| Олеся показывает взрослую спальню — еще один большой встроенный шкаф, похожий на мини-гардеробную, кровать, стол: — Спальня будет, конечно, не только моей, там вон видишь — кроватка на балконе, — улыбается хозяйка квартиры. Дети играют в спальне — Там будет кто-то маленький? — Я хочу маленького. Но я уже неоднократно сталкивалась, что ты хочешь одно, а в итоге получается совсем другое. Теперь стараюсь просто не загадывать. Сделаю пакет документов необходимый, а там посмотрим. Арина у нас еще не оставила мысли о сестре-ровеснице. Олеся показывает первый санузел — там есть унитаз, раковина и большой водонагреватель. Для Владивостока это действительно необходимость, потому что воду здесь отключают каждое лето, иногда на несколько недель. Ванная комната Во второй ванной комнате сидит Дарина. Сама ванна большая, туда точно поместится два-три ребенка одновременно. — Два унитаза и две раковины — это, конечно, то, что доктор прописал! — говорит Олеся, искренне радуясь, что теперь никаких тазиков, горшков и одного душа на этаж. Возвращаемся на кухню, Олеся рассказывает: — Кухня огромная, с большим количеством шкафчиков встроенных. Кухня объединена с гостиной, здесь же стоит двухъярусная кровать мальчишек, диван, на стене висит телевизор. Татьяна говорит, что не представляет, как до этого они с детьми жили в общежитии. — Нам казалось, что все было хорошо, — рассказывает Олеся. — Но сейчас я понимаю, что мы жили ненормально. Жили, стиснув зубы. Главное, что сейчас все получилось! Живем здесь, и я мыслями обращаюсь к последним месяцам в общежитии и думаю: «Господи, как это было тяжело. Я просто терпела». Олеся и дети очень рады просторной квартире В детдоме не научат любить Деньги на квартиру собирали всем миром, рассказывает Олеся: — Фонд «Правмир» собрал пять миллионов рублей. За этим сбором стоит огромное количество неравнодушных людей. Сотни и тысячи людей из России и других стран переводили разные суммы — от нескольких рублей до нескольких тысяч. За пять миллионов можно в другом регионе две квартиры купить, а у нас пять миллионов — это максимум двушка. Она бы решила мою проблему, но все равно было бы очень тяжело жить в небольшой квартире таким составом. |
| В сентябре 1914-го года Комитет Красного Креста духовных учебных заведений открыл в здании Минской духовной семинарии лазарет во имя преподобного Серафима Саровского. Имя этого святого было избрано для лазарета потому, что объявление Германией войны России совпало с днем его прославления. Первоначально лазарет предполагалось разместить в здании Литовской духовной семинарии, но оно было уже занято под госпиталь. Архиепископ Литовский святитель Тихон (Беллавин; впоследствии Патриарх) выразил готовность передать под размещение Серафимовского лазарета свой городской дом в Вильно, а игуменья Красностокского монастыря Елена предложила для этой цели здание церковно-учительной школы в своем монастыре. Ректор Минской духовной семинарии протоиерей Язвицкий известил, что семинария без ущерба для учебного процесса может поместить лазарет в 100 кроватей и, если возникнет необходимость, предоставить дополнительно часть квартир служащих. Поэтому решено было поместить Серафимовский лазарет в здании Минской духовной семинарии. 17-го сентября 1914-го года епископом Минским Митрофаном (Краснопольским) он был освящен. В лазарете было размещено сначала 50, а затем 100 кроватей для раненых, а также операционная, перевязочная, аптека, кладовая, ванная комната, помещение для врачей, сестер милосердия, санитаров. Руководство лазарета и семинарии проявляло заботу о духовной жизни раненых. Так, 2-го января 1914-го года, в праздник преподобного Серафима, причастились Святых Таин 73 раненых. Обращалось внимание и на организацию их досуга: в частности, были устроены чтение с туманными картинами и концерт (9.С.655). В феврале 1915-го года Комитетом Красного Креста духовных учебных заведений был организован второй Серафимовский лазарет, который стал действовать на Кавказском фронте. В марте того же года оба лазарета были переданы в ведение главного управления Красного Креста, с обязательством ежемесячно вносить на их содержание по 5.000 руб. К маю был сформирован передвижной перевязочный отряд, также во имя преподобного Серафима, который успешно начал действовать на передовых позициях (23.С.80-81). |
| Сразу меня не могли принять, так как не оказалось свободного места, но обещали, как только оно откроется. Чтобы не терять времени, я пока для практики поступила в лабораторию Красного Креста. Вероятно, я там пробыла очень недолго: не осталось почти никаких впечатлений. Помню только, я очень беспокоилась о том, что отпускаю домой больных с серьезными болезнями, а ведь они не будут исполнять должного режима (да это для них и невозможно в домашней обстановке). Тем более я была рада, когда вскоре меня известили об освободившейся вакансии в больнице на Романовке (1903 год). Больница эта от центра города и от нашей квартиры была довольно далеко — на электрическом трамвае три четверти часа езды. Надо было поселиться в общежитии для врачей. Там все были одни мужчины. Дом двухэтажный, комната моя в нижнем этаже. С одной стороны живет девушка, уборщица нашего общежития, а с другой находится ванная комната, которая была для меня одной; на этом же этаже — наша общая столовая. Комната со всем необходимым, постелью и постельным бельем. На чай или кофе, завтрак, обед и ужин все должны были в определенный час собираться в столовую, по комнатам не полагалось. Наверху зал, где была и читальня. Один из врачей был выбран хозяином. Между прочим, он заявил вначале, что надо повесить в столовой образ, но большинство не согласилось. Когда я первый раз вошла в столовую (все уже собрались к обеду), то осмотрелась кругом и, не увидев образа, повернулась к востоку и три раза перекрестилась. Врачи демонстративно уставились на меня, видно, для того, чтобы смутить. Но я нисколько не смутилась, наоборот, мне захотелось еще резче выразить свое настроение. И так с их стороны продолжалось некоторое время, но потом они привыкли. Относились они ко мне с большим уважением. Когда мне вскоре пришлось дежурить по больнице (надо было всю ночь не спать, обходить палаты, смотреть, все ли в порядке, и всякий раз являться по требованию сестры в палату, где нужна была врачебная помощь), то Н.С. Челнавский (он был выбран старостой) вызвался ознакомить меня со всеми обязанностями дежурного врача. |
| — Хм! — Миссис Бёрд на мгновение задумалась. — Тогда, полагаю, ты любишь мармелад. Надо будет купить немного про запас. — Вот видишь! Что я тебе говорила? — воскликнула Джуди, когда за миссис Бёрд захлопнулась дверь. — Ты ей точно понравился! — И откуда она знает, что я люблю мармелад? — подивился Паддингтон. — Миссис Бёрд всегда всё знает, — объяснила Джуди. — Ну а теперь пошли наверх, я покажу тебе твою комнату. Я в ней жила, когда была маленькая, и там на стенах много картинок с медведями, так что ты сразу почувствуешь себя как дома. Не переставая болтать, она повела медвежонка вверх по лестнице. Паддингтон всё время жался к стенке, чтобы не наступить ненароком на ковёр. — Это ванная, — показывала Джуди. — А вот моя комната. Вон там комната Джонатана, это мой брат, ты его скоро увидишь. Это мамина и папина спальня. — Она открыла дверь. — Ну а тут будешь жить ты. Паддингтон так удивился, что чуть не упал. Он в жизни не видел такой огромной комнаты! У стены стояла большая кровать под белым покрывалом, комод и зеркало. Джуди выдвинула один ящик: — Вот сюда можешь сложить свои вещи. Паддингтон посмотрел на ящик, потом на свой чемодан. — У меня совсем мало вещей, — пожаловался он. — Все почему-то думают, что, если ты маленький, тебе ничего не нужно. — Ну, этому горю мы попробуем помочь, — бодро сказала Джуди. — Я попрошу маму взять тебя в поход по магазинам. — Она присела на корточки. — Давай я помогу тебе устроиться. — Спасибо. — Паддингтон вставил ключик в замок. — Только тут и помогать-то нечего. Вот банка из-под мармелада, там осталось чуть-чуть на донышке, но от неё очень пахнет водорослями. Вот мой дневник. А это сентаво, южноамериканские мелкие монетки. — Ух ты! — восхитилась Джуди. — Никогда таких не видела. А как они блестят! — Это потому, что я их часто чищу, — пояснил Паддингтон. — И никогда не трачу. Он вытащил из чемодана помятую фотографию. — А это моя тётя Люси. Она сфотографировалась перед тем, как переселиться в дом для престарелых медведей в Лиме. — Какая милая! — восхитилась Джуди. — И наверное, страшно умная… — Увидев, что Паддингтон сразу погрустнел, она поспешно переменила тему. — Ну ладно, я пойду вниз, а ты полезай в ванну и как следует вымойся. Там два крана, один с горячей водой, другой с холодной . |
| А ещё одну комнату занимал генерал медицинской службы Казанский. Замечательная личность, петербургский человек, я у него потом в Петербурге бывал в гостях. И когда, как говорил Зощенко, обстановка стала налаживаться, и он смог вернуться в Ленинград, комната его освободилась и перешла к Мозгову. И тогда ванная снова стала ванной. Такая маленькая деталь. Была ли наша квартира исключением? Да, в каком-то смысле. Но и характер той жизни был иной, была доброжелательность невероятная. У Автократовых было пианино, а у нас не было. Он узнал, что я в школе начал заниматься музыкой в кружке. Играл у учительницы дома на Плющихе. И тогда он сказал: «Приходи к нам и играй, я люблю послушать музыку». Определили часы, и я приходил заниматься, а он слушал. Ещё Автократов запомнился мне тем, что подарил мне однажды замечательную книгу. Это был такой голубой том с золотым тиснением с портретом Гоголя, ставшего моим любимым писателем, архиблизким и дорогим. Золотое тиснение, синяя обложка, портрет Гоголя , дореволюционное издательство Маркса… Он мне дал эту книжку и сказал: «На, в школе вы это проходить не будете, а ты читай». Ну, ещё, правда, добавил, «ты умный мальчик». Сейчас это и неловко, и тепло вспоминать. Это оказались «Выбранные места из переписки с друзьями». Я начал читать, и думаю, что в итоге это повлияло на мою жизнь. Эту книгу я прочёл, по крайней мере, читал, раньше, чем «Мёртвые души». Вот атмосфера. А кухня. У нас была большая кухня, у каждой хозяйки был свой столик, примерно в полметра, и все там работали. Стол Софьи Иосифовны Вышелесской был, помню, как раз у двери возле входа. И мы с ней очень много разговаривали о музыке. Отец — был такой период — как раз служил в Москве. И, учитывая мою тягу к искусству, ночами выстаивал очереди в Большой театр. И я где-то с восьми лет уже ходил в Большой, поэтому застал и танцующую Уланову… (С ней мне потом посчастливилось общаться лично, я же провожал её в последний путь. По её предложению я даже был членом жюри Восьмого международного конкурса артистов балета в Москве.) Я слушал на сцене Пирогова, Рейзена, Козловского, Норцова, Кругликову, Шпиллер. (А потом так случилось, что я общался и с Козловским, и с Пироговым, и с Рейзеном… О Рейзене сделал телевизионный фильм — как раз в день своего девяностолетия он пел в Большом театре Гремина). Это всё были поразительные люди. |
| В семь утра я ринулась обратно. Прибегаю. Лежит моя, весьма довольная, козявка. Целая и невредимая, и, кажется, даже не очень расстроенная отсутствием материально ответственной пары родителей. Вот же тетя прикольная рядом, и чуть чего захочешь, она бегом бежит выполнять. Круто! Только в памперс надудишь, а она уже новый прет. Тут надо сказать, что с начала болезни козявка наша сильно схуднула. Жрать она отказывалась наотрез, и фрисолаку больше шестидесяти граммов за раз в нее было не впихнуть. И вот эта нянечка мне виновато так говорит: «Вы знаете, я ее покормила, но она больше двухсот шестидесяти грамм есть не стала. Это ничего? Или попробуем еще впихнуть?» «Скока-скока?!» – говорю я фальцетом. Двести шестьдесят. Оказалось, они всех заморышей откармливают чудо-питанием Aptamil. Сразу скажу, что за две последующие недели наша козявка превратилась во в меру упитанного и очень щекастого слоника, с четырёх двести она поправилась почти до семи кг. То есть, если зайти сзади, то щеки из-за ушей видны раньше самих ушей. Потом ей делали МРТ и ЭЭГ. На нашем РДКБшном МРТ было шесть снимков. Поэтому мы никак не могли понять, почему на МРТ в Австрии ребенка забирают на два часа. Да потому что там сотни снимков. Диагноз поставили за два дня. И тут же назначили лечение. Перевели нас в обычную палату, одноместную, – в смысле, один родитель и одна козявка, ну, и ванная комната с туалетом. Но монитор не отцепили. Козявка развлекалась тем, что отклеивала от пальца датчик, а потом под оглушительный писк монитора наблюдала за мчащейся по коридору медсестрой. Двадцать раз в день мчащейся – ни разу за все время пешком не пришла. Козявке медсестра очень нравилась, поэтому ее появлению она всегда ужасно радовалась. То есть, влетает медсестра, – козявка регочет. Правда, потом они поссорились, потому что медсестра ее с утра искупала в ванночке и, видимо, слегка упустила. Потому что когда мы пришли, наше чудовище лежало жутко насупленное и зареванное, медсестра имела виноватый вид, а стены ванной были забрызганы до потолка. Ну, ничего, никто не утоп. Просто так положено –каждое утро ребенка купать в детской ванночке… |
| Второй вопрос: если наука родилась на некотором этапе исторического развития человечества, может ли она находиться лишь в отношении конфликта с тем миром, который ее и породил? Конечно, в определенную минуту ребенок прилагает усилия, чтобы выбраться из лона матери, а мать прилагает усилия к тому, чтобы вытолкнуть ребенка из себя. Но значит ли это, что отношения ребенка и его матери должны быть описаны только в терминах конфликтологии? Если наука родилась на выходе из мира средневековья, значит, именно в этом мире она как минимум была зачата и выношена. Третий вопрос: наука рождается в минуту выхода из средневековья всего человечества, или только некоторой его части? Если только части — то, может, средневековая история именно этой части была в чем-то специфична? Если наука рождается именно на исходе западного мира из своего средневековья — не значит ли это, что в западном средневековье (в отличие от индийского или арабского) было нечто, способствовавшее рождению науки? Четвертый вопрос: если наука противоречит именно христианству, то отчего же другие культуры не привели к рождению науки? Отчего только христианство с его якобы глубочайшей антинаучностью создало культуру, в которой и произошла научная революция XVI—XVII веков? Пятый вопрос: если научная революция свершается на исходе европейской культуры из средневековья, то на выходе к чему же она именно произошла? Ведь мало сказать, что нечто произошло при выходе из молельной комнаты. Интересно узнать, какая именно комната начиналась за порогом молельной. Был ли там танцевальный салон или библиотека, ванная или лаборатория? Куда шел выходящий? Все эти вопросы сводятся к одному: почему Коперник, Галилей, Ньютон и Декарт были христианами? Почему не буддистами? Не мусульманами? Не конфуцианцами? Наука — не там, где человек просто интересуется природой. Наука — не там, где человек, пусть даже верно, фиксирует те или иные природные феномены или высказывает гипотезы, которые потом оправдываются. Оленевод едет по тундре и поет песнь, слагая ее по принципу: «что вижу — о том пою». Все в этой песне может быть верно: снег и в самом деле белый, а олешки и в самом деле быстрые. Несмотря на всю правдивость этого текста, назвать его научным нельзя. В науке принято демонстрировать не только пойманную щуку, но и удочку, и наживку, на которую она была поймана. |
| Кремль, освещённый яркими прожекторами, удивительно красив и кажется мне сном. Мы подъезжаем к «Ленинградской Гостинице» – высотный дом в 30 этажей. Огромный вестибюль, с мраморными, или под мрамор, колоннами, с причудливыми лампами в венецианском стиле, лестницы устланы коврами, переходы, залы, всё нарочито роскошно, грандиозно и безвкусно. Это стиль конца 19 века. Во всей отделке этого колоссального здания есть оттенок провинциализма и того, что называется «нувориш». Вместе с тем, огромный вестибюль производит не радостное, а скорее мрачное и даже зловещее впечатление. Мы долго ждём. Какие-то девицы записывают нас, что-то спрашивают и под конец заявляют, что нам придётся подождать. После долгого ожидания, мы узнаем, что нам будет отведён «апартамент люкс», но только на одну ночь, а завтра нам дадут постоянную комнату. В продолжение нашего пятидневного пребывания в Москве, мы так и остаёмся в этом апартаменте. Нам кажется, что нас поселили туда нарочно, что там лучше устроены микрофоны, о существовании которых нас столько раз предупреждали в Париже. Во всяком случае, во всё время нашей жизни в Москве, мы соблюдали самое суровое молчание в нашей комнате. Если нужно было что сказать, то говорили мы шёпотом друг другу на ухо. Комнаты наши со множеством мебели, этажерок, диванов, столиков, ковров представляли из себя то, что, вероятно, кажется роскошью советским гражданам. В Советском Союзе постоянно встречаешь контрасты и несоответствия. Таким несоответствием с «роскошностью» спальни и салона была ванная комната. Изразцы её стен, потрескавшиеся и пожелтевшие, производили неприятное впечатление. Вода в добротном умывальнике не проходила, и нам пришлось мыться над ванной. В углу стояла погнутая корзина из почерневшей, прогнившей проволоки, которую не взял бы и старьёвщик с парижского «блошиного рынка». На следующее утро я проснулся на рассвете и выглянул в окно нашей комнаты девятого этажа. Крыши, множество крыш, с таким же множеством антенн телевидения, нелепые очертания двух или трёх высотных зданий, из моего окна не видно ничего, что могло бы порадовать глаз. Но это Москва! Москва, к которой годы и годы летели и возвращались мои мысли. Москва, где я родился, где мы жили когда-то, которая осталась для меня чем-то дорогим, любимым, с которой я связан кровно всем моим существом. И вот в Москве вдруг я почувствовал себя дома, у себя! Почувствовал, что всё, что здесь я вижу, принадлежит мне, и никто отнять этого от меня не может! |
| Ларису будто кто в сердце толкнул. Вот подойти к ней и предложить пожить у себя дома. Впереди праздник, пусть эта несчастная хоть раз в жизни проведет рождественские каникулы, чтобы были силы нести свой крест дальше, а потом уже возвращается в свой постылый гадюшник. Дальше было тривиально просто. Несколько шагов вперед, склоненная голова, руки крестообразно лодочкой: – Благословите ее у меня пожить на святках. И место есть: живу одна. Друг друга не стесним. Во славу Божью. – О, как хорошо! – обрадовался батюшка. И, естественно, осенил крестом. – Бог благословит! Тут же и познакомились. Нино смотрела на свою спасительницу восторженными глазами, в которых уже высохли слезы, и не верила своему счастью. Целых 12 дней, чтобы сменить обстановку и пожить другой, цивилизованной жизнью, без своих успевших надоесть ближних. Решили начинать новую жизнь прямо после службы. – Я только домой заскочу, вещи заберу и сразу к вам, то есть к тебе, – путалась Нино, нервно перебирая ремешки сумочки. – Да, конечно, делайте, как удобнее. А тут как раз и служба началась. Не до разговоров. На другой день у Ларисы раздался звонок. На пороге стояла Нино, в руках – клетчатая сумка с предметами первой необходимости. – Проходите, Нино, вот ваша комната. Нино деловито прошла в указанном направлении и стала тут же распаковывать свой нехитрый багаж. – А ванная где? Я б как раз и помылась. А то у нас, где снимали, все условия во дворе. Лишний раз помыться проблема. Лариса показала куда идти. Через пять минут из ванной высунулась голова Нино. – А можно я твои мочалку и шампунь возьму? Свои забыла дома впопыхах. Да ты не бойся, я не заразная. Мы ж сестры во Христе. Лариса не нашлась, что сказать, только кивнула. Гостья, похоже, особой закомплексованностью не страдала. А мочалка – это такая мелочь, о которой даже смешно говорить. Через полчаса Нино вышла вся распаренная с тюрбаном-полотенцем на голове. Села на галерее и взялась за телефон. За час обзвонила полгорода и всем абонентам сообщала примерно одну и ту же информацию с небольшими вариациями: |
| На территории храма церковный дом: дрова, бельевые веревки, детские велосипеды. Зато шансона не слышно и жить меня селят отдельно, в здании воскресной школы. Я обхожу свою новую «келью», огромную, светлую, раскладываю вещи, бросаю в чашку кипятильник и, поджав ноги, устраиваюсь на диване, чтобы до вечерней службы почитать «Невидимую брань». Но вода не успела вскипеть, как раздался настойчивый стук в несколько рук. - Тёть Лен! Вы тёть Лен? Здрасьте! А вы к нам надолго? А вы монашка? Нет? А почему? «Дети. Мелкие. Катастрофа...» - мои представления о детях младше средней школы крайне смутные с оттенком паники. Крошка Мю из повестей Туве Янссон и «Трудный ребенок» - этими ассоциациями они и ограничиваются. Нет, еще маленький лорд Фаунтлерой как антитеза, которую обязаны взращивать верующие родители, но возрастили ли ее здесь - еще ведь не известно. А дети в количестве трех девчонок, дошкольниц или младших школьниц, уже прошмыгнули внутрь и рассказывают и расспрашивают о чем-то наперебой, перебирая на ходу мои вещи. Я хожу по пятам и чувствую себя так, словно в руках моих бомба, и неизвестно, от чего она взорвется. - Теть Лен, а вас же мама звала! Пойдемте есть! Увы, дошколята оказались совершенно неприступными для вежливо-витиеватых отговорок и очень скоро они уже спешили домой и вели под руки меня, а я чувствовала себя военнопленным и утешалась только тем, что служба скоро. В доме навстречу нам выскочили двойняшки лет двух с половиной и выполз карапуз, еще не способный ходить. «Шестеро!» - тоскливо сосчитала я и принялась здороваться с матушкой, крупной женщиной, на вид не старше тридцати лет. Осторожно прохожу за хозяйкой на кухню, стараясь сохранять спокойный вид. А внутри весьма неспокойно, там уже идет борьба с грехом осуждения, но осуждение явно побеждает. Я осуждаю матушкино хозяйствование: «Памперсы на полу - это надо дожить! А ванная комната? Антисанитария! На кухню не войти...». Осуждаю педагогическую методику: «Что за дикие дети? И уже в сережках все, как вульгарно...» Осуждаю кулинарные способности: «Гречневый суп? Да уж!» Осуждаю «матриархальное» семейное устройство, когда при мне глава семьи спрашивает, что приготовить на ужин: «Нашла матушка занятие, достойное священника, нечего сказать»... |
|
|
