| 35. Здания духовных учебных заведений всех вероисповеданий, а также церковно-приходских школ, как народное достояние, переходят в распоряжение местных Советов Рабочих и Крестьянских Депутатов или Народного Комиссариата Просвещения» 208 . Одновременно комиссия по просвещению признала возможным устройство церковной властью специальных богословских учебных заведений для подготовки священнослужителей, при условии изъятия общеобразовательных предметов из программ и недопущения в них лиц моложе 18 лет 209 . Это положение основывалось на принятой 10 июля 1918 года Конституции РСФСР, признавшей право религиозной и антирелигиозной пропаганды за всеми гражданами (ст. 13). Святейший Патриарх Тихон, Священный Синод и Высший Церковный Совет принял все меры к организации духовного образования в новых условиях. Вместо Учебного комитета при Священном Синоде был учрежден Школьно-Просветительный Отдел. С сентября 1918 года его возглавил митрополит Новгородский и Старорусский Арсений 210 . В соответствии с инструкцией было переработано Положение о пастырских училищах. Изменения были сформулированы в виде Указа Высшей Церковной Власти от 19 сентября, адресованного правящим архиереям 211 . 26 сентября последовал новый указ о средствах на содержание новых школ 212 . Во исполнение этих указов во многих городах были открыты духовно-учебные заведения разного уровня. Сведения о них еще не обобщены. Уже в ноябре 1918 года открылись Пастырско-Богословские курсы во Владимире 213 Однако на деле открытие новых духовных учебных заведений было не простым делом. Главной причиной была национализация церковной собственности. Например, в Рязани местные власти под разными предлогами отказывались передать здание бывшей семинарии для новой школы 214 . 26 ноября 1918 года Вологодское епархиальное собрание отложило открытие школы «до более благоприятного времени» 215 . В Кириллове после расстрела епископа Варсонофия (Лебедева) положение было «неблагоприятным». В Новгороде школа была открыта лишь в январе 1922 года 216 . Большинство открывшихся школ просуществовали недолго. |
| Утром, в день смерти, он много занимался этими распоряжения ми в присутствии К.П. Победоносцева и В.К. Саблера. Передал им 525 тысяч рублей на учреждение в Москве приюта его имени для неизлечимо больных 864 и расписку даже взял. Затем у него явилось сильное желание возвратиться в этот день (11-го февраля) в Москву; в курьерском поезде для него уже был приготовлен вагон... но Москве не суждено было увидеть живым своего архипастыря. С двух часов того же дня началось, при полном сознании, постепенное угасание его, а в четыре часа семнадцать минут он, в присутствии неизменного ему келейника Димитрия Ивановича, верного домашнего секретаря – Порфирия Степановича Лобачевского 865 , и доктора, тихо и безболезненно отошел в другой мир. В десять часов вечера того же дня в Лавре и у нас в Академии получена была скорбная телеграмма. В память печально загудел лаврский царь-колокол, извещавший о скорбной вести. Хотя я и знал уже об этой вести, но редкие, заунывные звуки громадного колокола, прямо пред моими окнами в ночной тишине, произвели на меня невыносимо удручающее впечатление. Двенадцать ударов колокола доставили мне двенадцать весьма тяжелых минут. Нервы, потрясенные уже вестью о смерти Владыки и несколько успокоенные первым сном, достигли теперь крайнего напряжения. Многое в это время и до конца ночи, в продолжение которой я уже не смыкал глаз, передумал о суете мирской... Недолго оставалось тело покойного Владыки в Петербурге – мешало, видно, масляничным увеселениям. 12-го, на другой день смерти, оно уже было отправлено в Москву, куда и прибыло 13-го утром. 14-го было совершено отпевание преосвященным Новгородским Феогностом в чудовском храме святителя Алексия, а затем отправлено в Лавру. На отпевании я не был, так как мне нужно было оставаться в Академии, ибо ректор уезжал на отпевание. В шесть часов вечера все лаврское духовенство, посадское и академическое во главе со мною встречали на вокзале гроб. Картина была весьма торжественная и печальная: все с возжженными свечами, масса духовенства и народа, профессора и студенты Академии при печальном перезвоне колоколов сопровождали гроб от вокзала в Лавру, Такие минуты никогда не забудутся... По совершении панихиды в Троицком соборе началась всенощная, окончившаяся в одиннадцать часов. |
| Это было 28-го декабря, а 31-го вернулся назад уже один я. В один из промежуточных дней решил я зайти, между прочим, к митрополиту Московскому Сергию, который знает меня еще из Кишинева, а также и к Палладию, митрополиту Петербургскому, который оказал мне милостивое внимание при поступлении моем в монашество. Митрополит Сергий принял меня очень благосклонно. Высказав в разговоре, между прочим, свое удовольствие по поводу хороших слухов обо мне, он спросил, не желаю ли я служить у него в качестве ректора Московской академии 761 . При этом он вкратце познакомил меня с беспорядками в Академии, которые, по его мнению, введены о. Антонием и обнаружены ревизором Нечаевым 762 , а теперь поддерживаются профессорами, подавшими протест против замечаний ревизора, и инспектором Татарским 763 . Вопрос о протесте рассматривается в Синоде, а покамест инспектора Татарского переводят профессором в Казань, а казанского профессора Царевского 764 – инспектором Московской академии; к каникулам же нынешнего ректора Московской академии архимандрита Лаврентия 765 хиротонисуют во архиерея, тогда-то меня и назначат ректором. Признаюсь, это предложение смутило меня как ввиду сказанных смутных обстоятельств в Академии, так и ввиду сознания собственного недостоинства стоять во главе высшего духовного учебного заведения, тем более что и от науки-то я отстал; для Семинарии я чувствовал себя более годным; я сознавал, что тут на месте; да притом и успел почти сродниться с Новгородскою семинариею, с обителью преподобного Антонин, – здесь мне все стало дорогим. Думая, что до каникул еще далеко, что обстоятельства могут измениться, что найдутся к этому времени другие люди, я, не смея отказаться от такого милостивого внимания, поблагодарил Владыку, но вместе с тем сказал, что мне и в Новгороде хорошо, а потому полагаюсь на волю Божию. Владыка сказал хранить это покамест в тайне. Тайну эту я тогда же вечером открыл только и единственно своим братьям, которым и высказывал свою скорбь, если придется расстаться с Новгородом. |
| Два часа дня. Жара во всем разгаре. Но надо спешить, чтобы до вечера достигнуть назначенного ночлега в Бетине. Поудобнее рассевшись на своих маленьких животных и, по возможности, освободив себя от лишней одежды, приготовились мы к трудному и, как нам говорили, едва выносимому, в такое жаркое время, путешествию. Преосвященный, надевший вместо рясы белый шерстяной плащ и сменив клобук на серую шляпу с широкими полями, пришпилив к краям их белый платок для защиты от солнца, быстро сел на осла, приказав немедленно двинуться в путь. Теперь вполне определившаяся наша кавалькада расположилась на пути таким образом. Впереди, в некотором отдалении от нас, ехал на прекрасной арабской лошади турецкий жандарм, с ружьем за плечами, готовый каждую минуту защищать нас от нападения кочующих бедуинов. За ним, также на лошади, чистой белой масти, ехал уже известный читателю черногорец Марко, красиво сидящий на своем арабском скакуне, гордо носящем на себе стройного всадника, издали казавшегося совершенно молодым, благодаря своему выпрямленному, как у юноши, стану. Затем – Преосвященный, восседавший на прекрасном ослике, а позади него проф. Мышцын, державший в руках карту Палестины и сосредоточенно рассматривавший ее, делая отметки в своей записной книжке. Спрашивая каваса о названии попадавшихся селений, он делал по поводу этого несколько замечаний, от времени до времени перебрасываясь с Преосвященным отрывочными фразами касательно тех или иных исторических местностей, через которые приходилось проезжать. За ними, также на осликах, ехали: Новгородский миссионер и три студента – Ш-н, С-в и В-ч, каждый с своими мыслями и своими думами. Заключали нашу кавалькаду: лакей при гостинице на Русских постройках, Нестор, в качестве буфетчика, и погонщик ослов, араб, вооруженный внушительной дубиной, которой подчас и угощал отстававших наших ослов, издавая при этом странные звуки, пугавшие этих животных и заставлявшие их прибавлять шагу. А раньше этого, еще с утра, посланы были вперед кавас Палестинского Общества и два араба с нашими вещами и палатками; в местах, предположенных для отдыха и ночлега, они должны были наперед все уготовлять. |
| Мелодии эти представляют собой ни что иное, как местную переработку (но не оттенки) древних наших распевов. Митрополит Арсений Новгородский в речи на певческом съезде своей епархии дал им такую оценку: «Существующий обычный напев представляет собой искажение мелодий, заключающихся в синодальных нотных книгах, или же традиционное измышление певцов, передававшееся по слуху от одного певца к другому. Притом же и в этих нотных книгах в изданиях разных годов одни и те же напевы изложены иногда различно» 17]. А.А.Игнатьев относится к обычным распевам более снисходительно и дает о них положительный отзыв. «Обычный распев, – пишет он, – получил свое наименование от обычая – исполнять тем или иным способом в данной местности богослужебное пение. Начало обычных распевов восходит к XVII веку, когда прежние распевы окончательно сформировались и были заключены в стереотипную форму на нотном стане. Пение, как искусство живое, подлежит постепенному и непрерывному развитию. Оно вступило в новый фазис своего развития. Фазис этот состоял в том, что оно выразилось в новых вариантах прежних распевов, родственных им как по мелодическому и ритмическому характеру, так и по внешней конструкции в певческих строках. Эти-то новые варианты распевов, представляющие собой нередко только сокращение последних, и получили у нас наименование обычных распевов… Обычный распев так же разнообразен и изменчив в разных местах нашей обширной Руси, как неустойчив по разным этнографическим ее уголкам самый тип русского человека. Распев Московской губернии уже не тот, что в губернии Киевской… Обычные распевы коренятся, как стебли в своем корне, в тех же вышеупомянутых древних церковных осмогласных распевах. Однако из всей массы этих обычных местных распевов можно оттенить два главных течения в образовании последних: южное – киевское и северное – московское, или южнорусское и великорусское» 458]. Таким образом, автор здесь смешивает два понятия – «распев» и «напев». С таким определением никак нельзя согласиться: распев есть переработка, а напев – незначительное изменение местного характера. В наши дни никто не назовет язык украинский или белорусский местными говорами, равно как и говоры, например, костромской и владимирский – языками; таким же образом следует отличать и распев от напева. |
| В истории нашего церковного пения партесное пение составляет целую эпоху. В историческом аспекте вопрос этот достаточно уже раскрыт: нас он интересует только со стороны богослужебной. Партесное пение было следующим шагом нашей отечественной Церкви на пути отступления от строго церковной чистоты мелодии после введения ею южнославянских распевов в богослужебное употребление. По почину столичных храмов, оно появилось первоначально в городских церквах, откуда постепенно распространилось по всему лицу земли Русской. Партесная мелодия заняла господствующее положение в нашей Церкви. Пение собственно церковное, осмогласное, не говоря уже о чисто знаменном, оттеснено на самый последний план. По мере уклонения от единого истинного пути, начертанного в церковно-богослужебном Уставе, наше церковное пение постепенно катилось под уклон. В результате быстрого роста так называемых духовно-музыкальных произведений, сочиняемых разными авторами, образовалось «непроходимое волнующееся море» нотной литературы, готовое захлестнуть и потопить в своих волнах последние остатки церковности – обычные распевы. Вследствие снисходительного отношения высшей церковной власти, с одной стороны, и неограниченного своеволия нецерковных «сочинителей», с другой, наше церковное пение к концу прошлого столетия пришло в хаотическое состояние и стало неузнаваемым. Лучшие сыны нашей отечественной Церкви не могли мириться с таким положением вещей. О положении церковного пения много писалось и говорилось в свое время. В начале текущего столетия митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий) на одном из певческих съездов своей епархии говорил о положении богослужебного пения в приходских храмах: «Церковное пение в настоящее время предоставляется псаломщикам, получившим самое незавидное образование. Обычный контингент кандидатов в псаломщики – это субъекты, уволенные из семинарий и из духовных училищ за тихие успехи, громкое поведение или великовозрастие. Они смотрят на свое дело чаще всего с точки зрения заработка, обеспечивающего им кусок хлеба. |
| «На пастырском собрании в г. Новгородеˆ26 марта, как уже сообщалось, состоялось под председательством Архиепископа Арсения и при участии Епископа Алексия [Симанского] пастырское собрание протоиереев и иереев г. Новгорода. Пропета была молитва “Днесь благодать Св. Духа нас собра”. Потом Владыка Архиепископ говорил примерно следующее: “Очень рад повидаться с вами, особенно в полное треволнений время, нами переживаемое. Я всегда желал чаше беседовать с вами, и пастырские собрания в Рождество и Пасху у нас вошли в обычай. С другой стороны, я приглашал вас собираться и самостоятельно. Я всегда стоял и стою за откровенное изложение своих мнений, каковы бы они ни были. Архипастырь в этом случай прямым путем осведомляется о настроении сопастырей и паствы и сам имеет возможность быть полезным в решениях тех или иных вопросов. И когда некоторые выражают ту мысль, что духовенство не собирается, потому что оно задавлено епископами, я спорю против этого, поскольку дело касается Новгородской епархии. Нужно знать нашу деревню и условия ее быта. Благочиннические собрания – тяжелая повинность, когда по отвратительной дороге, иногда на нанятой лошади, приходится ехать за десятки верст. Когда переживался великий момент революции, я был в Петрограде по обязанностям временного члена Святейшего Синода. Должен сказать, что обязанности эти теперь – не честь, а великий крест и великая ответственность. Вне волнующаяся столичная толпа, опасность от выстрелов. Внутри туга сердечная и тревоги за судьбы Церкви. А тут мысль невольно летит к своей пастве и своим пастырям... Я не мог приехать в Новгород, потому что в Петрограде меня удерживали обязанности члена Святейшего Синода. С другой стороны, я все равно до времени не мог сделать духовенству определенных указаний, потому что не было устойчивости и на верхах как в делах государственных, так и церковных. Помню, 2 марта пешком собрались мы к Московскому митрополиту на Московское подворье. Сюда же явились некоторые из петроградских священников. Не в страхе за себя, а опасаясь поругания святыни, они плакали; говорили, что не ручаются за спокойствие в храмах, если будут совершаться моления за царя и особенно за царицу. И Святейший Синод мог сказать им лишь неопределенное: “поступайте, как найдете лучше”. Боялся я, что и новгородское духовенство сделает неверные шаги. Однако я имел утешение узнать, что в Новгороде духовенство собиралось и, по обсуждении, поступило, как должно. Что делается в провинции, я точно не знаю пока. Всегда возможны нежелательные эксцессы, ибо народ не всегда должным, образом понимает свободу. |
| Приложения Путешествие в Палестину и на Афон 1900 года. Мая 31 Краткие заметки 1099 Настоящие заметки мои не будут иметь никакого научного интереса. Они должны служить для меня напоминанием о всем виденном и слышанном. Для этого целесообразнее было бы вести «Дневник»; но условия моего путешествия были таковы, что иногда положительно времени не оставалось, чтобы записать случившееся в течение дня. Конечно, от этого заметки мои много потеряют в свежести и непосредственности впечатлений. Но я не имею в виду каких-либо сторонних читателей моих записок, а воспоминание о тех или иных событиях, лицах само собою вызовет во мне те или иные чувства, впечатления, пережитые мною в свое время. Заметки мои – памятная, краткая записка о прошедшем. Я их начал писать на возвратном пути из Палестины от скуки морского плавания на пароходе «Нахимов» 19-го июля, в среду. По правде сказать, не хочется браться за перо вследствие жары, духоты и предшествующей усталости. Но сознание того, что потом будешь раскаиваться в своей лености, что все-таки путешествие русского архиерея представляло какой-либо интерес, заставляет меня взяться за перо и занести кое-что на страницы этой бумаги, без всякой претензии на какую-либо научность или какое-либо значение для кого бы то ни было. Путешествие на Восток для меня не новинка. Я уже два раза был на Афоне, в 1882 и 1883 годах 1100 , летними каникулами, во время моего студенчества в Киевской академии. Во второй раз целью моего путешествия была Палестина, но вследствие карантинов, которые значительно сокращали время моего отпуска, я вторично направился на Афон. Путешествия эти отчасти описаны в моем «Дневнике студента-паломника на Афон». С тех пор уже много времени протекло: тогда я был молодым юношею, теперь уже начинают серебриться волоса. Юношеские мечты превратились в опытно дознанную часто горькую действительность. В моей жизни произошли существенные перемены. В конце 1895 года, 30-го декабря, я постригся в монахи, последовательно проходил должности инспектора Новгородской семинарии, там же – ректора и настоятеля Антониева монастыря, инспектора Московской академии и, наконец, там же ректора, в какой должности и теперь состою, в сане епископа с 28 февраля 1899 года. |
| Прежде чем рассмотреть принципы, которых придерживались издатели Дневника митрополита Арсения, необходимо сказать несколько слов об его археографических особенностях. Дневник состоит из 14 толстых тетрадей, сплошь исписанных мелким, стремительным и малоразборчивым почерком, и охватывает период с июня 1880 года по ноябрь 1916 года. Первая дневниковая запись, датируемая 10 июня 1880 года, не оставляет сомнений в том, что Авксентий Стадницкий начал вести свои записки ранее 30 марта 1880 года». Порядок записей практически ежедневный или, по крайней мере, еженедельный сохраняется, за редкими исключениями, внутри каждой тетради. Отдельные пропуски от нескольких дней до нескольких лет автор чаще всего отражал ретроспективно. Интересно, что частично пронумерованные им тетради охватывают период времени с июня 1885 года по июнь 1913 года (Д. 511–516), причем после пятой тетради (Д. 515) следует девятая (Д. 516), что указывает на отсутствие в фонде трех тетрадей за 1907–1911 годы. Общий объем Дневника – около 5 млн. знаков (2400 печатных страниц). Хронологические рамки, география и тематика каждого дела (тетради) выглядят следующим образом. Д. 507 : (10 июня 1880г. – 28 августа 1881 г.) – Кишинев, Единцы, Киев. Преподавание в Единецком духовном училище. Поступление в Киевскую Духовную академию. Д. 508: (20 июня – 10 июля 1883 г.) – паломническая поездка на Святую гору Афон по окончании II курса Киевской Духовной академии во время летних каникул. Д. 509: (11 июля – 31 июля 1883г.) – паломническая поездка на Святую гору Афон (продолжение). Д. 510: (15 октября 1884 г. – 8 апреля 1885 г.) – Киев. Обучение на IV курсе Киевской Духовной академии. Проблемы, связанные с введением нового Устава духовных академий в 1884/85 учебном году. Д. 511 : (июнь 1885 г. – 1 января 1902 г.) – Кишинев, Новгород, Сергиев Посад. Преподавание в Кишиневской духовной семинарии. Пострижение в монашество и рукоположение во иеромонаха в Санкт-Петербурге. Первое монашеское послушание – инспекторство в Новгородской духовной семинарии с последующим ректорством и возведением в сан архимандрита. Деятельность в качестве инспектора, затем ректора Московской Духовной академии с возведением в сан епископа Волоколамского, третьего викария Московской епархии. Описание реформационного и агитационного движения в Московской Духовной академии и в других высших учебных заведениях. Путешествие с группой студентов и профессоров МДА на Афон и в Палестину. |
| Когда архиепископ Арсений занял Новгородскую кафедру, обнаружив себя здесь как выдающийся церковный администратор и дипломат, между ним и епископом Андроником возникла тень недопонимания, и владыка, чтобы избежать кривотолков, сразу же заявил правящему архиерею свою позицию: «...Я решительно избегаю говорить высшим меня начальникам особенно изысканно, – писал он владыке Арсению, – и говорю то, что думаю. Рассуждаю так: пусть меня обвинят в неделикатности, нетактичности: каков есмь, таков и буду; но пусть никто не заподозрит в искательстве, в лести, ибо это уже недостаток нравственный, грязный. И для дела: пусть оскорбится начальник на мой неаккуратный тон, но если я говорю правду и резонно, то он увидит ее и избежит возможности погрешности; а если заподозрит в искательстве, то и меня осудит за этот грех, да и поступит только поэтому вопреки моему мнению и, следовательно, может погрешить. Может быть, я ошибаюсь и говорю нелепость, но это мое собственное мнение, и я едва ли сумею его изменить. Иногда знаю, что, может быть, некоторою резкостью или по крайней мере упрощенностью словоизложения, почти бесцеремонностью можно и делу навредить, поэтому иногда начинаю стараться отбросить это, но буквально становится противно, прямо-таки некоторая щепетильность не позволяет быть заподозренным в ласкательстве перед высшим себя и пока не своим человеком, – и я бросаю и пишу так, как считаю за самое простое» . Летом 1911 года во время пребывания епископа Андроника в Санкт-Петербурге, где он трудился в Комиссии при Святейшем Синоде по преобразованию духовной школы, ему было предложено занять кафедру викарного архиерея в Сухуме. Епископ Андроник на это ответил: «...должен ехать и поеду, но душа моя зело возмущается, ибо не вижу никакого смысла из викариев уходить в викарии; из Новгорода меня пока не гонят, чтобы с радостью бросаться хоть в Сухум... Если переходить из Новгорода, то более основательно...» С ним согласились, и перевод был отложен. В 1912 году почил о Господе архиепископ Николай Японский. |
|
|
