| Ягайло не стал выступать немногочисленными войсками (очевидно, в неск. тыс. чел.) против рус. войск, которые задержались на неск. дней на Куликовом поле. Литовский вел. князь не стал рисковать своими воинами, ему предстояло продолжать борьбу за власть в ВКЛ. Ягайло вполне устраивал факт взаимного ослабления военных сил Сев.-Вост. Руси и «Мамаевой Орды». Это исключало их активное военное вмешательство в борьбу за власть в ВКЛ на стороне одного или неск. противников Ягайло. Неск. дней рус. войска собирали раненых и павших, оружие и проч. военные трофеи. 14 сент. 1380 г. оно отправилось с Куликова поля в Коломну. На небольшие отряды ратников, возвращавшихся с Куликова поля в княжества, стали нападать отряды литовцев и рязанцев. Они стремились отнять у победителей богатые трофеи, захватить знатных пленных, за к-рых можно было получить выкуп, а также рядовых воинов для обращения их в холопство. В ответ на эти недружелюбные действия правителя Рязанской земли кн. Димитрий Донской решил отправить против него изгонную рать. Однако она не понадобилась, т. к. Рязанский князь бежал за пределы своих владений вместе «со княгинею, и з детми, и с бояры, и з думцами своими» (очевидно, на территорию ВКЛ). Сообщившие об этом Димитрию Донскому рязанские бояре «сами биша ему челом и рядишася у него в ряд». Московский правитель принял их челобитье, заключил с рязанцами мир, а «на Рязанском княженье посади свои наместници» (Там же. Стб. 140-141). 2 авг. 1381 г. на переговорах между князьями Димитрием Иоанновичем, Владимиром Андреевичем и Олегом Иоанновичем правитель Рязанской земли обязался по одной из статей заключенного с ним договора освободить всех пленных, возвращавшихся на Русь после окончания К. б., а также вернуть им незаконно отнятое у них имущество (ДДГ. 10. С. 30; Кучкин. 2003. С. 344). Условия договора не были, однако, выполнены в полной мере. Уже в московско-рязанском договоре от 25 нояб. 1402 г. вел. кн. Василий I Димитриевич обязал Рязанского вел. кн. Феодора Ольговича «наш полон отпустити весь, и тот полон, что у тотарьские рати ушол, а будет в твоеи отчине тех людеи з Дону, которые шли, и тех ти всех отпустити» (ДДГ. 19. С. 54). |
| В другой своей грамоте в Тушинский лагерь Гермоген говорил: „Мы чаяли, что вы содрогнетесь,воспрянете, убоитесь Праведнаго Судии, прибегнете к покаянию; а вы упорствуете, разоряете свою веру,ругаетесь св. церквам и образам, проливаете кровь своих родных и хотите окончательно опустошить свою землю. Не ко всем пишем это слово, но к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов, и, преступив крестное целование, отъехали и изменили царю-государю, и всей земле, и своим родителям, и своим женам и детям, и всем ближним, а особенно Богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит и прочие, не своею волею, а нуждою, и на христианский закон не стоят и крови своих православных братий не проливают, таковых мы не порицаем, но молим о них Бога, чтобы Он отвратил от них и от нас праведный гнев Свой. То – мученики Господни, и ради нынешнего страдания они удостоятся небесного царствия».... Так сильно говорил этот первосвятитель, которого современники называли „Вторым Златоустом». Скоро опасения прозорливого патриарха оправдались: стало ясным, что и второй самозванец был лишь подставной ступенью к прямому покорению России поляками. В ее пределы, именно в Белую Русь, вторгся сам король Сигизмунд III для завоевания нашего передового оплота – Смоленска, а затем и всей России и „для введения в ней католицкой правды», как доносил папе его посол. Король отозвал поляков от самозванца, как уже более ненужного им, вследствие чего и Тушинский лагерь распался, а Лжедимитрий ушел от Москвы в Калугу. К этому времени в приверженцах самозванца, таких, как Салтыков, князья Масальский, Хворостин, Грамотен и другие, возникла такая склонность к слиянию России с Польшей, что они, никем не уполномоченные, предложили от имени нашего народа русский престол сыну Сигизмунда, королевичу Владиславу. В эту тяжелую пору, при попытках защитить Василия Иоанновича от изменников, не останавливали Гермогена все чаще и чаще постигавшие царя беды. Они стали очень тяжкими, после недолгого просвета, который наступил в Москве, по освобождении Троицкой лавры от польской осады и распадения Тушинского лагеря. В столицу вступил тогда с русскими войсками и вспомогательными шведскими отрядами доблестный князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, очистивший Север России от приверженцев самозванца. Радостно встречал его народ, желавший видеть в юном князе будущего преемника Царской власти, после бездетного дяди его Василия Иоанновича. |
| В обширном комплексе былин об И. М. современные исследователи выделяют собственно устное народное творчество, т. е. былины, записанные в XVIII-XIX вв. от народных сказителей (Сборник Кирши Данилова (копия сер. XVIII в. более раннего сборника), былины, собранные П. В. Киреевским , П. Н. Рыбниковым, А. Ф. Гильфердингом и др.), и былины из рукописных сборников XVII - нач. XIX в., к-рые носят следы редакторской правки и переработки. Д. И. Иловайский писал о том, что в эпосе об И. М. можно выделить неск. исторических пластов: связанные с Киевской Русью, со временем монг. ига, со Смутным временем . По мнению совр. исследователей, к домонг. периоду следует отнести былины о встречах в поле И. М. с вражескими богатырями - Збутом, Жидовином, Сокольником и др., а также былины об И. М. и Соловье-разбойнике. С эпохой монг. ига связаны былины об И. М. и Калине-царе (самая ранняя запись текста - 25 в сборнике Кирши Данилова), известные в неск. версиях (И. М., Самсон и Калин-царь; И. М., Ермак и Калин-царь; Камское побоище), былина об Идолище, нек-рые версии былины об И. М. и Соловье-разбойнике (в них Соловей получает прозвище Рахматович или именуется Одихмантьев сын) и др. События XVII в. отразились в былине «Илья Муромец на Соколе-корабле», где рассказывается о том, как плывущий по Хвалынскому м. (древнерус. название Каспийского м.) на корабле И. М. вместе с др. богатырями (иногда со С. Разиным) отражает нападения крымских татар и турок. В былине запечатлелись воспоминания о казачьих походах в Каспийское м., в низовья Волги и Дона (былина известна в записях из казачьих поселений Поволжья, Сибири, сел Вологодской и Вятской губерний). Возможным историческим прототипом И. М. для этого сюжета послужил самозванец Лжепетр - казак Илейко Муромец, участвовавший в казачьих походах против горских племен и сражавшийся против царя Василия Иоанновича Шуйского . (История Лжепетра изложена в «Царской грамоте в Соль Вычегодскую о трехдневном молебствии по случаю сдачи мятежниками царским войскам г. Тулы и выдачи самозванца Лжепетра с приложением показания сего последнего о роде его» от 19 окт. 1607 г.- ААЭ. Т. 2. 81. С. 173-176. прозвище илейки, Муромец, связано с его происхождением из Мурома. Объявив себя сыном царя Феодора Иоанновича , самозванец не претендовал на связь с былинным героем.) |
| Из юго – восточных степей двинулся ещё и третий отряд под предводительством Лжепетра. Ещё в последние дни царствования Лжедимитрия терский казак Илейка объявил, что он, в действительности, сын Царя Феодора Иоанновича Пётр, родившийся в 1592 году и подменённый Борисом Годуновым на скончавшуюся девочку Феодосию. Лжедимитрий понял, что открыто бороться с новым самозванцем нельзя, так как наследником Феодора Иоанновича должен бы быть его сын, а не брат, и в случае столкновения его с Лжепетром войско и народ могут перейти на сторону последнего. Поэтому он обратился к Лжепетру с приглашением прибыть в Москву, распорядившись, чтобы его встречали с подобающими почестями. Однако по пути в Москву Лжепётр узнал о гибели своего мнимого дяди и остановился. Теперь же он соединился с Болотниковым для борьбы с их общим врагом воцарившимся в Москве князем Василием Шуйским. Соединённые ополчения Ляпуновых, Болотникова и Лжепетра двинулись на Москву. Ляпуновы увидели вскоре, что отряды Болотникова, хотя идут под знаменем восстановления законной власти, но в то же время настроены против теперешних порядков на Руси, а по приёмам мало отличаются от разбойничьих шаек. К тому же они усомнились в действительном спасении Димитрия и, не желая дальше участвовать в разрушении Русского Государства, признали Царя Василия и покорились ему. После этого войска Василия Шуйского осадили Болотникова и Лжепетра в Туле и принудили их к сдаче. Оба они были казнены, хотя Болотников и уверял, что действовал всё время из делания верно служить законному Царю Димитрию, но теперь, оставленный им без помощи «на произвол судьбы», он так же верно будет служить Царю Василию. На юге тем временем продолжали собираться войска под знамёна Царя Димитрия. Но где находился и скрывался сам Димитрий, все ещё никто не знал. Один из сторонников Лжедимитрия прибыл набирать войско в Путивль и объявил, что недалеко находится сам Царь. Чтобы увидеть Царя, посольство путивльцев отправилось с ним в Стародуб, но видя, что там нет Царя, хотело его избить. |
| Василий Шуйский молча кивнул. Оба его брата с любопытством переглянулись. Лука Завьялов слегка прокашлялся и стал читать вслух: – «Князь Дмитрий Михайлович Пожарский, будучи на Москве в осаде против врагов стоял крепко и мужественно, и к царю Василию Шуйскому и ко Московскому государству многую службу и дородство показал, голод и всякую осадную нужду терпел долгое время, а на воровскую прелесть и смуту не покусился, стоял в твердости разума своего крепко и неколебимо без всякой шатости. За это государь Московский и всея Руси Василий Шуйский жалует князя Дмитрия Пожарского тремястами десятин пахотной земли и пятьюстами десятин лугов и сенокосов…» – Довольно, Лука, – прервал секретаря Василий Шуйский. – Разыщи-ка мне князя Пожарского, да побыстрее. Насколько я помню, его мать и сестра имеют подворья где-то в Белом городе. Князь Пожарский наверняка их часто навещает. Может, и ныне он в Москве пребывает, а нет, так нужно послать гонца за ним в Зарайск. Обширный квартал Москвы за рекой Неглинкой, обнесенный крепостной стеной из белого камня, издавна назывался Белым городом. Там проживали купцы, ростовщики и дворяне. Секретарь встал из-за стола, отвесил поклон Василию Шуйскому и тотчас удалился. Едва Лука Завьялов скрылся за дверью, как Дмитрий Шуйский стал допытываться у своих братьев, кто такой этот князь Пожарский? Почему он не слыхал про такого? И можно ли ему доверять? Иван Шуйский хотя и слышал раньше про князя Пожарского и даже встречался с ним во дворце, когда тот служил стольником при Борисе Годунове, но что-либо конкретное о нем самом и об его предках сказать не мог. Поэтому на вопросы Дмитрия Шуйского отвечал Василий Шуйский, который не раз пользовался услугами князя Пожарского и которого он назначил на воеводство. – Предки Дмитрия Пожарского в стародавние времена владели удельным Стародубским княжеством, что на реке Клязьме неподалеку от Владимира, – молвил Василий Шуйский, утирая тонким платочком пот со лба. В канцелярии было довольно душно, несмотря на распахнутые настежь створки окон. – При Дмитрии Донском Стародубское княжество распалось на четыре удела. В дальнейшем эти уделы раздробились на еще более мелкие поместья, так что ко времени правления Василия Иоанновича от Стародубского княжества не осталось и следа. Дед Дмитрия Пожарского, Федор Иванович Немой, служил при дворе Ивана Грозного и даже попал в тысячу «лучших слуг». |
| В мастерской М. выполняли и правительственные заказы. Если сборник Житий святых (ГИМ. Епарх. 558), написанный «повелением» вел. кн. Василия III Иоанновича , мог быть выполнен по его личному заказу, то др. автографы М. указывают на его связи с посольской, дьяческой средой. Русский альтернат договора 1514 г. Василия III с имп. Максимилианом I, хранящийся ныне в Венском гос. архиве, написан почерком если не самого М., то почерком одного из писцов его круга, принадлежавшим медоварцевской школе письма. Он близок к почерку М. по высокой степени отработанности, привычности письма и его изяществу. Особенно убедительно подтверждает принадлежность медоварцевской мастерской начальный инициал, близкий к манере исполнения инициалов и оформления в ранних рукописях М. Почерком М. либо одного из каллиграфов его круга, принадлежавшего медоварцевской школе письма, выполнен перевод книжной новинки того времени - «Письма Максимилиана Трансильвана», в к-ром описано кругосветное путешествие Ф. Магеллана. «Письмо...» было издано в Кёльне в 1522 г. и привезено в Москву кем-то из рус. дипломатов, неоднократно посещавших европ. города. Вероятно, это был посольский переводчик Дмитрий Герасимов (М. сотрудничал с ним при переводе Толковой Псалтири Максимом Греком в 1521-1522). Перевод сохранился в рукописи-конволюте РНБ. Q.IV.412. Л. 18-29 об. Среди медоварцевских автографов выделяется группа рукописей, содержащих не богослужебные тексты, но сочинения летописного, исторического, лит. содержания. Среди них особенно значительны 4 произведения, образующие цикл «Сказания о князьях Владимирских» (далее: СКВ), и отражающие начальную историю этого памятника, к-рый занимает важное место в политической идеологии находившегося в стадии становления Русского централизованного гос-ва. Это следующие памятники, представленные в автографах М. 1. Часть сборника-конволюта БАН. Арханг. Д. 193 (л. 389-469), в к-рую включены медоварцевская редакция СКВ (без названия, л. 389-393); примыкающее к ней по содержанию и смыслу «Родословие Литовского княжества» (л. 410-412 об.), на л. 413 запись о происхождении московского вел. кн. Василия III от рим. имп. Августа, ключевая идея СКВ. Здесь помещены также тексты светского содержания: «Повесть о взятии Царьграда» Нестора Искандера (л. 416-436 об.), «Повесть о взятии Пскова» (л. 437-444 об.), «Россиискии летописец въкратце» (л. 447-469 об.), описывающий события от прихода Рюрика до нападения татар в 1527 г. |
| Р. Трубецкой бесчестит». Да стал о том сердитовать, да, встав с места, пошел вон. Князь Трубецкой говорил ему: «Не сердитуй, князь Федор Иванович! По деде твоем с тобою можно было в отечестве считаться, но по отце твоем с тобою местничаться нельзя, потому что государь отца твоего жаловал и учинил его велика». Бояре также стали уговаривать Мстиславского, и он сел в суде опять. Князь Трубецкой ссылался на свадьбу короля Магнуса, на которой князь Вас. Юр. Голицын был меньше брата его, князя Федора Трубецкого. Для поверки спросили ящик с свадебными чинами, нашли списочек о свадьбе короля Магнуса, где имени князя Трубецкого не было, а написаны были только князь Шейдяков, князь Голицын да дьяк Василий Щелкалов. Бояре спросили последнего, где у него книги о свадьбе короля Магнуса? Тот отвечал, что свадьбу приказал государь ему, но он разболелся, и государь приказал свадьбу брату его Андрею. Андрей же отвечал, что он книг о королевой свадьбе у себя не упомнит. Тогда князь Трубецкой бил челом, что Андрей и Василий Щелкаловы своровали, свадьбу переделали, брата его не написали, дружа Голицыным, потому что Голицыны Щелкаловым друзья и сваты. Щелкаловы оправдывались тем, что списочек был написан рукою подьячего Яковлева, который не мог переделать его в их пользу, потому что он и все разрядные подьячие им недруги. На другой день дьяк Сапун Абрамов принес к боярам черный список королевой свадьбе и сказал, что он этот список нашел в ящике Василья Щелкалова; в этом списке дьяк Василий Щелкалов написал сам себя в сидячих с боярами, а помарки сделаны рукою брата его Андрея. Тогда бояре спросили Василия Щелкалова: почему он сам себя написал в сидячих на свадьбе, а вчера сказывал, что был болен? Щелкалов отвечал: «Да моя ли это рука: боюсь, чтоб кто-нибудь не подделал мою руку». Бояре велели ему смотреть, и он должен был признаться, что рука его. Дело было решено в пользу Трубецкого. Иногда суд не вершался, потому что служба заняла. Когда челобитные казались явно несправедливыми, то правительство употребляло понуждения и наказания: в 1588 году князь Тюфякин бил челом на князя Хворостинина; царь суда не дал и велел Тюфякина посадить в воровскую тюрьму на четыре недели. |
| «И.В. Платонов. Через три года учения в Академии в сентябре 1829 г. был избран вместе с братьями С.И. и Я.И. Баршевыми для изучения юридических наук и в октябре 1829 года вместе с ними явился во второе отделение канцелярии Его Величества. После двухгодичного слушания лекций по правоведению в Отделении и в Петербургском Университете он вместе с Баршевыми слушал лекции по той же специальности в берлинском Университете и в свободное время по приглашению обучал двух сыновей графа Д.Н. Блудова, и преподавал русский язык принцу Прусскому Адальбергу. По возвращении в Петербург и по выдержании экзамена на степень доктора прав, Платонов в 1835 году определен был в Харьковский Университет по кафедре законов благоустройства и благочиния государственного, и в 1837 г. получил звание экстраординарного, а в 1848 – ординарного профессора. В 1856 г. за выслугою срока оставил службу при Университете». (С.К. Смирнов, – История Моск. Дух. Акад., стр. 488–489. Там на стр. 489 помещен список сочинений И.В. Платонова. Еще о нем см. на стр. 270). Ред. 2901 Рукопись эту приобрел я в Костроме, состоя там на службе, в 1879-м году. Она писана на шести тетрадках зеленой (современной) бумаги, в 8-ю д.л., мелким шрифтом и тонким плотным почерком. Сохраняя в этом издании орфографии и местный (Костромской) выговор подлинника, я не удерживаю, однако, всех его знаков препинания, поставленных так небрежно (?), что, при сохранении их, было бы затруднительным чтение и понимание подлинника. Автор. Василий Зарин – кандидат пятого курса; окончил Академии в 1826 году. В том же году 5 октября Костромским семинарским Правлением определен инспектором и учителем латинского языка в Галичское уездное училище, о чем см. «дело» Академической Конференции за 1826 г. 11. Ред. 2905 Профессор философии (1815–1824 гг.) протопресвитер Московского Архангельского собора Василий Иоаннович Кутневич. Ред. 2908 Вероятно, студент старшего курса Ипполит (в монашестве Иона) Капустин, магистр четвертого курса (1824 г.). Ред. 2927 Моисей Георгиевич Молчанов. Бакалавр, читавший в 1822–1828 гг. историю систем философских. Ред. |
| Он любил порядок и довольство во всем, и потому заботился о приведении в известность всего того, чем тогда могла располагать русская митрополия. Главный источник содержания ее составляли земельные владения. Даниил позаботился о том, чтобы надлежащим образом прикрепить все наличные владения к своей кафедре. С этою целью он поручил составить сборник актов и разных дарственных записей московской митрополий, который бы мог служить самым неопровержимым источником законности каждого владения митрополичьей кафедры 305 . Мало того, Даниил прилагал не мало старания и к тому, чтобы по возможности и при всяком удобном случае увеличивать наличные владения своей кафедры. Этой экономической цели много содействовало внимание к нему со стороны великого князя и некоторых других князей. Сохранилось значительное количество жалованных грамот, данных митрополиту Даниилу от великого князя Василия Иоанновича 306 и его брата Юрия Ивановича, князя Дмитровского. 307 Наконец, Даниил в весьма значительной степени увеличил земельные владения митрополичьей кафедры путем денежной покупки земель. От него сохранилось много купчих грамот на разные поместья, села и деревни, при чем каждая заключенная по его приказанию купчая грамота одна присоединяла ко владениям митрополитов по нескольку сел и деревень. 308 Кроме того, митрополит иногда брал села в счет долга и за долг. 309 Вообще у Даниила заметно было стремление к увеличению своих денежных средств, благодаря которому он входил в разлад с некоторыми лицами. 310 Таков характер митрополита Даниила. Вскоре по вступлении Даниила на престол новому митрополиту представился случай обнаружить свои нравственный качества. В 1523 году по подозрению в измене вызван был в Москву уже в третий раз 311 последний представитель удельновечевого порядка Северский кн. Василий Шемячич. В первые два приезда свои в Москву Шемячич успешно оправдывался во взводимых на него подозрениях и возвращался назад с честью. В 1523 году на него возобновились подозрения в измене, последствием которых был третий вызов его в Москву. |
| Достигнув такого высокого поста, как престол митрополита, при чем решающее значение имело личное расположение к нему в. князя, Даниил мог основательно рассчитывать на ту выдающуюся роль, какая могла принадлежать ему при дворе, в. князя. Вполне в его характере было желать, чтобы эта завидная роль безраздельно принадлежала ему одному. Между тем действительность не оправдывала всех расчетов митрополита; при дворе еще продолжал пользоваться влиянием и Вассиан Косой. Достижение известной цели встречало себе сильного противника в лице Вассиана. Для того, чтобы достигнуть ее, митрополиту предстояла борьба. Таким образом с самой первой встречи между Даниилом и Вассианом уже была готова почва для раздора. Так действительно и вышло на самом деле. Положение Даниила, как бы оно высоко ни было, тем не менее оно одно не в состоянии было дать ему перевес над Вассианом, человеком придворным и сильным своим влиянием на в. князя. Взаимное нерасположение, каким может быть отмечено первое время совместного существования Даниила и Вассиана при великокняжеском дворе, скоро перешло в настоящую придворную борьбу между тем и другим из-за влияния. Такой скорый переход очень естественен, так как лица, которые столкнулись между собою, оба сходились между собою по характеру. Если в характере Даниила нельзя не заметить гордости, честолюбия, то тем более это нужно сказать в отношении Вассиана, гордая, чисто боярская заносчивость которого не укладывалась под смиренным монашеским одеянием. Первым и самым естественным стремлением Даниила было занять насколько возможно видное положение при дворе в. князя, но тут ему постоянно мешал князь Вассиан, сильный временщик, издавна влиятельное лицо при дворе. Такое неопределенное для обеих состязающихся сторон положение продолжалось не долгое время. Сначала мы видим при дворе одинаково заметными влияния и того и другого лица. Так в июне 1523 года пред отправлением с войском под Казань Василий Иоаннович поручает свою духовную грамоту митрополиту Даниилу, при написании которой в качестве, самых доверенных лиц, присутствовал и «старец Васьян княж Иванов» 345 . |
|
|
