| – Завтра с тобой и голубков, может, погоняем… первый им выгон сделаем. Завтра и голубиный праздничек, Дух-Свят в голубке сошел. То на Крещенье, а то на Благовещенье. Богородица голубков в церковь носила, по Ее так и повелось. И ни одной-то не видно звездочки! Отец зовет Горкина в кабинет. Тут Василь-Василич и «водяной» десятник. Говорят о воде: большая вода, беречься надо. – По-нятно надо, о-пасливо… — поокивает Горкин, трясет бородкой. — Нонче будет из вод вода, кока весна-то! Под Ильинским барочки наши с матерьяльцем, с балочками. Упаси Бог, льдом по-режет… да под Роздорами как разгонит на заверти да в поленовские, с кирпичом, долбанет… — тогда и Краснохолмские наши, и под Симоновом, — все побьет-покорежит!.. Интересно, до страху, слушать. – В ночь чтобы якорей добавить, дать депешу ильинскому старшине, он на воду пошлет, и якоря у него найдутся… — озабоченно говорит отец. — Самому бы надо скакать, да праздник такой, Благовещенье… Как, Василь-Василич, скажешь? Не попридержит?.. – Сорвать — ране трех день, не должно бы никак сорвать, глядя по воде. Будь-п-койны-с, морозцем прихватит ночью, посдержит-с, пообождет для праздника. Уж отдохните. Как говорится, завтра птица гнезда не вьет, красна девка косы не плетет! Наказал Павлуше-десятнику там, в случае угрожать станет, — скакал чтобы во всю мочь, днем ли, ночью, чтобы нас вовремя упредил. А мы тут переймем тогда, с мостов забросными якорьками схватим… нам не впервой-с. – Не должно бы сорвать-с… — говорит и водяной десятник, поглядывая на Василь-Василича. — Канаты свежие, причалы крепкие… Горкин задумчив что-то, седенькую бородку перебирает-тянет. Отец спрашивает его: а? как?.. – Снега, большие. Будет напор — сорвет. Барочки наши свежие… коль на бык у Крымского не потрафят — тогда заметными якорьками можно поперенять, ежели как задастся. Силу надо страшенную, в разгоне… Без сноровки никакие канаты не удержат, порвет, как гнилую нитку! Надо ее до мосту захватить, да поворот на быка, потерлась чтобы, а тут и перехватить на причал. Дениса бы надо, ловчей его нет… на воду шибко дерзкий. |
| — Доброе утро, уважаемая Агния Львовна! — сказал Иннокентий и слегка привстал со скамейки, Василь-Ваныч просто кивнул, а Гербалайф за улыбался щербатым ртом — у него не хватало двух передних зубов. — Доброе утро, молодые люди! Не промокли ночью? — поинтересовалась Агния Львовна. — Дождь был сильный, я слышала сквозь сон. — Да нет, не промокли. Мы у меня в квартире ночевали, — ответил Гербалайф. — А вы куда так рано собрались? Агния Львовна не успела ничего сказать, как Василь-Ваныч ответил за нее: — На рынок. Агния Львовна удивленно на него поглядела. Но Иннокентий возразил: — Да нет, в церковь! Агния Львовна, не меняя удивленного выражения лица, поглядела теперь на Иннокентия. — А коляску зачем с собой в церковь везете? — поинтересовался Гербалайф. — Они на обратном пути на рынок зайдут, — ответил Василь-Ваныч. — Ну, так бы и сказали! А то сначала одно, потом другое, — обиделся Гербалайф. — Так оно и есть: сначала одно, а потом другое. Сначала в церковь, а потом на рынок! — пояснил приятелям Иннокентий. — А-а! — протянул Гербалайф. — А что, Агния Львовна, сегодня праздник какой? — Церковного праздника нет, а у меня праздник! Вот я и иду в честь своего праздника причащаться, — сказала Агния Львовна, услыхав, наконец, точный свой маршрут. — Это как же так? — изумился Гербалайф. — Ни у кого нет праздника, а у вас есть! — День рожденья у меня сегодня! — пояснила Агния Львовна, удивившись недогадливости Гербалайфа. — Ну вы даете, Агния Львовна! — почему-то поразился Гербалайф. Или просто обрадовался? За сим ничего не последовало, и Агния Львов на, кивнув друзьям, отправилась дальше, только самую-самую чуточку обидевшись на Гербалайфа и компанию, не догадавшихся ее поздравить. «Да что с них взять, неудельных!» — подумала она добродушно. Выйдя за ворота, она пошла по Кузнечному переулку к Кузнечному же рынку, осторожно везя за собой коляску, обходя оставшиеся с ночи на тротуаре лужицы и размышляя о превратностях человеческих судеб. Она еще помнила то время, когда Гербалайф и Иннокентий жили на первом этаже их подъезда, занимая соседние квартиры. |
| Известные настоятели Змиевского Соборного храма и управители духовных дел по Змиевскому ведомству: а) Назарий Иванов 1677 г. б) Иван Игнатьев 1685 – 1691 г. в) Протоиерей Афанасий Яковлев 1709 года. г) Протоиерей Стефан Леонтьевич Замосский 1710 г. д) Протоиерей Стефан Михайлович Ковалевский, по переписи 1732 г. владевший хутором на р. Студенке. В укзе 1732 года Декабря 19 сказано: «городами, которые по близости к Змиевскому протопопу, Андреевкою, Бишкиным, Лиманом, сборами и всяким правлением ведать Змиевскому протопопу Стефану Ковалевскому, а тебе, Протопопу (Изюмскому) Прокопию Бужинскому, ни в чем не ведать». По ведомости 1750 г. в Змиевском ведомстве находились, кроме церквей г. Змиева, церкви: Мохнача, Лимана, Шелудковки, Гинеевки, Андреевки, Бурлея, Бишкина, Височиновки, Константиновки, Боровой, Водяного, Гнилицы. В 1699 г., по общему определению начальств полков Харьковского и Изюмского, положено быть городам Змиеву и Печенегам в составе и ведении Изюмского полка, а городам Волчанску и Салтову с их округами и Мартовети состоит в ведении Харьковского полка. Это определение подписали: а) Харьковского полку: обозный Степан Дьяков, судья Семен Афанасьев, есаул Яков Ковалевский, хорунжий Иван Макаренко, поручик Иван Барабаш, атаман Матвей Лобачевский, сотники: Харьковские – Василь Юрченко, Яков Ревковский, Ефим Савченко; Тишковский – Василь Якименко; Деркачевские – Степан Варвянский Андрей Клементьев; Пересечанский – Леонтий Косяненко; Люботинский – Михайло Ковалевский; Мерефянский – Герасим Довбиш; Валковские – Федор Неминущий и Максим Тупица; Угольчанский – Герасим Панченко. б) Изюмского полку: судья Иван Коропай, писарь Иван Височин, хорунжий Роман Щербина, сотники: Изюмский – Игнат Буцук; Цареборисовский – Ларион Самборский; Гороховатский – Гаврила Трушевский; Купянский – Иван Диский; Двуречанский – Яков Сагун; Торский – Никифор Мазан; Савинский – Савелий Шульженко; Балыклейский – Михайло Пестич; Андреевский – Данила Данилевский; Лиманский – Григораш Пашковский; Змиевской – Василь Шендригуль; Печенежский – Федор Щербина. Это определение утверждено воеводой. |
| И все же наш народ – сильный духом. Все выжившие как-то налаживали быт, продолжали жить и растить детей, печь партизанам хлеб и ждать освобождения. Единственная надежда была на передовые части Красной Армии, которые только в 1944 году освободили Брянскую область. Правда Нина так и не училась больше. Как проходила в школу три года, так на этом и остановилась. С пятнадцати лет начала работать в колхозе, восстанавливать с оставшимися в селе жителями сельское хозяйство, жить и работать для фронта, для Победы. Вторая история, не менее, а может быть и более ужасающая. Там же в Брянской области, Климовском районе, только в селе Лакомая Буда жила семья Покатило Ольги Яковлевны. Мужа у нее не было, умер при раскулачивании, а дети были. Два взрослых сына были перед войной призваны в армию и встретили войну на передовой. Знала ли она в то время, когда село заняли немцы, что оба ее сына погибли или еще нет – не известно. Но осталось на ее плечах хозяйство, три дочери и кормилец – сын Василий шестнадцати лет. Немцы расположились в деревне, а когда наши части отступали, то на полях и на окраинах все заминировали. Минировали поля и партизаны. А для того, чтобы проверить – нет ли мин, немцы сразу нашли выход. Есть много фильмов, где показано, как идут русские пленные или жители деревень и тянут бороны по полю, а за ними от взрывов летит земля, остаются черные воронки. Вот так, в течение нескольких недель, ходил боронить минные поля и Василь Покатило. Брал лошадь из дома, запрягал борону и шел туда, откуда мог и не вернуться. Как было матери каждый день провожать сына на смерть – рассказать уже никто не сможет. Эти слезы с ней остались. Уходил Василь рано утром, возвращался живой. Не тронули его мины, обошел он их стороной. Выжил. А каждый раз, когда возвращался, мать громко кричала: «Девки, Василь вернулся, встречайте!». Старшая сестра лошадь распрягала, а мать не знала в какой угол его посадить, чем накормить. Сын живой вернулся. Так и жили они «под немцем» все четыре года. Выжили из семьи все. Когда Брянскую область освободили, Василя призвали в армию. Он был ранен в бою и комиссован. |
| Рядом с ней простоволосая Пашенька-преблаженная, вся в черном, худенькая и юркая. Была богатая, да сгорели у ней малютки-детки, и стала она блаженненькой. Сидит и шепчет. А то и вскрикнет: «соли посолоней, в гробу будешь веселей!!» Так все и испугаются. У нас боятся, как бы она чего не насказала. Сказала на именинах у Кашиных, на Александра Невского, 23 ноября: — «долги ночи — коротки дни», а Вася ихний и помер через неделю в Крыму, чахоткой! Очень высокого роста был — «долгий». Вот и вышли «коротки дни». Еще — курчавый и желтозубый, Цыган, в поддевке и с длинной серебряной цепочкой с полтинничками и с бу-бенцами. Пашенька дует на него и все говорит — цыц! Он показывает ей серебряный крест на шее и все кланяется, — боится и он, должно быть. Трифоныч, скорняк Василь-Василич, который говорит так, словно читает книжку. Потом, во весь сундук, певчий Ломшаков. Он тяжело сопит и дремлет, лицо у него огромное и желтое — от водянки. Еще, разные. Но после солдата интересней всего — Подбитый Барин. Он стоит у окна, глядит на сугробы и все насвистывает. Кажется, будто он один в комнате. А то поглядит на нас и сделает так губами, словно у него болит зуб. Горкин сегодня — как будто гость: на нем серенький пиджачок отца, брюки навыпуск, а на шее голубенький платочек. А то всегда в поддевке. Входит отец, нарядный, пахнет от него духами. На пальце бриллиантовое кольцо. Совсем молодой, веселый. Все поднимаются. — С праздником Рождества Христова, милые гости, — говорит он приветливо, — прошу откушать, будьте, как дома. Все гудят: «с Праздничком! дай вам Господь здоровьица!» Отец подходит к лежанке, на которой стоят закуски, и наливает рюмку икемчика. Василь-Василич наливает из графинов. Барин быстро трет руки, словно трещит лучиной, вертит меня за плечи и спрашивает, сколько мне лет. — Ну, а семью семь? Врешь, не тридцать семь, а… сорок семь! Гм… Отец чокается со всеми, отпивает и извиняется, что едет на обед к городскому голове, а за себя оставляет Горкина и Василь-Василича. Барин выхватывает откуда-то из-под воротничка конвертик и просит принять «торжественный стих на Рождество»: |
| На первый раз я сообщил архиеп[ископ]у Петру о двух своих сновидениях, из которых одно касалось моего товарища по семинарии Л. 128 об. Палладия Константинови ча Сергиевского, священничествовавшего в Тобол[ьской] губ[ернии], второе сновидение касалось лично меня. Первое сновидение было, помнится, в 1929 г[оду], на 17 сентября по стар[ому] стилю. Снилось мне, что я нахожусь в храме и стою на солее у северных дверей алтаря. Неожиданно открываются двери, и в них в полном архиерейском облачении с крестом в руках стоит покойный архиепископ Варшавский Николай (Зиоров). Увидев меня, архиепископ осенил меня крестом и сказал: «Благодарю тебя, мой друг, что ты поминаешь меня и молишься обо мне. (Для поминовения имя архиепископа Николая я записал в свой синодик). Напиши о. Палладию, что дело с постройкой у него кончится благополучно». Сон меня очень заинтересовал, особенно вторая его половина. Утром, не медля ни минуты, я написал Сергиевскому письмо, в коем упомянул о своем сновиденье. На это письмо я получил ответ, но в нем не было никакого намека на мое сновиденье, выходило так, что он как будто не получил его, или, если и получил его, то не придал никакого значения моему сновидению. Однако вышло не так. Л. 129 Спустя месяца полтора после этого я получаю от Сергиевского письмо, несказанно поразившее меня. Он назвал мой сон вещим и сообщил мне следующее. «Года полтора тому назад, – писал он, – прихожане мои вознамерились построить церковь, но власть делала препятствия и постройку церкви не разрешала. Согласия не давала как местная власть, так и центральная. Всякая надежда на постройку церкви была потеряна. И вот совершенно неожиданно дней пять тому назад получено разрешение построить церковь. Можешь себе представить, насколько поразил меня твой удивительный, поистине вещий сон». Второй мой сон. Приснилось мне, что я нахожусь в Воронеже и стою у гробницы святителя Митрофана. Приложившись к мощам этого угодника, я направился к выходу, но, чтобы запечатлеть в своей памяти всю обстановку, окружающую гробницу, при выходе еще раз оглянулся назад и вижу: святитель как будто приподнялся и, смотря на меня, провел рукой по своему горлу. Вскоре я проснулся и почувствовал нестерпимую боль в своем горле. Сильный испуг овладел мной. Послал за фельдшером. Явившись ко мне и осмотрев горло, фельдшер сказал, что заметны признаки дифтеритного |
| А что же стало со святыми мощами братьев Константинови чей, Великого Князя Сергея Михайловича и его секретаря Федора Ремеза, а также Князя Владимира Палея? Они оставались в крипте Серафимовского храма в Пекине. В 1945 году на территории Китая, в Маньчжурии, шла война России с Японией, – как и во многих уголках Дальнего Востока. В Пекине все, что принадлежало Русской Духовной миссии, вместе с кладбищем и храмом, было передано советскому правительству под дипломатическое представительство. Все было уничтожено: и храм, и кладбище. Неизвестно, что стало со святыми мощами мучеников. В службе Царственным страстотерпцам есть такая молитва: «О страстотерпице святая княгине Елисавето, егда тя живу во алапаевскую шахту ввергоша, купно со святыми мученики царския крове, яже беху князие Сергий, Иоанн, Константин, Игорь и Владимир, такожде мученица Варвара и святый мученик Феодор, изнемогающим же надолзе всем от ран, облегчала еси еле жива сущи страдания умирающих, воспевающе священные песнопения, яже слышаху мимоходящии. Сего ради молим тя, молися Христу Богу прегрешений оставление даровати празднующим любовию святую память твою». Стихотворения Князь Владимир Павлович Палей 1. О, свете Тихий… О, Свете Тихий, Боже правый! Ты ниспосли Свои лучи, В покой таинственной оправы Алмазы сердца заточи… Измучен я немым страданьем, Не знаю – чем душа полна? Так пусть Тобой, Твоим сияньем Навек исполнится она. Во мне мерцает, догорая, Недостижимая мечта, — Возьми, возьми ее для рая, Где все покой и красота! И Ты, о, Пресвятая Дева! Склонись над жизнью молодой, И грусть чуть слышную напева Возьми незримою рукой! Храни ее! В ней все стремленья, Все думы светлыя мои, В ней дань земного умиленья, В ней всех источников струи! Храни ее над облаками, В немой лазурной вышине, И в час, когда беспечность с нами, Отдай ее Ты снова мне! И будет что-то неземное Звучать с тех пор в стихе моем, В нем все далекое, святое Сольется с жизненным огнем. В нем отзвук ангельской свирели Скользнет как чистая слеза. |
| Произведения на Климент Охридски и Константин Преславски//Преславска книжовна школа: Изслед. и мат-ли. Шумен, 1995. Т. 1. С. 96-114; он же. Новооткрит канон на Константин Преславски с тайнописно поетическо послание//Старобългаристика. 1997. 4 (21). С. 3-17; он же. Канон за Рождество Христово от Константин Преславски//Там же. 1998. 4(22). С. 3-26; он же. Хвална пни Константинова: (Богоявленски предпразнични стихири на Константин Преславски в рус. миней от XII-XIII в.)//Старобългарска лит-ра. София, 1999. Кн. 31. С. 3-23; он же. Службата за слав. първоучител Методий в Хлудовия миней 156//Там же. 2001. Кн. 32. С. 3-20; он же. Старобългарски канон за Богоявление//Там же. 2005. Кн. 33/34: Филол. изслед. в чест на К. Иванова за нейната 65-годишнина. С. 13-63; Загребин В. М. Заупокойные стихиры АЗЬБОУКОВНЕ в серб. Требнике XIII в.//АрхПр. 1981. Бр. 3. С. 65-69; Кожухаров С. «Пти достоитъ архистратига»: (Новооткрито произведение на Констатин Преславски)//Литературознание и фолклористика. София, 1983. С. 59-62; он же. Константин Преславски: Канон за архистратига Михаила// Он же. Проблеми на старобълг. поезия. София, 2004. Т. 1. С. 45-59; Пенкова П. Новооткрит акростих в погребалния чин на Зайковския требник//Език и лит-ра. София, 1986. 3. С. 35-43; Ефендулов Д. «Гранеса добра» на Константин Преславски в отношение към химничната поезия//Старобългарска лит-ра. 1990. Т. 22. С. 53-63; Трендафилов Х. Службата за Методий от Константин Преславски като исторически извор//Епископ-Константинови чтения. Шумен, 1996. Т. 3. С. 34-43; Афанасьева Т. И. Древнеславянские толкования на литургию в рукописной традиции XII-XVI вв.: Исслед. и тексты. М., 2012; Старобългарското Учително Евангелие на Константин Преславски/Изд.: М. Тихова, Е. Уханова. Freiburg, 2012. (MLS; 58). Лит.: Грашева Л. Константин Преславски//КМЕ. 1995. Т. 2. С. 426-440 [Библиогр.]; Верещагин Е. М. Кирилло-Мефодиевская поэтическая традиция в оригинальной книжности Константина Преславского// Он же. История возникновения древнего общеслав. |
| На жадном (ни в одном) соборном каноне не положено, абы папеж головою мел (имел) быти постановлен над патриархами. А так и оттуль показуется, иже в привилею (в грамате) оном о патриархах придаток есть фальшивый». 3) «Пишет якобы Константин царь Рим место и Влоскую землю, албо заходныи (западные) краины и замки мел дати и уступити Сильвестрови и его потомком (в Кормчей л. 9). И то далеко от правды. Бовем Константин (Дамаскин поддиакон гл. 33) пред смертию своею раздел царства своего сыном тром такий учинил: Константиеви дал Константинополь и весь восток, Константинови – Францию и Вретанские островы аж до Вечернего Окиана, а Констансови – Рим, Влохи, Венетию и низшую Галлию. Той раздел царства тестаментом (завещанием) вечным варовал (укрепил)». Далее Захарий Копистенский указывает царей на Римском престоле, которые и папежов подавали и заключает 3 свой довод: «Теды не есть то правда, абы быскупови (епископу) Римскому – Рим и Влохи и иныи провенции мел дати. А затим и привилей τой не есть правдивым». 4) Сами латинскии докторове мудрейшии того Константиноваго привидею не приймуют. Аже то правда – цесарь Барониуш (Бароний рок 1191, num. 53, tom 12, columna 858) в рочных своих деях (деяниях), 1191 непризнавает и овшем (конечно) за омильную (погрешительную) повесть удавано быти разумеет» (Полинодия стр. 324–325, «в Русской историч. библиотеке; т. 4, за 1878 г.). Разбор: Прежде всего нужно помнить разницу между обетованиями Божиими и предсказаниями частных лиц. Во-вторых старообрядцы, беря на стр. 73–74 и затем на 79, соединяют в одно два послания папы Адриана: первое к императорам (стр. 64–70), где сказано, что «всегда будет удерживать первенство», а второе к патр. Тарасию (стр. 77–80). И слова: «весь собор так же учит» сказаны именно после прочтения второго послания, где о первенстве сказано, что ап. Петр «удерживает его» и после объяснения патр. Тарасия. «Представители святейшего папы древнего Ритма сказали: пусть скажет нам возлюбленнейший патриарх Тарасий царствующего города: согласен ли он с посланием (именно к нему) святейшего папы... |
| – С Ангелом, кормилец. Михал Панкратыч… во здравие… сродственникам… царство небесное… свет ты наш!.. Трифоныч, всегда первый, у самого подъезда, поздравляет, целуется, преподносит жестяные коробочки, как и нам всегда – всегда перехватит на дворе. Все идут за дорогим именинником в жарко натопленную мастерскую. Василь-Василич снимает с него шубу и раскладывает на широкой лавке, хорями вверх. Все подходят, любуются, поглаживают: «Ну, и хо-орь… живой хорь, под чернобурку!..» Скорняк преподносит «золотой лист» – сам купил в синодальной лавке – «Слово Иоанна Златоуста ». Горкин целуется со скорняком, лобызает священный «лист», говорит трогательно: «Радости-то мне колико, родненький мои… голубчики!..» – совсем расстроился, плачет даже. Скорняк по-церковному-дьяконски читает «золотой лист»: «Счастлив тот дом, где пребывает мир… где брат любит брата, родители пекутся о детях, дети почитают родителей! Там благодать Господня…» Все слушают молитвенно, как в церкви. Я знаю эти священные слова: с Горкиным мы читали. Отец обнимает и целует именинника. Я тоже обнимаю, подаю новый кошелек, и почему-то мне стыдно. Горкин всплескивает руками и говорить не может, дрожит у него лицо. Все только: – Да Господи-батюшка. за что мне такое, Господи-батюшка!.. Все говорят: – Как так за что!.. Хороший ты, Михал Панкратыч… вот за что! Банные молодцы подносят крендель, вытирают усы и крепко целуются. Горкин – то их целует, то меня в маковку. Говорят – монашки из Зачатиевского монастыря одеяло привезли. Две монахини входят чинно, будто это служение, крестятся на открытую каморку, в которой теплятся все лампадки. Уважительно кланяются имениннику, подают, вынув из скатерти, стеганое голубое одеяло, пухлое, никаким морозом не прошибет, и говорят распевно: – Дорогому радетелю нашему. матушка настоятельница благословила. Все говорят: – Вот какая ему слава, Михал Панкратычу… во всю Москву!.. Монахинь уважительно усаживают за стол. Василь-Василич подносит синюю чашку в золотце. На столике у стенки уже четыре чашки и кулич с пирогом. Скорняк привешивает на стенку «золотой лист». Заглядывают в каморку дивятся на образа: «Какое Божие Милосердие-то богатое… старинное!» |
|
|
