| Одни исследователи считают автором «Беседы» инока кн. Вассиана Патрикеева Косого (Бодянский, Иконников, Невоструев, Хрущев, Жмакин). Противниками этого мнения выступили проф. Павлов, Ключевский, Голубинский, Дьяконов, Дружинин (издатели). По мнению проф. Павлова, автор «Беседы» – новгородский книжник, обиженный московскими неправдами. Проф. Ключевской не соглашаясь с этим мнением и указывая, что «Беседа» вышла из кругов оппозиционно, по отношению к московскому царю, настроенного боярства, отнес «Беседу» ко времени после 1550 г. т. е. после первого земского собора; издатели памятника гг. Дружинин и Дьяконов, отрицая авторство кн. Вассиана, относят «Беседу» ко времени после 1553–1554 г. Наиболее серьезные доводы представил проф. Павлов, к которым позднейшие исследователи прибавили очень мало существенного. Возражения проф. Павлова следующие: 1) язык «Беседы» и выражения противоположен тем, которые встречаются в подлинных сочинениях кн. Вассиана, (мнение принятое издателями гг. Дружининым и Дьяконовым), 2) в содержании признаки позднейшего времени: указание на те же недостатки, на которые, указывает Стоглав, ношение шлы- ков, стрижение бороды и усов, бесчинное пение (опровергнуто гг. Дружининым и Дьяконовым, которые указали на обличение тех недостатков еще в XV в.) 3) русские государи постоянно называются царями не только в литературном стиле, но и в официальной челобитной (опровергнуто г. Стратоновым, указавшим, что в «Беседе» никакой официальной челобитной нет), 4) общая точка зрения и отдельные мысли соответствуют опале и эпохе казней, т. е. второй половине царствования Грозного, 5) инок Вассиан писал от своего имени и писал довольно логическим и правильным языком, «Беседа» писана беспорядочно, «простою неученою речью», 6) Вассиан открыто писал о подобных вещах, он не мог прибегать к анонимной форме письма, ибо имя инока Вассиана было достаточно авторитетно. Новые издатели приняли главные положения проф. Павлова, присовокупив несколько своих: 1) автор «Беседы» нигде не проговаривается ни о казни еретиков, ни о вдовых священниках, что составляло, помимо монастырского владения, главные темы писаний Вассиана, 2) автор «Беседы» за нестроение иноческой жизни упрекает больше царей, чем иноков и это выпуклая особенность памятника, 3) у автора «Беседы» кроме выписок из Евангелия, одна ссылка на Св. |
| Рождественский это быстро подметил и незадолго до экзаменов по окончании одного из занятий сказал как-то, обращаясь к аудитории: «Некоторые из студентов не считают нужным даже реально присутствовать на лекции. Таков иеродиакон Вассиан, который является для меня некоей мистической личностью или отвлеченным понятием. Когда же настанет момент воплощения этой отвлеченности, то она воплотится для плача и скрежета зубовного!» Все это произнесено было с мрачной торжественностью и даже своего рода величием. Я понял, что на экзамене Рождественский собирается меня «допечь», и стал усиленно готовиться. Несмотря на это, он сумел все же придраться к каким-то мелочам и выставил мне «четыре». Отметка нарушала мои планы: по всем остальным предметам у меня были одни «пятерки», и я рассчитывал остаться в Академии профессорским стипендиатом. С досады во время богослужения в академическом храме я перестал кадить ему персонально, как то обыкновенно делалось перед каждым из сонма священнослужителей. После нескольких случаев такого невнимания Рождественский был уязвлен и, обратившись к иеромонаху Варфоломею, своему сотоварищу по кафедре, благочинному академического храма и в то же время моему другу, спросил: «Почему это иеродиакон Вассиан не желает воздать благоговение моей святыне каждением фимиама?» – «Но вы, отец Димитрий, обидели его, поставив ему «четыре», тогда как он надеялся стать профессорским стипендиатом», – ответил тот. «Пусть придет снова»? – насытившись, сказал Рождественский, и на вторичном экзамене я получил заслуженную «пятерку». В ближайшую же всенощную я воздал такое благоговение «святыне» профессора, что от обилия фимиама тот даже чихнул и величественно заметил: «Довольно!»... У меня тоже было маленькое столкновение с Рождественским. Согласно обычаю, по окончании лекции профессор записывал ее название в специальный журнал и там же расписывался. Книгу эту на каждый курс приносил утром швейцар и вручал дежурному студенту, тот подавал ее перед началом лекции на кафедру профессору, а после занятий относил в канцелярию. |
| 3776 Узнав об этом, благочестивейший император Феодосий II «тотчас утвердил это и, утверждая епископство, тотчас же открыто объявил об этом памятной запиской. После этого он снова через придворного чиновника Евстафия прислал высочайшую грамоту, утверждавшую епископство. Когда же я, говорил Вассиан собору 3777 , прибыл в царствующий Константинопол, то сам государь, приняв нас, меня и бывшего епископа этого царствующего города Прокла, сделал нас друзьями: и я имел общение с ним и со всеми (епископами), бывшими в то время там. Этот же святейший Прокл, составив соборное (послание), разослал его и в город, и епископам, и клирикам» 3778 . Через четыре года после этого в Константинополе был возбужден вопрос о незаконности епископата Вассиана. По этому поводу «святой памяти император Феодосий присылал старшего придворного чиновника Евстафия, чтобы он дознал, что было между ним (Вассианом), клиром и бедными, которые потерпели от его несправедливости. Блаженной памяти Евстафий прибыл в Ефес и провел здесь три месяца, производя дознание» 3779 . Следствием этого явилось изгнание Вассиана «св. отцами: святейшим, царствующего города Рима, Львом, блаженнейшими св. памяти Флавианом царствующего Константинополя, а также – александрийским и антиохийским» 3780 . После этого при помощи заговоров, происков и насилия ефесскую кафедру занял Стефан. Рассмотрев дело, «святейшие сановники» вынесли определение, с которым согласились затем все члены собора, именно 3781 : «епископом города Ефеса не достоин быть ни почтеннейший Вассиан, потому что он насильственным вторжением присвоил себе епископство, ни почтеннейший Стефан который заговорами и происками добыл себе епископство, но справедливее избрать другого, который и веру знает в точности, и отличается хорошей жизнью» 3782 . Здесь произошел спор по поводу нового избрания епископа. Узнав, что последнее предположено совершить в Константинополе «епископы азийские, повергшись перед святейшим собором Отцов, сказали: «сжальтесь над нами; мы умоляем св. |
| Этим вопросом много интересовался и сам великий князь, и скорее всего по этому самому «он вопроси его множицею о пребывании и устроении сущих во святей горе честных обителей». Сочинение Максима Грека : «взложение отчасти пребывания и чина сущих во святей горе святейших монастырей общих и глаголемых особных». Рукоп. Кирилл. биб. (не разборчиво) л. 172–224. 359 Солидарность Максима с Вассианом повлекла его по одному пути с последним. Вассиан, носясь с своими известными полемическими тенденциями, ввел в сферу их и Максима. Одинаковый в воззрениях на монашество Максим посвящен был своим другом во всю суть занимавшего его вопроса. Тут-то он впервые со слов Вассиана узнал о не вполне удовлетворительном состоянии современного русского монашества. Наведенный Вассианом на исследование положения русского монашества, Максим стал присматриваться к окружающей его обстановке и в особенности к жизни монахов, и здесь он наглядно убедился в правоте слов своего друга. При своем прямом, честном, открытом характере, при твердости своих духовно-аскетических убеждений, Максим, конечно, не мог долго молчать. Действительно, к голосу Вассиана присоединился скоро и голос ученого святогорца, который тем еще был опаснее для защитников вотчинных прав монастырей, что Максим превосходил всех других русских книжников своим просвещением, своими богословскими знаниями, а также искусством логики и диалектики, в которой так слабы были его противники и все тогдашние русские умы. Общее направление содержания полемики Максима по вопросу о вотчинных правах монашества одинаково с Вассианом. Свою идею о безусловной нестяжательности иноков Максим выводит главным образом из евангельского и апостольского учения, и напротив мало останавливается на разных канонических, практических и отчасти исторических соображениях и доводах, которые были на оборот в самом широком употреблении у противников его взглядов. Вассиан, по своими политическим убеждениям, принадлежал к старобоярской партии, за что он раньше и поплатился. |
| Конечно, в глазах самого Даниила его доказательства представлялись неоспоримыми и вполне вескими. В его представлении с выражением «село» непременно соединялось понятие об известном участке земли, населенном крестьянами. Так смотрела тогда на то вся книжная Русь. Но для Вассиана свидетельства, приводимые Даниилом, весьма мало имели силы и убедительности. Он хорошо теперь знал громадное различие, какое существует в понятиях «села», в русской книжности и в церковной письменности греческой. Он сообразно греческим подлинникам, сделавшимся ему известными чрез Максима Грека , с названием «села» соединял представление не более как только об известном участке земли, но без крестьян. С другой стороны, некоторый из приведенных Даниилом против Вассиана доводов, рассматриваемые с строго критической точки зрения, теряют силу своей доказательности. В подлиннике толкования Вальсамона на XXIV правило IV вселенского собора вовсе не находится слово «село», соответствующего русскому значению вотчины с крестьянами, а в нем говорится только вообще о неприкосновенности движимого и недвижимого монастырского имущества 451 . Замечательнее всего еще здесь то, что м. Даниил опровергает Вассиана между прочим, ссылаясь на такое правило, которым пользуется и Вассиан, как доказательством своего отрицательного взгляда на земельные владения монастырей. Так, м. Даниил против мнения Вассиана выставил толкование Вальсамона на XXIV правило IV вселенского собора; оно же находится и в каноническом трактате Вассиана, как доказательство, подтверждающее истинность проводимой им мысли. Известно, что Вассиан и своем трактате поместил новый перевод нескольких правил и толкований на них, сделанный для него Максимом Греком . В числе вновь переведенных Максимом правил находилось и XXIV правило IV вселенского собора и равно как толкование на него Вальсамона. До Максима Грека у нас на Руси вовсе но были известны толкования правил Вальсамона 452 . Только Максим Грек , несомненно по настоянию Вассиана, сделал перевод правил с толкованиями, причем помещены были и толкования Вальсамона 453 . |
| В этой связи следует заметить факт, не отмеченный мной раньше: и преп. Димитрий Прилуцкий выступает в грозной карательной роли в посмертном чуде „о вятчанехъ», где рассказывается, как при нападении вятчан на Вологду (1450) один из врогов, хотевший ограбить гробницу преподобного, потерпел казнь свыше: он был расслаблен, а вскоре и умер. Этот эпизод давно известен в нашей литературе благодаря сравнению, которое делает рассказчик, вспоминающий по поводу данного события, между прочим, подобное же чудо св. Стефана Сурожского 318 . Суровый характер указанных посмертных чудес отличает их от основных частей разобранных житий; он скорее напоминает другой цикл агиобиографической литературы; к одному из видных произведений этого цикла за данный период времени я теперь перехожу. Я разумею жизнеописание Пафнутия Боровского († 1478 г., память 1 мая), составленное Вассианом Саниным, братом знаменитого основателя и настоятеля волоколамской обители, Иосифа, в начале XVI в. 319 . Данное житие В. О. Ключевский отнес к разряду более жизненных и содержательных; и таким оно является как потому, что дает немало точных и определенных фактических указаний, так и потому (и для моей цели это особенно важно), что содержит немало характерных черт, служащих для выяснения образа мыслей и идеаловя среды, из которой данный памятник вышел. И эти черты представляют значительное отличие от тех, которые я отмечал в житиях вологодских святых, отличие, доходящее до противоположности. При этом следуетъ заметить, что хотя Вассиану принадлежит главная роль в составлении жития, однако оно в значительной степени является трудом коллективным; источники его Вассиан указывает обстоятельно; в состав жития вошла в сокращении обстоятельная записка о кончине преподобного, составленная его учеником Иннокентием; далее Вассиан приводит много рассказов, переданных ему другими лицами, при этом указывая обыкновенно, от кого он слышал тот или другой рассказ. Это увеличивает значение жития, как источника для характеристики воззрений не одного автора, а и окружавшей его среды. |
| На это Вассиан ответил ему: „сие, Иосифе, лжеши на мя и на моего старца Нила, что мы хулим чудотворцев и древних и новых.... А чудес из их святых писаний ничего старец Нил не выкинул, а наипаче исправил с иных правых списков“ 87 . Преп. Нил не только критически относился к писаниям, но и разделял их по степени важности. „Наипаче испытую божественная писания“, говорит он, „прежде заповеди Господни с толкованием, и апостольская предания; таже – жития, учения св. отец и тем внимаю, яже согласна моему разуму“ 88 . Так же, как преп. Нил, относились к письменности и его последователи, так напр. князь инок Вассиан, как об этом можно судить на основании вышеприведенного места из его послания. Указанные нами характеристические черты монашества заволжских старцев отразились и на их отношении к вопросам, особенно волновавшим русское общество в XVI веке, – именно вопросам о монастырских вотчинах и об отношении к еретикам. Заволжские старцы, видя в иноке человека, который вполне отрекается от мира и всю заботу направляет на внутреннее духовное подвижничество, считали монастырские вотчины не согласными с монашеской жизнью, потому что они, по их мнению, притягивают инока к миру внешнему, и таким образом мешают ему исполнять свои обязанности. „Хотяй же поучатися“, говорит пр. Нил, отвечая в одном из своих посланий на вопрос, как отступить от мира, – „благоугождению Божию должен есть отступити мира; не восхощи же приятия обычных другов беседы, иже мирская мудрствующих и упражняющихся в безсловесная попечения яже в прибытки монастырскаго богатства и стяжании имений“ 89 . Отвергая в самом принципе владение монастырскими вотчинами, как не согласное с иноческой жизнью, заволжские старцы не имели в них и особенной нужды. Мы видели, что преп. Нил был против украшения церквей и келлий и ратовал за простоту иноческой жизни. Дневное пропитание иноки, по его учению, должны были снискивать собственным трудом. „От св. Отец строго предано нам“, говорит он, „чтобы дневную пищу и все для нас благопотребное мы приобретали своим рукоделием и работою“ 90 . И только в случае крайней нужды позволялось принимать милостыню от Христолюбцев. „Ежели по немощи нашей“, говорит он, „или по иной благословной вине, не можем содержать себя трудами своими, то не возбраняется взимать от Христолюбцев милостыню, соразмерно, впрочем, потребе, а не излишнюю“ 91 . Наконец, по мнению заволжских старцев, иноки не обязаны подавать милостыню. „Истинный инок“, говорит преп. Нил, „не подлежит долгу творить милостыню“. У иноков есть особая милостыня, которая состоит в том, „чтобы словом оказать помощь брату, когда нужно, и утешить его в скорби духовным разсуждением и беседою“ 92 . Из вышесказанного видно, как должны были отнестись к вопросу о монастырских вотчинах заволжские старцы: они должны были явиться их горячими противниками. |
| Моисей с Леонидом, а иные называли это просто новою ересью. Сначала роптали только между собою, потом стали доносить об этом, конечно по своим понятиям и со своими прибавлениями, Епархиальному Начальству и успели исходатайствовать у Преосвященного Гавриила указ из Консистории, в котором было сказано, чтобы четыре иеромонаха из старшей братии вместе со строителем и Казначеем, участвовали в совещаниях по всем важнейшим делам Пустыни и без общего их согласия ничего, относящегося к благоустройству Обители, не предпринималось и не вводилось в действие. Строителю предписывалось об этом для надлежащего исполнения и объявления братии, с тем, чтобы впредь все исходящие бумаги, по оной Пустыни поступали по принадлежности от имени его Строителя с братию. Это было в 1830 году, т. е. год спустя после водворения в Оптиной Пустыни О. Леонида. Каково было О. Моисею искренно и вседушно ревновавшему, прежде всего о нравственном благе Обители, получить этот указ, выражавший недоверие к нему и связывававший ему руки в распоряжениях! Но, возвергая, по обыкновенно, печаль свою на Господа, он верно и при этом случае повторял, как говаривал впоследствии: «Да, всякое дело само себя оправдает». Побеждая противных терпением и молитвою, О. Строитель шел неуклонно своим путем, поручая новопоступавших в Обитель руководству О. Леонида и не возбраняя ему принимать на исповедь всех желавших. Некоторые из недовольных братий стали успокоиваться, другие, по необходимости сходили со своего поприща, число новых учеников Старца Леонида увеличивалось и благотворное влияние его на братию, вопреки усилиям противников, делалось все сильнее и обширнее. Но невидимый враг мира и духовного преуспеяния не дремал. Поднялась новая буря. Один из скитских иноков и вместе старожилов Оптиной Пустыни, схимонах Вассиан, воспылал мнимою ревностью за то, что к О. Леониду ходят мирские люди ради совета, назидания и исповеди. Согласясь с некоторыми нерасположенными к О. Строителю и О. Леониду братиями, О. Вассиан неоднократно писал к Преосвященному доношения о стечении к О. |
| Илья Петрович с его верой в науку и прогресс, с его увлечениями и убеждениями принадлежал к миру, который нынешний Вассиан ненавидел, наступлению которого изо всех сил противился, ибо для него образованные люди были не абстракцией, но той средой, которую он знал и от которой претерпел незабытое и непрощенное зло. Так потянулись новые долгие годы — старец ждал, когда директор сломается, сопьется, уедет: много их здесь поменялось на его веку — одни отрабатывали три года по распределению, другие не выдерживали и этого срока. Но Илья Петрович никуда не уезжал, и Вассиану порой казалось, что он не выдержит и сбежит первый или же однажды придет к Илье Петровичу и откроет опостылевшую ему тайну самозванничества, всласть наговорится с ним обо всем и наслушается радио. От проведенных им без веры сотен часов в молитвах, от безблагодатных постов он чувствовал себя невероятно утомленным. Он был болен, тосковал, и ему хотелось хотя бы на время вырваться отсюда и перестать таиться. Ему хотелось вернуться в мир, из которого он давно ушел, получить от этого мира какую-нибудь весть, снова услышать море звуков, треск и шорох в радиоэфире. Но откуда было этому взяться? Его окружали замкнутые, умные и хитрые люди, следившие за каждым его шагом. И казалось ему порой, что никакого другого мира и вовсе не существует. Но однажды случилось невероятное. Поздним осенним вечером он шел по лесной дороге к озеру, как вдруг его окликнул незнакомый голос: — Василий Васильевич? Старец вздрогнул и впился глазами в вопрошающего, но чистое, гладкое лицо осталось совершенно безмятежным. Никогда раньше этого человека Вассиан не видел, и знать его тот не мог. Старец хотел поворотиться и пойти дальше, однако неприятный высокий голос спокойно и даже как-то буднично продолжил: — Вы меня не знаете, это верно. И я вас тоже. Но я вас вычислил. Ваша ничем не оправданная ревнивая неприязнь к научникам заставила меня подозревать, что здесь что-то нечисто. Старец не двигался и гневно смотрел на него. — Я аплодирую вашей стойкости и предлагаю вам заключить маленькую сделку. |
| В небольшой, намоленной и увешанной иконами часовне, где в прежние времена горели всегда лампадки, а теперь не осталось ни капли масла и чадили лучины, старец Вассиан не торопясь отбивал поклоны. Рядом отрок вычитывал молитву. Больше в часовне не было никого — был тот полуденный час, когда старец уединялся в моленной. Отрок устал, но продолжал читать привычные слова, скользя глазами по старым буквам. Несколько раз старец, не оборачиваясь, поправлял его. Все было обычно и буднично. Еще один вечер, общая молитва в часовне и сон. Ковчег Бухара плыл по житейскому морю, уже двадцатый год ведомый старцем Вассианом, и до тех пор, пока наставник направлял его через соблазны и прелести, в людях жила уверенность, что каждый из них достигнет спасительного брега. Они вверили себя старцу, как больные врачу, и беспрекословно делали все, что он им велел, но никто на борту не знал, что грозный, не ведавший снисхождения, жалости и сомнения кормчий в действительности невыносимо страдал и, помимо одной, благочестивой, безупречно строгой и не признававшей никаких послаблений, жизни жил иной, тщательно ото всех скрываемой. Эта другая жизнь начиналась для него вечерами, когда он выходил из просторной на высоком подклете избы, шел на берег озера и в лодке выплывал на маленький каменистый островок с одиноко торчащей сосной. На этом островке вскоре после своего возвышения старец велел поставить отдельную молельню и проводил там много времени, как полагали в скиту, в долгих молитвах и умервщлении плоти, но в действительности — в душевном отдохновении и покое. Это было единственное место, где он мог расслабиться и перестать чувствовать себя наставником. Старец разжигал костерок, кипятил чай и украдкой от всех включал радиоприемник. Он жадно слушал треск в эфире, мелодии, голоса дикторов, отзвуки спортивных состязаний и представлял далекие города и страны. Этот приемничек был единственной радостью в его небогатой на развлечения жизни, но, как ни экономил он батарейки, не позволяя себе прослушивать радио более получаса, а потом и вовсе сократив это время до пяти минут, приемника хватило ненадолго. Однако привычку ездить на остров он не утратил. Там он был предоставлен сам себе, но там же, как нигде в другом месте, он по-настоящему ощущал одиночество и заброшенность — то самое беспомощное одиночество, которое подметил когда-то в его глазах проницательный Илья Петрович. Старец смотрел на небо бесцельным взором и с ужасом думал о том, что завтра начнется новый, похожий на тысячи предыдущих день. И причина этого одиночества и тоски была в одном: старец Вассиан, продливший существование Бухары, человек, досконально знавший все тонкости ее богослужения, не верил в древнего византийского Бога с усеченным именем Исус, которому отдал свою уже близившуюся к завершению жизнь. Это болело в нем рваной раной и обессмысливало все им содеянное. |
|
|
