| Феофана (Прокоповича). Здесь курс догматического богословия разделен на 18 книг, объединенных в 2 больших раздела: о Боге в Себе (ad intra) и о Боге вовне (ad extra). Некоторые исследователи считали, что, хотя еп. Ириней (Фальковский) следует плану догматики архиеп. Феофана (Прокоповича), 6 последних книг (13-18) написаны им самостоятельно (см.: Булашев. 1883. С. 490). Сам же автор пишет, что 6 последних книг созданы «на основании набросков того же Феофана». Подробнее см. в ст. Ириней (Фальковский) . Из сохранившихся богословских курсов видно, что в 1-й пол. XVIII в. нравственное богословие не преподавалось как самостоятельный предмет. В 30-х гг. XVIII в. архиеп. Рафаил (Заборовский; впосл. митрополит) предпринял попытку назначить для чтения лекций по нравственному богословию специального преподавателя, однако это новшество тогда не прижилось. Более того, лекции по нравственному богословию даже в составе общего богословского курса в систематическом виде не читались до 60-х гг. XVIII в. Так, хотя архиеп. Феофан (Прокопович) и выделял сочинения по нравственному богословию в особый раздел - «О творимых» (De faciendis), ни в одной из сохранившихся его рукописей нет трактатов из этого раздела. До 60-х гг. XVIII в. программы преподавания богословия в К.-М. а. в отличие от программ остальных дисциплин не были унифицированы. Лишь после утверждения в 1759 г. в должности ректора архим. Самуила (Миславского) началось составление новой академической инструкции, которая должна была регламентировать преподавание не только в низших и средних, но и в высших классах (философском и богословском). Эта инструкция была утверждена митр. Арсением (Могилянским) 30 дек. 1763 г. Она является наиболее подробным описанием учебной, административной и воспитательной деятельности академии за все время ее существования. Это была 1-я инструкция, установившая порядок преподавания богословия. Богословский курс был рассчитан, как и прежде, на 4 года. Инструкция предписывала строить преподавание на основании Свящ. |
| В этом рассуждении очень ясно сказывается, насколько внимание Платона ущемлено школьной традицией и как мало он чувствует церковные потребности ... Между тем самое слабое место духовной школы XVIII-ro века было именно в ее латинском характере. Несколько позже Евгений Болховитинов, сам тоже человек просветительного века, с полным основанием говорил так: “Нынешний наш курс до самой философии отнюдь не есть курс наук, а курс только латинской литературы...” В XVIII-м веке о русском языке преподавания говорили всюду с какой-то странной неуверенностью, как о несбыточной мечте, и вряд ли не опасной. Осталось неисполненным смелое пожелание, объявленное в грамоте об учреждении Харьковского Коллегиума (16 марта 1731): “а учить всякого народа и звания детей православных, не токмо пиитики, риторики, но и философии и богословии славяно-греческим и латинским языки, такожда стараться, чтобы такия науки вводить на собственном Российском языке...” Латинский язык и здесь был преобладающим... Когда в 1750-м году в Киеве митр. Арсений Могилянский распорядился “Православное Исповедание” читать по-русски, это распоряжение было принято, как напрасная уступка слабости и незнанию. Основной богословский курс продолжали читать все- таки по латыни, “сохраняя чистый латинский штиль и оберегаясь грубого простого наречия...” Не для школьного употребления была издана по-русски уже в самом начале нового века “Система христианского богословия” архим. Ювеналия Медведского (3 части, М. 1806)... В этом упорном школьном латинизме, прежде всего, действовал, конечно, западный пример, — впрочем, уже с некоторым опозданием. Последствием была отсталость русского языка. “Русский научно-богословский язык, образчик которого можно видеть, например, в тезисах для публичных диспутов в Московской Академии, был до того мало развит, что стоял несравненно ниже даже языка наших старинных переводчиков святых отцов и оригинальных богословских произведений древней Руси” (Знаменский)... “Кто какие аргументы говорил, кто какой именно фундамент подложил своей опугны, как сольвован от дефендента и его учителя всякий аргумент...” |
| К выдающимся иерархам XVIII в. относится также Арсений Верещагин, который еще до своего посвящения в сан активно помогал Гавриилу Петрову в улучшении монастырской жизни в Твери; позднее, уже будучи епископом Тверским, а затем Ростовским, он был известен своей заботой о семинариях и народных Предметом особого попечения Тамбовского епископа Феофила Раева (1778–1811) были монастыри, и прежде всего старчество. Платон Левшин (1775–1812) образцово поставил в Москве дело духовного Что касается малороссийских епархий, управление которых было приведено к великорусскому образцу лишь в конце XVIII в., то здесь следует упомянуть Черниговского архиепископа Иродиона Жураковского (1722–1738), проявлявшего большую заботу о духовенстве, а также митрополитов Арсения Могилянского (1757–1770), Гавриила Кременецкого (1770–1783), Самуила Миславского (1783–1796) и Рафаила Заборовского (1731–1757) ради их трудов на пользу Киевской И в 1-й половине XIX в. бывали епископы, считавшие объезды приходов своей главной обязанностью, вызывая, впрочем, одним известием о своем приближении (как выразился в своих записках священник 40-х гг.) «трепет и смятение» Примером для епископов того времени мог служить первый предстоятель новообразованной Олонецкой епархии Игнатий Семенов (1828–1842): он организовал управление епархией, заботился об образовании духовенства, с помощью которого завел приходские школы, и боролся с Прежде чем во 2-й половине XIX в. церковная политика в Грузинском экзархате роковым образом приняла националистический и русификаторский характер, многое для улучшения положения буквально нищенствовавшего духовенства сделал здесь Иона Василевский (1821–1832). И при мягкосердечном Моисее Богданове-Платонове (1832–1834) управление экзархатом также оставалось на высоте. Преемник же его Евгений Базанов (1839–1844), напротив, принес огромный вред своей жестокостью и Выдающимся администратором, помимо прочих его достоинств, был Московский митрополит Филарет Дроздов (1821–1867). Он вникал в каждое отдельное дело и обосновывал свои всегда очень точные решения подробными разъяснениями, которые превращались в общие административные установки. |
| В 1763 г. о. Леонтий отправился путешествовать по Востоку и успел побывать и на Афоне, и в Египте, и на Синае, и в Иерусалиме. На обратном пути в Россию в 1766 г. он остановился в Константинополе и здесь, за болезнью русского миссийского иеромонаха Пахомия, исполнял некоторое время его обязанности в церкви [дипломатической] миссии, а потом митр. Киевским Арсением (Могилянским) оставлен был при этой церкви и на постоянное служение. Во время первой турецкой войны при Екатерине II (1768–1774) о. Леонтий разделял с резидентом А.М. Обресковым и остальным нашим посольством заключение в Семибашенном замке и по освобождении ездил через Молдавию в Россию. С 1776 г. при новом русском после Репнине, он занял место настоятеля посольской церкви в Константинополе. Во время второй русско-турецкой войны (1787–1791) о. Леонтий вторично побывал на родине, отправившись туда через Триест, Вену, Краков, Варшаву, Ригу и С. Петербург. Это путешествие в Россию доставило о. Леонтию сан архимандрита, который он еще в 1767 г. получил от Иерусалимского Патриарха и крест, украшенный бриллиантами. Возвратившись из своего последнего путешествия на родину, о. архим. Леонид до 1799 г. оставался на службе при посольской церкви, когда «по старости и слабости здоровья» вышел в отставку с пенсионом за 42-летнюю беспорочную службу, по 400 ефимок в год и с правом дожить немногие годы своей жизни «близ Царьграда на Принцевых островах». Скончался архим. Леонтий в Константинополе в доме француза Тадиэ в 1807 г. Умный от природы и начитанный не только в святоотеческой письменности, но и в светской русской и, особенно, иностранной литературе, прекрасно владевший языками – французским, итальянским, новогреческим и даже турецким, много и долго путешествовавший по Востоку, Западу и по России, с большим литературным вкусом и склонностью к писательству о. архим. Леонтий оставил после себя много разнообразных сочинений, переводов и оригинальный в 13 томах доселе неизданный труд, под заглавием «Портрет Младшего Григоровича». Из этих 13 томов – 9 книг хранятся ныне в библиотеке бывшего Азиатского департамента Министерства иностранных дел, а 13-й том – в архиве Министерства иностранных дел в Москве. Тома 10, 11 и 12 утеряны. Судя по оглавлениям к первым девяти томам, приведенным о. прот. Поповым в своей интересной брошюре (С 51–56) и по тем выдержкам, которые сей последний привел в качестве образца его описаний и литературных приемов, можно полагать, что в этих фолиантах много можно почерпнуть интересного по этнографии и истории нашего отечества, а равно и Православного Востока его времени. |
| Синод сделал такое возражение: „у синодальных архиереев повелевается быть викарием, и тех вакариев и при них келейных служителей чим содержать?., и викарием архиерейским, по мнению (т.е. синода), в земския дела вступать не прилично, понеже и другие присутствующие в домех архиереи в земския дела не вступают, но таковые дела отправляют судьи их и приказные, обретающиеся при домах их». Государь уступил мнению синода а порешал: У архиереев вместо викариев определить приказных. В другой раз указом Екатерины I от 15 июля 1726 г. повелевалось: синодальным членам до епархий ни чем не касаться, дабы от того в надлежащемь ихъ управлении (т. е. в производстве синодальных дел) помешательства не было. И для того в епархии определить вакариев, которые о всем ответ дать и рапортовать должны. Но указ остался без исполнения. В третий раз ревностный блюститель неисполнения царских указов, обер-прокурор св. синода князь Яковъ Шаховский от 25 мая 1742 г. вошел в Синод с следующим предложением: „викариев в епархии и поныне не определено. И хотя присутствующие в св. пр. Синоде члены, их преосвященства, обретаючись от епархий своих в отсутствии, и по оным случающиеся дела исправляют в имеющихся при себе от оных епархий канцеляриях, но от того как их преосвященствам при правлении синодальных дел затруднение, так и тем епархиальным делам излишнее продолжение бывает. Паче же крайний недостаток и нужда в том состоит, что их преосвященствам, по силе духовнаго регламента и своих обещаний, в епархиях церкви посещать и всякия суеверия и расколы искоренять и прочих по званию своему должностей исправлять не можно». В заключение обер-прокурор просилъ св. синод, во исполнение вышеприведенаго указу, учинить благопристойное определение. Св. синод как будто выразил желание заняться предложением обер-прокурора, потребовал, нужных справок, но потом дело затянулось и осталось неконченным. Эта борьба двух представлений о викарие: – желание иметь викария помощника в священнослужении и нежелание иметь викария участника в администрации – всего лучше выразилась в истории неудавшейся попытки Арсения Могилянскаго, митрополита киевскаго, приобрести себе викария. |
| В 1746 году, благодаря учреждению в лавре семинарии (которая открыта в ней 2 октября 1742 года, см. гл. X), заведена была в монастыре школа иконописания, именно: архимандрит лавры архиепископ Переяславский Арсений Могилянский предписал в нашем году обучать иконописанию желающих обучаться ему семинаристов, к которым потом, в 1753 году, присоединены были мальчики из принадлежавшей монастырю известной Холуйской слободы (Вязниковского уезда Владимирской губернии). Обучение живописи семинаристов, как кажется, скоро было прекращено; ученики из Холуян удалились из лавры, когда в 1764 году освобождены были монастырские крестьяне, но школа все-таки не прекратила своего существования: в нее начали быть набираемы дети оставленных лавре после 1764 года штатных служителей. Впрочем, в продолжение целых семидесяти лет – с 1764 года до покойного наместника лавры Антония – школа едва-едва существовала: обучалось в ней мальчика по три-четыре, а многое – по пяти-шести. При этом в продолжение наших 70-ти лет и число иконописцев-мастеров было у лавры самое незначительное. Антоний, назначенный в наместники лавры в 1831 году, начав принимать в школу не одних детей штатных служителей, но и всех желающих, постепенно довел школу до значительной многолюдности. Вместе с этим он же придал нынешние значительно широкие размеры и существующей в монастыре со школою иконописной мастерской. В 1885 году переведено было в лавру для присоединения к ее школе иконописания Московское епархиальное училище иконописания, заведенное в 1873 году и в Москве помещавшееся там, где теперь епархиальное Мариинское женское училище [в Замоскворечье, на Большой Ордынской улице], причем переданы были лавре и отпускаемые на содержание училища средства. В 1902 году в лаврской иконописной школе с присоединенным к ней епархиальным училищем обучалось семьдесят мальчиков, из которых сорок, принадлежащих к духовному званию, суть «епархиальные», представляющие собою переведенное в лавру училище, а тридцать, набранных из всяких других званий, суть собственно лаврские, представляющие собою в точнейшем смысле лаврскую школу. Все епархиальные, содержимые на переданные лавре средства, жили в самом монастыре и именно помещались в Пятницкой башне; из собственных лаврских шестнадцать жили также в самом монастыре и, находясь на полном содержании лавры, помещались при самой иконописной, а остальные четырнадцать, будучи детьми жителей Посада, ходили ночевать к родителям. В иконописной мастерской число мастеров не всегда одинаковое – иногда большее, иногда меньшее, смотря по количеству работ, но вообще или немного большее, или немного меньшее пятнадцати человек |
| И о. Шпачинскиму, и г. Каманину осталось неизвестным расчетное доношение Епифания, из-за которого весь сыр бор и загорелся. Означенное расчетное доношение, в связи с другими данными, дают основание осветить это дело с иной стороны. Нам все это дело представляется в следующем виде. У лавры был богато обставленный трактир, находящийся „на Василковском тракту“. Заведывал этим трактиром монах Епифаний. Между ним и ведущим монастырские счеты упомянутым Иеремиею существовала большая дружба, вероятно, на почве собутыльничества. Епифаний проворовался и удален был от должности. Предстояли ему большие неприятности В это время мстителем за друга и является Иеремия, человек, по-видимому, образованный и во всяком случае хорошо владеющий пером. Он составляет для Епифания черновик расчетного доношения лавре, которое тот, переписав, и подал Духовному собору. Но лаврская братия сразу догадалась об авторе доношения (увидела в нем „слог Иеремиин“), вследствие чего Иеремия тоже подвергся опале: удален был (а не сам удалился) в Китаевскую пустынь. Тогда он снял забрало и из его пера посыпались на лавру сатиры, в свое время наделавшие много скандального шума. Одну из этих сатир в стихотворной форме приводит – как мы сказали г. – Каманин в своей статье. Но стихи Иеремии значительно уступают по силе и, пожалуй, ядовитости прозе, представляемой упомянутым расчетным доношением от имени Епифания. Доношение это (помеченное декабрем 1772 года) довольно велико по объему. Приводим из него только некоторые выдержки. „При перемене моей (так начинается доношение) от командования лаврским Васильковским трактиром, в поданной от меня в Василькове соборному старцу Леонтию о приходах ведомости, за скоропостижность оной востребования, запамятовал я показать по трактиру нижеследующего расходу: 1) Прошлаго 1771 года летним временем взято у меня в лавру до келии пастырской келейным монахом Ионафаном аглицкаго пива сто бутылиок, каждая ценою по 52 коп.; итого 52 рубля“ (идет перечень других расходов всего на сумму 157 руб.)... „А как по присланному ко мне ныне из лавры Святой ордеру значится, что но щету находится на мне лаврского долгу с трактирными прибылями полагаемаго 521 руб. 32 коп., так покорнейше прошу оные, правилно по трактиру расходи состоящие 157 руб., из той щисляемой на мне лаврской суммы исключить. А за тем остается на мне начитаемаго трактирнаго долгу 364 руб. 32 коп., которые я и заплатить бы в лавру долженствовал, если бы не поте-ряны были на воинских и таможенных чинах, за набранные ими напитки, трактирные денежные долги, которых число по поданным от меня при смене реестрам состояло 627 р. 88 коп. “ |
| IV глава (181–226 стр.) носит не совсем удачное название. Устройство епархии и церквей. Здесь ведутся речи о многих материях, как-то: о постройке храмов и колоколен; кладбищах при них; об украшении храмов иконами и мастерских, где они изготовлялись (причем попутно говорится об иконах явленных); о церковной утвари; богослужебных книгах; свечной продаже; о братствах и шпиталях при церквах; об особенностях при совершении таинств, проповедничестве и т. п. Глава эта не принадлежит к лучшим в рассматриваемом сочинении. Автор большею частию с высоты птичьего полета бросает взгляд на трактуемые предметы и, вследствие этого, многого не досматривает, а по местам ограничивается общими фразами. Такой характер носят, напр., речи автора о братствах, относительно которых ему, очевидно, не удалось найти ни одного документа за рассматриваемое время, хотя они в киевских архивах в некотором количестве встречаются (напр. в архиве Выдубицкаго монастыря имеются сведения и даже устав братства в местечке Летках, вотчине означенного монастыря). Таковы же речи автора и об особенностях большинства таинств. Для образца приведем трактацию автора о таинстве покаяния. „Что касается таинства покаяния и исповеди, – говорит отец Шпачинский, – то в этом отношении следует отметить более внешние обстоятельства, нежели внутренние, так как последняя сторона осталась в тайне и неизвестною. В некоторых местах таинство это совершалось с тою же формальностью и надменностию (sic!), как и все другое. Оттого-то исповедь являлась в руках священника средством для мщения и наказания чем нибудь провинившихся против него прихожан. Конечно, это больше относилось к самим священникам, чем к таинству“ (стр. 207). И при этом ни одной ссылки, ни одного указания, никакого разъяснения!!! О таинстве елеосвящения у автора одна строка, где заявляется, что об нем (т. е. о какой-либо особенности при совершении его) он ничего не встретил (стр. 208). Но не подлежит сомнению, что в руках о. Шпачинского перебывало много грамот того времени, выдававшихся священникам при их посвящении. В этих же грамотах вменялось им в обязанность „последнее елеомазание над болящими совершати, над здравыми же никако дерзати творити“. Подчеркнутые слова показывают, что давний обычай (совершать елеомазание и над здоровыми) перешедший в Южную Русь из Греции, – обычай, относительно которого вынужден был давать разъяснение автор Лифоса при полемике с Саковичем, настолько укоренился здесь, что относительно его нужно было упоминание в ставленнических грамотах. |
| Отцу Шпачинскому об Иеремии известно не много: именно только то, что он занимался разными канцелярскими делами в лавре, „потом удалился от этих дел на покой в Китаевскую пустыню“ и, во время пребывания здесь, на него лаврскою братиею воздвигнуто было гонение „из-за Епифаниева трактирного расчету“, по поводу которого – по словам Иеремии – „он принужден был, исполняя лаврское повеление, под именем святого послушания, делать счеты и забирать с трактирными кредиторами о долгах справки, волочась для того по Киеву-Подолу и другим местам, с чувствительным в рассуждении монашества стыдом“ и т. д. В этих словах, по мнению отца Шпачинского, очевидно, „звучит душевное смущение искавшего в монастыре чисто духовной жизни и деятельности человека“, ибо „для людей, искавших в обителях удовлетворения своим высшим потребностям духа, желавших аскетических подвигов“, упомянутые послушания казались соблазнительными. Г. Каманину, поместившему почти одновременно с выходом в свет книги о. Шпачинского статью под заглавием: „Плач Киевского лаврского Иеремии конца XVIII века“ (Чтения в Историческом Обществе Нестора летописца, кн. двадцатая, вып. I, 1907 г.), – об этом иноке известно несколько более. Известно, из показаний Иеремии, что отец его служил сержантом гвардии, что сам он также находился в военной службе, в которой оставался до конца прусской войны в 1763 году, когда получив обер-офицерский чин, вышел в отставку и поступил в лавру на послушание Г. Каманин тоже считает Иеремию истинным монахом, – „аскетом, который искал в монастыре уединения от мирских забот и спасения души“. Но так как по назначению Духовного собора лавры ему поручено было заняться поверкой выручки в лаврских шинках и трактирах (между прочим счетов заведывающего трактиром монаха Епифания), то этим „грубо было нарушено религиозное настроение Иеремии“, Правда, до поры до времени он „терпеливо нес свое послушание“; по когда подвергся преследованию от гражданских властей Епифаний (за контрабанду вина), а лавра – по его словам, – в этом участвовавшая, всю вину сложила на Епифания и сделала на него начеты, то Иеремия стал в оппозицию против лавры и сочинил на нее в стихах сатиру, которая с комментариями и издана г. Каманиным в упомянутой статье. |
| Оба эти недостатка, полагаем, находятся в тесной связи с теми условиями, при которых созидалась автором его работа. Отец Шпачинский – давний питомец Киевской духовной академии и рассматриваемое сочинение есть, благодаря многолетним трудам, значительно дополненная и значительно усовершенствованная его кандидатская диссертация, в новом своем виде признанная за диссертацию магистерскую. В нашей же академии (не знаем, как в других) издавна укоренился следующий нелепый обычай. Пред началом учебного года наставники академии представляют в Совет по нескольку тем (по-три, по-четыре) для кандидатских сочинений IV курса. Так как Совет требует, чтобы на одну и ту же тему не писали два студента (а тем более три или четыре), а между тем на некоторые темы охотников находится много, то среди студентов возникали и возникают споры из-за тем. Споры эти обычно решаются жребием. Понятно без объяснений, какие отсюда происходят нежелательные последствия. Нередко случается, что студент, расположенный работать по Св. Писанию, вынуждается жребием писать диссертацию по другому предмету, напр., Истории, – и наоборот. Да и в тех случаях, когда студенту удается получить работу по излюбленному предмету, он, будучи связан одною, ранее указанною темою, не всегда бывает в курсе дела, В особенности это должно сказать о темах, относящихся к истории западно-русской церкви, так как эта история не имеет в академии самостоятельной кафедры. Правда, по пословице, терпение и труд все перетрут. Качествами же этими, как известно, питомцы наших духовно-учебных заведений искони отличаются. Поэтому не удивительно, что и при указанных неблагоприятных условиях некоторые студенты нашей академии изготовляют хорошие кандидатские диссертации и еще лучшие магистерские. Тем не менее означенные условия заметно отражаются почти на всех даже очень хороших сочинениях наших питомцев (я имею в виду сочинения по истории западно-русской церкви), – отражаются, если можно так выразиться, в недостаточной прикрепленности трактуемых в них предметов к исторической почве, или – точнее – в недостаточности и узкости этой почвы. Обычно, автор, взявшись за разработку темы случайной (а не им самим выношенной, не вызванной его познаниями по тем или иным вопросам), свои работы начинает ощупью, причем обращает исключительное внимание только на непосредственно относящееся к теме, мало углубляясь в области, соприкасающиеся с нею, как ему недостаточно ведомые. Результатом сего, в подобных, иногда даже очень хороших сочинениях, и является недостаточность исторической перспективы. |
|
|
