| Полиелей. Величание: В еличаем тя,/святый священномучениче Василие,/и чтем святую память твою,/ты бо молиши о нас Христа Бога нашего. По полиелеи: седален, глас 6. Подобен: А нгельския силы. Ангелов воинства снидошася/к месту преставления твоего,/и, трепетом обдержими,/друг ко другу глаголаху:/како сей, человек сый,/пачечеловеческия мучения терпит,/како силы изыскует глаголати:/Господи, слава Тебе. (Дважды) Слава, и ныне: Богородичен, глас тойже Радуйся, Ходатаице спасения нашего,/породившая нам Христа Господа;/радуйся, Мосте,/преводяй к райским обителем; радуйся, святителей радование;/радуйся, мучеников укрепление./Молися со святым Василием к Сыну Твоему/о спасении нашем. Степенна: 1-й антифон 4-го гласа, О т юности моея: Прокимен: Ч естна пред Господем/смерть преподобных его. Стих: Ч то воздам Господеви о всех, яже воздаде ми. Евангелие: Лк.64 По Евангелии: Стихира, глас 6. Самогласен. Днесь пророческое слово исполняется,/ днесь восхваляется преподобный в житии,/и процветает яко финикс/во дворех Бога нашего/страстотерпец предивный/и пастырь добрый,/Василий богомудренный,/смиреннейший на земли,/и со Христом в Царствии горнем пребывающий,/и молящийся о всех нас. Канон, глас 6, егоже краегранесие (без ирмосов): Богомудраго священномученика Bacuлiя пою. Песнь 1. Ирмос: Сеченое сечется море Чермное,/волнопитаемая изсушается глубина:/таяжде купно безоружным бывши проходима,/и всеоружным гроб./Песнь же богокрасная воспевашеся:/славно прославися Христос Бог наш. Богомудра хощу восхвалити Василия, егоже Господь яви венценосна страдальца и велика пастыря. Темже прошу тя, священномучениче, испроси у Бога ми слово твердо, и ум чист, да пою, яко в тебе славно прославися Христос Бог наш. Очервлены ризы твоя святительския, Василие, токами кровей твоих, и убелены благодатию Божественною, и сам еси светел и чист предстоиши ныне у престола Господня, вопия: славно прославися Христос Бог наш. Горя желанием послужити Христу, весь себе Богу от юности возложь, пострадал еси, Василие, законно при кончине жития твоего, воспевая: славно прославися Христос Бог наш. |
| Ангельския приидите силы,/уготовайте венец:/Василий бо мученик приходит/от земли к небесным,/приемлет от святых целование/на радость всем нам./Людие, рцем:/благословен дивный во святых/Боже наш, слава Тебе. Умныя грядите воинства,/сретайте вам подобнаго/святаго Василия,/иже на земли ангелоподобно поживе,/ныне же прият мзду трудов своих/на небеси,/и оттуду призывает/паству свою/пети непрестанно:/Боже наш, слава Тебе. Безплотных полки, тецыте,/украсите кринами/святую икону/дивнаго страстотерпца./Паче же изыщите с трепетом/безвестное место погребения его,/и, лобзающе, умастите ароматами тело многострадальное,/и пойте непрестанно:/Боже наш, слава Тебе. Небесныя силы, идите,/возвестите во всей вселенней/славу священномученика,/иже паству свою добре упасе,/еще же и мучения прияв,/разруши безбожных шатания,/верных же всех/верно научил пети:/Боже наш, слава Тебе. Ангельския предыдите силы,/принесите моления наша/ко Престолу Владычню;/Той бо, ради благости Своея,/и молитв ради Василия,/дарует нам грехов прощение/и жизнь вечную,/подвизая благодарственно вопити:/Боже наш, слава Тебе. Слава, глас 4. Самогласен: Иже от не сущих/во еже быти приведый вся,/и сотворивый человека по образу Твоему и подобию,/не оставил еси создания Своего умерша грехом,/Сам Себе жертву предложив,/и Своим воскресением живот вечный дарова,/укрепил еси, Боже, полки страдальцев,/свидетельствующих о Тебе,/от нихже Василия ныне поем,/восхваляюще Дивнаго во святых Своих Господа. Чтения три: Пророчества Исаиина чтение Тако глаголет Господь: вся языцы собрашася вкупе, и соберутся князи от них. Кто возвестит сия в них? или яже от начала, кто слышана сотворит вам? да приведут свидетели своя, и оправдятся, и да услышат, и да рекут истину. Будите Ми свидетели, и Аз Свидетель, глаголет Господь Бог, и Отрок, егоже избрах, да познаете и веруете Ми, и разумеете, яко Аз есмь: прежде Мене не бысть ин бог, и по Мне не будет. Аз есмь Бог, и несть разве Мене спасаяй. Аз возвестих, и спасох, уничижих, и не бе в вас чуждий. Вы Мне свидетели, и Аз Господь Бог, и еще от начала Аз есмь: и несть от рук Моих избавляяй. Сотворю, и кто отвратит то? Сице глаголет Господь Бог, избавляяй вас Святый Израилев. |
| В Полтаве совершено освящение памятника репрессированному священномученику Василию, епископу Прилукскому 16 января 2007 г. 19:10 Сегодня в Полтаве возле Свято-Макариевского кафедрального собора открыт и освящен памятник священномученику Василию, епископу Прилукскому. Как сообщили в пресс-служба Полтавской епархии УПЦ , владыка Василий служил в Троицкой церкви г. Полтавы, разрушенной в годы борьбы с религией. Он неоднократно арестовывался за веру в Христа, сопротивление грабительскому изъятию церковных ценностей. В 1930 г. года был замучен в тюрьме. Еще до канонизации верующие поминали убиенного святителя Василия. В 1998 году впервые состоялось местное прославление новомученика. В 2000 году Юбилейный архиерейский собор совершил общецерковное прославление священномученика Василия (Зеленцова), епископа Прилукского, викария Полтавской епархии. По благословению архиепископа Полтавского и Кременчугского Филиппа , в 2006 году была начата работа над созданием памятника небесному заступнику Полтавы. Авторский коллектив составили преподаватели Национального технического университета имени Ю. Кондратюка: скульпторы Дмитрий Коршунов, Валерий Голуб, архитектор Василий Шулык создали памятник на основании сохраненных немногочисленных прижизненных изображений мученика. 16 января архиепископ Полтавский и Кременчугский Филипп в сослужении старшего духовенства епархии, в присутствии клириков города и при большом собрании верующих совершил молебен священномученику и освящение монумента. Символическую ленту перерезали архиепископ Филипп и четыре ректора полтавских вузов профессор Вячеслав Ждан (Украинская медицинская стоматологическая академия), академик Владимир Пащенко (Государственный педагогический университет), профессор Владимир Онищенко (Национальный технический университет) и профессор Алексей Нестуля (Университет потребкооперации). УНИАН /Патриархия.ru Календарь ← 14 апреля 2024 г. 7 января 2024 г. |
| — Обижаешь!.. — Я кому сказала! Товарищи, прекратите смех. Подсудимый, сесть на место! — снова взвилась секретарша. Анисим Анисимович все так же безмолвно и неподвижно восседал на председательском стуле. — Лан, лан, не пыли, тетя!.. Без тебя закон знаю, — обернулся к конвоиру Зеленцов. Зал начал оживляться, предчувствуя веселое представление, служивые совсем проснулись, суд им начинал нравиться. Они надеялись в дальнейшем получить от суда и судей еще большее удовольствие. И не ошиблись. Зеленцов вел себя мятежно. В награду за мужество ему передали из зала зажженную цигарку. Пока председатель трибунала за столом нудил чего-то, пока конвоир догадался вырвать изо рта подсудимого цигарку, он и накурился. Самое веселое и забавное началось, когда в качестве пострадавшего стал давать показания капитан Дубельт. — Я тебя? Ударил? Докажи, чем? — гневался Зеленцов. Бойцы, знающие всю историю наизусть, даже с прибавлениями, замерев, ждали, как капитан с чудной фамилией — уж не немецкой ли? — будет ответствовать о том, как блатняга Зеленцов посадил его на кумпол. — Мне кажется, он, этот негодяй, ударил меня своей головой. — Кажется, дак крестись! — посоветовал Дубельту Зеленцов. — Стану я свою умную голову об такую поганую рожу портить! По залу шевеление, хохоток. Зеленцов обернулся, подмигнул свойски ребятам: то ли еще будет, друзья мои, ждите и обрящете. — Я прикажу вывести публику из зала! — стукнул по столу вдруг вспыливший председатель трибунала. — И кого ж ты, дядя, судить будешь? Себя, че ли? — поинтересовался Зеленцов. — Суд-то показательный. Вот и показывай, если есть че. Феликс Боярчик, призванный в суд в качестве свидетеля, сидел за кулисами, вроде как изолированно от суда, он караулил шинели и шапки приезжего начальства, но все слышал и видел. Оробев вначале от присутствия важных чинов и начавшегося суда, он вовсе пришел в ужас, когда подсудимый начал дерзить, нагличать, но вот словно пронесло над ним волну или будоражащую тучу, и сам он непокорно, дерзко, правда, про себя и молча, поддержал бунтаря: “Правильно, Зеленцов, молодец, это они понаехали, чтобы окончательно подавить ребят, здешние держиморды уже не справляются со своей задачей, так им в помощь этого вот румяненького… Аа, привык судить забитых, безропотных. |
| Но тот появился снова, раскочегарил печку, каши с салом наварил, бутылкой побрякал и крикнул: — Эй, Феликс! Покажись, красно солнышко! Я у тя тут еще ночь поошиваюсь, забью козла, коп мешок схвачу ии-и-ыы… Зеленцов спал за печкой, высунув ноги, тут его и обнаружил капитан Дубельт, вытребовал наружу, спросил кто таков, почему здесь валяется. Зеленцов, не узнавая со сна капитана, в свою очередь спросил: — А кто ты такой? И хули тебе надо? — Молчать! — топнул ногой капитан Дубельт. — Ты с кем разговариваешь, мерзавец?! — Не ори! — Зеленцов ему в ответ. — А то геморрой оторвется! Капитан Дубельт совсем рассвирепел, попытался схватить Зеленцова за шкирку и вывести с позором из клуба, но боец ему не давался. Поднялась возня возле печки, схватка случилась, в результате которой Зеленцов поддел на кумпол капитана Дубельта, разбил ему очки и нос, да хорошо еще, что не прирезал капитана, не успел — по вызову Феликса Боярчика подоспел полковой патруль, буяна скрутили и увезли. И вот тебе суд! Показательный! И вот тебе: вместо того чтобы порицать преступника, пригвоздить его к позорному столбу, дело повернулось неожиданной стороной — в ротах сочувствовали Зеленцову, хвалили его за храбрость, за непокорность, говорили, что он резал какого-то офицерахлыща, да, жалко, недорезал. Потом подтвердилось: одного Зеленцов-таки запорол, вроде бы Пшенного, за другим гнался до самого штаба полка, в помещение ворвался, но тот успел спрятаться под стол. В воскресенье по случаю важного мероприятия первый батальон и минометная рота были освобождены от занятий. После обеда роты с песнями протопали в клуб, где должен был состояться показательный суд над Зеленцовым. Прослужив два с лишним месяца в полку, многие красноармейцы, кроме карантинных землянок, казармы-подвала, столовой и бани, никаких более заведений не видели, в других помещениях не бывали. Клуб украшен лозунгами со лба, выписками из военного устава по дверям и по стенкам, старыми красочными кинорекламами, плакатами типа “Родина-мать зовет!”, карикатурами на немцев и строго написанным барельефом вождей мирового пролетариата. |
| Были и такие, как Зеленцов, добычу вели особняком, жили по-звериному уединенно. Правда, для прикрытия Зеленцов сгрудил возле себя несколько бойких парнишек — двух бывших детдомовцев Хохлака и Фефелова, работяг Костю Уварова и Васю Шевелева, — за песни уважал и кормил Бабенко, не отгонял от себя Зеленцов и Лешку Шестакова, и Колю Рындина — пригодятся. Хохлак и Фефелов — бывшие беспризорники, опытные щипачи — работали ночами, днем спали. Если их начинали будить и назначать в наряд, компания дружно защищала корешей, крича, что они всю ночь дежурили. Костя Уваров и Вася Шевелев ведали провиантом — занимали очереди в раздаточной, пекли на печи добытую картошку, свеклу, морковь, торговали, меняли вещи на хлеб и табак, где-то в лесных дебрях добывали самогонку. Лешка Шестаков и Коля Рындин пилили и таскали дрова, застилали искрошенный лапник на нарах свежими ветками, приносили воду, вырыли в отдалении и загородили вершинами сосняка персональный нужник. Лишь Петька Мусиков уединенно лежал в глубине нар, вздымаясь только по нужде и для принятия пищи. Зеленцов сидел на нарах, ноги колесом, руководил артелью, “держал место”, наливал, отрезал, делил, насыпал, говоря, что с ним ребята не пропадут и что здесь припеваючи можно просидеть всю войну. Однажды вечером новобранцам велели покинуть казармы. Мятые, завшивленные, кашляющие, не строем, разбродным стадом пришли они в расположение рот. Их долго держали на пронизывающем ветру. В потемках уже, под тусклыми пятнышками света, желтеющими над входами в казармы, туда-сюда бегали, суетились командиры, мерзло стуча сапогами, выкрикивали поименно своих бойцов, ругались, подавали команды. Важные лица до самой звездной ночи считали и проверяли маршевые роты в полном снаряжении, готовя их к отправке. Маршевики были разных возрастов, ребятишкам-новобранцам, превратившимся в доходяг, обмундированные, подтянутые солдаты казались недоступными, они звали их дяденьками, раболепно заискивали перед старослужащими, делились табачишком, у кого остался. Невзирая на строгую военную тайну, маршевики уже знали и говорили, что направляют их на Сталинград, в дивизию Гуртьева, в самое пекло. Подточенные запасным полком, бледные, осунувшиеся, костистые, были бойцы угрюмы и малоразговорчивы, но табачок да землячество сближали их с ребятишками. |
| — Пр-риве-эт! — неуверенно отозвался Феликс и спросил: — Вы кто? — Ххха-ха-ха! Забыл, нна мать, карантин, перву роту!.. — Аа, вы Зеленцов! Вас вроде в минометную роту перевели. — Мать бы ее растуды, эту минометку, — там ни дохнуть, ни охнуть. Дис-цип-лина! Но настоящий человек нигде не пропадет! Слушай, ты, говорят, в клубе пристроился, шмара у тебя шиковая завелась. Молодец! Слушай, нельзя ли у тебя там погреться? Сообразить насчет картошки дров поджарить?.. Феликс еще ничего ответить не успел, как Зеленцов уволок его в клуб, осмотрелся там и сказал: — Рас-с-скошная хаза! Слушай, Боярчик, возьми меня истопником, а? Возьми! И, опять же не давши Феле не только ответить, но даже подумать, уже орудовал Зеленцов возле печки-баржи. Добыв из-за пазухи веревочку-удавочку, Зеленцов притащил вязанку дров, с грохотом обрушив поленья на пол, ходко принес еще вязанку и так раскочегарил печку, так согрел помещение клуба, что изо рта людей больше пар не клубился. Такого здесь не наблюдалось со дня сотворения культурной точки, она ставлена так и в таком месте, что в ней даже летом бревна были мокры и плавал по помещению едкий пар. Феликс обрадовался трудовому порыву неожиданного работника, решил поговорить с капитаном Дубельтом по поводу использования Зеленцова в качестве постоянного истопника, потому как присылаемые из рот наряды ничего тут не пилили, не топили, рыскали по закромам строевого полка, добывая себе дополнительное пропитание, норовя в клубе чего-то сварить и сожрать. Но что-то или кто-то задерживали вечно занятого, перегруженного хлопотами, замороченного творческими замыслами и отчетами начальника культуры, да и трудовой энтузиазм Зеленцова пошел на спад — за печкой и по углам клуба, сидя на корточках, шуршали по-мышиному, почти неслышно возились скользкие текучие тени, громко хлопали чем-то об ящик из-под посылки, свирепо выражаясь при этом. Картежники! В заведении, руководимом капитаном Дубельтом, в заведении, где Боярчик дни и ночи писал лозунги и всякие другие бумаги с призывами честно трудиться на благо Родины, не щадя жизни сражаться с ненавистным врагом, темные людишки занимались азартными играми! Они не просто играли в карты, они обосновались в клубе капитально, понанесли котомки, варили чего-то на печи и в печи, в клубе пахло вареной картошкой, даже мясным пахло и, о Боже! — самогонкой воняло! Феликс робко сказал Зеленцову, что не надо бы в культурном заведении заниматься темными делами. |
| Народ сдержанно хохотнул, раздвинулся, уступая Коле Рындину место подле главного командира — Яшкина. Петьку Мусикова и еще каких-то дохлых парней почти силком напоили горячим настоем. Петьке сухарей кто-то дал, он ими по-собачьи громко хрустел. Тем временем картежники подняли драку. Яшкин, взяв Зеленцова и еще одного парня покрепче, ходил усмирять бунтовщиков. — Если не уйметесь, на мороз выгоню! — фальцетом звучал Яшкин. — Дрова пилить! — Я б твою маму, генерал… — Маму евоную не трожь, она у него целка. — Ххэ! Семерых родила и все целкой была!.. — Одного она родила, но зато фартового, гы-гы!.. — Сказал, выгоню! — Хто это выгонит? Хто? Уж не ты ли, глиста в обмороке? — Молчать! — Стирки не трожь, генерал! Пасть порву! — У пасти хозяин есть. — Сти-ырки не рви, пас-скуда! Из-под навеса нар на Яшкина метнулся до пояса раздетый, весь в наколках блатной и тут же, взлаяв, осел на замусоренный лапник. Яшкин, вывернув нож, погнал блатного пинками на улицу. Лешка, Зеленцов, дежурные с помощниками двоих деляг сдернули с нар и заголившимися спинами тащили волоком по занозистым, искрошенным сучкам и тоже за дверь выбросили — охладиться. Зеленцов вернулся к печке с ножиком в руках, поглядел на кровоточащую ладонь, вытер ее о телогрейку, присыпал пеплом из печи, зажал и, оскалившись редкими, выболевшими зубами, негромко, но внятно сказал в пространство казармы: — Шухер еще раз подымете, тем же финарем… Блатняки утихли, казарма присмирела. Коля Рындин опасливо поозирался и с уважением воззрился на Зеленцова, на Яшкина: вот так орлы — блатняков с ножами не испугались! Это какие же люди ему встретились! Ну, Зеленцов, видать, ходовый парень, повидал свету, а этот, командир-то, парнишка парнишкой, хворый с виду, а на нож идет глазом не моргая — вот что значит боец! Поближе надо к этим ребятам держаться, оборонят в случае чего. Зеленцов уютно приосел на корточки, покурил еще, позевал, поплевал в песок и полез на нары. Скоро вся казарма погрузилась в сон. Яшкин приспустил буденовский шлем, на подбородке застегнул его, поднял мятый воротник шинели, засунул руки в рукава, прилег в ногах новобранцев, на торцы нар, спиной к печи, и тут же запоскрипывал носом, вроде бы как обиженно. |
| Ударилось стоном, эхом в стену, в дверь, в потолок и снова обрушилось на стриженые головы служивых, стиснуло сердце, сделавшееся единым в сочувствии к своему собрату. “А вы что же думали?! — торжестовал в себе Анисим Анисимович, уже не пытливым, не упрекающим, а открытой ненавистью отяжеленным взглядом окидывая зал. — Ваша взяла? За вами сила и правда? Да пока я жив…” “Эх, Зеленцов, Зеленцов! Кореш, товарищ, друг, что ж ты на рожон-то лезешь? Разве ты не знаешь, не ведаешь, где живешь? Разве плетью обух перешибешь? Разве тебе неведома доля-участь наших дедов, отцов? Изведут они, изведут эти хозяева жизни кого хочешь, да все по правилам своим, по советским законам, и пуль не пожалеют. Патронов только на врага-фашиста не хватает, на извод же своих соотечественников у Страны Советов всегда патронов доставало, не хватит — у детей последнюю крошку отымут, на хлеб выменяют пули и патроны” — такие вот мысли тревожили, стучались под стрижеными коробками и оседали вглубь, на сердце, на русское давно надсаженное, перенатруженное сердце. Полковник держал паузу, перебирал бумаги на столе, видно было, как, себя перебарывая, подавляя заматерелую ненависть ко всем и всему против своей воли, наконец он поднес к глазам бумажку. — Но, проникнутые идеями гуманизма, наша партия, наше правительство, наш самый справедливый в мире суд дают преступнику возможность искупить вину кровью и заменяют расстрел штрафной ротой… десять лет… Какие-то благородные формальные судебные слова еще читал полковник, но зал уже не слушал его, зал воспрянул, зашевелился, где-то пробно хлопнули, будто на концерте иль на торжественном празднике, тут же шквал шума, рукоплесканий, радостных выкриков сокрушил окаменелую еще минуту назад тишину. “Ура!” — в кулак ухнул Булдаков, но “ура” всеобщего не получилось. Выкрики: “Пор-ря-док, Зеленцов!”, “Живы будем — не помрем!..”, “В гробу их видели!..” — заглушили все остальное. Зеленцов встал со скамьи и, подняв руку, будто вождь на трибуне, поинтересовался у трибунала: — Так вы что, десять лет воевать собираетесь? — Почему вы так решили? Или привыкли к червонцам? — Или сам воевать пойдешь? Будь моя воля, я б тебе! — говорил весь вид председателя трибунала. |
| Анисим Анисимович свел лопатки под гимнастеркой, поежился и распрямился, выпятил грудь, готовый исполнять свой долг, не Богом, но властью ему предназначенный. Клуб оробел, утих. Всякий служивый старался спрятаться за спину сидящего товарища, всякий смиренно опускал, прятал глаза от Анисима Анисимовича, покаянно вспоминая, что он успел натворить в армии, сколько, чего и где стибрил. И выходило, что каждого здесь сидящего можно сей момент брать и судить по всей строгости военного времени. Не зря, ох не зря гневаются эти дяди в комсоставской форме — видят они, видят каждого шаромыжника насквозь, дело только в занятости их большой, но наступит срок — разоблачат они, разоблачат всех преступников, подвергнут, осудят, чтоб даже и другим поколениям неповадно было от занятий отлынивать, картошку с морковкой воровать. Председатель трибунала сделал повелительный знак рукой — и в клуб ввели Зеленцова, распоясанного, недавно еще раз под ноль стриженного, да под такой ноль, что белобрысая голова подсудимого сделалась будто вот только что в лоханке до блеска вымытой. Обмоток на Зеленцове не было, в носках он был, добротных, вязанных из козьей шерсти. Молодой боец из минометной роты удрученно вздохнул — из дому в посылке прислала те носки мать, Зеленцов, чтоб ему ни дна ни покрышки, выиграл в карты. Красуется! С руками за спиной ступил Зеленцов в зал клуба, прошелся до середины зала, остановился, приподняв голову, приветливо улыбнулся всем, стиснув по три морщинки в уголках рта; — Здорово, ребята! — Здра-а-асс… — разбродно и неуверенно откликнулся зал, и кто успел прикемарить, начал просыпаться, шевелиться. — Ну как? — кивнул Зеленцов в сторону трибунала, все не переставая улыбаться, только уже криво, в одном углу рта у него образовалось уже четыре складки, в другом осталось две. — Ну как жизнь, ребята? Не всех еще уморили? — Ччто такое? Прекратить рразговоры! Подсудимый, сесть на место! — вскочила со стула строгая секретарша, и один из конвойных толкнул подсудимого к скамейке. — Ээ, комсомолец! — зароптал подсудимый. |
|
|
