роль детоубийцы и убийцы его жены играют совершенно иные люди. Бредящего наяву преступника заключили не в тюрьму, а в специальную клинику. На Замкнутый остров вчерашнего маршала привело подлежащее лечению бегство от реальности, а вовсе не задание USMS. Медперсонал честно лечил Дэниелса, всё остальное — только мираж, грёзы, плод больного воображения. |
| Корзина с еловыми шишками Композитор Эдвард Григ однажды встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками — дочь лесника. Она собирала в корзину еловые шишки. 6 октября, 2004 Композитор Эдвард Григ однажды встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками — дочь лесника. Она собирала в корзину еловые шишки. Читаем вместе Константина Паустовского «Корзина с еловыми шишками». Композитор Эдвард Григ проводил осень в лесах около Бергена. Все леса хороши с их грибным воздухом, с шелестом листьев. Но особенно хороши горные леса около моря. В них слышен шум прибоя. С моря постоянно наносит туманы, и от обилия влаги буйно разрастается мох. Он свешивается с веток зелеными прядями до самой земли. Кроме того, в горных лесах живет, как птица пересмешник, веселое эхо. Оно только и ждет, чтобы подхватить любой звук и швырнуть его через скалы. Однажды Григ встретил в лесу маленькую девочку с двумя косичками — дочь лесника. Она собирала в корзину еловые шишки. Стояла осень. Если бы можно было собрать все золото и медь, какие есть на земле, и выковать из них тысячи тысяч тоненьких листьев, то они составили бы ничтожную часть того осеннего наряда, что лежал на горах. К тому же кованые листья показались бы грубыми в сравнении с настоящими, особенно с листьями осины. Всем известно, что осиновые листья дрожат даже от птичьего свиста. — Как тебя зовут, девочка? — спросил Григ. — Дагни Педерсен, — вполголоса ответила девочка. Она ответила вполголоса не от испуга, а от смущения. Испугаться она не могла, потому что глаза у Грига смеялись. — Вот беда! — сказал Григ. — Мне нечего тебе подарить. Я не ношу в кармане ни кукол, ни лент, ни бархатных зайцев. — У меня есть старая мамина кукла, — ответила девочка.— Когда-то она закрывала глаза. Вот так! Девочка медленно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то Григ заметил, что зрачки у нее зеленоватые и в них поблескивает огоньками листва. — А теперь она спит с открытыми глазами, — печально добавила Дагни. — У старых людей плохой сон. Дедушка тоже всю ночь кряхтит. |
| Чарльз Д. Кешдоллар - профессор истории университета Индианы, Пенсильвания. Робин Коллинз - доцент колледжа Мессии, Грантам, Пенсильвания. Вальтер Х. Консер - профессор философии и религии университета Северной Каролины-Вилмингтон. Дебора Дж. Кун - профессор психологии университета Нью Хемпшира, Дарем. Уильям Лэйн Крейг - профессор философии Толботской школы теологии, Калифорния. Майкл Дж. Кроу - профессор свободных исследований университета Нотр-Дам, Индиана. Лисли У. Дальтон - преподаватель университета Висконсин-Ошкош. Эдвард Б. Дэвис - профессор истории науки колледжа Мессии, Пенсильвания. Уильям А. Дембски - институт Дискавери, центр по обновлению науки и культуры, Сиэтл. Алнур Дханани - независимый ученый, Лексингтон, Массачусетс. Чарльз Е.Динсмор - профессор анатомии медицинского колледжа Раш, Чикаго. Лерой Е. Доджет - глава морской службы Морской обсерватории США, Вашингтон Уильям Имон - профессор истории университета Нью-Мехико. Х.Т. Энгельгард - профессор медицины центра этики, медицины и публичных вопросов медицинского колледжа Бэйлора, Хьюстон, Техас. Поль Фарбер - профессор истории государственного университета Орегона. Эдвард Грант - заслуженный профессор истории и философии науки и профессор истории университета Индианы. Фредерик Грегори - профессор истории университета Флориды Дэвид Рэй Гриффин - профессор философии религии Клермонтской школы богословия. Дуглас Грутуис - профессор философии религии и этики семинарии Денвера, Колорадо. Стивен Дж. Харрис - преподаватель иезуитского института колледжа Бостона. Д.Г. Харт - библиотекарь и профессор церковной истории и богословской библиографии Вестминстерской богословской семинарии, Пенсильвания. Питер М. Хесс - директор программы по науке и религии центра теологии и естественных наук в Беркли, Калифорния. Кеннет Дж. Хоуэлл - преподаватель университета Иллинойса. Эдвард У. Хьюс - директор института св. Георгия, Массачусетс. Сара Хаттон - лектор по эпохе Возрождения и исследованиям XVII века университета Миддлсекс, Лондон. |
| – Ерунду ты говоришь, – с весёлой укоризной сказал папа. – Кто защитит Абилин, если не Эдвард? Он едет с нами. С рук Абилин Эдвард увидел стол совершенно иначе. Это же совсем другое дело, не то что снизу, со стула! Он оглядел сверкающие бокалы, сияющие тарелки, блестящее столовое серебро, увидел снисходительные усмешки на лицах родителей Абилин. А потом он встретился взглядом с Пелегриной. Она смотрела на него, точно зависший в небе ястреб на крошечную мышку. Вероятно, кроличья шерсть на ушах и хвостике Эдварда, а может, и его усы сохранили какое-то смутное воспоминание о том времени, когда их хозяев-кроликов подстерегали охотники, потому что Эдвард вдруг содрогнулся. – Ну конечно, – сказала Пелегрина, не сводя глаз с Эдварда, – кто же позаботится об Абилин, если там не будет её кролика? В тот вечер Абилин, по обыкновению, спросила, расскажет ли бабушка сказку, и Пелегрина неожиданно ответила: – Сегодня, юная леди, будет тебе сказка. Абилин села в постели. – Ой, тогда давай Эдварда тоже устроим тут рядышком, чтобы и он послушал! – Да, так будет лучше, – сказала Пелегрина. – Я тоже думаю, что кролику следует послушать сегодняшнюю сказку. Абилин посадила Эдварда рядом с собой в кровати, подоткнула ему одеяло и сказала Пелегрине: – Всё, мы готовы. – Итак… – Пелегрина откашлялась. – Итак, – повторила она, – сказка начинается с того, что жила-была принцесса. – Красивая? – спросила Абилин. – Очень красивая. – Ну какая она была? – А ты слушай, – сказала Пелегрина. – Всё сейчас и узнаешь. Глава четвертая Жила-была прекрасная принцесса. Её красота сияла так же ярко, как звёзды на безлунном небе. Но был ли хоть какой-то толк в её красоте? Да никакого, ровным счётом никакого толку. – А почему никакого толку? – спросила Абилин. – Потому что эта принцесса никого не любила. Она вообще не ведала, что такое любовь, хотя её любили многие. В этот момент Пелегрина прервала свой рассказ и посмотрела на Эдварда в упор – прямо в его нарисованные глаза. По его телу пробежала дрожь. – Так вот… – сказала Пелегрина, всё ещё глядя на Эдварда. |
|
|
