| – Ему бы затаиться, – сказала Пантелевна, – а он эвон куда – по небу поплыл. Берёзовый пирожок Братья Моховы с Нюркой пошли в лес по ягоды, а я так пошёл, сам по себе. И хоть шёл я сам по себе, а они по ягоды – всё равно мы всё время оказывались рядом. Я иду, а сбоку то Нюрка выглянет, то какой-нибудь брат Мохов. Заверну в сторону, чтоб побыть в тишине, а уж из кустов другой брат Мохов вылезает. Эти братья особенно надоедали – бидонами дрались, валуями кидались или вдруг начинали кричать: – Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть! Нюрка была потише, но, как дело до свинки доходило, тоже кричала изо всех сил: – Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть! – Эй! – крикнул я. – Кого вы там подкалываете? – Свинку! – хором отозвались братья Моховы. – Какую ещё свинку? Тащите её сюда! Братья Моховы и Нюрка выскочили из кустов с бидонами в руках, никакой свинки видно не было. – А свинка где? – строго спросил я. – Вот, – сказала Нюрка и протянула мне травинку, на которую нанизаны были земляничины. – Земляника, – сказал я. – Земляника, – согласилась Нюрка. – Но только – свинка. Я пригляделся и увидел, что ягоды, нанизанные на стебель, были особенно крупные, особенно спелые, чёрные от густой красноты. Снял ягоду со стебля, положил в рот и понял, что и вкус у неё особенный. У простой земляники – солнечный вкус, а тут – лесной, болотный, сумрачный. Долго, видно, зрела эта ягода, набиралась солнца и сока, сделалась лучшей из земляничин. Я нашёл подходящую травинку, выдернул из неё стебель и вместе с ребятами стал собирать ягоды и покрикивать: – Надо свинку подколоть! Надо свинку подколоть! Скоро травинка моя стала тяжёлой от нанизанных на неё земляничин. Приятно было нести её, помахивать ею, разглядывать. К обеду бидоны у ребят были полны, и я подколол свинки травинок пять. Присели отдохнуть. Тут бы и перекусить, а никто из нас не взял в лес ни сухаря, ни лепёшки. – Надо свинку рубануть! – кричали братья Моховы. – Что собрали – домой понесём, – сказала Нюрка. – Погодите, я сейчас пирожков напеку. |
| Состояние чуваш в религиозном отношении, пред открытием Миссионерского органа в епархии, до 1888 года, так рисуется одним из деятелей в чувашском приходе – священником. Прихожане его села все чуваши и совсем малая часть мордвы. Чуваши все говорят по-русски совсем плохо, а некоторые, и все дети и женщины, по-русски совершенно не умеют говорить. Так, бывало, придёшь к больной чувашке для напутствования, прочитаешь молитвы и приступишь к исповеди, которая состоит только в том, что больная скажет: «я по-русски бельмесь» т. е. не знаю, что заставляло меня уйти. Не знающему чувашского языка в чувашских селениях священником быть невозможно, потому что объясняться с чувашами иначе нельзя. Иногда приходилось и мне объясняться с ними через переводчиков. Большей частью чувашские селения окружены татарскими. Хотя чуваши из православия не переходят в магометанство, но и православие туго прививается к ним. Они, можно сказать, полу-язычники; обязательно все крестятся, приобщаются, когда заболеют, хотя бы и незначительно, например обрежут палец, или вроде этого, – но потому только, чтобы не умереть без причастия и не пришлось ведаться со становым приставом. В храм они не ходят, кроме мордвы, которые усердны. Постов не существует. Есть у чувашей свои моляны 44 . Свадьбы венчают, года два или три уже поживши и детей народивши. Без знания чувашского языка священнику нельзя научить их нечему. На русском языке им говорить всё равно бесполезно. Общения с чувашами русские не имеют. Школа с учителем из чуваш более, чем необходима; это есть единственное средство их духовного преуспеяния. Говеют и поминают по-христиански умерших только русские и мордва, а чуваши этого не понимают. Их дело только зарыть умершего, и всё прекращено. У них помин состоит только в том, что в субботу пред Троицей берут лепёшки, идут на могилы и там, ломая кусочки, приговаривают: «это за бачку, это за мачку, это за бабку, это за дедку» и т. д.; а собаки, которых в это время много на могилах, хватают эти куски. Все чувашские поселения в епархии находятся или рядом, или в очень близком расстоянии от татарских деревень. |
| Правильна уплата мехра её опекуну её, хотя бы несовершеннолетней. Опекун может вместо мужа уплатить мехр жене, хотя бы она была несовершеннолетняя, так что если жена взяла уже мехр от мужа, то она должна возвратить его. Предварительный и заключительный мехр, если определён, то этот, если нет, то обычное. Мехр разделяется на две половины; одна получается тотчас, другая после. Если количество того и другого мехра определено, то жена и получает это; если же не определено, то жена получает столько, сколько получают обыкновенно личности равные ей. А прежде принятия предварительного мехра, ей принадлежит возбранять ему сожитие и путешествие, хотя бы после сожития по её уступке, без прекращения пропитания, – и путешествие и выход по желанию без позволения его; а после принятия его, он увозит её; но говорят, что он не делает с нею сафара и об этом есть фетва 581 . До получения предварительного мехра жена имеет право стр. 57 отказываться от сожития с мужем и от путешествия с ним, хотя бы даже прежде этого она и дозволяла ему пользоваться супружескими правами. Однако из-за этого отказа муж не имеет права лишать её пропитания. Притом до получения предварительного мехра, жена имеет право без позволения мужа выходить из дому и даже совершать путешествие. Но после получения его, муж имеет право увести жену из места жительства. Однако учёные законоведы говорят, что муж не может увести свою жену без её согласия дальше трех дней пути от места жительства. Об этом есть фетва. Подобное постановление было вызвано опасным временем, так как жене в путешествии много опасностей. Если он ей пошлёт что-нибудь, а она скажет: «это подарок», а он скажет: «мехр», то слово за ним, кроме того, в чём есть вред для еды. Если муж пошлёт жене что-нибудь, а спустя некоторое время жена скажет: «это был подарок», а муж скажет: «это был мехр»; то в шаригате принимается в уважение слово мужа. Но если были посланы предметы, употребляемые в пищу и которые могут испортиться, напр. хлеб, лепёшки, жареное мясо, обыкновенные плоды, не употребляемые для мехра; в этом случае принимается в уважение слово жены. Однако, когда бывают посланы: пшеница, мед, баранье сало, грецкие и простые орехи, то принимается в уважение слово мужа. |
| — Не надо, — остановил его Шамиль. — Господь, простивший народ мой, залечит сам мои раны, — и надел платье на истерзанное тело… — Аллах шлёт вам свою милость!.. Исповедайте Его… — крикнул он. — Нет бога, кроме Бога, и Магомет — пророк его! — ответили ему присутствующие. — Зейн аль-Абидин, посланец пророка, шепнул мне в ухо сладкую весть: «Неверные будут разбиты, и Аллах отныне предаёт их в наши руки»… Слава Аллаху… Но вы все три дня и три ночи должны соблюдать пост… Есть с вечернею звездою и только конопляные лепёшки. Ни мяса, ни бузы… Слышите ли вы меня?.. — Слышим… — Клянётесь ли исполнить всё сказанное?.. — Клянёмся… — Пусть же погибнет тот, кто нарушит клятву, а я больше уже не ответчик за вас перед Аллахом… Трёхдневное ожидание было очень ловко задумано Шамилем. Он знал, что от племён Адыге идут к нему всадники-мюриды… Пока будет длиться пост, они соединятся с массой, страшно нафанатизированной им. Зрелище добровольной казни и пребывание в земле имама довели веру в него до апогея… Теперь самый трусливый из лезгин пошёл бы на верную смерть по одному мановению его бровей… Феварис — кавалерия. Межщит — пехота. Альф — тысяча. Хамса-миа — пятьсот. Миа — сотня. Действительное событие. Буль-буль — соловей. Нина за работой Всё время, пока лезгины на другой день после боя убирали раненых, наши солдатики заводили добродушную беседу с горцами, понимавшими и не понимавшими по-русски… — Эй, азия! — кричал какой-нибудь весёлый малый сверху. — Гололобый… Как тебя?.. — Ахмед… Здорово, бояр. Якши-ол… Хады сюда, — джигит будешь… — А ты, джигит, портки-то себе спервоначалу почини… Лезгин таращил глаза, вдумывался в услышанное и, не поняв, решительно отвечал: — Аллах Сахласын. Аллах — одна есть… Тебя, Иван, одна Аллах, — моя, Ахмед, одна Аллах… — Значит, два выходит?.. — Иок. Нет, два… Одна есть… — потом, задумываясь, что бы ещё сказать по-русски, лезгин оканчивал. — Урус водка гюссуны яхши… Лезгин — айран чох-олсун… Буза чох яхши . — Ишь азият… А насчёт водки, братцы, какое понятие имеет… |
| Проезжая мимо, я видел лицо мёртвого человека. Мертвец сидел, устало откинув голову в мою сторону и, казалось, всматривался в лица нас, медленно продолжающих движение. Я ехал дальше, а мысли не давали мне покоя: «Вот наша жизнь. Ещё какой-нибудь час назад человек сел за руль и поехал, наверно на работу, или в магазин, или ещё куда-то по делам. Поехал и умер, а дома у него об этом ещё никто не знает». И так мне стало их жалко, и одновременно страшно за себя, а вернее за тех, кто ждёт моего возвращения домой. Я люблю их, тех, кто меня ждёт, и не хочу, чтобы они тоже плакали, потому и начинаю молиться. Самая горячая молитва получается в минуту, когда тебе по-настоящему страшно: «Господи, пощади меня! Ты же знаешь, я еду по благословению, а не по собственной воле. Сам по себе я бы никогда этого делать не стал. Господи, молитвами святых отец наших, помоги»! И долго ещё перечислял святых, в нашей земле просиявших, потом обращался к праведникам и так потихонечку продвигался дальше. И вот, когда до цели моей поездки оставалось совсем уже немного, ну от силы километров 15, на противоположной стороне дороги я увидел мощный «МАН» с огромным прицепом. Видимо, уходя от столкновения с вылетевшей ему навстречу легковушкой, грузовик снёс бетонный столб освещения, и стоял, уткнувшись носом в дерево. Рядом с ним находилось то, во что после столкновения превратилась та легковушка. Мой взгляд успел различить зелёную металлическую лепёшку на четырех колесах, и ещё мне почему-то показалось, что это тоже были «Жигули». Первая мысль: «Зелёному цвету сегодня определённо не везёт». Рядом суетились гаишники, ну и работка у людей, не позавидуешь. Теперь им полдня придётся выковыривать из этой «лепёшки» то, что осталось от тех, кто ещё сегодня утром ел, пил, строил какие-то планы. photosight.ru. Фото: Татьяна Селена Продолжая свой путь, я всё думал: «Как странно. Жил на земле человек, а потом взял и погиб. Какие-то секунды — и всё, и нет этого человека, как будто никогда и не было. Ещё вчера мы могли с ним пересечься где-нибудь в магазине или в кино, улыбнуться друг другу, перекинуться словом, а сейчас его нет, и никто больше не узнает каким он был. Да и кому интересно, каким он был, ведь для тебя этот человек никто, ты можешь забыть его и спокойно жить себе дальше». |
| Первая каша для детей Состав: толокно, тёплая кипячёная вода, по желанию: молоко, сливочное масло, овощное или фруктовое пюре. Приготовление. Толокно соединить с тёплой кипячёной водой и очень тщательно перемешать. Клёцки с молоком Состав: толокно 1 ст, кипячёная вода 2 ст, яйцо 1 шт, молоко 1л, соль по вкусу, сахар 1 ст. л. Приготовление. Толокно поместить в миску, залить 1 стаканом воды и перемешать до образования однородной массы. Добавить яйцо, соль, сахар и снова перемешать. Получится тесто. В кастрюлю влить молоко и ещё 1 стакан воды. Подождать, пока вскипит и убавить огонь. При помощи одной чайной ложки брать тесто, а при помощи другой – сбрасывать его в кипящее молоко. К столу готовые клёцки подают в молоке, в котором они варились, добавив при этом немного корицы или ванили. Овсяное печенье Состав: толокно 1 ст, мука ½ ст, геркулес 1 ст, сахар ½ ст, мёд 1 ст. л., яйцо 2 шт, молоко 1 ст, ванильный сахар 1 пакетик, гашёная сода 1 ч. л., сливочное масло 120 г, щепотка соли, сода на кончике ножа. Приготовление. Взбить с сахаром яйца, влить тёплое молоко, заранее растворив в нём мёд, а также растопленное сливочное масло. Геркулес нужно немного подсушить на сковороде и добавить его в яично-молочную массу. Затем добавить толокно, муку, соль, сахар, соду и ванильный сахар. Замесить тесто и поставить его в холод на 30 мин. Слепить из теста небольшие лепёшки и разложить их на противне, предварительно смазанном маслом. Выпекать в разогретой до 180°C духовке на протяжении 10–15 минут. Кулага (национальное русское блюдо) Состав: толокно 100 г, любые ягоды 1 кг, мёд 100 г, сахар 200 г. Приготовление. Ягоды промыть, залить небольшим количеством воды, поставить на огонь и довести до кипения. Затем добавить к ним заваренное толокно. Во время варки постепенно добавлять сахар. Полученную смесь пропарить на водяной бане в течение 30 минут. В самом конце добавить мёд. Нежное ягодное лакомство готово. Грибной суп Состав: толокно 4 ст. л., шампиньоны или белые грибы 300 г, сливочное масло 50 г, лук 2 шт, петрушка 1 пучок, соль и перец по вкусу. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 9 голосов: 4.2 из 5) Оглавление 95 Плотина в овраге около зимовища была восстановлена. Электростанция заработала. Артур Леви ежедневно принимал нетерпеливые запросы с Золотого острова: готова ли причальная мачта? Электромагнитные волны, равнодушные к тому, что вызвало их из космического покоя, неслись в эфир, чтобы устремиться в радиоприёмники и там прохрипев в микрофоны бешеным голосом Гарина: «Если через неделю причал не будет готов, я пошлю дирижабль и прикажу расстрелять вас, слышите, Волшин?» – прохрипев это, электромагнитные волны по проводам заземления возвращались в первоначальный покой. В зимовище у подножия вулкана шла торопливая работа: очищали от порослей большую площадь, валили мачтовые сосны, ставили сужающуюся кверху двадцатипятиметровую башню на трёх ногах, глубоко зарытых в землю. Работали все, выбиваясь из сил, но больше всех суетился и волновался Манцев. Он отъелся за это время, немного окреп, но разум его, видимо, был тронут безумием. Бывали дни когда он будто забывал обо всём, равнодушный, обхватив руками косматую голову, сидел на нарах. Или, отвязав козла Машку, говорил Ивану: – Хочешь, я покажу тебе то, чего ещё ни один человек никогда не видел. Держа козла Машку за верёвку (козёл помогал ему взбираться на скалы), Манцев и за ним Иван начинали восхождение к кратеру вулкана. Мачтовый лес кончился, выше – между каменными глыбами – рос корявый кустарник, ещё выше – только чёрные камни, покрытые лишаями и кое-где снегом. Края кратера поднимались отвесными зубцами, будто полуразрушенные стены гигантского цирка. Но Манцев знал здесь каждую щель и, кряхтя, часто присаживаясь, пробирался зигзагами с уступа на уступ. Всё же только раз – в тихий солнечный день – им удалось взобраться на самый край кратера. Причудливые зубцы его окружали рыже-медное озеро застывшей лавы. Низкое солнце бросало от зубцов резкие тени на металлические лепёшки лавы. Ближе к западной стороне на поверхности лавы возвышался конус, вершина его курилась беловатым дымом. |
| С той далёкой поры отец его осел в Ленинграде, в Академии, жил благостно и знатно, и сын кончил училище комсостава. В финскую войну, когда Юрий рвался воевать за Родину, друзья отца поднаправили сына на адъютанта в штаб армии. Юрию не пришлось ползать на финские ДОТы, ни попадать в окружение в разведке, ни замерзать в снегу под пулями снайперов — но орден Красного Знамени, не какой-нибудь! — аккуратно прилёг к его гимнастёрке. Так он окончил финскую войну с сознанием её справедливости и своей пользы в ней. Но в следующей войне ему не пришлось так гладко. Юрий прекрасно владел разговорным немецким, его переодели в форму пленного офицера и с его документами послали в разведку. Он выполнил задание, для возвращения переоделся в советскую форму (с убитого), но тут сам попал в плен к немцам. И отправлен в концентрационный лагерь под Вильнюсом. В каждой жизни есть какое-то событие, решающее всего человека — и судьбу его, и убеждения, и страсти. Два года в этом лагере перетряхнули Юрия. То, чту был этот лагерь, нельзя было ни оплести словечками, ни оползти на силлогизмах — в этом лагере надо было умереть, а кто не умер — сделать вывод. Выжить могли «орднеры» — внутренние лагерные полицаи, из своих. Разумеется Юрий не стал орднером. Ещё выживали повара. Ещё мог выжить переводчик — таких искали. Но тут Юрий скрыл своё знание немецкого: он понимал, что переводчику придётся предавать своих. Ещё можно было оттянуть смерть копкой могил, но там были крепче его и проворней. Юрий заявил, что он — художник. Действительно, в его разнообразном домашнем воспитании были уроки живописи, Юра недурно писал маслом, и только желание следовать отцу, которым он гордился, помешало ему поступить в художественное училище. Вместе с другим художником-стариком (жалею, что не помню его фамилии) им отвели отдельную кабину в бараке, и там Юрий писал комендантским немцам бесплатные картинишки — пир Нерона, хоровод эльфов, и за это ему приносили поесть. Та бурда, за которой военнопленные офицеры с шести утра занимали с котелками очередь, и орднеры били их палками, а повара черпаками, — та бурда не могла поддержать человеческую жизнь. Вечерами из окна их кабины Юрий видел теперь ту единственную картину, для которой дано ему было искусство кисти: вечерний туманец над приболотным лугом, луг обнесён колючей проволокой, и множество горит на нём костров, а вокруг костров — когда-то советские офицеры, а сейчас звероподобные существа, грызущие кости павших лошадей, выпекающие лепёшки из картофельной кожуры, курящие навоз и все шевелящиеся от вшей. Ещё не все эти двуногие издохли. Ещё не все они утеряли членораздельную речь, и видно в багряных отсветах костра, как позднее понимание прорезает лица их, опускающиеся к неадертальцам. |
| Однако наш маленький наследник мира ещё не был доведён до крайности. Тело его было крепким и здоровым, сердце — смелым, а душа непрестанно трепетала от любви. Именно потому, что Гибби беспредельно любил сам образ и лик человека, его так сильно потрясло то, как с ним обошлись. Ведь Ангус тоже был — и одновременно не был — человеком! Несмотря ни на что, маленькому Гибби можно было даже позавидовать белой, святой завистью. Бедную Джини отправили в постель за то, что она помешала исполнить отданный отцом приказ. Ярость, ужас и жалость, пережитые во время утренних событий, породили в ней необъяснимое чувство безнадёжности. В то утро привязанность к отцу пошатнулась и довольно сильно — и по эту сторону Небес, может быть, даже непоправимо. В ней навсегда осталось что–то такое, что время от времени снова подымалось и вставало между нею и отцом. Фергюс рассказал тётушке обо всём, что произошло, и сильно потешался над её домовым. Но чем дальше Джин размышляла обо всех этих событиях, тем меньше они ей нравились. Это она одна во всём виновата! Какая разница, кто он был, этот её домовой? Зачем они его высекли, бедняжку? Что плохого он сделал? Если он и в самом деле был бездомным, оборванным бродяжкой, всё произошедшее становилось ещё более удивительным. Ведь он никогда ничего у неё не украл, даже ячменной булочки! И из сливок всегда получалось ровно столько масла, сколько положено! Насколько она знала, у неё ни разу не пропало ни одной овсяной лепёшки из буфета, ни одного яйца из миски, а ведь их–то легче всего было бы стащить. Что–то тут не так! Блестящая победа её племянника, так ничего и не объяснив, навсегда оставила её без разгадки. Она не могла удержаться от призрачной надежды, что, когда всё уляжется, домовой снова объявится и станет, пусть невидимо, помогать ей на кухне. Ей было горько думать, что он вот так появился и исчез, а она даже ни разу его не увидела. Когда Фергюс рассказал ей о том, как мальчишка убежал из каретного сарая, она ещё больше утвердилась в своём мнении о том, что без чудесной силы здесь не обошлось. Она склонялась к мысли о том, что настоящий домовой просто околдовал, ослепил всех троих — и Фергюса, и лэрда, и Ангуса — и всё это время потешался над ними ради собственной забавы. Да и вообще, жители деревень, располагавшихся вдоль Даура, весьма неохотно выслушивали объяснения Фергюса о том, кто был домовым на самом деле, так что победа лэрда против своего заклятого врага Суеверия оказалась весьма и весьма сомнительной. |
| Он всё ещё жевал, когда встретил у дороги маленькую девчушку, кормившую свою корову. Она увидела, с каким голодным видом он вгрызается в репу, и протянула ему кусочек овсяной лепёшки. Он с радостью принял его и с сияющими глазами протянул ей одну репу. Она с негодованием оттолкнула его руку. Это озадачило и немного огорчило Гибби, но не уменьшило его благодарности, и он снова отправился в путь, поедая лепёшку. Вскоре он набрёл на небольшой ручеёк, впадавший в реку. Несколько секунд он с сомнением взирал на него, думая, что он, наверное, ничуть не чище городских водосточных канав и пить из него нельзя. Но ручеёк так весело журчал и сверкал на камушках, что Гибби тут же удовлетворился этими совершенно ненаучными доводами, склонился к нему и вдоволь напился. У него ещё оставались две репки, но покончив с лепёшкой, он почувствовал, что наелся, и потому спрятал их в рукава своей разлохмаченной курточки, покрепче завернув их в широкие, обтрёпанные обшлага. Весь день весенняя погода оставалась прохладной, и дыхание прошедшей зимы чувствовалось в ней сильнее, чем поступь грядущего лета. На несколько минут солнце выглядывало из–за туч, освещало землю блеклым, усталым, серым светом, а потом снова скрывалось, как будто старалось изо всех сил, но всё никак не могло разогреться. Один раз пошёл было лёгкий снежок, но снежинки сразу таяли, едва касаясь земли. Ветер продолжал дуть безрадостными порывами, и весь мир, казалось, смертельно устал от того, что в нём снова и снова повторялась та же самая надоевшая история. Наконец подкрались сумерки, и на Гибби впервые накинулся страх перед темнотой, доселе совершенно ему неизвестный и родившийся лишь из ужасов прошлой ночи. Только теперь Гибби узнал, что в мире бывают подобные страхи. Они подымались из его одинокого сердечка, и, казалось, опускались на него из сгущающегося воздуха. Они как будто ловили самое его дыхание и, пока он шёл, собирались за его спиной. К счастью, темнота ещё не сгустилась, и Гибби всё ещё мог кое–как различать окрестности, когда он набрёл на ворота какой–то фермы. Ему подумалось, что внутри он сможет отыскать для ночлега местечко потеплее, чем придорожные кусты, и он перебрался во двор. |
|
|
