| Когда Иисус шел оттуда, за Ним следовали двое слепых и кричали: помилуй нас, Иисус, Сын Давидов! (Мф 9, 27) Откуда шел Господь наш? Из дома начальника синагоги Иаира, где Он воскресил умершую девицу. Слепые услышали, что Он идет, и последовали за Ним, крича и умоляя Его о милости. Похоже поступил и слепой Вартимей в Иерихоне. Он сидел у дороги, прося милостыни. Услышав, что это Иисус Назорей, он начал кричать и говорить: Иисус, Сын Давидов! помилуй меня (Мк 10, 47). Так и сии двое. Услышав от своих поводырей, что это проходит Иисус Чудотворец, они, забыв и о милостыне, и обо всем на свете, сразу же отправились вслед за Ним с криком. Вот, и они — сыны Авраама, друга Божия, который некогда видел Бога, в то время как эти несчастные не имеют возможности видеть даже Божии творения! Но почему слепцы называют Христа Сыном Давидовым? Потому что такое наименование считалось в Израиле величайшею почестью. Царь Давид был образцом для всех царей израильских, и так как всякий праведник назывался сыном Авраамовым, так и всякий праведный властитель — сыном Давидовым. А Христос был Властитель, хотя и не по Своему положению в человеческом обществе, но по подлинной власти и силе, которыми, словно свежим ветром, веяло от Него. А что у израильтян был обычай называть и отдаленных потомков Давида сынами Давидовыми, мы видим из многих мест Священного Писания (4 Цар 16, 2; 18, 3; 22, 2). Возможно также, что слепые, называя Иисуса Христа Сыном Давидовым, думали о Нем как о Мессии, ибо весь народ ожидал обетованного Богом Мессию из дома Давидова (2 Цар 7, 12–13; Пс 88, 28; Ис 8, 7; Лк 1, 32). «Молящийся телесно и не имеющий еще духовного разума подобен слепцу, который взывал: Сын Давидов! помилуй меня (Мк 10, 48). Другой же некто, прежде слепой, когда прозрел и увидел Господа, уже не называл Его Сыном Давидовым, но исповедал Его Сыном Божиим (см.: Ин 9, 35–38)» ( Прп. Симеон Новый Богослов, Слово 56). И даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его (Лк 1, 32), — так благовествовал великий Архангел Пресвятой Богородице. Даже и сам Архангел пользуется, таким образом, обычным для народа языком, называя Давида отцом Христа, хотя до того нарек Его Сыном Всевышнего , то есть Сыном Божиим. |
| Прошли томительные часы страшной ночи; засиял рассвет весеннего утра Палестины; восточный горизонт небосклона озарился заревом восходящего солнца; проснулся день, настало утро того единственного дня во всемирной истории человечества, в который, по предвечному Божественному определению, должна была решиться вечная судьба всего человечества, в который должен был умереть Искупитель мира – Христос и Своей смертью победить диавола, разрушить узы греха и смерти и дать людям вечное спасение. В воздухе веяло свежестью весеннего аромата. Вся природа пробуждалась от своего мертвого оцепенения ночи, и трехмиллионный Иерусалим, в предвкушении радостей наступающего дня, не мог еще вполне отрешиться от своих приятных грез, среди которых он погрузился вчера в глубокий сон. Мирные Галилеяне весело пробуждались со светлой надеждой, что давнишние их желания и ожидания должны осуществиться в наступающий день: Мессия пришел, и Он объявит Себя Царем всего мира ( Лк. 19:11 ), о котором Он Сам недавно говорил: «знайте, что уже близко Царствие Божие... не прейдет род сей, как все сие будет» ( Лк. 21:31, 32 ). Мы слышали, как Он торжественно заверил окружавших Его слушателей, что «прийдет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами своими и тогда воздаст каждому» из врагов наших «по делам его». И это, – уверял Он, – должно совершиться скоро: потому что об этом Он сказал с положительной уверенностью. «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» ( Мф. 16:27, 28 ). Это – Его слова. Да, время настало: Галилейский Пророк есть Мессия! Все признают Иисуса Мессией, если открыто называют Его «Сыном Давидовым» ( Мф. 9:27, 15:22, 20:30, 21:9 ; Мк. 10:47 ). С год тому назад, когда Он накормил нас голодных, мы сами хотели силой провозгласить Его царем, но Он удалился в горы и тем отклонил наше желание ( Ин. 6:15 ). Теперь же обстоятельства изменились: народ нетерпеливо ждет и требует от Него объявления Себя Мессией ( Ин. 10:24, 7:3–5 ). И Сам Христос, по-видимому, сочувственно относится к такому религиозно-политическому воодушевлению народа: Он не отклонил от Себя торжественной, поистине царской, встречи народом несколько дней тому назад, а наоборот, Сам даже содействовал тому: Он Сам послал учеников за ослицей с осленком, сел на последнего и принимал восторженные крики – «осанна Сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних!» |
| Скачать epub pdf «Отче! В руки твои предаю дух мой» ( Лк. 23:46 ) Иисус, возгласив громким голосом, сказал: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой». И сие сказав, испустил дух. Это – последнее из семи слов, произнесенных с креста устами умиравшего Спасителя и обнаруживших Его величие. Когда Спаситель был распят на кресте, то первое слово, произнесенное Им, была молитва к Его Небесному Отцу. Затем, когда волны искушений и скорбей разбивались над Его главою и чуть было не потопили Его, Он опять обращается к молитве – якорю Своего сердца и всей жизни. Равным образом и теперь, когда была одержана славнейшая победа, когда наступала Святая Суббота – великий вечер для умирающего Страдальца, и теперь, говорю, Его святые уста произносят молитву. То именно и служит лучом Его величия, что Он еще и теперь мог молиться, и те слова, к которым он обратился в молитве, были слова Божии. Этими словами Он некогда победил искусителя. Словом Божиим Он побеждал и наказывал Своих врагов и тем же словом научал и утешал Своих друзей. Слово Божие было светом на всем Его (земном) пути. К этому же Слову Он обратился и в минуты величайшей и глубокой опасности, когда выражением псалма: Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил? Он выразил Свою скорбь. Слово Божие Он имел в виду и тогда, когда воззвал: жажду! и вместе с этим исполнилось последнее пророчество о Его страданиях и смерти. Священный псалмопевец некогда молился: «В Твою руку предаю дух мой; Ты избавлял меня, Господи, Боже, истины» ( Пс. 30, 6 ), и эту молитву Сын Божий сделал и Своей предсмертной песней, когда воззвал: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой!» С этим зовом Он склонил Свою главу и с этой молитвой на устах Он умер. Умирает Тот, который Сам сказал: «Я есмь воскресение и живот!» Он умирает, и никто не осушил на Его челе предсмертного пота. Он умирает, и Его никто не подкрепил словом утешения и любви. Он умирает, и никто не напутствует разлучающегося с землею Сына Божия последним целованием. Но над этим крестом не веяло дыханием смерти и окончательным уничтожением Умершего. Смерть потеряла здесь свое жало. Умирающий не страшится ее, а, наоборот, радуется, что Он опять возвращается к Своему Отцу! |
| Я настолько не отказываюсь считать их наряду с остальными мучениками, что даже объявляю их более блестящими. Они подвизались тогда, когда ещё не были сломаны медные врата, ни снят был железный засов, когда ещё грех властвовал, проклятие процветало, крепость диавола стояла и жесток был еще путь такой добродетели. Теперь даже совершенные отроки и много нежных девиц и незамужних всюду во вселенной вооружились против власти смерти; а тогда, до пришествия Христа, даже праведники сильно трепетали. Моисей убежал по этому страху; и Илия из-за этого тайно ушёл в сорокадневный путь; и патриарх Авраам из-за этого советовал своей жене говорить, что " я сестра его, а не жена " . И к чему говорить об остальных? Сам Пётр так боялся смерти, что не перенёс угрозы даже привратницы, - потому что страшна она была и недоступна, ещё не были усечены её жилы, ни могущество её не было уничтожено. Но, однако, эти (Маккавеи) преодолели и побороли её, когда веяло таким страхом от неё. Так как имело уже взойти Солнце правды, то что днём бывает, и тогда произошло. Как для нас является светлое утро, когда ещё не явилось даже солнце, когда ещё не видны бывают лучи, а свет лучей осиевает вселенную издали, - так и тогда произошло. Так как имело придти Солнце правды, - тьма робости, наконец, уничтожилась, хотя Он и не присутствовал ещё по плоти, а был вблизи, в преддверии, и уже касался самых вещей. Итак, что они выказали много мужества, подвизавшись в такие времена, всякому, конечно, очевидно; а что они получили раны также за Христа, - это я уже попытаюсь показать. За что они страдали, скажи мне? За закон, скажешь, и писание закона. Значит, если бы явился Христос, давший тот закон, - не очевидно ли вполне, что, пострадав за закон, они выказали бы всю ту твердость за Законодателя? Итак, сегодня вот это покажем, - что Христос есть Законодатель. Кто это говорит? Знающий ясно ветхое и новое, - Павел, учитель вселенной. В послании к Коринфянам он так говорит: " Не хочу оставить вас, братия, в неведении, что отцы наши все были под облаком, и все прошли сквозь море; и все крестились в Моисея в облаке и в море; и все ели одну и ту же духовную пищу " , - говоря так о манне, - " и все пили одно и то же духовное питие … " , - говоря так о воде из камня (1 Кор. |
| Одна впилась в его щёки острыми когтями и ободрала ему кожу. Взбешённый Груздев вскочил на ноги, откуда сила взялась, — верёвка, связывавшая ему руки, оборвалась, и бешеная ведьма вверх ногами полетела вниз по лестницам аульной улицы. Груздев остервенел, он кинулся на других, крича во всё горло: — Убей, а не мучь! Прибежал Гассан, выгнал баб и запер саклю, где был Степан. Теперь аульные старухи приходили клясть его в окна, но он уже не обращал на них внимания или отругивался по-своему. Когда он жаловался на цепь, Гассан ему говорил: — Ты не должен оскорбляться этим: если бы ты был женщиною или рабом, мы бы тебе предоставили свободу, а вольного человека можно удержать в плену только железом. Потом, впрочем, к нему привыкли и сняли с него цепь. Точно оправдывая мнение горца, он попробовал было уйти, его поймали. Надрезали ему пятку, положили в рану рубленного конского волоса и забили ноги в колодки. Когда надрезы зажили, колодки сняли, но Груздев мог уже двигаться только на носках. Через год ему уже совсем вылечили ноги; он стал работать на хозяина, философски решив, что так значит тому и быть, а придётся ему век свековать в этом горном ауле у азиатов… Он даже подружился с Селтанет, приносившей ему по вечерам чашку с хинкалом и другую с чесночным соусом. Он пел ей русские песни, а оставаясь один, случалось, даже плакал, вспоминая далёкое село на Оке, ракиты, поросшие вокруг и старую избу с завалинкой, на которой сидит теперь его одряхлевший отец и ждёт не дождётся весточки о сыне. Сегодня после ссоры на джамаате ему было особенно тяжко. Он вышел из своей лачуги и между камнями сел над обрывом в бездну, где гремел и бесился поток. Ветерком веяло с севера. С родимой стороны тянуло, и старому солдату чудилось, что пахнет спеющею озимью, тяжело осевшими к земле хлевами равнинного села. Степан Груздев вздохнул и проговорил про себя: «Эх, ты доля долюшка!» Отовсюду веяло дикою мощью. Вон в чаще движется какая-то точка. Степан уже привык к далёким расстояниям, он различил серого чеченского коня, всадника в мохнатой бурке и бурой папахе. |
| О, каким холодом веяло от этих рассуждения!.. Как бывает в сырой нетопленной комнате, когда сводит пальцы на ногах… И чем болше, чем дальше читал я, тем холоднее становилось на душе. И вот теперь, озадаченный всем этим, я хочу задать вам один вопрос: “Не думаете ли вы, что все рассуждения о “христианстве и…”, о “соотношениях христианства с чем-либо иным” являются каким-то странным недоразумением? Что все это излишне, преждевременно и ненужно, пока не пронизано одним единственным вопросом: “А любит ли человек Христа и отдает ли Ему с радостью всего себя телом и душою”? Ведь от этого вопроса зависит все. Может быть, нам скажут, что это подразумевается само собою; что не станет писать и говорить о христианстве не отдавший себя всецело Христу? Нет, не подразумевается. Ежели подразумевалось бы, то не веяло бы холодом. Когда блудный сын возвращается к отцу, разве же о том он думает, каковы соотношения между отцом и его подчиненными, или домом отца и тем обществом, что его окружает? Да нет же! Он просто кричит: “Отец мой, я люблю тебя, потому что я сын твой”! И об этом говорит всякому встречному, потому что не может говорить о другом. Вот отчего, вероятно, и угодники Божии меньше всего писали и говорили о всех этих холодных вопросах и на самых вершинах святости не переставали взывать о любви к Христу. И не находили, что это недостаточно. Разве не ясно, что все вопросы, как отношение Церкви к государству, отношения между количеством и качеством, между христианством и политикой, противлением или непротивлением злу — все это только жизненные следствия степени человеческой любви к Христу? Какова любовь, таковы и отношения, таковы и следствия. Те следствия, что возникают мгновенно и о которых предрешать заранее нельзя и нет смысла. Нужно ли повторять об этом после двух тысяч лет христианской истории? Нужно ли говорить о том, что жизнь мира многогранна, что “ина слава солнцу, и ина слава луне, и ина слава звездам”, что христианство не пришло в мир, чтобы сделать всех людей одинаковыми, что жизнь будет всегда идти по законам многообразия, что человек, призванный к общественному строительству, всегда будет строить, а призванный к молитвенному созерцанию — созерцать, и что все это хорошо, и что требуется только одно — чтобы сам-то человек был Христов. |
| Я с облегчением подумала, что в этом-то я не грешна, и вдруг услышала, как эти чудовища ужасными голосами заговорили: " Наша, наша! " И мне с поразительной отчетливостью вспомнилось, как я, будучи десятилетней гимназисткой, писала в классе с подругой какие-то глупости на бумажках. И опять та же безответность, связанная с глубочайшим сознанием виновности, охватила меня. Но ведущий с теми же мысленно произнесенными словами: " Еще не умерла " - отвел меня. Поблизости, словно при выходе из этого отгороженного закоулка, я увидела свою душу в виде фигурки, заключенной в стеклянную баночку. Это было мытарство за гадание. Я почувствовала тут, как унижает, умаляет бессмертную душу гадание, превращая ее словно в безжизненный лабораторный препарат. Далее в противоположном углу, как бы сквозь окна, ведущие в соседнее нижнее помещение, я увидела бесчисленное множество кондитерских изделий, расставленных рядами: это были съеденные мною сласти. Хотя бесов я здесь не видела, но от этих заботливо собранных в течение моей жизни проявлений черевоугодия веяло бесовским ехидством. Я должна была бы снова все это поглощать, уже без наслаждения, но как бы под пыткой. Потом мы прошли мимо бассейна, наполненного беспрестанно вращающейся раскаленной, словно расплавленной, золотистой жидкостью. Это было мытарство за мысленно-извращенное сладострастие. Лютой мукой веяло от этой расплавленной двигающейся жидкости. Затем я увидела душу моего знакомого (еще не умершего) в виде чудесного по цвету и нелепого по форме цветка. Он состоял из дивных розовых лепестков, сложенных в длинную трубочку: ни стебля, ни корня не было. Духовник подошел, обрезал лепестки и, глубоко всадив их в землю, сказал: " Теперь принесет плод " . Неподалеку стояла душа моего двоюродного брата, вся насквозь заложенная военной амуницией, словно души-то, собственно, и не было. Брат этот очень любил военное дело ради него самого, не признавал никаких других занятий для себя. После этого мы перешли в другое, меньшее помещение, в котором стояли уроды: гиганты с крошечными головками, карлики с огромными головами. |
| Было что-то величественное во всей фигуре высокого маститого старца, с густыми и длинными белыми волосами и бородою патриарха, вего строгом, правильном лице, отмеченном печатью спокойной старческой красоты. Он вырос пред лицом безмолвно поучающей природы и из этой великой книги вынес запас неоскудевающей книжной мудрости… Старик жил воспоминаниями и со спокойствием умиренной совести ждал своего жизненного конца… Семьдесят четыре года назад в этом самом селе Савватий увидел свет. Много воды утекло с тех пор. Шли за годами года, приходили и уходили люди, смерть косила жатву жизни, и поколения сменяли одно другое, а он со стороны взирал на чужую жизнь, поучаясь великой мысли, что все кругом суета, и все идет к одному определенному концу. В своей избе, казавшейся старее его, он играл, когда был жизнерадостным ребенком… здесь прожил и прослужил весь век, пока его не застигла старость, и не пришли на смену новые люди. Без горечи дьячок уступил свое место и всецело погрузился в самосозерцание и чтение священных книг… Неспешно и терпеливо подготовлял он себя к будущему, спокойно озираясь на прошлое… Чрез толстые очки зорко и пристально смотрели глубоко впавшие старческие глаза, и каким-то достоинством веяло от всей его фигуры, несмотря на грубую рубаху и стянутые веревкой очки… Больше всего любил Савватий свое кладбище… Тишиною и покоем веяло от полуразвалившихся могил и накренившихся крестов, и невольно возникали в умегрустные мысли о мирской суете. Савватий ходил на могилу отца, насыпанную уже пятьдесят лет назад, и думал о том, что скоро здесь появится новый, свежий холм…. Лежать здесь, на высоком холме, подле отца, было давней мечтою Савватия. За свой долгий век он скопил небольшую сумму денег. Теперь он уже не полагал к ней нового, но только проживал нажитое. Всего было двадцать семь рублей, но для него это были большие деньги, и он знал, что в старости ему есть чем прокормиться. Капитал хранился в небольшом глиняном горшке, стоявшем на полке, в углу избы. Все это было серебро и медь. |
| На этом пути тебе встретится столько камней и ухабов, что обойти их понадобиться много сил, терпения. Теперь, Серега, поговорим о деньгах. Конечно, при хорошем урожае можно поднатужиться и выплатить долги, но будет очень трудно. А если неурожай? Залезешь в кабалу и век не рассчитаешься. Надежды на одну родню никакой не питай, а поэтому приглашай в пай и посторонних мужиков. И чем их будет больше, тем лучше. Мужиков нужно пригласить серьёзных, работящих, многосемейных, лучше всего тех, у кого взрослые дети — мужчины. Если каждая семья внесет свой пай в общую копилку, то легче будет расплатиться с кредитом, а платить придется, ох как много. Я ведь читаю и знаю, что и сколько стоит. Вот пишут, чтобы купить ребенку карандаш, крестьянину необходимо продать пуд зерна, а ты задумал купить не карандаш и не ручку, а машины. Вот такие дела, внучек! Думаю, нужно пригласить свата Рыбина, свата Чульнева, кума Ивана Лавлинского и свата Попова, а там видно будет. Ты сам обойди всех, поговори с ними, но не открывай пока всех карт, не пугай их трудностями, а больше говори о выгодах совместной работы, о возможностях приобрести сельхозтехнику. Учти, что тебя люди уважают, и воспользуйся этим! Этим же вечером в дом Пономарёвых стали собираться родственники и знакомые. Первыми пришли братья Лавлинские — кум Пономарёвых Иван Иванович и Николай Иванович. Хотя они были родными братьями, но между ними не было никакого сходства. Если старший, Иван, был среднего роста, плотного телосложения, плечист, и от всей его фигуры веяло какой-то первозданной силой, то Николай, наоборот, был высок, худощав, жилист, с красивым лицом, в отличие от брата, у которого и лицо, и голова были словно высечены из каменной глыбы. Потом появились младшие братья Егора Ивановича — Митрофан и Алексей. Первый был копией старшего брата: невысокого роста, худощавый, с небольшой бородкой и усами. Алексей же был выше среднего роста, с хорошо выбритым лицом, с кудрявой светло-русой головой и благообразным лицом. С гамом и стуком в избу ввалились Рыбины — три сына Митрона Глухого, все высокие, стройные, плечистые, от них так и веяло силой и удалью. |
| На высоте, в стенах и башнях чернели узкие щели бойниц… Древностию, целыми столетиями веяло отсюда. Тут все было так же, как во времена первых царей московских. Некоторые сооружения напоминали эпоху господина Великого Новгорода … От каждого камня веяло былиною, каждая пядь земли попиралась героями нашей ветхозаветной истории. И теперь настолько же массивны и недоступны эти стены. Только вокруг обители все веет новою жизнью; громадное, трехэтажное здание гостиницы, доки, разводные мосты, искусственная гавань, набережная, подъемные машины, деревянное здание странноприимного дома, разрушенного английскими ядрами, следы которых и на монастырских стенах отмечены черными кружками; только небольшие белые часовенки на лугу перед обителью производят неприятное впечатление. Эти карточные, прямолинейные будочки рядом с каменными громадами, пережившими целые столетия и поражающими до сих пор своим величием, так и веют буржуазным вкусом нашего века, проникшим даже и в эту аскетическую обитель, схоронившуюся в беломорской глуши от всего живого и движущегося. Из-за этих стен, созданных как будто самою природою, золотятся кресты церквей, и мягко рисуются их зеленые купола. Рядом с монастырем тянется здание лесопильного завода, а кругом всю эту площадь обступил зеленый, свежий, весь проникнутый изумрудным блеском, тенистою дремой и влажным покоем лес. Так и манило туда. Но что поразило нас более всего — это чайки. Их тут было несколько десятков тысяч, по крайней мере. Крик их не умолкал ни на минуту. Их еще серые птенцы неуклюже бегали в траве у самых стен монастыря и гостиницы — каждый выводок в своем точно, определенном участке. Тут, в центрах этих участков, матки высиживали яйца, нахально кидаясь к богомольцам за подачкою. Чайка сама шла в руки. — Господи! Да они наших кур смирнее… — От Бога им поведено обитель стеречь! — Столько ли еще чудес тут повидаешь… Главное, чтоб с чистым сердцем! Наконец, нас позвали в гостиницу, содержимую очень хорошо монастырем. Это красивое трехэтажное здание. |
|
|
