| у Н. К. формируется устойчивый интерес к наследию Луллия, постоянная работа с к-рым во многом определила облик самого Н. К. как философа и теолога. Предположительно, еще находясь в Париже, 8 июля 1428 г., Н. К. приобрел «проповеди Раймунда» (см.: ActaCus. Bd. 1. S. 22. N 61); вероятнее всего, речь идет о сохранившейся в его б-ке рукописи (Cusan. 118), содержащей соч. «Книга проповедей» (Liber de praedicatione; N 188) Луллия. Всего Н. К. принадлежало ок. 10 рукописей с разными сочинениями Луллия (обзор см.: Reinhardt. 2005. S. 7-10), к которым он регулярно обращался, особенно часто - в 30-х и 50-х гг. XV в. Влияние идей Луллия совр. исследователи обнаруживают и в общей методологии Н. К., где его связывает с Луллием концепция взаимосвязи всех наук и их фундированности в теологии, и в трактовке им мн. частных тем метафизики, философии религии, математики и т. д. (см.: Senger. 2017. S. 18; Watanabe. 2011. P. 156-166; также см. в статьях сборника: Ramon Llull und Nikolaus von Kues. 2005). Помимо трудов Луллия, Н. К. изучал в Париже и др. рукописи. Так, впосл. он упоминал, что видел в Парижской королевской б-ке оригинальные трактаты по алхимии Арнольда из Виллановы ( 1311), которые имели хождение под именем Луллия (см.: Haubst. 1980. S. 200). Вместе с книгой Луллия 8 июля 1428 г. Н. К. приобрел еще две книги: сборник сочинений Вильгельма Овернского (вероятно, речь идет о рукописи Cusan. 94; описание см.: Marx. 1905. S. 94-95) и «Сентенции» Петра Ломбардского (вероятно, Cusan. 66; описание см.: Ibid. S. 75-76). Либо по дороге в Париж, либо на обратном пути в Германию Н. К. посетил соборную б-ку в Лане, где познакомился с рукописью, содержавшей Libri Carolini , - составленное франкскими теологами по поручению кор. Карла Великого подробное опровержение деяний Вселенского VII Собора , в к-ром были ярко выражены идеи иконоборчества и подчеркивалась независимость Зап. Церкви от Востока (см.: ActaCus. Bd. 1. S. 23. N 64). Эти и др. отрывочные свидетельства дают представление о широте интересов Н. |
| д " А. в вероотступничестве и на этом основании 29 мая 1431 г. вновь приговорить ее к смертной казни. 30 мая 1431 г. Ж. д " А. была сожжена на костре; ее прах брошен в Сену. Жанна д’Арк перед судьями. Инициал из кодекса. XV в. Жанна д’Арк перед судьями. Инициал из кодекса. XV в. Казнь Жанны д’Арк. Миниатюра из «Часослова короля Карла VII» Марциала Овернского. 1484 г. (Paris. Bibl. Nat. Fr. 5054) Казнь Жанны д’Арк. Миниатюра из «Часослова короля Карла VII» Марциала Овернского. 1484 г. (Paris. Bibl. Nat. Fr. 5054) В 1449 г. Карл VII освободил Руан от англичан и начал расследование обстоятельств осуждения и казни Ж. д " А. В 1455 г. с разрешения папы Римского начался процесс по ее реабилитации. Церковный суд под рук. инквизитора Франции Жана Бреаля аннулировал вынесенный в 1431 г. приговор и объявил предъявленные Ж. д " А. обвинения необоснованными (идолопоклонство, ересь, неподчинение Церкви и т. д.). Согласно собранным тогда показаниям свидетелей, а также «Сводному изложению» Жана Бреаля, в котором подводился своеобразный итог слушаний, современники искренне верили в святость Ж. д " А. Она отличалась набожностью и безупречным поведением: была целомудренна, помогала больным и раненым, проявляла милосердие к пленным и к бедным людям, вела скромный образ жизни, не пила вина и не предавалась чревоугодию. Находясь в армии, Ж. д " А. хранила обет девственности, а также следила за нравами соратников: порицала азартные игры и сквернословие, преследовала армейских проституток. Ей приписывали чудеса: оживление скончавшегося младенца, общение с ангелами, исполнение пророчеств, предвидение собственной судьбы (многочисленных ранений в сражениях, плена и скорой гибели). Поводом для широкого общественного движения за признание Ж. д " А. святой Римско-католической Церкви (его инициатором был еп. Орлеанский Феликс Дюпанлу ) стала развернувшаяся в 1867 г. во Франции дискуссия о возведении в Париже статуи франц. философа Вольтера (в 1762 он опубл. поэму «Орлеанская девственница», весьма вольно трактующую жизнь и деяния Ж. |
| — Разочарование года как вы переживали? Многим этот год принес личное разочарование, причем часто в самых-самых близких людях. Как вы это проживали? — Главное переживание понятно какое. Да и нет не говорите, черного и белого не называйте. Но одно из важных переживаний — это раздрай, абсолютное взаимное равнодушие и непонимание, что твоя судьба — это твоя судьба, а у другого она может быть иной. Я привык. Я принял это как то, что неизбежно. Когда я был в Италии в сентябре прошлого года на большом форуме «Митинг времени», меня журналист спросил: «Как вы относитесь к тому, что там запретили семинары с Достоевским?» Я ответил, что если хоть одному беженцу это поможет, я буду за. Вот это, мне кажется, важнее — чтобы люди не боялись бомб, чтобы люди не боялись катастрофы рядом с ними, помогали друг другу, а они помогают. Я все-таки не про разочарование, а про надежды. Ты не знаешь, что не надо делать, чтобы не попасть под молот и не оказаться между молотом и наковальней. Но несмотря все-таки на это, есть солидарность, люди продолжают помогать друг другу. Меня радует, когда нормальность торжествует. Не когда ненормальность затрагивает когда-то бывших нормальных людей, а когда нормальность торжествует. Женя Беркович — это мое личное поражение. Понятно, что и до нее, и помимо нее невиновных ни в чем людей начинают прессовать, но тут уж, что называется, невиновность, возведенная в степень. Режиссер Женя Беркович и драматург Светлана Петрийчук стали фигурантами уголовного дела по статье об оправдании терроризма из-за спектакля «Финист Ясный Сокол», который в 2022 году победил в двух номинациях в рамках театральной премии «Золотая маска». Но то, как вокруг нее объединились, не может не вызывать надежду. В тяжелых обстоятельствах люди проявляют человеческое. — К вопросу про отмененный семинар про Достоевского. Вы сейчас читали лекции в Европе, во Франции последняя была? — Это, скорее, выступления публичные. Это были очень теплые встречи в Овернском университете. — Русскоязычные студенты приходили? |
| В декабре 1244 г., находясь в Париже, король внезапно сильно занемог и, прося помощи у Бога, дал обет крестоносца Парижскому епископу Гийому Овернскому. Получив внезапное исцеление, Людовик Святой не посмел нарушить своей клятвы и горячо взялся за дело, с точностью педанта начав организацию крестоносной экспедиции. Как говорят, общая сумма расходов на Крестовый поход составила около 250 тысяч ливров – гигантские по тем временам средства. Четыре года шли приготовления, было учтено, казалось, все. Напрасно Фридрих II пытался предложить свои услуги и возглавить этот Крестовый поход. Как отлученный от Римской церкви, король не имел права принять участие в данной экспедиции. Выяснилось, что Английский король также не был намерен участвовать в Крестовом походе. Британское священство было крайне недовольно поборами Рима и тем, что епископские кафедры на острове занимают итальянцы, ставленники понтифика 157 . 12 июня 1248 г. папский легат, кардинал Тускулума Эд де Шатору вручил в Сен-Дени королю посох и суму, а также Орифламму – священное знамя Франции. В Париже Людовик босиком прошел до Нотр-Дам де Пари, отстоял мессу и простился с парижанами. В августе того же года он отправился из Эт-Морта на Кипр с весьма внушительной армией, которую перевозили из Марселя венецианцы, весьма неодобрительно относившиеся к этому походу из-за неизбежных потерь в торговле. С королем отправилась в поход его супруга королева Маргарита Прованская (1234–1270), братья – графы Роберт д’Артуа (1237–1249) и Карл Анжуйский (1227–1285), герцог Гюг IV Бургундский (1218–1272), Гюг X де Лузиньян (1219–1270), граф де Ла Марш, 25-летний Жан де Жуанвиль, сенешаль Шампани и множество других аристократов. Прибыли добровольцы из Германии, Норвегии и Шотландии, а также из Англии. Их привел Уильям II, граф Солсбери по прозвищу Длинный меч. В сентябре все войска собрались на Кипре. В их рядах состояло 20 тысяч солдат, из них 2,5 тысячи рыцарей и 5 тысяч лучников и арбалетчиков 158 . Туда прибыла и императрица Мария де Бриенн (1225–1275), прося помощи у короля для своего супруга, Латинского императора Балдуина II. Несмотря на радушный прием и две сотни посланий, которые многие крестоносцы передали через нее в Константинополь для своих друзей и родственников, императрица получила лишь весьма расплывчатые заверения в том, что после завершения Крестового похода добровольцам будет разрешено отправиться на помощь Латинскому императору 159 . |
| Что же касается актов Визбия, то отец Морян 562 приводит их по древнему Требнику, где их нашел, и должно сознаться, что это преплохая легенда, так что самый поверхностный ученый, читая их, может убедиться, что они далеко не первого столетия как то полагал Гильдуен, считавших их писанными Визбием в самое время мученичества св. Дионисия. Это плохой подложный акт, писанный, вероятно, незадолго до Гильдуеня, и если он его отыскал, как утверждает, разрушенным ветхостью, то, должно полагать, что он жестоко обманулся в причине, разрушившей рукопись и что она пришла в ветхость скорее от места, чем от времени. Стихи же, приписываемые св. Евгению младшему, епископу Толедскому и приводимые Ноэлем Александром, следующее: Coeli cives applaudite, Mundi jucundo lumini Quo illustratur Corlitus Hujus Deie grania, etc. Areopago Athenae Regis sunpsit diadema. Coelestis gemmam fulgidam Dyonisium sophistam, etc. Clemente Romae praesule Jubente, venit Galliam. Эти стихи еще могут доказывать, что мнение о ареогопагитизме существовало до IX века, если они только написаны Евгением младшим; но это еще не доказано и их не находится в творениях этого епископа, изданных отцом Сирмондом. 563 Гимн, который приписывают Фортунату, вероятно, не его, это мнение большей части ученых. Сверх того, в нем нисколько не упоминается об ареопагитизме. Вот строки, приведенные Ноэлем Александром: Clemente Roma praesule, Ab urbe missus adfuit Verbi superni seminis Ut ‘fructus esset Gallae. Не только ни один из памятников, предшествующих IX веку не благоприятствует ареопатигизму, но многие совершенно ему противоречат. 1) Сюльпис Север, относящий мученичества в Галлии ко второму столетию, при Марке Аврелии (177), тогда как сторонники ареопагитизма большую часть мученичеств относят к первому веку. 2) Григорий Турский , свидетельство которого ясно и положительно. Должно признаться, что существовавшее в его время мнение о проповеди апостольской, как оно существовало во все века, было уже сбивчиво, и что во многих местностях он ошибался относительно некоторых апостолов, относя их к I веку, тогда как они прибыли только в третьем. Но, что бы не говорили, невозможно отказать в авторитете его мнении, столь ясно выраженному в его «Истории Франков», о проповеди семи епископов при консульстве Деса и Грата (250); в этом он соглашается с актами св. Сатурнина; а ему должны были быть известны истинные предания Церкви Овернской, откуда он родом, и Церкви Турской, где был епископом. |
| – Пригрело их на печах-то, вот им Адонисы с орехами и с двугривенными и пошли сниться, – убеждал он Жозефа, но тот, в свою очередь, стоял на том, что это необъяснимо. – Да и объяснять не стоит: одни и те же у них фантазии и одни и те же и сны. – Нет-с, извините, я только не помню теперь, где это я читал, но я непременно где-то читал об этаких эпидемических случаях… Ей-богу читал, ей-богу читал! – Что-ж, очень может быть, что и читал: вздору всякого много написано. – Нет, ей-богу, я читал, и вот позвольте вспомнить, или в книжке «О явлении духов», или в сборнике Кроу, о котором когда-то здесь же говорил Водопьянов. При этом имени сидевшая в кабинете мужа Глафира слегка наморщила лоб. – Да, да, именно или там, или у Кроу, а впрочем, привидение с пёсьею головой, которое показывалось в Фонтенеблоском лесу, ведь видели все, – спорил Висленев. – Полно тебе, бога ради, верить таким вздорам! – заметил Бодростин. – Да-с; чего же тут не верить, когда и протоколы об этом составлены и «следствие было», как говаривал покойный Водопьянов, – снова брякнул Жозеф. Глафира строго сверкнула на него левым глазом. – А вот, позвольте-с, я еще лучше вспомнил, – продолжал Висленев, – дело в том, что однажды целый французский полк заснул на привале в развалинах, и чтоб это было достоверно, то я знаю и имя полка; это именно был полк Латур-д " Овернский, да-с! Только вдруг все солдаты, которых в полку, конечно, бывает довольно много, увидали, что по стенам ходило одно окровавленное привидение, да-с, да-с, все! И этого мало, но все солдаты, которых, опять упоминаю, в полку бывает довольно много, и офицеры почувствовали, что это окровавленное привидение пожало им руки. Да-с, в одно и то же время всем, и все это записано в летописях Латур-д " Овернского полка. По крайней мере, я так читал в известной книге бенедиктинца аббата Августина Калмета. – Но извини меня, милый друг, а я не знаю ничего на свете глупее того, о чем ты ведешь разговоры, – воскликнул Бодростин. – Почему же, друг мой? – ласково молвила Глафира. |
| Несмотря на жестокость, проявленную мною при разрыве с нею, бедная девушка сохранила ко мне нежное чувство, и на другой день после моего приезда в город, устроившись так, чтобы мать об этом не догадалась, я провел ночь у Марианны. Мое сердце учащенно забилось, когда я поднимался по лестнице дома, где она теперь жила, на улице Транше де Гра, недалеко от мрачного собора, который мне пришлось обогнуть по пути к ней. Это возвращение в мир чувственности волновало меня, как новое посвящение. «Теперь-то я узнаю, — рассуждал я, — до какой степени воспоминание о Шарлотте разъедает мне душу». Сидя на постели, я смотрел, как раздевается эта женщина, на которую я подростком набросился совсем неистовством первой страсти. Она несколько располнела, но была еще молодой, свежей, сильной. Ах, каким ярким возник в эти минуты предо мной образ мадемуазель де Жюсса, ее силуэт, напоминавший греческую статуэтку, нежная грация ее хрупкого тела, о которой я догадывался! Каким живым был этот образ, когда, лежа в постели, я с животной страстью, к которой примешивалась грусть, сжимал в объятиях свою первую любовницу! Марианна была девушкой из народа и не привыкла к тонким рассуждениям, но даже самые заурядные женщины отличаются необыкновенной чуткостью, когда они любят. А Марианна по-своему любила меня. И вот я заметил, что она тоже не испытывает прежних восторгов. Мои ласки возбуждали ее, но потом, вместо былого упоения, она, казалось, чувствовала как бы разочарование, как-то смущалась под моими взглядами; наконец, точно заразившись моею грустью, она вдруг между двумя поцелуями спросила: — Чем ты так огорчен?.. — И, употребляя ходячее выражение, прибавила с чисто овернской хитрой усмешкой: — Я никогда не видела тебя таким грустным, верно какая-нибудь замужняя дамочка тебе нос натянула. Но он у тебя и так длинный, незачем было и тянуть… Вы, дорогой учитель, написали также изумительные страницы о ревности, о терзаниях, какие причиняет душе влюбленного одна мысль о ласках соперника, и вы поймете, какой жгучий яд пролился на мою рану вместе с этой новостью. |
| С этими словами он подогнал своего коня, собираясь снова подъехать к шотландцу. – Полно, полно, господин стрелок! – продолжал он свою болтовню. – Не будем ссориться! Что до меня, так я, право, никогда не сержусь, а делаю свое дело с легким сердцем, без злобы, и никогда не питаю большей любви к человеку, как в то время, когда надеваю ему на шею шнурочек, который делает из него рыцаря ордена святого Висельника, как наш достойный капеллан называет святого покровителя нашей стражи. – Прочь, негодяй! – закричал Квентин, заметив, что исполнитель закона хочет подъехать к нему. – Прочь, или я научу тебя сохранять расстояние, которое должно отделять благородного человека от такого мерзавца. – Вишь ты какой горячий! – проговорил палач. – Скажи вы еще «честного человека», так тут была бы хоть крупица правды, а с благородными-то мне приходится ежедневно иметь дело так же близко, как недавно с вашей милостью… Ну, да уж Бог с вами, оставайтесь одни, коли хотите. Я думал было распить с вами бутылочку овернского, чтобы залить нашу старую размолвку, но вы пренебрегаете моею любезностью… Ладно уж, сердитесь, коли хотите… Я никогда не ссорюсь со своими дружками – веселыми прыгунчиками, как называет Жак-мясник своих ягняток, – словом, с теми, у кого, как у вашей милости, написано на лбу: петля. Нет, нет, как бы они ни обращались со мной, я всегда готов оказать им услугу. Когда вам придется опять попасть в мои руки, вы сами увидите, что Птит-Андре умеет прощать обиды. С этими словами, лукаво подмигнув Дорварду и прищелкнув языком, словно он подгонял ленивую лошадь, Птит-Андре отъехал на противоположную сторону дороги, предоставив юноше с его шотландским гонором переваривать эти грубые остроты. У Квентина чесались руки от желания обломать о бока этого негодяя древко копья, но он обуздал свой гнев, вспомнив, что схватка с таким проходимцем никогда и никому не может принести чести, а при настоящих обстоятельствах будет прямым нарушением его обязанностей и может повести к самым гибельным последствиям. Итак, он молча проглотил неуместные и наглые насмешки господина Птит-Андре и молил Бога об одном – чтобы они не достигли ушей прекрасной графини, так как едва ли они произвели бы на нее выгодное для ее телохранителя впечатление. Вскоре мысли его были прерваны криками дам: |
| Я должен был подробно остановиться на анализе этих трех «откровений», потому что нигде процесс создания новых святых или, точнее, новых культов не прослежен Григорием с такою исчерпывающей полнотой. (Ведь он описывает, почти как очевидец, то, что совершилось в Турской земле.) Здесь целы все звенья цепи, в других местах разорванной. Кое–где нам удается увидать начало ее — безымянные гробницы, чаще конец — откровение угодника в видении или чуде; иногда же все перипетии протекают в таком сокращении или схематизации, что становятся понятными лишь в освещении анализируемой группы фактов. Генезий Овернский открылся совсем недавно — «nuperrimo tempore», при еп. Авите, современнике Григория, его пережившем (еп. с 571). Нас вводят in medias res 419 . «Бедняк», потерявший своих волов, видит во сне «некоего мужа», который обращается к нему со словами: «Иди по дороге, ведущей в лес, и ты найдешь волов, которых разыскиваешь с такой заботой: они щиплют густую траву у мраморного камня; запрягши их в телегу, возьми камень и положи на гробницу, которая стоит вблизи дороги. Это моя могила; я, говорящий с тобой, — Генезий; в одеждах крещения 420 я мучеником покинул этот свет». Сон сбывается, а ряд чудес побуждает епископа Авита построить не часовню, а базилику, уже в то время полную паломниками, чающими исцелений, и учредить св. Генезию праздник. Здесь особенно поразительна быстрота создания и расцвета нового культа, у которого, по–видимому, нет никаких церковных традиций 421 . В этом убеждает нас еще одно обстоятельство: епископ, по свидетельству Григория, «украсил эту базилику и реликвиями святого Генезия Арльского». Имя знаменитого патрона римского Арелата, мученика, воспетого Пруденцием, в связи с полным отсутствием данных о древнем культе Генезия Овернского, явственное и из рассказа Григория, заставляет предполагать теперь самых осторожных исследователей (Дюшена, Делеге), что здесь имело место культовое удвоение Арльского мученика. Этот случай не стоит особняком в святцах старой Галлии. Не останавливаясь на вероятных, но все же спорных отождествлениях, достаточно указать, что миланская чета святых — Назарий и Цельзий — чтились как местные мученики в Эмбрене (и это предание было уже в VIbeke закпреплено в их актах 422 423 ), а каппадокийские близнецы: Спевсипп, Мелассипп и Елевсипп — в Лангре по крайней мере с середины VI века 424 . В большинстве этих случаев такое удвоение личности святого связано с рассеянием его реликвий. Но овернский случай своеобразен. Легенда развивается вокруг не реликвий, а гробницы. Мраморный саркофаг у лесной дороги, крестьянин, удостоенный видения, вводят нас в уже знакомую обстановку. Не хватает сведений о тайном культе, предшествующем откровению. Необходимо предположить его, чтобы сделать понятным остальное. |
| Denifle H. Meister Eckharts lateinische Schristen und die Grundanschauung seiner Lehre/Archiv für Literaturund Kirchengeschichte des Mittelalters, II (1886), S. 417–615. – В исследовании, посвященном реальному различию между сущностью и существованием в философии Средневековья, Денифль не дифференцирует в достаточной мере учения Авиценны, Гийома Овернского, Альберта Великого и Фомы Аквинского (S. 486–488). В этой обобщенной форме, которая уже не является собственно томистской, он находит у Майстера Экхарта в тварных сущих различие между чтойностью, или сущностью, и esse, или существованием, которые тождественны в Боге (S. 439–441; 489–491). Будучи чрезвычайно важным в мысли Экхарта, пишет Денифль, именно это различие «составляет... исходный пункт его основополагающего усмотрения» (S. 488). Но выдающий доминиканский эрудит прекрасно видел, что «реальное различие у Майстера Экхарта особенно четко проступает именно там, где он отходит от учения своих предшественников» (S. 489). Прискорбно, что вместо того, чтобы сделать вывод о радикальном отличии Экхарта от Фомы в понимании бытия, Денифль не нашел у тюрингского доминиканца ничего, кроме недостатка проницательности: «Вероятно, Экхарт был не в состоянии дать ответ на вопрос о том, что, собственно говоря, представляет собою esse в его противоположности essentia» (S. 490). Esse, которое, по мнению Денифля, Майстер Экхарт не сумел отчетливо помыслить, хотя и отличается от принимающих его тварных сущностей (как у св. Фомы), однако не отличается от божественного Бытия, от которого оно сообщается. Совершенно справедливо Денифль сближает это экхартовское ipsum esse, отличное от конкретного id quod est [«того, что есть», сущего], с абстрактным esse Боэция и приводит следующую цитату из De hebdomadibus (PL 64. Col. 1311 C): «Id quod est habere aliquid praeter quam quod ipsum esse potest; ipsum vero esse nihil aliud praeter se habet admixtum» [«То, что есть, может обладать чем-то помимо самого бытия; тогда как само бытие не имеет ничего примешанного помимо себя»]. Но под давлением настойчивого желания Денифля рассматривать учение о бытии у Экхарта в свете томистской ортодоксии это исследование, на миг показавшееся направленным в сторону верного «основополагающего усмотрения» экхартовской онтологии, приводит лишь к принижению мысли тюрингского Учителя: «... Экхарт. слишком слабо различал esse и esse. Поскольку Экхарт нечетко различает понятия между собой, ему оставался лишь шаг до отождествления esse твари с esse Dei» (S. 491). |
|
|
