| В третий год на том же поле сажали овощи–лук, репу, капусту. Затем его оставляли для выпаса скота. Постепенно выжженное поле вновь зарастало лесом, и тогда этот лес вновь подсекали и выжигали, и цикл повторялся. Сравнительно скоро земля, расположенная вблизи поселения, истощалась, и поскольку в свободных землях не было недостатка, а жилища не представляли большой ценности, к тому же они успевали обветшать, целый род, или мир, оставлял старую весь и искал себе новое место для поселения. Некоторые историки подобный образ жизни называют бродячим. Землю обрабатывали мотыгой, деревянной или с железной насадкой, а потом также деревянным ралом с железным наральником – лемехом. В рало впрягали одну лошадь или двух волов. Лошадь запрягали с помощью хомута, а волам надевали на загривок деревянное иго, или ярем. Вспаханное поле боронили деревянной бороной, реже – бороной с железными зубьями. Урожай убирали серпом, который был орудием женщин, или, мужчины, – косой. Применение серпа или косы зависело от местности, на которой находилось поле. Серп считался более приспособленным для заболоченных низин и крутых склонов. Скошенные колосья связывали в снопы и затем их молотили на гумне или на току цепами либо по ним прогоняли волов. Само название «гумно» восходит к древнеславянскому корню «гов» – корова. Затем зерно провеивали, отделяя от него сорняки, высушивали его в овинах, а хранили в ямах, позже в ларях. Для приготовления из него пищи зерно перемалывали в муку жерновами или в ступах. Главным продуктом земледелия у славян был, естественно, хлеб, но они выращивали также горох, бобы, лук, чеснок, репу, морковь, огурцы, мак, сажали яблони, груши, черешни и вишни, в Причерноморье – виноград, технология его культивирования и изготовления вина была заимствована антами в III или IV столетии у готов, которые в свою очередь переняли ее у римлян. Пищевой рацион древних славян восполнялся благодаря охоте. Зверей убивали также ради меха. Охотились на туров, лосей, оленей, кабанов, а также на медведей, волков, лис, соболей и куниц, на горностаев, бобров, зайцев и белок. Беличий мех еще до P. X. поступал в мир Средиземноморья с севе, благодаря торговле со славянами, так что праславянское название белки (веверица) вошло в латинский язык – vivera. Охотились также на промысловых птиц – гусей, уток, тетеревов. Зверей ловили сетями – тенетами, силками, убивали стрелами и копьями, с востока к антам пришла соколиная охота и использование прирученных ястребов-перепелятников. Ареал славянского расселения с его бесчисленными реками, речками и озерами был исключительно богат рыбой, которую вылавливали удой, остью (гарпуном), но в основном неводами, влаками, мрежами, сетями, а также вершами. Ловили лососей, судаков, угрей, лещей, шук, карасей, сазанов. Славяне умели заготавливать рыбу на зиму – солить, сушить, коптить. |
| Как-то раз мы с наблюдателем заповедника, Альбертом, решили подняться в горы. Альма, видя, что мы куда-то собираемся, взволнованно вертелась под ногами. — Взять её или не надо? — спросил я. — Конечно, возьмём, — ответил Альберт. — Она скорее нас кого-нибудь из зверей или птиц разыщет. Наши сборы были недолги. Захватили с собой бинокль, немного еды и двинулись в путь. Альма весело бежала впереди, но далеко в лес не уходила. Сразу же за посёлком начался подъём. Зная, что я совсем не мастер лазать по горам, Альберт шёл еле-еле, и всё же мне казалось, что он бежит. Наконец, видимо не будучи в силах плестись так же, как я, мой спутник уселся на камне. — Вы идите вперёд, — сказал он, — а я покурю и вас догоню. Так своеобразно проходил наш подъём. Я еле-еле плёлся вверх, а Альберт курил, сидя на камне или на пне. Когда я уходил от него метров на сто, на двести, он поднимался и в несколько минут догонял меня. Догонит и опять усядется покурить. Когда мы поднялись на первый перевал, Альберт показал мне пустую папиросную коробку. — Вот видите, — улыбаясь, сказал он, — целую пачку из-за вас выкурил. Наконец мы вошли в сплошной пихтовый лес. Тут было тихо и сумрачно, только попискивали где-то в вершинах синицы. Неожиданно громкий лай заставил меня приостановиться. — Это Альма кого-то нашла, — сказал Альберт, — идёмте посмотрим. Мы прошли метров двадцать и увидели собаку. Она стояла под высокой пихтой и лаяла, глядя вверх. — Белка, белка вон на сучке сидит, — показал Альберт. Действительно, на нижнем сучке метрах в пяти от земли сидел серый пушистый зверёк и, нервно вздрагивая хвостом, сердито цокал на собаку: “Цок-цок-цок!” Альберт подошёл к дереву и легонько стукнул по нему рукой. В один миг белка стрелой взлетела вверх по стволу и скрылась в густой кроне ветвей. Но я уже успел хорошо её разглядеть в бинокль: шкурка у неё была совсем серая, а не рыжеватая, как у наших подмосковных белок. Я с большим интересом рассмотрел зверька. Ведь раньше на Кавказе водилась только кавказская белка — поменьше нашей белки, с очень скверной рыжевато-серой шкуркой. Кавказскую белку местные охотники не добывали на пушнину. Но в последние годы на Кавказ и в Тиберду были завезены и выпущены алтайские белки с прекрасным дымчато-серым мехом. Эти зверьки поразительно быстро размножились в новых местах и расселились по кавказским лесам далеко за пределы Тиберды. Теперь их сколько угодно не только в северной части кавказских лесов, но также и в южной. И местные охотники могут уже начать беличий промысел. |
| Так, например, соль продавалась пошевами. Хозяин знал, на сколько ему, примерно, пойдет пошев и покупал таким образом. Весу и меры для него не нужно было. Точно так же и покупая тягучие тела, например, сукно, – покупщик смотрел на кусок и соображал, что из него можно сделать. О монете в древние времена нашей истории есть достоверные сведения. После открытия нежинского клада, после разработки этого вопроса нашими учеными, нет возможности в настоящее время признавать старую гипотезу о том, что у нас в старину звонкой монеты не было, а заменяли ее кожаные лоскутки. В Новгороде приготовление звонкой монеты было тем возможнее, что Новгородцы издавна получали слитки закамского серебра от Перми и Югры. Но несомненно то, что до XV-ro века в общественном понятии представление ценности соединялось неразрывно не с выражением ее посредством монетных знаков, а с предметами, составлявшими действительно драгоценную потребность жизни. Такими предметами преимущественно перед другими были меха. Поэтому единица, выражавшая ценность, была куна, куница, т. е. понятие о ценности известной вещи слагалось так, что за эту вещь можно приобрести столько-то куньих мехов. Почему именно куница, а не другой мех получил это значение указывает то, что куний мех был из всех мехов среднего достоинства – не слишком низкий, не слишком высокий. Для означения более низких ценностей, служили белки или векши; то есть, применяя это название, выражали ценность вещи тем, что за нее можно приобрести беличий мех. Но меха ценились разно, по сорту, и оттого возникли ценности более частные, как ногата и мордка, то есть такие единицы, на которые можно приобрести мех из ног или морд животного. Меха не составляли исключительного представления ценности; оно соединялось также со скотом; скот означал и вообще казну, сокровищницу, потому что в древнейшие времена скот составлял домашнее богатство хозяина. В скрах немецкого двора есть выражение ценности говедо, вероятно штука скота или кусок мяса. Еще выражением ценности служили хлеб и мед. |
| Основные (геральдические) фигуры щита: Перевязь справа Основные (геральдические) фигуры щита: Перевязь справа Основные (геральдические) фигуры щита: Стропило Визуальная модель Г. условна, требования к ней сформулированы преимущественно в XVI-XVII вв. на основе обобщения опыта герботворчества. Элементы Г.: щит, шлем, корона, нашлемник, намет (или мантия), щитодержатели, девиз, дополнительные украшения (располагались за щитом или вокруг него). Счет левой и правой сторон в Г. осуществляется от лица, несущего щит, а не от зрителя. В Г. разрешается использование 2 металлов (золото, серебро), 5 основных финифтей (красная, голубая, зеленая, пурпурная, черная), 2 мехов (горностаевый, беличий). С XVII в. приняты графические обозначения цветов при помощи штриховки или точек, правило сочетания цветов: металл на металл и финифть на финифть накладывать запрещено. Гербовый щит может быть различной формы (треугольный, круглый, овальный, прямоугольный с выступом внизу и др.; ромбический щит используется в Г. женщин). Он может быть разделен пополам вертикально (рассеченный), горизонтально (пересеченный), диагонально (скошенный справа или слева) прямыми или различным образом изогнутыми линиями. Основные (геральдические) фигуры щита: Тулузский крест Основные (геральдические) фигуры щита: Тулузский крест Основные (геральдические) фигуры щита: Вилообразный крест Изображаемые на щите фигуры могут быть геральдическими (первостепенными и второстепенными) и негеральдическими. К первостепенным относятся глава, оконечность, пояс, столб, перевязь, стропило, костыль, крест (используется ок. 300 разновидностей); второстепенными считаются кайма, квадрат, вольная часть, клин, брусок, гонт, ромб, турнирный воротник, острие, бизант (шар), щиток и др. Негеральдические фигуры подразделяются на естественные (люди, животные, птицы, насекомые, пресмыкающиеся, рыбы, растения, солнце, звезды, облака и т. д.), искусственные (все, сделанное человеком: оружие, строения, орудия труда, предметы быта и т. д.), фантастические (грифон, дракон, пегас, феникс и т. д.). К естественным фигурам традиционно относят изображения Иисуса Христа (в т. ч. и Нерукотворный образ Спасителя), Богоматери (преимущественно с Младенцем на руках), ангелов, апостолов, святых, великомучеников, поверженного диавола (напр., в Г. Архангельска, Малоархангельска и др.); святые изображаются со своими атрибутами (ап. Павел с мечом, ап. Петр с ключами, вмц. Екатерина с четками и особого вида колесом). К искусственным фигурам причисляют Евангелие, терновый венец, хитон Иисуса Христа, храм, монастырские стены, епископский дворец, кадильницу, колокол, орарь, архиерейский посох и митру, хоругвь, трикирий, четки и др. |
| На стремнину широкой реки, Распевая, заплыл он спросонок. Как листочек ольхи, Как листочек ольхи, Закружился в волнах Карасенок. Так привольно ему на волнах одному. Плыл Карасик веселый и гордый. Так разнежился всласть. Только чья ж это пасть? Это щучья зубастая морда! Словно семечко круглое, мал Младший сын карася – Карасишка, С той поры он пропал, И никто не видал, Где ж пловец, удалец – хвастунишка? Поразмышляем с ребенком: • Предложить ребенку подумать: какая черта характера принесла вред Карасику? (Он был непослушным, неосторожным, хвастливым, своевольным и самоуверенным.) • В чем выражается хвастовство? (Хвастун всегда переоценивает свои силы, преувеличивает свои возможности, а это бывает плохо для всех. Карасик сам пострадал от своего зазнайства и принес горе своему папе-карасю тем, что потерялся.) • Похожи ли хвастунишка и лгунишка? Чем? (Оба обманывают себя и других, а это считается грехом перед Богом.) Выучим пословицу: «Кто хвастать любит – сам себя губит». Болтливая черепаха (Сказка) Жила в лесу на дубу белка, а на реке в песке – черепаха. Вот зовет раз белка черепаху к себе в дупло в гости: – Приходи ко мне орехов погрызть. – Да как же я к тебе – так высоко? – А ты за хвост мой уцепись, да покрепче держись – вот и доберемся. Ладно. Вытянула черепаха шею, ухватила зубами беличий хвост, а лапы под щиток (панцирь) втянула, чтоб не болтались, о ветви не зацеплялись. Белка с сучка на сучок, с дубка на дубок, а черепаха внизу качается, брюшком каменным о кору постукивает, но ничего – держится. Вдруг летит мимо аист – приятель черепахи, на реке вместе лягушат ловили. – Здравствуй, кума, куда это тебя занесло? Кума куму рада, хочет поздороваться: – Здра… Только рот разинула – белкин хвост выпустила да наземь – шлеп! Ушиблась черепаха да со злости к себе на реку и уползла. На другой день приходит белка к черепахе: – Что ж ты сердишься, кума, не моя ведь вина, держать бы тебе язык за зубами. Полезем-ка опять. Полезли. С сучка на сучок, с дубкана дубок – уж и дом белкин близко, да на беду пролетала тут рядом ворона – пером черна, на язык остра. Говорит ворона белке: |
| Следует ли удивляться тому, что праведников было так мало? Древней Руси, по–видимому, всегда был чужд образ честного судьи. В отличие от всех народов, ни одного из царей своих народ русский не поминал, как царя правосудного. Народные пословицы, сказки ярко и беззлобно отразили неправду московских приказов, воеводских изб. Народ веками свыкся с двумя истинами: нет греха в том, чтобы воровать казенное добро, а судья на то и судья, чтобы судил неправедно. Удивляться надо тому, насколько удалось Сперанскому оздоровить это крапивное болото прививкой европейского идеала долга. Главный порок николаевской системы не в этом. Болезнь заключалась в оскудении творчества, в иссякании источников политического вдохновения. Огромная, прекрасно слаженная машина работала, по–видимому, исключительно для собственного самосохранения; ее холостой ход напоминает беличий труд большевистских ведомств. Царь, изолировавший себя от дворянства и общественных влияний, был бессилен указать великой России достойные ее пути: увязил ее в провинциальном миргородском болоте. Николаевская канцелярия не была последним словом бюрократии на Руси. Вернее, она была ее первым словом. После нее бюрократия пережила у нас две фазы: либеральных реформаторов Александра II и «людей двадцатого числа» двух последних царствований. Свежий ветер, подувший по петербургским канцеляриям в пятидесятые годы, был так крепок, что обещал, было, опять, к великому счастью России, закопать ров между людьми службы и людьми идеи. Милютины, Зарудные и Кони 16 тому свидетели. Либеральный бюрократ, искореняющий взяточничество, ревизующий губернии, проветривающий темное царство — излюбленная фигура у беллетристов середины века. Но свежий ветер упал быстро. Молодым либералам на службе приходилось в спешном порядке консервироваться. Модная англомания позволяла изящно и нечувствительно совершать превращение из вигов в тори. Но эта быстрая смена течений, с повторными перебоями и реакциями, оказала самое губительное моральное действие. Царствование Александра II создало бессовестный тип карьериста, европейски лощеного, ни во что не верующего, ловящего веяния сфер. |
| Шолом=Шелом. Штаны Штаны – нижнее платье, надевавшееся поверх исподницы; шились из зарбафа, объяри, камки, атласа и тафты, иногда с ушками, а иногда с плящами вместо ушков. Были холодные, стеганые и теплые, т. е. с меховым исподом, который делался из черевин собольих, бельих, песцовых 1052 . «Штаны с опушкою камки жаркой, камка серебряная, вызолочена; цена 2 р. с полтиною» 1053 . Шуба Шуба – верхняя меховая одежда. На испод ее употреблялись меха: беличий, песцовый, рысий, заячий, лисий, куний, соболий, бобровый и горностаевый; на покрышку – бархат, атлас, объярь, камка, тафта и сукно; для украшения пришивались к ней кружива и нашивки, а для застегиванья – пуговицы или кляпыши с петлями, а иногда шнуры с кистями 1054 . У Бориса Федоровича была «шуба горлатная лисья, на ней сукно вишнево лундышь; на вороту 9 кляпышов сажены жемчугом и канителью; 24 петли золоты и с прорешными концы обнизаны жемчугом; на прорехах по пуговке по канительной». У него же «шуба камка червчата кармазин чешуйчата, на черевах на песцовых на чорных; круживо и петли Немецкое золото с серебром, колесчато; 4 пугвицы дорожены, серебряны золочены с чернью, да 4 пугвицы серебряны чешуйчаты золочены». У него же значится и «шуба кунья нагольная» 1055 . В царевнины именины, 12 января 1641 г., государь был у обедни у Спаса в верху, а на государе была «шуба армяшная, на пупках собольих, с Кызылбашскою нашивкою; обнизь вишневая 1056 . Шубы делались нарядные и чистые 1057 . Были шубы столовые, панихидные, ездовые, санные 1058 . По покрою различались шубы Русские, Турские и Польские 1059 . Русские шубы походили на охабень и однорядку, но имели отложной меховой воротник, начинавшийся от груди; запахивались они, как и прочие одежды, правой полой на левую и, как выше замечено, застегивались напереди пуговицами или завязывались длинными шнурками, которые оканчивались кистями с ворворками. Число пуговиц на шубах было неодинаково: по описям значится на них по 8, 11, 13 и до 16 пуговиц. По краям пол, начиная от воротника, пришивались петли, число которых было также неодинаково. По обеим сторонам подола делалось по одной прорехе, частью для удобства в ходьбе, а частью для того, чтобы видны были украшения сапогов. Царь Михаил Федорович, при бракосочетании с Евдокией Лукиановной Стрешневой (29 января 1626 г.) «пришел из своих хором в золотую среднюю палату, нарядився в кожух золотой аксамитной на соболях, да в шубу Русскую соболью, крыта бархатом золотным, заметав полы назад за плеча, а на государе был кованой золотой» 1060 . При описи одного крестьянского имущества оказались «в чюлане: … шуба овчинная, крыта крашениной, у нея 12 пугвиц медных; шубка женская под крашениной, испод заечинной, воротовой, у нея 2 пугвицы оловянные; шубка кумашная холодная, подложена холстом, пугвицы оловянные, мелкие» 1061 . |
| Но после всё-таки открывает дверь, впускает Найду. Покачивая головой, кланяясь, она переступает порог и, прихрамывая, идёт к печке. Мякиши – так называют подошвы собачьих лап – сбиты у неё в кровь. Найда ложится в тёплом углу у печки и спит тревожно, дёргается, лает, перебирает лапами во сне – гонит, видно, осенистая. Гонит, гонит… По чернотропу – Эй, давай-давай! Догоняй-добирай! Мы с Булыгой бежим по лесу, кричим-поём, разжигаем собак. – Где он? Где он? Где он? – на высокой ноте стонет Булыга. – Вот он! Вот он! – поддерживаю я. Собаки уж и сами разожжены. Огромный камнелобый Ураган проламывается по кустам, глаза его приналиты кровью; узкокостная, извилистая Кама носится вокруг и нервно дрожит, фыркает, припадая к палому листу. Вот Кама подаёт голос, короткий, неуверенный. Эту первую фразу гона даже и нельзя назвать лаем. Это возглас. Так охнула бы женщина, уронившая кувшин с молоком: «Ой!» – Ой-ё-ё-ё-ёй! – сразу подхватываем мы с Булыгой, и где-то в кустах хрипло рявкает Ураган, прочищает горло, утомлённое летним глупым, безгонным лаем. Кама заливается сплошной трелью, голос её возвышается с каждой фразой, к ней подваливают старая Найда и Ураган – звенит, бьётся, колотится меж ёлок, разливается по чернотропу, по застывающему предзимнему лесу голос гона. – Напересёк! – кричит Булыга. – Напересёк! – отвечаю я и бегу куда-то, уж и сам не знаю куда: напересёк, на поляну, на просеку, в березняк, где таится в кустах, где мчится мне навстречу взматеревший осенний беляк. Веер На рябине, что росла у забора, неведомо откуда появилась белка. Распушив хвост, сидела она в развилке ствола и глядела на почерневшие гроздья, которые качались под ветром на тонких ветвях. Белка побежала по стволу и повисла на ветке, качнулась – перепрыгнула на забор. Она держала во рту гроздь рябины. Быстро пробежала по забору, а потом спряталась за столбик, выставив наружу только свой пышный, воздушный хвост. «Веер!» – вспомнил я. Так называют охотники беличий хвост. Белка спрыгнула на землю, и больше её не было видно, но мне стало весело. Я обрадовался, что поглядел на белку и вспомнил, как называется её хвост, очень хорошо – веер. |
| — Что ж с тобой поделаешь? — развёл Сергей Иванович руками. — Ну, уж пойдём, куда ни шло. Только смотри далеко от меня не удирай. Стараясь больше ни о чём не раздумывать, Сергей Иванович быстро вернулся в дом, надел ватник, взял ружьё, сумку с патронами и отправился на охоту. Поздняя осень в лесу. Какая пора может быть более грустной и более милой для человека, привыкшего бродить с ружьём по глухим, давно не хоженным тропам! Сергей Иванович шёл по узенькой тропке, по мягким преющим листьям. Кругом росли невысокие деревца — осины, берёзки. Их тонкие ветви были совсем голые, без единого листика. Только на молодых дубках ещё прочно держалась обмокшая от ночного тумана листва, тёмно-рыжая, как шкура лисицы. Птиц совсем не было слышно. Осенний лес притих. Но вот где-то вдали пронзительно закричала сойка, и снова всё смолкло. Пушок умчался куда-то в лес. Сергей Иванович знал: теперь он рыскает между деревьями, принюхивается к влажной земле, ищет желанный беличий след. “Только бы не удрал слишком далеко”, — тревожно думал охотник. Но где-то там, в глубине души, он отлично знал: случись беда, близко ли, далеко ли — помочь всё равно не успеешь. Куда же такому клопу с волком тягаться? Схватит его, утащит в чащу — и конец. Вдруг Сергей Иванович даже вздрогнул от неожиданности. Громкий собачий лай будто встряхнул тишину осеннего леса. Это лаял Пушок. Значит, нашёл кого-то. Наверное, белку. Сергей Иванович поспешил на голос собаки. Он начал проворно пробираться между деревьями и кустами. Идти было легко. Раздвигая сучья и бесшумно ступая по влажной земле, охотник быстро добрался до места. Ещё издали он заметил Пушка. Тот сидел под старой сосной и, подняв кверху голову, изредка взлаивал. Сергей Иванович взглянул на вершину сосны. Огромный глухарь, растопырив крылья и опустив вниз бородатую голову, сердито смотрел на собаку и забавно похрюкивал на неё. Этот “лесной индюк” походил на какую-то разлатую тёмно-бурую коряжину. Весь он был такой взъерошенный, очень большой и нелепый с виду. |
| — Это натуральные волосы, инспектор! — сказал он, выпрямляясь. — А вы подергайте их, пожалуйста: может быть, это все-таки парик? Петер, зажмурившись, дернул мертвую женщину за волосы. — Нет, это не парик. — Я так и думал. Сунув водительское удостоверение в папку, инспектор Миллер огляделся. На тумбочке возле кровати лежали наручные часы, дешевая пластиковая штамповка, и стоял голубой пластмассовый стакан с остатками светлой жидкости на дне. Инспектор поднес к лицу стакан, понюхал его, повертел перед глазами. — Гм, пахнет вином. Петер, стакан и жидкость — на экспертизу. Он подошел к платяному шкафу и раскрыл его. В шкафу на плечиках висел беличий жакет. Апрель в этом году выдался капризный, и многие жительницы Баварии в холодные дни носили теплые пуховые куртки или меховые жакеты. Инспектор осмотрел жакет, но ничего в нем не обнаружил — оба кармана были пусты. С полки шкафа свешивался тонкий вязаный платок из белой шерсти. Инспектор взял его в руки, понюхал, свернул и аккуратно уложил в бумажный пакет. В сумочке покойной, лежавшей на диване рядом с ее синим джинсовым платьем и колготками, не было никаких документов: лишь немного косметики, расческа с крупными зубьями, кошелек со ста пятьюдесятью марками и мелочью, скомканный, в пятнах от губной помады и туши для ресниц, хлопчатобумажный носовой платок с кружевами. Инспектор немного удивился платочку: к вещам покойной больше подошел бы обыкновенный целлофановый пакетик с одноразовыми бумажными платками. Покончив с осмотром личных вещей покойницы, инспектор Миллер остановился посреди комнаты, постоял, подумал. Потом он заглянул в ванную комнату, вернулся и опять подумал. — Похоже, — сказал он, — что без госпожи Апраксиной в этом деле не обойтись! — Да? А почему, инспектор? — встрепенулся Петер Зингер, который уже успел перелить жидкость из стакана в особую бутылочку и теперь аккуратно упаковывал в пластик сам стакан. — Да хотя бы потому, что вот из этого стаканчика для чистки зубов пили вино. Пришло бы вам в голову, Петер, находясь в отеле, пить вино из стакана, предназначенного для чистки зубов? — Разумеется, нет! Я бы подумал о том, что до меня им пользовались многие другие и кто-то, быть может, опускал в него на ночь свою вставную челюсть. |
|
|
