| — Прости, о Великий Мумрик! — сказал Андерс. Он пошевелил пальцами в кармане и нащупал что-то липкое. Так это же шоколад! Андерс обрадовался. Сейчас он не был так привередлив, как утром. Эх, и вкусно будет съесть это клейкое месиво! Но прежде всего он должен сделать то, для чего сюда пришел. Андерс переложил Мумрика в другой карман, начисто облизал пальцы и решительно полез на подоконник. Приглушенное рычание напугало его чуть не до потери сознания. Беппо! Он совсем забыл про Беппо! Забыл, что это окно оставляют открытым специально для Беппо, чтобы он мог выйти ночью, если ему понадобится. — Беппо, — умоляюще прошептал Андерс, — это же я! Беппо сразу узнал одного из тех веселых мальчишек, которых хозяин часто приводил с собой, и рычание его перешло в восторженный лай. — Миленький, хорошенький Беппо, пожалуйста, помолчи, — молил Андерс. Но Беппо считал, что если уж ты радуешься, то должен это показать, то есть лаять и вилять хвостом, и он усердно делал и то и другое. В отчаянии Андерс вытащил шоколад и сунул его Беппо. — На, только молчи! — шепнул он. Беппо принюхался. И так как он счел, что приветственные излияния длились ровно столько, сколько требовали честь и достоинство дома, он перестал лаять и улегся с довольным видом, чтобы насладиться чудесным клейким блюдом, которое преподнес ему гость, — очевидно, в благодарность за радушный прием. Андерс облегченно вздохнул и тихонечко открыл дверь в переднюю. Там начиналась лестница на второй этаж. Теперь оставалось только… В этот момент наверху раздались шаги. Кто-то спускался, тяжело ступая по лестнице. Сам почтмейстер, в широкой ночной рубахе до пят! Его разбудил лай Беппо, и он пошел проверить, в чем дело. Андерс окаменел. Однако он тут же опомнился и нырнул за пальто, которые висели в углу передней. «Если я не рехнусь после всего этого, значит я настоящий герой!» — сказал он себе. Только сейчас до него дошло, что семье почтмейстера, может быть, вовсе не нравится, когда к ним ночью лазят в окна. Для Сикстена это будет в порядке вещей, он ко всему привык в войне Роз, а вот почтмейстер — другое дело. |
| – Я придумал! – сказал Матиуш. – Пусть школьники будут вроде чиновников. Ведь ребята в школе пишут, считают, читают – словом, трудятся. А раз так, им полагается жалованье. Нам ведь все равно, что выдавать: шоколад, коньки, кукол или деньги. Зато ребята будут знать: плохо учишься – не получишь жалованья. – Ну что ж, можно попробовать, – без энтузиазма согласились министры. Матиуш, забыв, что государством управляет теперь не он, а парламент, велел на всех перекрестках расклеить объявления. На другой день утром к нему в комнату влетает журналист, злющий-презлющий: – Если все важные сообщения будут расклеиваться на стенах, к чему тогда газета? Следом за ним примчался Фелек: – Если ваше величество изволит сам издавать законы, к чему тогда парламент? – Барон фон Раух совершенно прав, – поддержал его журналист. – Король может высказывать свои пожелания, а выносить окончательное решение – дело депутатов. Может, они придумают что-нибудь получше? Матиуш понял, что опять поторопился. Как же теперь быть? – Позвоните по телефону и распорядитесь, чтобы пока выдавали шоколад, не то могут начаться беспорядки. И сегодня же надо обсудить этот вопрос в парламенте. Он предчувствовал, что это кончится плохо. Так оно и вышло. Постановили передать дело на рассмотрение комиссии. – Я возражаю! – заявил Матиуш. – В комиссии начнется волокита. А учителя больше двух недель ждать не намерены и, если все останется по-прежнему, уйдут из школ. Журналист подскочил к Фелеку и зашептал ему что-то на ухо. Фелек самодовольно ухмыльнулся и, когда Матиуш кончил, попросил слова. – Господа депутаты – начал он. – Я сам ходил в школу и прекрасно знаю тамошние порядки. Только за один учебный год меня семьдесят раз незаслуженно заставляли весь урок стоять, сто пять раз незаслуженно ставили в угол, сто двадцать раз незаслуженно выгоняли из класса. Вы думаете, это только в одной школе так? Ничего подобного! Я шесть школ переменил, и всюду одно и то же. Взрослые в школу не ходят и ничего не знают. Если учителя не хотят учить детей, пусть учат взрослых. Взрослые на своей шкуре убедятся, как это сладко, и перестанут заставлять нас учиться. А учителя увидят, что над взрослыми не поизмываешься, и перестанут жаловаться на нас. |
| Министры от радости потирали руки. – Минуточку, господа. Я хочу провести реформу: выдать завтра каждому школьнику по фунту шоколада. – Слишком много, – авторитетно заявил министр здоровья. – Животы заболят. Хватит и четверти фунта. – Ну хорошо, черт с вами, четверть фунта. – У нас в государстве пять миллионов школьников, считая лентяев и хулиганов… – Всех считать! – воскликнул Матиуш. – Всех без исключения! – Наши фабриканты изготовят столько шоколада не раньше чем через десять дней. – А чтобы развезти его по всей стране, потребуется еще неделя. – Ваше пожелание, государь, можно выполнить только через три недели. – Ничего не поделаешь, придется подождать, – недовольным тоном сказал Матиуш. В глубине души ему было неприятно, что он сам не сообразил этого. Однако он не подал виду и вслух сказал: – Завтра же объявить об этом в газетах! – Простите, ваше величество… – заметил министр юстиции. – Детям, конечно, будет очень приятно получить шоколад, но это не реформа. Это королевский дар. Вот если бы ваше величество изволили объявить, что каждый школьник будет ежедневно получать за счет государства шоколад, тогда другое дело. Это уже закон. А так это угощение, подарок, пожертвование… – Ну хорошо, подарок так подарок, – поспешил согласиться Матиуш. Он устал и боялся, как бы опять не начались долгие разговоры и споры. – Заседание объявляю закрытым. До свидания, господа. Приехав во дворец, Матиуш помчался в парк и свистнул. – Ну, Фелек, теперь я настоящий король! Все хорошо! – Кому хорошо, а кому плохо. – Что случилось? – удивился Матиуш. – Отец из-за этой бумажки всю спину мне исполосовал. – Что ты говоришь! – Матиуш был поражен. – Ага. «Пусть, говорит, король какими хочет милостями тебя осыпает, это его дело, а я с тебя, негодяй, шкуру спущу, потому что это мое, отцовское право. Во дворце ты – королевский фаворит, а дома – мой сын. Отцовская рука надежней королевской милости.» Жизнь научила Матиуша быть осмотрительным и, главное, не торопиться, не делать ничего сгоряча. В жизни как на войне: хочешь победить, тщательно готовься к бою. |
| Совсем как на войне. На серебряном подносе принесли свежую, пахнущую типографской краской газету с фотографией Матиуша во время аудиенции. А в статье под снимком слово в слово, что говорил он и что отвечали дети. Матиуш пробыл в редакции целых два часа, и ему очень понравилось, как здесь быстро все делается. «Теперь я понимаю, почему они первыми узнают обо всем на свете: про пожары, кражи, происшествия, про то, кто под машину попал, и что делают короли и министры.» – Как же вы не догадались, что я на фронте, а вместо меня на троне сидит фарфоровая кукла? – Нам-то об этом было известно, только о некоторых вещах не полагается писать в газетах. Народ не должен знать слишком много. Это была государственная тайна, а разглашать тайны нельзя. Вечером Матиуш опять долго беседовал с журналистом. Из разговора выяснилось следующее. Никакой Матиуш не реформатор, и то, что он делал до сих пор, не реформы. Если он хочет, чтобы страной не на словах, а на деле управлял народ, надо созвать два парламента: один для взрослых, другой для детей. Дети выберут своих депутатов, и те от их имени заявят, нужны ли им шоколад, куклы, перочинные ножи или, скажем, ботинки и конфеты. Или деньги, чтобы самим покупать себе что хочется. И газета у них должна выходить своя, каждый день. Писать в нее будут сами дети о своих нуждах и пожеланиях. Это неправильно, что король один решает за всех. Разве может один человек все знать? А газета знает все. Вот, например, когда по приказу Матиуша ребятам раздавали шоколад, во многих деревнях чиновники съели его сами. Разве это справедливо? А так дети написали бы об этом в газету. Четыре вечера подряд проговорили они с журналистом. И Матиуш словно прозрел. Как же ему самому не пришло это в голову? И вот на ближайшем государственном совете Матиуш попросил слова. – Господа министры! – Матиуш по примеру канцлера выпил воды в знак того, что намерен произнести длинную речь. – Отныне страной будет править народ – это дело решенное. Но вы, господа, забыли, что народ – это не только взрослые, но и дети. У нас в стране несколько миллионов детей, значит, они тоже должны участвовать в управлении государством. Поэтому предлагаю создать два парламента: для взрослых и для детей. Я король взрослых и детей. Но если взрослые считают, что я для них мал, пусть выберут другого короля, а я буду королем детей… |
| — У меня нет денег, чтобы заплатить за ночлег. Она презрительно засмеялась: — Вы можете заплатить мне своими молитвами. Пошел дождь. Гостиницу закрыли. Мы сидели на мокрых скамейках, с акаций на нас капала вода. Площадь совсем опустела. Видимо, она поняла всю нелепость нашего положения и встала. — Я иду домой. Если вы не дурак, то примете мое гостеприимство. Моя тонкая сутана промокла, я начал дрожать. Я подумал, что смогу послать ей деньги за комнату, когда вернусь в семинарию. Я встал и пошел с ней по узкой улице. Ее дом стоял в середине улицы. Мы спустились на две ступеньки и вошли в кухню. Она зажгла лампу, потом сбросила с себя черную шаль, поставила на стол кастрюльку шоколада и достала из печи свежий каравай хлеба. На стол была постелена красная клетчатая скатерть. По маленькой чистой комнате распространился аппетитный запах кипящего шоколада и горячего хлеба. Наливая шоколад в толстые чашки, она посмотрела на меня через стол. — Вы бы прочли молитву перед едой. Это сделает пищу вкуснее. Хотя в ее голосе теперь была уже несомненная ирония, я прочел молитву. Мы принялись за еду, которая была так вкусна, что лучше некуда. Она все наблюдала за мной. Когда-то она была очень хороша собой, но следы былой красоты придавали ее темноглазому оливковому лицу какую-то суровость. Маленькие уши, плотно прижатые к голове, были проткнуты тяжелыми золотыми кольцами. Пухлые руки напоминали руки рубенсовских женщин. — Ну, маленький падре, вам повезло, что я вас пустила сюда. Я не очень-то люблю священников. В Барселоне, когда мне случалось встречать их, я смеялась им прямо в лицо. Я не мог удержаться от улыбки. — Меня это нисколько не удивляет. Первое, чему нам приходится учиться, — это быть осмеянными. Лучший человек, какого я когда- либо знал, проповедовал на улицах. Весь город собирался, чтобы посмеяться над ним. Они звали его в насмешку „святой Дэниел“. Видите ли, в наши дни мало кто сомневается, что каждый, кто верит в Бога, или лицемер, или дурак. Она медленно тянула шоколад, глядя на меня поверх чашки. |
| Это молитвенные меры, а есть нравственные. Например, кто-то по временам впадает в блуд и кается в этом; другой в блуд делом не впадает, но иногда явно кокетничает; третий ничего такого себе не позволяет, но регулярно посматривает непристойности в интернете; четвертый, бывает, увлекается греховными помыслами; пятый, если и примет нечистый помысел, то сразу в нём кается; а бывают такие люди, которые греховных помыслов совсем не принимают. Только благопристойность? Вообще, очень важно, какие мы задачи ставим. Если мы ставим перед собой задачу жить внешне благопристойно и только, то мы и получаем эту благопристойность, как ореховую скорлупу без ядра. А вообще-то мы должны желать соединиться со Христом. Мы к этому призваны, для этого Богом созданы. Вот человек кается в одних и тех же грехах, молится, а ничего не получается. Нужно не отчаиваться, а вразумляться, делать справедливые выводы: «У меня не получается исправиться даже с Божией помощью, значит, буду просить Бога, чтобы Он Сам вмешался в мою жизнь и Сам меня исправлял». И Бог вмешивается и помогает, исправляет. Например, через скорби и болезни. Соответственно, если человек благодарит Бога за скорби, или хотя бы не ропщет, тогда Бог постепенно его и исправит. Приведу пример из жизни, но он типичный. Один человек – большой любитель шоколада. Он его мог раньше есть плитками. А потом вдруг – раз, съел плиточку и покрылся болячками, которые прошли только через месяц. Со второго раза догадался, что это аллергия, теперь шоколад не ест. Он мог бы принять какие-то меры, пойти к аллергологу лечиться, но он сказал: «Слава Тебе, Господи, что оградил от этой напасти». И правильно. Слова «за что мне» должны исчезнуть из лексикона и из наших мыслей. Другое дело, что нам не всегда хочется избавляться от страстей и мы от исповеди к исповеди вроде бы и каемся, что, условно говоря, едим шоколад, а избавление от греховной привязанности, которое посылает Господь, не хотим принимать. «Обычные грехи» Что такое «обычные повседневные грехи»? Да всем известные: пустословие, осуждение, объедение, рассеяние на молитве, смотрение пустых передач по телевидению и шныряние по интернету, и тому подобное. Всё это грехи, конечно, но сами по себе они не препятствуют причащению и, если для конкретного человека не являются грехами против его устроения, то не требуют обязательной исповеди как таинства. |
| Напротив все еще помещалась пивная «Блессенский уголок», где отец работал кельнером, он подавал там пиво, водку и котлеты, и так каждый день; смесь ожесточения и кротости придавала его чертам совершенно неповторимое выражение; у него было лицо мечтателя, которому безразлично, где он служит, – разносит ли он в блессенфельдской пивной пиво, водку и котлеты, подает ли в «Принце Генрихе» омаров и шампанское или же кормит завтраками в Верхней гавани утомленных бессонной ночью проституток, предлагая им пиво, биточки, шоколад и черри-бренди; следы этих завтраков – липкие пятна на манжетах – отец приносил домой; он приносил домой также щедрые чаевые, шоколад и сигареты, но никогда не приносил того, что было у всех других отцов, – праздничного настроения, которое разрешалось либо криком и ссорами, либо любовными клятвами и слезами примирения; на отцовом лице всегда было выражение ожесточенной кротости; этот падший ангел прятал Ферди под пивной стойкой; там, между трубками от сифонов, полицейские и нашли белокурого Ферди, который улыбался даже перед лицом смерти; в тот вечер с манжет отца, как всегда, смыли липкие пятна, его кельнерскую рубашку накрахмалили так, что она стала жесткой и ослепительно белой; они забрали отца только на следующее утро; сунув под мышку бутерброды и черные лаковые ботинки – он как раз собрался ехать на службу, – он сел в полицейскую машину и с того дня исчез бесследно; на его могиле не было ни белого креста, ни астр – кельнер Альфред Шрелла исчез. Его убили даже не при попытке к бегству, он просто бесследно исчез. Эдит размешивала крахмал, начищала запасную пару черных ботинок отца, стирала белые галстуки, а я в это время учился, играючи изучал Овидия и сечения конусов, дела и замыслы Генриха I, Генриха II и Тацита, дела и замыслы Вильгельма I и Вильгельма II, учил наизусть Клейста, изучал стереометрию; я был очень способный, необычайно способный ученик; мне, сыну бедняка, гак же как и моим товарищам, приходилось преодолевать во время учения тысячи препятствий; кроме того, судьба избрала меня для свершения благородных подвигов, и я еще позволял себе, так сказать, некоторую роскошь – читал Гёльдерлина. |
| Со школы мы знаем, что в опасных ситуациях нужно громко звать на помощь. А еще лучше кричать: «Пожар!!!» Но как быть, если страх и беззащитность сковывают так сильно, что язык присыхает к нёбу и невозможно произнести ни слова? Остается только молиться. На такой случай у моей близкой подруги Тани при себе был образок Ксении Петербургской. И случилось так, что святая блаженная матушка ей действительно помогла, когда звать на помощь было абсолютно некого. В те годы Таня училась на первом курсе ПСТГУ. Вуз не простой, а православный, и, как водится, для иногородних студентов были строгие правила в общежитии. – С комендантским часом все было серьезно, – вспоминает Таня, которая как раз жила в общежитии университета, – но поскольку у меня в Москве была еще родная тетя, то иногда я все же отправлялась к ней в гости. И однажды так припозднилась, что поняла: на вечернюю электричку не успею, в общежитие уже не попасть, поеду тогда на самой утренней. А значит, надо быть на станции ни свет ни заря. На месте Таня была уже в пятом часу утра. Тишина. Пустой зал железнодорожной станции с привычным запахом поездов и тусклыми, словно в полсилы горящими лампами. Таня присела на скамейку подремать, как вдруг заметила на соседней лавочке мужчину бродяжного вида. Бомж недавно проснулся и, еще не придя в себя, разговаривал вслух сам с собой. Поймав взгляд бездомного, Таня улыбнулась. – Будете? – она протянула ему плитку шоколадки, гостинец от тетушки. «Больше не знала, что предложить. В кармане только проездной и студенческий билет. Денег нет, а из еды один шоколад», – рассказывает Татьяна. Мужчина хмыкнул, накинул куртку, еще минуту назад служившую ему подушкой, и подошел к девушке. – Угощаешь что ли? – бомж стал разворачивать шоколад и, отломив несколько долек, положил в рот. – Ешьте на здоровье, – Таня была уверена, что поступает правильно. Какие никакие, а дела милосердия. Хотя бы так. – А ты сама-то не голодная? Хочешь, накормлю? И спать уложу? – при этих словах бродяга подсел к Тане, закинул руку ей на плечо и крепко прижал к себе. |
| — С какого возраста рассказывать про…? — Это зависит от индивидуальных особенностей, потому что есть, условно говоря, «позднецветущие» и «раннецветущие». Если к 10 годам уже полностью расцвет пубертата (теперь это норма, все развивается раньше), то в 9 лет уже точно надо рассказывать. Если это происходит к 14–15 годам, то можно попозже обсудить. Сейчас есть масса хороших книжек, можно рассказывать постепенно, понемногу. Когда подростку нужно к врачу — Что для родителей должно стать сигналом — нужно показать подростка врачу? — Например, отсутствие симптомов полового развития к 16 годам, как у девочек, так и у мальчиков. Хотя для мальчиков это может быть нормой, поздним пубертатом, но тем не менее. Избыток или резкая потеря веса. Если у человека есть жалобы, например, на боли в сердце, перебои пульса, частые головные боли, или родителям что-то не нравится, с этим стоит идти к врачу. Когда подростка надо вести к врачу: Причин для визита к врачу может быть много, и доктор сам увидит, тревожный сигнал это или норма. — Детское ожирение — это современная проблема? Для поколения наших бабушек и для нас она так остро не стояла… — Да, потому что продукты были более натуральные и двигались гораздо больше. Не знаю, как в вашем детстве, а мы все свободное время проводили во дворе. Бабушки свешивались из окна и кричали: «Обедать!» А мы носились по улице. Сейчас этого действительно нет. Детское ожирение — это огромная проблема. Мы по себе знаем, как трудно сбросить лишний вес, а подростку это сделать еще труднее, потому что он перестраивается. Кроме того, иногда нужно изменение не питания, а образа жизни в пользу движения, или работа по устранению какого-то стрессового фактора, который ребенок заедает. Если бабушка закармливает оладушками, мы должны говорить с родителями ребенка, чтобы они взяли этот вопрос на контроль. Если вся семья питается неправильно, мы должны изменить это. Когда речь идет о ребенке, на приеме я говорю родителям: «Нам надо, по крайней мере, исключить сладкое». «Видишь, что доктор сказал», — говорят они ребенку шести лет. Я уточняю: «Он сам себе покупает шоколад?» Нет. Значит, шоколад есть в доме, и ребенку его дают. Он пока не делает ничего сам. |
| – Что ж? Если он уедет вместе с ней или вперед ее отправит, то для него же удобнее, – сказал Самойленко. – Он даже рад будет. Ну, прощай. Он нежно простился и вышел, но, прежде чем затворить за собою дверь, оглянулся на фон Корена, сделал страшное лицо и сказал: – Это тебя, брат, немцы испортили! Да! Немцы! На другой день, в четверг, Марья Константиновна праздновала день рождения своего Кости. В полдень все были приглашены кушать пирог, а вечером пить шоколад. Когда вечером пришли Лаевский и Надежда Федоровна, зоолог, уже сидевший в гостиной и пивший шоколад, спросил у Самойленка: – Ты говорил с ним? – Нет еще. – Смотри же не церемонься. Не понимаю я наглости этих господ! Ведь отлично знают взгляд здешней семьи на их сожительство, а между тем лезут сюда. – Если обращать внимание на каждый предрассудок, – сказал Самойленко, – то придется никуда не ходить. – Разве отвращение массы к внебрачной любви и распущенности предрассудок? – Конечно. Предрассудок и ненавистничество. Солдаты как увидят девицу легкого поведения, то хохочут и свищут, а спроси-ка их: кто они сами? – Недаром они свищут. То, что девки душат своих незаконноприжитых детей и идут на каторгу, и что Анна Каренина бросилась под поезд, и что в деревнях мажут ворота дегтем, и что нам с тобой, неизвестно почему, нравится в Кате ее чистота, и то, что каждый смутно чувствует потребность в чистой любви, хотя знает, что такой любви нет, – разве всё это предрассудок? Это, братец, единственное, что уцелело от естественного подбора, и, не будь этой темной силы, регулирующей отношения полов, господа Лаевские показали бы тебе, где раки зимуют, и человечество выродилось бы в два года. Лаевский вошел в гостиную, со всеми поздоровался и, пожимая руку фон Корену, заискивающе улыбнулся. Он выждал удобную минуту и сказал Самойленку: – Извини, Александр Давидыч, мне нужно сказать тебе два слова. Самойленко встал, обнял его за талию, и оба пошли в кабинет Никодима Александрыча. – Завтра пятница… – сказал Лаевский, грызя ногти. – Ты достал, что обещал? |
|
|
