| Утром приходит барин в конюшню: лошадь украдена, а конюхи спят с похмелья. Как прикрикнет, затопает ногами – что тут было только! Один конюх со слеги упал, все кишки отбил; другой спросонок забормотал: «Стой, одёр! Тпррру!» А двое, за волоса связанные, потянулись в разные стороны и давай рваться, давай угощать друг друга тумаками да подзатыльниками. Плюнул барин и послал за Климкою. «Ты украл лошадь?» – «Я». – «Где ж она?» – «Продал». – «А деньги где?» – «Промотал да пропил». – «Ну, черт с тобой!» Жил барин именитый, у него был крестьянин Каныга, по прозвищу Лыга; сам барин так его прозвал за то, что дюже много облыгал. Вот посылает барин: «Призовите, – говорит, – ко мне Каныгу-Лыгу». Лыга пришел. «Ну что, Каныга! – говорит барин. – Сказывают, ты дюже фастаешься, что ты хитер на разные этакие проворные дела. Уведешь ли ты крестьянских лошадей?» – «Уведу». – «Врешь! Я вот пошлю семьдесят пять подвод с просом на мельницу; ежели ты уведешь, так дам тебе, – говорит, – тысячу рублев». – «Ладно, барин, только дайте задатку». – «Изволь!» Вынул трехрублевую и отдал. Вот отправил барин семьдесят пять возов с просом на мельницу; мужики поехали через бор. А Лыга-то впереди их поспел да в бору поперек дороги на лежнях быдто повесился. Один мужик подходит: «О, – говори, – да это Лыга! Что ты тут делаешь?» Он молчит. Вот тот возьмет – хлопнет его кнутом, другой возьмет – хлопнет, он все молчит, как мертвый какой! Поехали дальше, а Лыга-то рысью успел вперед взять, да на дороге опять и повесился. Как мужики-то подъехали, один и говорит: «Ба! Да это никак Лыга?» А другой говорит: «Нет, не он! Лыга там позади остался». – «А давай об заклад, что он». – «Давай!» Вот ударились об заклад. «Ну, – говорят, – пойдем взад – посмотрим; мы еще недалече отъехали». Пошли двое, а за ними и все побегли. Лыга, увидавши, что мужиков нет, а подводы тут, взял отвязался и погнал подводы ближнею дорогою к себе на двор. Мужики приходят: нет ни возов, ни лошадей. Послали своего старосту доложить барину, что так и так: все подводы пропали. «Эх, – говорит барин, – верно это Лыга, сучий сын, проказит! Ступай к нему да возьми все назад». Староста пришел к Лыге: «Что, у тебя подводы с просом?» – «У меня». – «Барин велел назад взять». – «Пускай-ка наперед тысячу рублев пришлет!» |
| Барин как услышал про камни, так сейчас же: - Ну-ко, покажи! Он, слышь-ко, малоумнеиький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, — как говорится, ни росту, ни голосу, — так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный. Паротина баба видит — делать нечего, — принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу: - Сколько? Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол, да и говорит: - Позовите-ко эту девку, про которую разговор. Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, — думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка — отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает: - Зачем звали? Барин и слова сказать не может. Уставился на нее, да и все. Потом все ж таки нашел разговор. - Ваши камни? - Были наши, теперь вон ихние, — и показала на паротину жену. - Мои теперь, — похвалился барин. - Это дело ваше. - А хошь, подарю обратно? - Отдаривать нечем. - Ну, а примерить на себя ты их можешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся. -Это, — отвечает Танюшка, — можно. Взяла шкатулку, разобрала уборы, привычно дело, — и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает: - Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять — работа есть. Барин тут при всех и говорит: - Выходи за меня замуж. Согласна? Танюшка только усмехнулась: - Не подстать бы ровно барину такое говорить. — Сняла уборы и ушла. Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью- то: отдай за меня дочь. Настасья говорит: - Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему — будто не подходит. Танюшка слушала-слушала, да и молвит: |
| Григорий. Да на что ж мне твоя копейка? А барин-то зачем? Ведь жалованье-то уж он мне выдаст, хоть я работай или не работай. А копить мне на старость зачем? Что ж за барин, коли уж пенсиона слуге не выдаст за службу. Чужой лакей. Что? говорят, ребята бал затеяли? Петр. Да. А ты будешь? Чужой лакей. Да ведь что ж этот бал! только, чай, слава, что бал. Григорий. Нет, брат, бал будет на всю руку. По целковому жертвуют и больше. Княжой повар дал пять рублей и сам берется стол готовить. Угощенье будет не то, что орехи, уж полпуда конфект купили, мороженого тоже …(Слышен тоненький звонок из барского кабинета). Чужой лакей. Ступай, звонит барин. Григорий. Подождет. Лиминацию тоже зажгут. Музыку торговали, только не сошлись, баса нет, а то уж было …(Слышен звонок из кабинета громче прежнего). Чужой лакей. Ступай, ступай! звонит. Григорий. Подождет. Ну, ты сколько даешь? Чужой лакей. Да ведь что ж этот бал, ведь это всё так. Григорий. Ну, развязывай мошну, ты, штопальница! Вон смотри, Петрушка, на него, какой он …(Тыкает на него пальцем; в это время отворяется дверь кабинета, и барин, в халате, протянувши руку, схватывает Григория за ухо. Все подымаются с своих мест). II. Барин. Что вы, бездельники? Три человека, и хоть бы один поднялся с своего места. Я звоню, что есть мочи, чуть тесьмы не оборвал. Григорий. Да ничего не было слышно, судырь. Барин. Врешь! Григорий. Ей богу! Что ж мне лгать? Вот Петрушка тоже сидел. Уж это такой колокольчик, судырь, никуды не годится: никогда ничего не слыхать. Нужно будет слесаря позвать. Барин. Ну, так позвать слесаря. Григорий. Да я уж сказывал дворецкому. Да ведь что ж? Ему говоришь, а ведь он еще и выбранит за это. Барин (увидя чужого лакея). Это что за человек? Григорий. Это-с человек от Анны Петровны, зачем-то пришел к вам. Барин. Что скажешь, брат? Чужой лакей. Барыня приказала кланяться и доложить, что будут сегодня к вам. Барин. Зачем, не знаешь? Чужой лакей. Не могу знать. Они только сказали: «Скажи Федору Федоровичу, что я приказала кланяться и буду к ним». |
| – Батюшка, – говорит сын, – я сейчас сделаюсь собачкою; барин станет покупать меня, ты меня-то продай, а ошейника не продавай; не то я к тебе назад не ворочусь! Сказал так-то да в ту ж минуту ударился оземь и оборотился собачкою. Барин увидал, что старик ведет собачку, зачал ее торговать: не так ему собачка показалася, как ошейник хорош. Барин дает за нее сто рублев, а дед просит триста; торговались, торговались, и купил барин собачку за двести рублев. Только стал было дед снимать ошейник – куда! – барин и слышать про то не хочет, упирается. – Я ошейника не продавал, – говорит дед, – я продал одну собачку. А барин: – Нет, врешь! Кто купил собачку, тот купил и ошейник. Дед подумал-подумал (ведь и впрямь без ошейника нельзя купить собаку!) и отдал ее с ошейником. Барин взял и посадил собачку к себе, а дед забрал деньги и пошел домой. Вот барин едет себе да едет, вдруг – откуда ни возьмись – бежит навстречу заяц. – Что, – думает барин, – али выпустить собачку за зайцем да посмотреть ее прыти? Только выпустил, смотрит: заяц бежит в одну сторону, собака в другую – и убежала в лес. Ждал, ждал ее барин, не дождался и поехал ни при чем. А собачка оборотилась добрым молодцем. Дед идет дорогою, идет широкою и думает: как домой глаза-то показать, как старухе сказать, куда сына девал? А сын уж нагнал его. – Эх, батюшка! – говорит. – Зачем с ошейником продавал? Ну, не повстречай мы зайца, я б не воротился, так бы и пропал ни за что! Воротились они домой и живут себе помаленьку. Много ли, мало ли прошло времени, в одно воскресенье говорит сын отцу: – Батюшка, я обернусь птичкою, понеси меня на базар и продай; только клетки не продавай, не то домой не ворочусь. Ударился оземь, сделался птичкою, старик посадил ее в клетку и понес продавать. Обступили старика люди, наперебой начали торговать птичку: так она всем показалася! Пришел и колдун, тотчас признал деда и догадался, что у него за птица в клетке сидит. Тот дает дорого, другой дает дорого, а он дороже всех; продал ему старик птичку, а клетки не отдает; колдун туда-сюда, бился с ним, бился, ничего не берет! |
| В тот год, слышь-ко, барин на заводе жил. Пропикнул, видно, денежки в Сам-Петербурхе, вот и приехал на завод — не выскребу ли, дескать, еще сколь-нибудь. При таком-то деле, понятно, как денег не найти, ежели с умом распорядиться. Одни приказные да приказчик сколько воровали. Только барин вовсе в эту сторону и глядеть не умел. Едет это он по улице и углядел — у одной избы трое робятишек играют, и все в сапогах. Барин им и маячит рукой-то: — идите сюда. Митюньке хоть не приводилось до той поры барина видать, а признал, небось. Лошади, вишь, отменные, кучер по форме, коляска под лаком и седок гора-горой, жиром заплыл, еле ворочается, а перед брюхом палку держит с золотым набалдашником. Митюнька оробел маленько, все-таки ухватил братишек за руки и подвел поближе к коляске, а барин хрипит: — Чьи такие? Митюнька, как старший, объясняет спокойненько: — Камнереза Данилы сыновья. Я вот Митрий, а это мои братики малые. Барин аж посинел от этого разговору, чуть не задохся, только пристанывает: — Ох, ох! что делают! что делают! Ох, ох! Потом, видно, провздыхался и заревел медведем: — Это что? А? — А сам палкой-то на ноги ребятам показывает. Малые, понятно, испужались, к воротам кинулись, а Митюнька стоит и никак в толк взять не может, о чем его барин спрашивает. Тот заладил свое, недоладом орет: — Это что? Митюнька вовсе оробел, да и говорит: — Земля. Барина тут как параличом хватило, захрипел вовсе: — Хр-р, хр-р! До чего дошло! До чего дошло! Хр-р, хр-р. Тут Данило сам из избы выбежал, только барин не стал с ним разговаривать, ткнул кучера набалдашником в шею — поезжай! Этот барин не твердого ума был. Смолоду за ним такое замечалось, к старости и вовсе несамостоятельной стал. Напустится на человека, а потом и сам объяснить не умеет, что ему надо. Ну, Данило с Катериной и подумали — может, обойдется дело, забудет про ребятишек, пока домой доедет. Только не тут-то было: не забыл барин ребячьих сапожишек. Первым делом на приказчика насел. — Ты куда глядишь? У барина башмаков купить не на что, а крепостные своих ребятишек в сапогах водят? Какой ты после этого приказчик? |
| Вначале Митька только проигрывал. Набил ему за эти дни барин нос так, что нос стал у Митьки вроде красной свеклы. И так пристрастился генерал бить картами, что игре еще и конец не пришел, а он уже приготовится и приговаривает: — Вот я тебя сейчас! Будешь знать, шельмец, как со мной в карты играть! А когда лупил, тоже приговаривал: — Так тебе и надо, так тебе и надо! Не берись играть, коль не умеешь. Но вот наступил день, когда Митька выиграл. — Как это так? — проговорил генерал. — Ты, шельмец, небось карты подмешал? А Митька ничего и не подмешивал. Так оно само вышло. Ну, и пришлось генералу подставлять свой нос. Митька бил осторожно. Опять сыграли. Барин проиграл снова. И снова Митька бьет по генеральскому носу. Только теперь Митька осмелел и бьет посильнее. И третью партию проиграл барин. На этот раз Митька ударил во всю силу. Начал барин кипятиться. А чем больше он кипятится, тем и играет невнимательнее. И стал у генерала нос краснеть. Видит барин — дела плохи. И как Митька выиграл снова, схватил палку и Митьку по мягкому месту — раз, два! «Ты, — говорит, — шельмец, плутуешь». И только Митька выиграет, барин за палку и бьет. Вернулся Митька домой — весь зад в синяках. Лег спать, думает: «Проиграл — плохо, выиграл — плохо! Пойми ты ее, барскую душу!» Решил Митька на следующий день больше у барина не выигрывать, поддаваться. Все же по носу, решил, не так больно. А генералу, видать, понравилось бить Митьку палкой. Решил он тоже поддаваться и за каждый выигрыш его драть. Блаженный был генерал. Вот сели они играть на следующий день. Митька поддается, и генерал поддается. Так они и играют в «дурака» на проигрыш. И все Митька проигрывает. Хотел барин Митьку палкой бить, а теперь, выходит, нельзя: нужно картами по носу. А это генералу уже наскучило. Пытается барин проиграть, а все не получается. Разозлился тогда генерал, крикнул на Митьку: — Пошел вон! Не умеешь играть, а лезешь! С той поры они уже в карты не играли. «Императрица» Прожил Митька еще неделю спокойно. А потом его снова кличут к барину. |
| Плугатари гонялись-гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: черного быка нет, а пестрый без хвоста. «Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; черного-то совсем сожрал, а пестрому хвост откусил!» Пошли к барину с повинною головою: «Помилуй, отец, бык быка съел». – «Ах вы, дурачье безмозглое, – закричал на них барин, – ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мне Ивана!» Позвали. «Ты быка украл?» – «Я, барин». – «Куда же ты девал его?» – «Зарезал; кожу на базар снес, а мясом стану отца да мать кормить». – «Молодец, – говорит барин, – вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведешь – плачу двести рублей, не уведешь – влеплю двести плетей!» – «Изволь, барин, украду». Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю – нет ни души, смотрит – висит на вешалке господская одежа; взял барскую шинель да фуражку, надел на себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам: «Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу». Кучера и конюхи признали его за барина, побежали в конюшню, отперли шесть замков, отворили трое дверей, вмиг все дело исправили и подвели к крыльцу оседланного жеребца. Вор сел на него верхом, ударил хлыстиком – только и видели! На другой день спрашивает барин: «Ну, что мой любимый жеребец?» А он еще с вечера выкраден. Пришлось посылать за Иваном. «Ты украл жеребца?» – «Я, барин». – «Где ж он?» – «Купцам продал». – «Счастлив твой бог, что я сам украсть велел! Возьми свои двести рублей. Ну, украдь же теперь керженского наставника». – «А что, барин, за труды положишь?» – «Хочешь триста рублей?» – «Изволь, украду!» – «А если не украдешь?» – «Твоя воля; делай, что сам знаешь». Призвал барин наставника. «Берегись, – говорит, – стой на молитве всю ночь, спать не моги! Ванька-вор на тебя похваляется». Перепугался старец, не до сна ему, сидит в келье да молитву твердит. В самую полночь пришел Иван-вор с рогозиным кошелем и стучится в окно, «Кто ты, человече?» – «Ангел с небеси, послан за тобою унести живого в рай; полезай в кошель». Наставник сдуру и влез в кошель; вор завязал его, поднял на спину и понес на колокольню. Тащил-тащил. «Скоро ли?» – спрашивает наставник. «А вот увидишь! Сначала дорога хоть долга, да гладка, а под конец коротка, да колотлива». |
| Попробовал Ваня подняться, чтобы снова спешить, а сил нет. “Вишь, как спать-то хочется”, — думает Ваня? — “а, ну, как усну: снегом меня занесет, замерзну, а завтра Рождество Христово”. И снова хочет Ваня подняться, и снова падает. “Усну… Замерзну… Рождество… Петя дома…” — Проносятся в голове мальчика несвязные мысли… Вот-вот заснет, заснет и не проснется тогда… Но вот, к счастью Вани, во всю прыть мчится лихая тройка. Звенят под дугой колокольчики. Ваня чуть-чуть слышит. Прозвенели колокольчики. “Должно, уехали”, — проносится в голове замерзающего мальчика… Но зоркий взгляд кучера-ямщика заметил Ваню. - Барин! — обращается ямщик к седоку, там что-то чернилось, как ехали. - Пошел живей! опоздаем к празднику. — Поспеем, барин: троечка, Бог даст, донесет, а уж дозвольте посмотреть туда: не человек ли это? — Ну, смотри, да живо!.. — Так и есть, — послышался из-за бури голос ямщика, — мальченок-нищенка… бедный… к Рождеству, должно шел. Барин встрепенулся. “Там, дома, дети в тепле, подумалось ему”. — Давай сюда, скорей! — закричал он кучеру. — Не спасем ли? Это будет лучший подарок детям на елку!.. Барин завернул в свою теплую шубу мальчугана и крикнул: — Живо! огни видать: должно деревня. Помчались лошади. А барин трет Ване виски, руки, дышет ему в лицо… Лошади влетели в улицу. — Стой! в первую избу… Отворили барину хату, и он занялся замерзшим. У него нашлось вино, и он стал усердно растирать мальчика. Прибег он и к другим средствам, и чрез час Ваня открыл глаза и начал дышать. Пока барин приводил Ваню в чувство, бабы, хлопотавшие тут же, все повторяли: — Да ведь это Ванюша-сиротка! Бедный! Под Рождество-то! Бог спас!.. Барин узнал, где живет Филипыч — дядя Вани, и сам повез его туда. Пока Ваню везли на другой конец деревни, он все смотрел вправо от барина, там ему виделась чудная женщина и на руках у нее прекрасный ребенок. — “Как это он, такой маленький, не замерз”, — думал Ваня, — “вот большой, а чуть было не замерз”. Барин сдал Ваню на теплую печь и ужаснулся бедности Филипыча. Он расспросил Филипыча про все и сказал: |
| — Да почему же в воскресенье-то карамболь? — Потому, как у них промеж собой все несогласие выходит в пирогах. — Ничего, — говорю, — братец мой, не понимаю: как так в пирогах у них несогласие? — Да барин Локотков, — говорит, — велят матушке, чтоб и им и людям одинаковые пироги печь, а госпожа Аграфена Ивановна говорят: «я этого понять не могу», и заставляют стряпуху, чтоб людские пироги были хуже. — Ну-с вот из-за этого из-за самого они завсегда и ссорятся; Аграфена Ивановна говорят, что пусть пироги хоть из одного теста, да с отличкою: господские чтоб с гладкой коркой, а работничьи на щипок защипнуть; а барин сердятся и сами придут и перещипывают у загнетки. Они перещипывают, а Аграфена Ивановна после приказывают стряпухе: «станешь сажать, — говорят, — в печку, так людские шесть пирогов на пол урони, чтобы они в сору обвалялись»; а барин за это взыск… Сейчас тут у припечка и ссора… Они и толкнут старуху. — Это мать-то? — Точно так-с, ну, а народ ее, Аграфену Ивановну, жалеет, как они при прежнем крепостном звании были для своих людей барыня добрая. Ввечеру барин соберут к избе мужиков и заставляют судить себя с барыней; барыня заплачут: «Ребятушки, — изволят говорить, — я себя не жалевши его воспитывала, чтоб он в полковые пошел да генералом был». А барин говорят: «А я, ребята, говорят, этих глупостей не хочу; я хочу мужиком быть». Ну, мужики, известно, все сейчас на барынину сторону. «С чего, бают, с какого места ты такого захотел? Неш тебе мужиком-то лучше быть?» Барин крикнут: «Лучше! честнее, говорят, ребята, быть мужиком». Мужики плюнут и разойдутся. «Врешь, бают, в генералах честней быть, — мы и сами, говорят, хоть сейчас все согласны в генералы идти». Только всего и суда у них выходит; а стряпуха, просто ни одна стряпуха у них больше недели из-за этого не живет, потому что никак угодить нельзя. Теперь с полгода барин книги сочинять оставили и сами стали пироги печь, только есть их никак нельзя… невкусно… Барин и. сами даже это чувствуют, что не умеют, и говорят: «Вот, говорят, ребята, какое мне классическое воспитание дали, что даже против матери я не мог потрафить». Дьячок Сергей на них даже по этому случаю волостному правлению донос подавал. |
| — Будешь, — говорит генерал, — за императрицу Екатерину Великую. Удивился Митька, думает: как же это он будет за императрицу? А барину пришла в голову блажь, что должна к нему приехать царица в гости. В это время как раз через Новгород из Петербурга в Москву царица ехала. Все вокруг только об этом и говорили. Вот и решил генерал всех удивить. Сшили Митьке женский наряд. А на следующий день прошел по селу слух, что в гости к генералу едет сама императрица Екатерина Великая. Собрали к господскому дому мужиков и баб. Разложили на крыльце ковер. Ждут. И вот карета въехала. Сам барин выбежал «императрицу» встречать. Мужики и бабы упали на колени. Никто и не обратил внимания, что карета господская, а на месте кучера свой же мужик, дядя Игнат, сидел. Открыл генерал дверцу кареты, поклонился, а из кареты выходит Митька. Ахнули мужики — ну и блажь… А барин взял «императрицу» под руку и повел в дом. Митька идет, путаются ноги в юбке. Привел барин Митьку в зал, а там стол накрыт. Усадил генерал Митьку. — Ваше величество, — говорит, — не откажите принять нашу убогую трапезу. Ест Митька, барин ему вина наливает. А после еды генерал говорит: — Ваше величество, извольте в ваши апартаменты проследовать. И повел барин Митьку по комнатам в спальню. Идет Митька, пошатывается. Смотрит, а в спальне уже кровать приготовлена. — Приятной ночи, ваше величество! — сказал генерал и удалился. А Митька от вина опьянел, так в царицыном наряде и залез под одеяло. Спал в эту ночь Митька крепко. Проснулся утром, потянулся, вспомнил вчерашний день — самому смешно стало. А в это время вдруг открывается дверь, входит барин. Посмотрел барин на Митьку. — Ты что тут, поганец, делаешь? — Императрица я, — говорит Митька. — Что? — заревел генерал. — «Императрица», паршивец? Вот я тебе дам «императрицу»! Понял Митька, что прошла у генерала блажь, вылез из-под одеяла — и бежать! Да запутался в юбках. Схватил его барин и давай лупить. Бьет и приговаривает: — Вот я тебе покажу «императрицу»! Мужик, а бабой прикидываешься! Имя монаршее позоришь! |
|
|
