| Когда в 1836–ом году Белинский познакомился с Бакуниным и вместе с ним увлекся идеализмом Фихте, то его «абстрактный героизм» еще более усилился. «Идеальная жизнь, — пишет он в это время, — есть именно жизнь действительная, положительная, конкретная, а так называемая действительная жизнь есть отрицание, призрак, ничтожество, пустота». Но этот отрыв от эмпирической жизни усиливает в Белинском его религиозность, возбуждает в нем порывы морального вдохновения. Однажды он написал близкому своему другу, В. П. Боткину, такие слова: «Дух вечной истины, молюсь и поклоняюсь тебе и с трепетом, со слезами на глазах предаю тебе судьбу мою: устрой ее по своей разумной воле». Несколько позже Белинский писал в одной статье: «есть книга, в которой все сказано, все решено, книга бессмертная, святая, книга вечной истины, вечной жизни — Евангелие». Достаточно вчитаться в письма Белинского этого и следующего периода, чтобы почувствовать всю серьезную искренность этих слов Белинского. Во всяком случае, «абстрактный героизм», принявший в период фихтеянских настроений более напряженную и систематическую форму, оставил очень глубокий след в дальнейших исканиях Белинского. В 1837–ом году Бакунин знакомят Белинского с Гегелем, и это открывает новую страницу в его духовной жизни. Плеханов справедливо отметил, что когда Белинский освободился (в 1841–ом году) от своего безраздельного увлечения Гегелем, то остался вое же во многом верен ему. Действительно, Гегель очень прочно завладел мыслью Белинского, и он сам не раз и очень патетически рассказывал о том, что дало ему знакомство с системой Гегеля. Не раз Белинскому ставили в упрек, что он не читал самого Гегеля, а знал его с чужих слов, иногда по специально сделанным для него эксцерптам. Система Гегеля, однако, захватила Белинского, — она его резко и бесповоротно оторвала от абстрактного идеализма и направила к философскому реализму; в этом главное значение гегелианства у Белинского. Ему нелегко дался этот отрыв от «абстрактного» идеализма, — Белинский признается в письма к Бакунину, что он «горько плакал», отрываясь от прежних построений. |
| Переехав в Петербург, Белинский продолжал публиковать Красова теперь уже в «Отечественных Записках». Одна из этих публикаций вызвала, по словам Белинского, «выходку против «Отечественных Записок»», имевшая прямое отношение к Красову. На эту и другие «выходки» Белинский ответил одной из центральных статей в журнальных «побранках» начала 40-х годов (до выхода первых номеров «Москвитянина»), которая так и называлась – «Журналистика». «Сын Отечества», – отмечает Белинский, – обвиняет «Отечественные Записки» в каком-то намерении будто бы установить «табель о рангах» для русских писателей, умерших и живущих. «Сын Отечества» нападает на «Отечественные Записки» за то, что, по их словам – выходит, что поэтов настоящих у нас только четверо: г-да Лермантов (то есть Лермонтов), Кольцов, Красов и Θ…» И далее подробно останавливается на каждом из названных имен, включая анонимного Θ (буквой «фита» подписывался университетский сокурсник Белинского и Красова Иван Клюшников): «…Что же до стихотворений г. Красова, они еще в 1838 году приобрели себе общую и заслуженную известность чрез «Библиотеку для чтения» (по поводу этих публикаций Белинский и «разоблачал» Сенковского. – В.К.). В большей части стихотворений Красова всякого, у кого есть эстетический вкус, поражает художественная прелесть стиха, избыток чувства и разнообразие тонов. Их тоже, из всех русских журналов, теперь можно встретить только в «Отечественных Записках»: уж не за то ли так и сердит на них незлобивый «Сын Отечества»?..» В советском литературоведении почему-то считалось, что Лермонтова «раздражало» такое соседство на страницах «Отечественных Записок» с неведомым Красовым, да еще и с «фитой». Но публикации в 1840 году в «Отечественных Записках» лермонтовской молитвы «Благодарность» вслед за молитвой Красова «Хвала Тебе, хвала, благодаренье!..» свидетельствуют об их сближении, а не размежевании. В том же 1840 году появилась еще одна благодарственная молитва «Благодарю» Евдокии Ростопчиной, созданная как отклик. Но перед исследователями стояла совсем иная задача – противопоставить Лермонтова и Красова. |
| Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть не плачут. Они накануне вечером воротились домой, взяли рукопись и стали читать на пробу: «с десяти страниц видно будет». Но прочтя 10 страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал... Когда они кончили, то в один голос решили идти ко мне немедленно: «что же такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!» На следующий день Некрасов снес рукопись Белинскому, со словами «новый Гоголь явился!». Белинский сначала разсердился («у вас Гоголи-то как грибы растут»). Но, познакомившись с рукописью, был «просто в волнении» и потребовал, чтобы автора немедленно привели к нему... Достоевский ушел от Белинского очарованный. «Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни» – вспоминал он через 30 лет. Белинский назвал «Бедные люди» – первым русским социальным романом. (Подлинная история русского социального романа такова: «Бедная Лиза» – Карамзина, «Станционный смотритель» Пушкина, «Шинель» Гоголя, «Бедные люди» Достоевского и, наконец, его же – завершительный шедевр – «Бесы».) После этого молодой Достоевский вошел в кружок социалиста Белинского и на короткое время стал его учеником. Однако, Белинский, так восторженно встретивший первое произведение Достоевского, – совершенно не понял и не смог оценить последующих произведений – «Двойника», где поразительно точно и правдиво и в то же время тонко художественно изображалось чрезвычайно редкое состояние раздвоения сознания, и «Хозяйку» – где впервые были, художественно и психологически верно проанализированы явления гипноза и внушения. Необходимо отметить, с точки зрения психиатрии, что Достоевский является единственным в мире писателем, который совершенно правильно изображал в своих художественных произведениях – душевные аномалии. И мы, психиатры, учимся у него. (См. Проф. В. Чиж. «Достоевский, как психопатолог», Академик В. М. Бехтерев – «Душевные болезни в художественном изображении Достоевского», Доктор T. К. Розенталь – «Страдания и творчество Достоевского» и многие другие). В кружке Белинского Достоевский пробыл не долго. Вскоре последовал неизбежный разрыв, ибо Белинский и Достоевский – были идеологическими и психологическими антиподами. В 1918 г. была обнаружена и опубликована неизвестная до того и неизданная прозаическая повесть Некрасова – «Каменное сердце», где изображалась психологическая атмосфера, царившая в кружке Белинского. Достоевский в повести назван «Жолкиевским». Нельзя не согласиться с заключением К. Мочульского: «Расхождение Достоевского с кружком «Современника» и травля Достоевского, в которой участвовали такие большие люди, как Тургенев и Некрасов, принадлежат к постыдным страницам нашей литературной жизни». (К. Мочульский – «Достоевский», Париж, 1947 г.) |
| …кроме одной маленькой статейки «Петербургские шарманщики» в один сборник. — Очерк Д. В. Григоровича «Петербургские шарманщики» был напечатан в сборнике «Физиология Петербурга» (СПб., 1845). По свидетельству Григоровича, Достоевский был своего рода художественным редактором «Петербургских шарманщиков» ( Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1961. С. 84–85). 59 …( сам он еще не читал ее) … — По свидетельству Д. В. Григоровича, «Бедные люди» были прочитаны Достоевским сначала ему и только после этого доставлены Некрасову (см.: там же. С. 89). 60 …«Некрасов хочет к будущему году сборник издать»… — Речь идет о «Петербургском сборнике» (1846), в котором была напечатана повесть Достоевского «Бедные люди». 61 «Читает он про смерть студента…». — Рассказ о смерти студента Покровского в «Записках» Вареньки Доброселовой (наст. изд. Т. 1). 62 Тогда еще Некрасов ничего еще не написал такого размера, как удалось ему вскоре, через год потом. — В течение 1846 и в начале 1847 г. Некрасов опубликовал в «Петербургском сборнике», «Отечественных записках» и «Современнике» целый ряд стихотворений, получивших высокую оценку лучших представителей тогдашней литературы («В дороге», «Пьяница», «Отрадно видеть, что находит…», «Колыбельная песня», «Огородник», «Когда из мрака заблужденья», «Тройка», «Псовая охота», «Нравственный человек»). 63 Некрасов очутился в Петербурге, сколько мне известно, лет шестнадцати… — Наиболее точная дата приезда Некрасова в Петербург — конец июля ст. ст. 1838 г. 64 Писал он тоже чуть не с 16-ти лет. — Первое появившееся в печати стихотворение Некрасова «Мысль» (Сын отечества. 1838. сопровождалось редакционным примечанием: «Первый опыт 16-летнего юного поэта». Но писать Некрасов начал раньше. По свидетельству А. М. Скабичевского, он был исключен из гимназии (осень 1837 г.) за писание сатирических стихов на своих товарищей и преподавателей. 65 …Белинский его угадал с самого начала и, может быть, сильно повлиял на настроение его поэзии. — Оценивая поэзию Некрасова с позиции защиты гоголевского направления в литературе, Белинский писал в рецензии на «Петербургский сборник»: «Мелких стихотворений в „Петербургском сборнике” немного. Самые интересные из них принадлежат перу издателя сборника, г-ну Некрасову. Они проникнуты мыслию; это — не стишки к деве и луне; в них много умного, дельного и современного. Вот лучшее из них — „В дороге”» ( Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1956. Т. 9. С. 573). Прочитав это стихотворение, Белинский, по свидетельству И. И. Панаева, обнял Некрасова и сказал «чуть не со слезами в глазах»: «Да знаете ли вы, что вы поэт — и поэт истинный?» ( Панаев И. И. Литературные воспомнания. М., 1950. С. 249). 66 |
| Литературная критика Белинского вряд ли сегодня может кого-то заинтересовать, кро ме профессиональных исследователей его творчества. Но вспомним, что она была основой советского литературоведения, может быть потому, что в ней не было и тени любви к России. Ядовитые статьи Белинского многих привлекали, но многих и отталкивали, свидетельствуя о болезни его души. За ярость обличения ему было присвоено звание «неистовый Виссарион» У Герцена в романе «Былое и думы» сказано, что был он сыном мелкого чиновника, исключён из Московского университета «за слабые способности». Обида и чувство неполноценности перед более образованными писателями делали из Белинского страстного обличителя. Герцен публикует некоторые письма Белинского, в которых тот жалуется, что совершенно угнетён необходимостью постоянной работы и мечтает сбросить с себя тяжесть повседневного журнального труда. В этом — страсть к праздности, в которой свободно развивается собственная «натура». Но Белинский обязан был преодолевать свою склонность к свободной жизни, наливаясь при этом желчью, выискивая поводы для вспышек гнева. Портрет Белинского Герцен пытается нарисовать позитивным, а выходит нечто совершенно неприглядное. Да и как можно создать позитивный образ человека, публично оскорбившего Гоголя за его книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», назвавшего Гоголя «проповедником кнута, апостолом невежества, поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом татарских нравов». Белинский писал и о том, что «в громозвучных стихах Ломоносова нет ничего русского». Утверждал, что в России вредны молитвы и проповеди, а всю историю нашей страны назвал потерянной «в грязи и навозе» и подлежащей замене вместе с учением Церкви идеями цивилизации, гуманизма, здравого смысла и справедливости. Белинский получал наслаждение, оскорбляя лучшие чувства людей, а простить «шпильку» в свой адрес мог, только переправив острие своего презрения на кого-то другого. «Я жид по натуре, — писал он Герцену из Петербурга, — и с филистимлянами за одним столом есть не могу… Грановский (известный критик того времени — прим. авт.) хочет знать, читал ли я его статью в «Москвитянине»? Нет, и не буду читать; скажи ему, что я не люблю ни видеться с друзьями в неприличных местах, ни назначать им там свидания». То есть ему журнал «Москвитянин» не нравился, он его считал «неприличным». |
| (6) «Общипанных разбойников Шиллера». Речь идет о «Разбойниках» Шиллера, в переделке Н. Сандунова, которые шли в то время на сцене московского театра (см.: Л. И. Поливанов. Михаил Юрьевич Лермонтов в 1831–1832 гг. «Русская старина», 1889, стр. 163). Пьесы Шиллера постоянно подвергались цензурному запрету. «Разбойники» были допущены на сцену лишь в искаженном виде, а в 40-х годах и вовсе запрещены, так же как «Коварство и любовь» и «Дон Карлос». Лермонтов иронизирует над попытками «переделать» Шиллера, приспособить его драму к требованиям театральной администрации. Свое отрицательное отношение к переделкам творений великих драматургов, искажающим смысл и художественные особенности классических произведений, Лермонтов высказал и в письме 1831 года к М. А. Шан-Гирей (см. т. VI настоящего издания). (7) «Мочалов ленился ужасно; жаль, что этот прекрасный актер не всегда в духе». Замечательный русский трагический актер П. С. Мочалов, который умел пронизать духом протеста против реакции и застоя все исполнявшиеся им роли, был кумиром студенческой молодежи (см.: Н. Д. Студенческие воспоминания о Московском университете. «Отеч. записки», 1859, т. 122, отд. V, стр. 10). Игра Мочалова произвела большое впечатление на юношу Лермонтова. В 1829 году он писал М. А. Шан-Гирей: «…вы говорили, что наши актеры (московские) хуже петербургских. Как жалко, что вы не видели здесь „Игрока“, трагедию „Разбойники“. Вы бы иначе думали. Многие из петербургских господ соглашаются, что эти пьесы лучше идут, нежели там, и что Мочалов в многих местах превосходит Каратыгина». Мастерство Мочалова высоко ценили Белинский и Герцен. На примере исполнения Мочаловым роли Карла Моора Белинский, подобно Лермонтову, доказывал преимущество игры Мочалова перед манерой петербургского трагика В. А. Каратыгина (см.: Белинский, т. 2, стр. 105–107). Вместе с тем, как и Лермонтов, Белинский и впоследствии Герцен отмечали в качестве существенного недостатка Мочалова «неровность» его игры, неумение всегда в полной мере владеть собой и добиваться одинаково высокого уровня исполнения. «Он знал, что его иногда посещает какой-то дух, превращавший его в Гамлета, Лира или Карла Моора, и поджидал его», – писал о Мочалове Герцен (А. И. Герцен. Былое и думы. Гослитиздат, Л., 1946, стр. 774). |
| Гоголя назвал Белинский «главой русской литературы», а Белинский назван потомством «главой русской критики». Они занимали видные пункты, их жизнь шла на глазах у всех, их слова читала вся мыслящая Россия и они оба понимали всю ответственность пред будущими поклонениями за свои мысли. «Обращаться со словом нужно честно», говорил Гоголь. – «Потерпим за будущее поколение и с помощью Божией быть может облегчим труд его», говорил Белинский. Оба они понимали, что не бесследна была их жизнь, что слово их не затеряется среди других слов и для них настанет суд истории. – «Я многим, говорит Белинский, быть может укажу на возможность блаженства, многим помогу дойти до него, многих заставлю, не зная меня лично, любить и уважать меня и признавать их обязанными мне лично своим развитием, минутами своего вдохновения, но сам, кроме минут, буду знать одно страдание». Подобным образом прозревал свое значение и Гоголь. «Знаю, говорит он, что мое имя будет после меня счастливее меня и потомки земляков моих, быть может с глазами, влажными от слез, произнесут примирение моей тени». Россия уже во второй раз в течении последних лет произносит это примирение в хвалебных гимнах. Трудной, тяжелой ценой купили они общий почет после смерти своей. С их высоких пунктов шире был кругозор и стоя в недоумении пред широкой, загадочной далью своей родины, «на распутье», они были первыми вехами на пути развития русской мысли. Их литературная деятельность и их жизнь, благодаря аналогичным условиям, в которых пришлось жить и действовать им и другим передовым людям России, стала предзнаменованием для других подобных жизней. «Художественный анализ, идущий в —134— глубь индивидуальной психики, а не вширь породивших её условий», сближает Гоголя с Достоевским, его отречение от своей славы и творений – с Толстым, его трагическая кончина при гнетущем сознании, что он «не так и не то» писал – с Глебом Успенским и др. В свою очередь деятельность Белинского и его личная жизнь так же находит себе параллели в других жизнях, отданных на честное служение родине… «Русь, чего ты хочешь? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так и зачем всё что ни есть в тебе обратило на нас полные ожидания очи?» Ни пред одним писателем мира не стоит так его страна, ни одна страна не будит в своем писателе стольких страданий стольких страшных усилий как Русь! К этим людям близко подошла родина, вперяя в них свои очи, требуя жертвы и они покорны были этой силе, этому властному призыву. |
| XVII. Белинский, как религиозный мыслитель (Белинский, его жизнь и переписка. Сочинение А. Н. Пыпина. Два тома. С.-Петербург. 1876 г.) Мы поинтересовались прочесть биографию знаменитого критика, составленную с той тщательностью и отчетливостью, каких заслуживает столь интересная личность и какими характеризуется вообще научно-литературная деятельность г. Пыпина, в надежде, наряду с биографическими подробностями о Белинском, ознакомиться с историей его духовного развития и внутренней нравственной жизни, столь обильной всякого рода потрясениями и переворотами, в частности ознакомиться более подробно с характером его отношений к религиозному мировоззрению и к учению православной церкви. Наша надежда оправдалась, хотя и не вполне. Составитель биографии собрал громадную массу новых материалов, преимущественно писем Белинского к друзьям, едва уместившуюся в двух весьма объемистых томах. Автор в предисловии объясняет, что это далеко не весь материал, бывший в его распоряжении, многое не могло войти в его издание по обстоятельствам, от него не зависевшим. Но и в том, что напечатано, личность Белинского обрисовывается с полной рельефностью. Что особенно для нас интересно, оказывается, что знаменитый критик вовсе не был таким крайним отрицателем, как привыкли думать, что ему присуща была, впрочем по-видимому лишь по временам, религиозная потребность и религиозное стремление... В письмах к друзьям Белинский чаще всего говорит о мучительном состоянии своего духа – следствии разных жизненных невзгод, его постигавших, и тяжелого в материальном отношении положения журнального чернорабочего, о тяжелой внутренней борьбе, им переживаемой, о недовольстве самим собой и окружающими его людьми, о происходившей в нем ломке убеждений, об утрате идеальных верований в добро, человечество, наконец о тех чистых восторгах и радостях, какие он переживал при чтении лучших произведений художественного слова, при появлении новых талантов в отечественной литературе и т. п. Эта часть писем, по нашему мнению, должна производить на читателя то довольно тяжелое впечатление, какое вообще свойственно испытывать при виде нравственно-больного человека, который никак не может совладать с собой и упорядочить свой внутренний мир. В этом отношении личность Белинского, нам кажется, нисколько не пригляднее, чем личность его сначала друга, а потом противника, поэта-Гоголя, насколько она отражается в письмах этого последнего вообще и в частности в тех, какие в прошлом году были напечатаны в «Русской Старине» с комментариями г. О. Ф. Миллера. Впечатление это лишь отчасти сглаживается видом неподдельной искренности убеждения и чувства и несомненной честности и правдолюбия, которые чувствуются в каждой строке этой переписки. |
| Белинский был человек больших дарований, гениальной чуткости и восприимчивости. У него было мало знаний. Он почти не знал иностранных языков, почти не знал немецкого языка. Гегелевскую философию он узнал не через чтение книг самого Гегеля, а через рассказы о Гегеле Бакунина, который читал его по-немецки. Но восприимчивость его была так необычайна, что он многое угадал в Гегеле. Он последовательно пережил Фихте, Шеллинга и Гегеля и перешел к Фейербаху и воинствующему атеизму. Белинский, как типичный русский интеллигент, во все периоды стремился к тоталитарному миросозерцанию. Для него, натуры страстной и чувствительной, понимать и страдать было одно и то же. Жил он исключительно идеями и искал правды, «упорствуя, волнуясь и слеша». Он горел и рано сгорел. Он говорил, что Россия есть синтез всех элементов, сам хотел быть синтезом всех элементов, но осуществлял это не одновременно, всегда впадая в крайности, а последовательно во времени. Белинский был самым значительным русским критиком и единственным из русских критиков, обладавшим художественной восприимчивостью и эстетическим чувством. Но литературная критика была для него лишь формой выражения целостного миросозерцания, лишь борьбой за правду. Огромное значение, которое приобрела у нас публицистическая литературная критика во вторую половину XIX в., объясняется тем, что по цензурным условиям, лишь в форме критики литературных произведений можно было выражать философские и политические идеи. Но Белинский первый оценил по-настоящему Пушкина и угадал многие нарождающиеся таланты. Русский до мозга костей, возможный лишь в России, он был страстным западником, веровавшим в Запад. Но во время его путешествий по Европе он разочаровался в ней. Разочарование столь же типически русское, как и очарование. Первым идейным увлечением был у нас Шеллинг, потом перешли к Гегелю. Устанавливают три периода в идейном развитии Белинского: 1) нравственный идеализм, героизм; 2) гегелевское принятие разумности действительности; 3) восстание против действительности для ее радикального изменения во имя человека. |
| Этот же образ использован в другом месте второго тома «Мертвых душ»: «В числе друзей Андрея Ивановича, которых у него было довольно, попалось два человека, которые были то, что называется, огорченные люди. Это были те беспокойно странные характеры, которые не могут переносить равнодушно не только несправедливостей, но даже и всего того, что кажется в их глазах несправедливостью. Добрые поначалу, но беспорядочные сами в своих действиях, они исполнены нетерпимости к другим. Пылкая речь их и благородный образ негодованья подействовали на него сильно. Разбудивши в нем нервы и дух раздражительности, они заставили замечать все те мелочи, на которые он прежде и не думал обращать внимание». Гоголевский образ «огорченных людей», исполненных «нетерпимости к другим» и «духа раздражительности» – это в какой-то степени реминисценция из переписки Белинского с Гоголем. В своем первом письме к Белинскому – от 8 (20) июня 1847 г.– сам Гоголь называет его статью о «Выбранных местах…» «голосом человека, на меня рассердившегося», далее варьирует этот оборот: «глазами рассерженного человека», затем упоминает о логике, которая «может присутствовать в голове только раздраженного человека». Он также пишет: «Я вовсе не имел в виду огорчить вас ни в каком месте моей книги. Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, этого я покуда еще не могу сам понять. Восточные, западные и нейтральные – все огорчились» (XIII, 326-328). Между прочим, именно с фразы: «Вы только отчасти правы, увидав в моей статье рассерженного человека: этот эпитет слишком слаб и нежен для выражения того состояния, в какое привело меня чтение Вашей книги» – начинается и письмо Белинского к Гоголю. [iv] Далее этот мотив также проходит через все письмо Белинского: «Оскорбленное чувство самолюбия еще можно перенести, и у меня достало бы ума промолчать об этом предмете, если б все дело заключалось только в нем; но нельзя перенести оскорбленного чувства истины, человеческого достоинства», «Я не в состоянии дать вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила ваша книга во всех благородных сердцах…», «И это не должно было привести меня в негодование?..». [v] Отметим, что выражения «раздраженный человек», «негодование» и особенно люди, которые «огорчились», почти буквально совпадают с текстом второго тома «Мертвых душ». |
|
|
