| - М.: Художественная литература, 1965-1967. Далее цитируется по тому же изданию с указанием тома (римской цифрой) и страницы (арабской цифрой). Пронин, А. А. Цитата в книге И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева. Юность»: автореф. дис. … канд. филол. наук/А. А. Пронин ; Петрозавод. гос. ун-т. – Петрозаводск, 1997. – 20 с. [vi] Смирнов, В. П. Бунин Иван Алексеевич/В. П. Смирнов//Русские писатели. 1800-1917: биогр. слов. – М., 1989. – Т. 1. – С. 354-361./С.360. [vii] Белинский, В. Г. Собрание сочинений: в 3 т./В. Г. Белинский. – М.: ОГИЗ, 1948. – 3 т./Т.1. С.558. [viii] Морозов, С. Н., И.А. Бунин-литературный критик: автореф. дис. … канд. филол. наук/С. Н. Морозов; Москва, 2002. – 207 с./[Электронный ресурс]/Научная библиотека диссертаций и авторефератов/disserCat/ (дата обращения 01.10. 2014). [ix] Репников, А. В., Государь Александр III/А.В. Репников, д. истор. н., гл. спец-т Российского государственного архива социально-политической истории/[Электронный ресурс] http://www.portal-slovo.ru/history/35502.php (дата обращения 01.10. 2014). [xi] Бабореко, А. К. Бунин: жизнеописание/А. К. Бабореко. – М.: Молодая гвардия, 2004. – 457 с.: ил. –/Жизнь замечат. людей: сер. биогр.; вып. 906/С.46. [xvi] Зайцев, К. И. А. Бунин: жизнь и творчество/К. Зайцев. – Берлин: Парабола, 1934. – 267 с./С.258; 261-262. [xvii] Белинский, В. Г. Собрание сочинений: в 3 т./В. Г. Белинский. – М.: ОГИЗ, 1948. – 3 т./Т.1. С.558. [xviii] Зайцев, К. И. А. Бунин: жизнь и творчество/К. Зайцев. – Берлин: Парабола, 1934. – 267 с./С.264. [xx] И.А.Бунин и русская литература конца ХХ века: по материалам Международной научной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения И. А. Бунина. ИМЛИ РАН. - М., 1995./Г. П. Климова (Елец). Образ города в романе И. А. Бунина «Жизнь Арсеньева». С. 117 – 124/С. 121-122. [xxi] Муромцева-Бунина, В. Н . Жизнь Бунина. Беседы с памятью/В. Н . Муромцева-Бунина. – М.: Совет. писатель, 1989. – 509 с./С. 187. [xxii] Бунин, И. А. Воспоминания Бунина [Электронный ресурс]: И. А. Бунинъ. Bocnoмuhahiя. |
| Заметим, что „истинную поэзию действительной жизни“ оценил в Гоголе и Н. В. Станкевич (письмо от 4 ноября 1835 г. к Я. М. Неверову, „Переписка Н. В. Станкевича“, М., 1914, стр. 335). Но в свете одновременных отзывов Станкевича о „Старосветских помещиках“ философское содержание этой оценки раскрывается как идея „примирения с действительностью“. Обличительно-иронические элементы гоголевского реализма от Станкевича ускользнули. Белинским они были поняты и выражены в замечательной формуле: „ смех, растворенный горечью“. Наиболее значительно в статье Белинского определение гоголевского юмора. Определяя его как „гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком“, Белинский тут же замечает (возможно, по адресу Шевырева, Воейкова и др.), что „надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии“. Явно против Шевырева обращены слова: „И причина этого комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни“. Шевыревскому упрощению гоголевского юмора Белинский противополагает свое определение: „Но тем не менее это всё-таки гумор, ибо не щадит ничтожества, не скрывает и не скрашивает его безобразия, ибо, пленяя изображением этого ничтожества, возбуждает к нему отвращение“. Принципиально новым и важным было здесь указание на критические, обличительные элементы гоголевского творчества, подкрепленное и анализом отдельных повестей. Герои „Старосветских помещиков“ впервые Белинским определены как „две пародии на человечество“; герои „Повести о том, как поссорился…“ — как „живые пасквили на человечество“; „очарование“ Гоголя — в том, что разоблачая „всю пошлость, всю гадость этой жизни животной, уродливой, карикатурной“, он вызывает участие к своим героям. Другими словами гоголевская оценка действительности противоречива, но это соответствует противоречиям самой действительности („И таковы все его повести: сначала смешно, потом грустно. И такова жизнь наша: сначала смешно, потом грустно!“). В отличие от всех остальных критиков, Белинский дал высокую оценку и „Вию“, — не только бытовым изображениям и характеру Хомы, но и фантастике „Вия“, за исключением только описания привидений (здесь Белинский согласился с упреками Шевырева; соответственное место было Гоголем впоследствии переработано). |
| Интеллигенция отличалась узким кругозором, не подвергала сомнению свои убеждения, спорила не о целях и принципах, а о методах и тактике, раздиралась на враждующие фракции и группировки, но, несмотря на все это имела огромную силу, ибо ее сторонники готовы были за свои идеи претерпеть страдания и лишения. Защитники монархии оказались мудрее и опытнее, но им не хватало идейной целеустремленности и героизма рыцарей этого светского ордена. Интеллигенция выиграла битву и уничтожила русский государственный строй. Перед каждым, изучающим этот период, встает вопрос: откуда бралась энергия интеллигенции, в чем ее источник, так и не иссякший до конца ее краткой истории? Вопрос этот остается спорным, хотя изучение деятельности основателей и вождей ордена, их основных убеждений, и созданных ими общественно-политических движений дает важный материал для анализа этого уникального в своем роде общественного явления. Орден имел многих ярких представителей, однако восемь из них можно выделить как наиболее подлинных его выразителей – их авторитет стоит неизмеримо выше всех остальных. Трое из них основали орден, трое стояли во главе его в годы расцвета и активной деятельности, и двое довели его до момента, когда начался период распада. 27 Первые трое: Виссарион Белинский, Александр Герцен и Михаил Бакунин. Белинский – сын бедного провинциального доктора, представитель умственного пролетариата, самоучка – в жизни был неприспособленным человеком, все годы страдал и умер от чахотки. Он обладал тяжелым, однако, иногда блестящим стилем. Его идеи были догматическими и часто противоречивыми, и, тем не менее, под его влиянием находились не только его современники, но и последующие поколения. Он стоял в центре умственного движения своего времени, спорил со славянофилами, с Гоголем и Достоевским. Под конец жизни Белинский потерял веру в Бога и изменил своему первоначальному философскому идеализму, стал ярым проповедником атеизма и материализма. Секрет его влияния заключался в честности и прямолинейности. Все его существо как бы горело религиозным огнем. Бескомпромиссный и фанатичный борец против всех форм угнетения, лжи и лицемерия, он был сыном той провинциальной России, где православная вера не требовала доказательств, церковные праздники и обычаи всеми неукоснительно соблюдались, где неизвестны были скептицизм и релятивизм. Сохранив этот цельный дух, Белинский сменил христианский символ веры на западный социализм. Он стал учителем и отцом интеллигенции, потому что верил в Царство Справедливости. |
| V Таким образом, говорить, будто Белинский всегда и везде ратовал за изгнание иностранных слов из русской речи, значит заведомо лгать, потому что и в теории, и в собственной писательской практике он чаще всего выступал как сторонник расширения словаря русской науки, публицистики, философии, критики новыми терминами, среди которых было много иностранных. Но изображать его безоглядным приверженцем «западной» лексики тоже никак невозможно. То была бы еще худшая ложь, так как при всем своем тяготении к интернациональным словам, без которых было бы немыслимо приобщение нашей молодой демократии к передовым идеям европейской культуры, Белинский любовно и бережно охранял русский язык от чуждых народному вкусу заимствований. В его проникновенной лингвистике, разработанной им с изумительной тонкостью и представляющей собой стройную систему идей, больше всего поражает то «единство противоположностей», единство двух, казалось бы, несовместимых тенденций, которое и составляет самое существо его диалектической мысли. Никакой односторонней ограниченности в своих трудах по русской филологии Белинский никогда не допускал. Для нас потому-то и ценно широкое гостеприимство, оказанное им иностранным словам, что сам-то он был по своему душевному складу одним из «самых русских людей», каких только знала история нашей словесности. Недаром Тургенев, вспоминая о нем, так сильно подчеркивает в нем эту черту. «Вся его повадка, — сообщает Тургенев, — была чисто русская, московская… Он всем существом своим стоял близко к сердцевине своего народа. Да, он чувствовал русскую суть, как никто… Ни у кого ухо не было более чутко; никто не ощущал более живо гармонию и красоту нашего языка». Далее Тургенев говорит о той «русской струе», которая била во всем существе знаменитого критика, о том, как велико было в нем «понимание и чутье всего русского», и затем через несколько страниц повторяет опять и опять, что Белинский был «вполне русский человек», что «благо родины, ее величие, ее слава возбуждали в его сердце глубокие и сильные отзывы». |
| Заметим, что «истинную поэзию действительной жизни» оценил в Гоголе и Н. В. Станкевич (письмо от 4 ноября 1835 г. к Я. М. Неверову, «Переписка Н. В. Станкевича», М., 1914, стр. 335). Но в свете одновременных отзывов Станкевича о «Старосветских помещиках» философское содержание этой оценки раскрывается как идея «примирения с действительностью». Обличительно-иронические элементы гоголевского реализма от Станкевича ускользнули. Белинским они были поняты и выражены в замечательной формуле: « смех, растворенный горечью ». Наиболее значительно в статье Белинского определение гоголевского юмора . Определяя его как «гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком», Белинский тут же замечает (возможно, по адресу Шевырева, Воейкова и др.), что «надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии». Явно против Шевырева обращены слова: «И причина этого комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни ». Шевыревскому упрощению гоголевского юмора Белинский противополагает свое определение: «Но тем не менее это всё-таки гумор, ибо не щадит ничтожества, не скрывает и не скрашивает его безобразия, ибо, пленяя изображением этого ничтожества, возбуждает к нему отвращение». Принципиально новым и важным было здесь указание на критические, обличительные элементы гоголевского творчества, подкрепленное и анализом отдельных повестей. Герои «Старосветских помещиков» впервые Белинским определены как «две пародии на человечество»; герои «Повести о том, как поссорился…» – как «живые пасквили на человечество»; «очарование» Гоголя – в том, что разоблачая «всю пошлость, всю гадость этой жизни животной, уродливой, карикатурной», он вызывает участие к своим героям. Другими словами гоголевская оценка действительности противоречива, но это соответствует противоречиям самой действительности («И таковы все его повести: сначала смешно, потом грустно. И такова жизнь наша: сначала смешно, потом грустно!»). В отличие от всех остальных критиков, Белинский дал высокую оценку и «Вию», – не только бытовым изображениям и характеру Хомы, но и фантастике «Вия», за исключением только описания привидений (здесь Белинский согласился с упреками Шевырева; соответственное место было Гоголем впоследствии переработано). |
| Несколько позже – в апреле 1836 г. – Белинский выступил с прямой полемикой против Шевырева по разным вопросам, в том числе и по вопросу об оценке Гоголя («О критике и литературных мнениях „Московского Наблюдателя“». «Телескоп», 1836, Здесь Белинский писал: «Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия его таланта. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях. Этого-то и не хотел понять г. Шевырев». Точка зрения Белинского, в те годы совершенно новая, была затем поддержана самим Гоголем в его автокомментариях, особенно в «Театральном разъезде» и в известном зачине 7й главы «Мертвых душ». Очень возможно, что Гоголь самоопределился в этом направлении не без влияния Белинского. В статье 1840 г. о «Горе от ума» Белинский еще раз вернулся к трем основным повестям «Миргорода», видя в них образцы трагедии («Тарас Бульба»), драмы («Старосветские помещики») и комедии («Повесть о том как поссорился…»). В этой статье, основанной на гегельянском противопоставлении разумной и неразумной действительности, Белинский существенно отошел от своих положений 1835–1836 годов и тем самым – от гоголевских самооценок. В письме к Жуковскому от 6–8 апреля 1837 г. Гоголь писал о «Старосветских помещиках» и «Тарасе Бульбе», что эти две повести «нравились совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам» и добавлял: «все недостатки, которыми они изобилуют, вовсе неприметны были для всех, кроме вас, меня и Пушкина». Действительно, «Старосветские помещики», воспринятые как патриархальная идиллия, и «Тарас Бульба», воспринятый как официозно-патриотическая повесть (хотя ни та ни другая оценка не была верной), были поддержаны даже реакционной критикой в противовес эксцентрической фантастике «Вия» и особенно в противовес «Повести о том, как поссорился…» с ее обличительно направленным реализмом. Показательно отношение (1836–1337 гг.) кн. Н. Г. Репнина, дочь которого вспоминала: «Отцу сильно не нравился сатирический склад ума Гоголя, и он был притом сильно недоволен его произведениями, особенно „ Миргородом “» (Шенрок, «Материалы», т. |
| Несколько позже — в апреле 1836 г. — Белинский выступил с прямой полемикой против Шевырева по разным вопросам, в том числе и по вопросу об оценке Гоголя („О критике и литературных мнениях «Московского Наблюдателя»“. „Телескоп“, 1836, Здесь Белинский писал: „Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия его таланта. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях. Этого-то и не хотел понять г. Шевырев“. Точка зрения Белинского, в те годы совершенно новая, была затем поддержана самим Гоголем в его автокомментариях, особенно в „Театральном разъезде“ и в известном зачине 7-й главы „Мертвых душ“. Очень возможно, что Гоголь самоопределился в этом направлении не без влияния Белинского. В статье 1840 г. о „Горе от ума“ Белинский еще раз вернулся к трем основным повестям „Миргорода“, видя в них образцы трагедии („Тарас Бульба“), драмы („Старосветские помещики“) и комедии („Повесть о том как поссорился…“). В этой статье, основанной на гегельянском противопоставлении разумной и неразумной действительности, Белинский существенно отошел от своих положений 1835–1836 годов и тем самым — от гоголевских самооценок. В письме к Жуковскому от 6–8 апреля 1837 г. Гоголь писал о „Старосветских помещиках“ и „Тарасе Бульбе“, что эти две повести „нравились совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам“ и добавлял: „все недостатки, которыми они изобилуют, вовсе неприметны были для всех, кроме вас, меня и Пушкина“. Действительно, „Старосветские помещики“, воспринятые как патриархальная идиллия, и „Тарас Бульба“, воспринятый как официозно-патриотическая повесть (хотя ни та ни другая оценка не была верной), были поддержаны даже реакционной критикой в противовес эксцентрической фантастике „Вия“ и особенно в противовес „Повести о том, как поссорился…“ с ее обличительно направленным реализмом. Показательно отношение (1836–1337 гг.) кн. Н. Г. Репнина, дочь которого вспоминала: „Отцу сильно не нравился сатирический склад ума Гоголя, и он был притом сильно недоволен его произведениями, особенно « Миргородом»“ (Шенрок, „Материалы“, т. |
| С. 431. …в муравейнике всё так хорошо — далеко еще человеку до муравейника! — «Муравейником» назвал человеческое общество Вольтер в «Микромегасе» (1759). Но в данном случае Достоевский, очевидно, имеет в виду рассуждение Лессинга, приведенное Чернышевским в его работе «Лессинг, его время, его жизнь и деятельность» (1856–1857) и содержащее противопоставление человеческого общества муравейнику, где каждый занят полезной деятельностью: «тащит, пристраивает что-нибудь» — при этом муравьи не только не мешают друг другу, но даже помогают (см.: Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. М., 1948. Т. 4. С. 210). 248 С. 431. …буржуа торжествует — он тогда еще боролся… — В данном случае суждения Достоевского о буржуазии во многом совпадают с мыслями, которые развивал Белинский в конце 1847 г. Он писал, что при определении общественной роли буржуазии следует учитывать, на каком этапе своего развития она находится. «Буржуази в борьбе и буржуази торжествующая, — подчеркивал Белинский, — не одна и та же Начало ее движения было непосредственное тогда она не отделяла своих интересов от интересов народа». Буржуазия тогда «выхлопотала права не одной себе, но и народу». Но она решила, иронически отмечал Белинский, «что народ с правами может быть сыт и без хлеба». На этом, т. е. на завоевании для народа «прав без хлеба», заканчивается, по мнению Белинского, прогрессивная роль буржуазии. Буржуазия не борющаяся, а торжествующая, «сознательно ассервировала народ голодом и капиталом» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 12. С. 449). 249 С. 431. Луи-Филипп (1773–1850) — Глава младшей линии династии Бурбонов, французский король с 1830 г., свергнутый февральской революцией 1848 г. 250 С. 431. …разделался с ними на июньских баррикадах ружьем и штыком. — Речь идет о восстании парижского пролетариата 23–26 июня 1848 г., которое В. И. Ленин назвал первой великой гражданской войной между пролетариатом и буржуазией (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 305). Восстание было жестоко подавлено правительственными войсками и отрядами буржуазной гвардии. 251 |
| Впрочем, и народная поэзия имеет свою цену: и в народной поэзии есть «нечто такое, чего не может заменить нам художественная поэзия». Это дорогое «нечто» есть как бы воспоминание о прошлом, безвозвратно исчезнувшем младенчестве, о прежнем нашем «единстве с природой» (V, 35–37). Белинский не отрицает важности и необходимости для народа «заняться своею народною поэзиею… спасти от забвения ее рассеянные сокровища», но он не сочувствует «народному беснованию» в собирании своих народных песен и в переводах подобных же чужих; он радуется, что «это народное беснование уже прошло и теперь им одержимы только люди недалекие... Никто не думает теперь отвергать относительного достоинства народной поэзии, но никто уже, кроме людей запоздалых, не думает и придавать ей важности, которой она не имеет. Всякий знает теперь, что в ней есть своя жизнь, свое одушевление, естественное, наивное и простодушное; но что все этим и оканчивается, ибо она бедна мыслию, бедна содержанием и художественностью... Исключение остается только за одною народного поэзиею в мире – поэзиею древнегреческою, которая, будучи народною, есть в то же время и общечеловеческая, мировая» (IX, 102). Переходя собственно к русской народной поэзии, Белинский не усматривает в наших народных песнях и легендах «никакого миросозерцания» в смысле «непосредственного разумения общего, вечного, непреходящего»; в них лишь «дух силы, какого-то удальства, которому море по колено» (IV, 210–211). К широким научным изучениям народной поэзии Белинский относится скептически и несколько иронизирует над попытками выводить различные мотивы нашей народной поэзии «из Индии» (т. е. исследовать их на почве доистории). По его мнению, «подобные розыски невозможны. Русский человек, выслушав от татарина сказку, пересказывал ее потом совершенно по-русски, так что из его уст она выходила запечатленною русскими понятиями, русскими взглядами на вещи, русскими выражениями» (V, 202). Какие бы то ни было сближения и сопоставления, уже тогда начавшиеся в науке, Белинский находит совершенно напрасными, ничего не достигающими. |
| В первый период в творчестве Белинского (1834–1836 годы) мы находим у него сочетание шиллеровской эстетической морали с шеллинговской натурфилософией и его же философией искусства. «Весь беспредельный прекрасный Божий мир, — так начинает Белинский свою первую статью («Литературные мечтания“), — есть дыхание единой вечной идеи, мыслей единого вечного Бога. Для этой идеи нет конца, она живет беспрестанно». «Все миры связаны между собой электрической цепью любви…, вся цепь сознания есть восходящая лестница познания бессмертного и вечного Духа, живущего в природе…, человек есть орган сознания природы»… В этих положениях натурфилософская концепция Шеллинга выступает в антропоцентрическом аспекте, — а поэтическая окраска всей концепции явно отражает романтическое умонастроение. «Не умом, а сердцем, — замечает Венгеров, — воспринимали юные философы шеллинговский пантеизм». Для идеологии эстетического гуманизма, которая уже царила в русском секуляризме и над дальнейшей обработкой которой немало потрудился как раз Белинский, характерно возвышенное отношение к человеку, как высшей ступени природы: это — первые начатки философского персонализма. Некоторых исследователи видят в прославленной статье Белинского «Литературные мечтания» влияние Надеждина (проф. Московского Университета), о влиянии которого на Станкевича мы уже говорили. Можно считать этот вопрос уже достаточно исследованным — и о влиянии Надеждина надо говорить утвердительно. Белинский горячо отдался своему поэтическому восприятию мира, своей вере в человека, — конечно, более всего под влиянием Станкевича, но в нем был я свой собственный источник морального вдохновения. Отчасти это была его глубокая хотя и не церковная) религиозность, отчасти — моральный склад его натуры. Надо всем вое же в душе его царил эстетический момент, — и оттого ранний период у Белинского так отмечен влиянием Шиллера. Позже Белинский называл это время периодом «абстрактного героизма». Пыпин отчасти прав, отвергая обвинения в «эстетическод квиетизме», будто бы царившем в это время во всем кружке Станкевича, но вое же «абстрактный героизм» действительно уводил всю энергию души ввысь и отъединял от эмпирической жизни. |
|
|
