| Кстати, что опять же любопытно, распространение на восток продолжалось и в годы Смуты. Строились остроги и города. Но это к слову. О вреде мечтательности В царствование Алексея Михайловича совпали три условия, необходимые для того, чтобы мечта о Константинополе начала облекаться плотью: желание монарха, законность его пребывания на троне и согласие Патриарха на исполнение этого плана. Мечтания о Царьграде начали претворяться в жизнь. Последствия показывают, что не безопасно было для Московского царства чрезмерное внимание и пиетет к грекам, находящимся под «отеческой» властью Оттоманской мусульманской империи, но за образованностью предпочитающим ездить Италию – там научат. Начали, как и было рекомендовано выше, с того, чтобы в Церкви Русской все подведено было под правила Соборов и отцов греческих, и поручить исполнение закона людям благонадежным… Поскольку до греков из Москвы добраться было не быстро и не просто, пришлось греческую премудрость выписывать в основном в упаковке Киево-Могилянской академии. Греки, впрочем, тоже были. К примеру, главный книжный справщик Арсений Грек, за бурную жизнь свою побывавший и католиком, и мусульманином и, кажется униатом, а может буддистом. Надежный, проверенный кадр, одним словом. Другие были подобны ему, от архимандритов до митрополитов и восточных патриархов, больше всего ценивших в России собольи шкурки. Дальше – больше. Из-за второстепенных по существу правок и реформ, безусловно не пахнувших какой-либо ересью, но грубых, зачастую безграмотных и бестактно проведенных – нанесен был страшной силы удар по самой идее Третьего Рима и произведен раскол нации 64 . Вместо лежащего у наших ног Тихого океана, который Провидение, очевидно предоставляло нам как «русское озеро», почти трехвековая упертость в узость Босфора и Дарданелл. За которой лежала еще менее проходимая узость Гибралтара. Уж ее-то от нас защищать стала бы вся Европа, забыв о текущих разногласиях, да как бы не объединившись по этому поводу с исламом. Прямо по анекдоту: |
| Вследствие их просьб, 2-го апреля 1750 года, св. синоду чрез духовника императрицы прот. Дубенского объявлено было Высочайшее повеление, чтобы дела о смоленских в св. синоде, по силе правил св. отец были рассмотрены и представлены Ее Величеству с мнением непродолжительно. По поводу сего повеления, св. синодом, в журнале от 2-го апреля, определено: „предложить к докладу экстракт из дела после 25-го апреля (дня коронации); а между тем с учиненных о винах брачных разводов мнений преосвященных Феофана новгородского, Иосифа московского и Афанасия вологодского 372 послать копии к членам синода для рассуждения». Прежде, чем св. синод занялся „рассуждением» о всем деле „смоленских шляхтичей», чрез московского митрополита Платона (Малиновского) объявлено в синоде новое высочайшее повеление, данное чрез духовника Ее Величества протоиерея Дубенского с „наикрепчайшим» подтверждением о том, чтобы дело о браке смоленского шляхтича Богдана Друцкого-Соколинского, женившегося на второй жене в пятой степени свойства, по смерти первой жены, бывшей ему в кровном родстве в 6-й степени, „особо от прочих о таковых в свойствах поженившихся шляхтичах в св. синоде дел, всеконечно, как наискорее, производством и решением окончено было». Сверх того, 1-го июля 1750 года, от графа Разумовского, чрез нарочно присланного в св. синод, Высочайшим именем учинено было напоминание и подтверждение св. синоду о скорейшем окончании дела Б. Друцкого-Соколинского. Журналом 1-го июня в св. синоде было положено составить из дела Друцкого экстракт и предложить оный присутствию 6-го числа июня, о чем и известить повестками всех членов синода. Но 6-го числа в присутствие синода не явились члены – Стефан (Калиновский) архиепископ новгородский и Арсений (Могилянский) епископ переяславский. Члены эти, как известно было тогда, держались того мнения, что св. синод – не в праве отступать в решении брачных дел от правил, изложенных в 50-й и 51-й главах кормчей книги. Присутствовавшие же в заседании члены заявили, что они желали бы высказать свои мнения, но „без полного собрания синода оного учинить стали быть воспрепятствованы», потому что в полном собрании „каждый член, согласився с другими, удобнейше утвердиться может в мнении». |
| в) Изыскание и правильное расходование средств для все возраставшего числа духовных учебных заведений зависели от личного отношения к ним епархиальных архиереев и от понимания ими пользы школ. Этот фактор стал решающим, после того как, согласно «Духовному регламенту», учреждение школ и наблюдение за ними были предоставлены епархиальным архиереям и их администрации. Если бы к началу XVIII в. такое понимание необходимости и пользы школ было в достаточной степени распространено в кругах церковной иерархии, то, вероятно, Петру I и Феофану Прокоповичу не было бы нужды помещать в «Духовном регламенте» пространные рассуждения о пользе образования вообще и для духовенства — в частности. Как законодательной акт, закладывавший основы церковного управления, «Регламент» был задуман прежде всего в качестве инструкции для епархиальных архиереев. Из приведенного выше доклада 1727 г. явствовало, что организация духовных учебных заведений в первые годы после опубликования «Духовного регламента» шла очень медленно. Наиболее энергичными оказались епископы малороссийского происхождения, в особенности же выпускники Киевской коллегии, которая в 1701 г. была преобразована в академию. Будучи более образованными, чем великорусские, они гораздо лучше представляли себе необходимость обучения духовенства. Из стен Киевской Академии вышла и значительная часть преподавательского корпуса страны, окончивших ее можно было встретить в качестве учителей в самых отдаленных местностях империи . Среди епископов отдельного упоминания заслуживают: Белгородский и Харьковский Епифаний Тихорский, Иркутский Иннокентий Кульчицкий, Псковский (позднее митрополит Киевский) Рафаил Заборовский, Казанский Иларион Рогалевский и Тверской Феофилакт Лопатинский. Во 2–й половине XVIII в. следует особо отметить Арсения Могилянского в Киеве и Самуила Миславского в Харькове, а затем в Киеве; из великорусских же епископов — прежде всего Московского митрополита Платона, Новгородского и Петербургского митрополита Гавриила Петрова, а также Нижегородского епископа Дамаскина Семенова–Руднева . Всем им приходилось на каждом шагу преодолевать большие трудности в изыскании необходимых материальных средств. |
| Несмотря на очевидные различия между трактатами Ф. Прокоповича и «Камнем веры» эти богословские творения можно было использовать, как взаимодополняющие. Ведь во многом каждый из них был замечателен тем, чего не доставало другому. В этих фундаментальных произведениях отечественной науки обозначились магистральные направления полемического богословия XVIII века: контр-католическое и контр-протестантское. В какой-то мере соперничество этих направлений осложняло их научное развитие. Но было в этом и много позитивного. Соперничество побуждало представителей каждой из сторон изощряться в поисках новых полемических приёмов, аргументов и доводов. Впоследствии полемический опыт, выработанный в рамках обоих направлений, стал общим достоянием представителей нового концептуального богословского направления – новой науки – «Обличительное Богословие». Отдельные наработки Обличительного Богословия использовались в XIX веке и продолжают использоваться до сих пор в рамках православной догматики. В первой половине XVIII века в Киевской Академии (после ухода из неё Ф. Прокоповича) в качестве основных учебных руководств использовались частные профессорские записки. Богословские и педагогические предпочтения авторов этих записок касательно православно-догматического материала и его структурирования по разделам были различными; сходство этих записок проявлялось в том, что все они, как одна, подчинялись базовым принципам схоластической методологии, при этом ни одна не соответствовала признакам строгой системности; однако были запечатлены духом Православия 136 . В 1751 году Георгий Конисский стал читать Богословие в систематическом изложении (и читал его до 1755 г.). План его богословской системы напоминал план системы Ф. Прокоповича 137 . В 1759 году митрополит Арсений Могилянский предпринял попытку унифицировать Богословие, как образовательный предмет, подчинив его определенным нормам и стандартам. Запросив предварительно мнения ректора Киевской Академии (тогда её возглавлял Д. Нащинский), и ознакомившись с этим мнением, он установил «преподавать впредь Богословие по одному учебнику и притом так, чтобы в течении курса оно непременно было кончаемо» 138 . За основу стандартного курса решено было взять систему Ф. Прокоповича, которая, к тому времени, успела завоевать широкое признание. Впрочем, использовавшие эту систему преподаватели дорабатывали её, кто как мог, то усложняя и дополняя, то сокращая, насколько считали целесообразным. С 1770 по 1775 годы система Феофана издавалась в виде отдельных трактатов, а в 1782 году была издана полностью, к тому же с важными дополнениями, составленными митрополитом Самуилом Миславским 139 |
| и таковых в пресвитеры посвящать, мне ся мнит, отнюд не надлежит. Паче учения надлежит в пресвитерах умного рассудительства, чтобы он мог пастырем быть словесных овец» (с. 2). «Надлежит о священницех великое попечение приложити, дабы пресвитеры были всему благочестию опора» (Посошков. Книга о скудости и богатстве, в: Памятники русской истории. Т. 2/Изд. М. К. Любавский и др. М., 1911. С. 2, ср. с. 5). ПСЗ. 12. 8904. ПСЗ. 5. 3245, 3287; 7. 4533, 4536, 4996. О том, в силу каких социальных и правовых условий церковнослужители были переведены в разряд налогообязанных, см. также: Ключевский В. О. Подушная подать и отмена холопства в России, в: Опыты и исследования. Первый сб. статей. Пг., 1918. С. 268–357; первая публикация в: Русс. м. 1886. 5, 7, 9, 10. Подушная подать (подушный оклад) была введена Петром Великим для содержания армии в мирное время (указ от 26 ноября 1718 г.: ПСЗ. 5. 3245). ПСЗ. 12. 8981; ПСПиР. Е. П. 2. 677. ПСЗ. 20. 14475; 22. 15978, 15981. См. ниже § 19; Владимирский-Буданов М. Ф. Государство и народное образование в России в XVIII в. Ярославль, 1874. С. 107 и след. ПСЗ. 20. 14831. Ст. 1. ПСЗ. 24. 17675, 18273; ср. 18726. Ст. 15, 18880, 19434. 2 ПСЗ. 4. 3323; 6. 4563; Извлечения... за 1869 г. С. 221. Свод законов. 3. Ст. 32–33; 9. Ст. 275, 276, 291. Извлечения... за 1867 год; о распоряжениях и дополнениях к закону по этому вопросу см.: Нечаев, Чижевский и Калашников. 2 ПСЗ. 44. 47138; 46. 49361, 49382; Извлечения... за 1869 г. С. 224–227, 241–243; Извлечения... за 1871 год. С. 210–212. 2 ПСЗ. 7. 5585; Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 340 и след.; Церк. вед. 1905. 52. С. 575. ПСПиР. 2. 596. Ст. 27; ПСЗ. 6. 4022. Об этом см. ниже. ПСЗ. 7. 5202; 8. 5264, 5432; 10. 7836 и др. Об отдельных чертах, характеризующих приходское духовенство в связи с порядком наследования, см.: Знаменский, в: Прав. соб. 1871. 3. С. 422 и след.; Шпачинский. Арсений Могилянский. С. 319. Впрочем, на Украине сыновья священников часто не имели возможности унаследовать отцовский приход, так как в силу принципа выборности, когда он еще действовал, парохии могли избрать и других, более подходящих кандидатов. Еще |
| Для иллюстрации сказанного приведем хотя один пример. На стр. 122 автор говорит: „При выдаче антиминсов кафедра взимала деньги, смотря по тому, из какого материала сделан антиминс: за шелковый („материальный“) антиминс уплачивалось 4 рубля, за полотняный („голындерскаго полотна“) по 2 руб. 50 коп. или 1 р. 50 к. (2 р. 50 к. за антиминс голландского полотна, а 1 р. 50 к. московского „ивановского“). Единственный указываемый автором документ, откуда им заимствуются означенные сведения – хранящаяся в Архиве Киевской консистории ведомость о сборах, сочиненная в 1770 году реентом Самойловичем. Но эта ведомость, составленная в год кончины митрополита Арсения Могилянского († 8 июня 1770 г.) не обнимает затронутого вопроса за все время его управления киевскою митрополиею. Плата за антиминсы в первые годы управления митрополиею Арсения была иная, чем за последние. Именно до 1762 года она взималась (как и при предшественнике Арсения Тимофее Щербацком) в следующем размере: за материальные антиминсы по три рубля, а за полотняные по два. Указываемая о. Шпачинским плата начала взиматься только с 1762 года. Причиною к возвышению платы послужило то обстоятельство, что заграничные церкви, но своей крайней бедности, не в состоянии были вносить деньги в киевскую кафедру и им антиминсы стали выдаваться бесплатно. (В 1761 году „в архимандрию слуцкую“ отпущено было безденежно 11 полотняных антиминсов). Брать более указанной возвышенной платы за антиминсы митрополитом Арсением было воспрещено, как это видно из следующей его резолюции на одном из отчетов ,,об отпущенных“ антиминсах: „1763 года, декабря 23. По сему и впредь отпущать (т. е. по 4 р. и 2 р. 50 к ), и то в разсуждении сего, что антиминсы и миро в заграничнии церкви отпущаются ныне безденежно и дворового числа от ставленников ничто не берется“. Я для иллюстрации недосмотров отца Шпачинского остановился на приведенной детали потому, что в особенности об антиминсах (поколику дело касается хозяйственной стороны) имеются самые обстоятельные, бывшие автору доступными, сведения, – сведения о том, за какую цену в те или иные годы покупались для антиминсов материя и полотно, во что обходилась стоимость каждого антиминса, сколько в год их освящалось, сколько отпускалось и т. д. и т. д. включительно до обозначения „презентов отцу типографу“ (,,вина сулея“, „водки сулея“, „вишневки сулея“) и послушникам печатальщикам („сало“, „пшена мех“, „сивухи ведер пять“ и т. п.). |
| Се же есть мое скудоумное о сем разсуждение, а ваше преосвященство имеете свое, Богом дарованное“. Отец Шпачинский не раз подчеркивает строгую законность, соблюдаемую Арсением Могилянским. Не спорим. Но позволим себе поставить вопрос: не облекалась ли иногда эта законность в дипломатическую форму и не напоминала ли нечто, именуемое балансированием? Из собственноручных писем Арсения Могилянского отметим благодарственное его письмо к игумену Антонию Почеке (тоже нам достаточно известному по доношениям на него острого характера) за присылку ему в подарок цуга лошадей (и, если не ошибаюсь, кареты; не помню). К сочинению отца Шпачинского приложено несколько документов; к сожалению, немного, всего одиннадцать. Рассматриваемое им время столь обильно документальными данными, что из них можно было сделать очень большой и ценный подбор. А какое значение имело бы такое издание, понятно без объяснений. – Что касается до приложенных нашим автором документов, то они изданы довольно удовлетворительно, хотя и видно, что в этом деле автор новичок (читает ia вместо я, кисалсия вместо кисялся, Eia jmbba вместо Ее Императорскго Величества и т. п.; но сие не суть важно.) Общее наше мнение о книге о. Шпачинского высказано нами выше (в начале рецензии). Не смотря на указанные недостатки, благодаря своей широкой документальности и вообще своду данных, она представляет явление очень желательное. Ученость автора скромная, но достаточно фундаментальная. По моему мнению, многолетний труд автора награждения премиею заслуживает. 1 Отец Шпачинский говорит, что митрополит Арсений не желал иметь Слонимского своим викарием; но он (что следует подчеркнуть) не желал иметь его и настоятелем Пустынно-Никольского монастыря, о чем свидетельствуют письма Арсения к синодальным членам: Гавриилу Кременецкому, архиепискому С.-Петербургскому (писал дважды), Димитрию Сеченову, митрополиту новгородскому, Афанасию Вольховскому, епископу Ростовскому, и архимандриту Троице-Сергиевой лавры Хоцятовскому („В академии моей Киевской – писал митрополит Арсений – имеются довольно в школьном учении трудившиися достойнии и угоднии в служение мне... точию по достоинству их в награждение за их труды нет им здесь места”). |
| В этом рассуждении очень ясно сказывается, насколько внимание Платона ущемлено школьной традицией и как мало он чувствует церковные потребности ... Между тем самое слабое место духовной школы XVIII-ro века было именно в ее латинском характере. Несколько позже Евгений Болховитинов , сам тоже человек просветительного века, с полным основанием говорил так: «Нынешний наш курс до самой философии отнюдь не есть курс наук, а курс только латинской литературы..». В XVIII-м веке о русском языке преподавания говорили всюду с какой-то странной неуверенностью, как о несбыточной мечте, и вряд ли не опасной. Осталось неисполненным смелое пожелание, объявленное в грамоте об учреждении Харьковского Коллегиума (16 марта 1731): «а учить всякого народа и звания детей православных, не токмо пиитики, риторики, но и философии и богословии славяно-греческим и латинским языки, такожда стараться, чтобы такия науки вводить на собственном Российском языке..». Латинский язык и здесь был преобладающим... Когда в 1750-м году в Киеве митр. Арсений Могилянский распорядился «Православное Исповедание» читать по-русски, это распоряжение было принято, как напрасная уступка слабости и незнанию. Основной богословский курс продолжали читать все-таки по латыни, «сохраняя чистый латинский штиль и оберегаясь грубого простого наречия..». Не для школьного употребления была издана по-русски уже в самом начале нового века «Система христианского богословия» архим. Ювеналия Медведского (3 части, М. 1806)... В этом упорном школьном латинизме, прежде всего, действовал, конечно, западный пример, – впрочем, уже с некоторым опозданием. Последствием была отсталость русского языка. «Русский научно-богословский язык, образчик которого можно видеть, например, в тезисах для публичных диспутов в Московской Академии, был до того мало развит, что стоял несравненно ниже даже языка наших старинных переводчиков святых отцов и оригинальных богословских произведений древней Руси» (Знаменский)... «Кто какие аргументы говорил, кто какой именно фундамент подложил своей опугны, как сольвован от дефендента и его учителя всякий аргумент..». |
| Лит.: ИРИ. Т. 4. С. 103-105; [Лебединцев И.] Состояние Правосл. Церкви в Польше, по взятии преосв. Виктора под арест в Варшаву//Киевские ЕВ. 1861. 12. С. 372-385; Похилевич Л. И. Сказания о населенных местностях Киевской губ. К., 1864. С. 617-618; Антонов В. Г., свящ., Воронов А. Д. Памятная книжка Киевской епархии. К., 1882. С. 93; Рункевич С. Г. История Минской архиепископии: (1793-1832 гг.). СПб., 1893. С. 102; Орловский П. Харитатыва//Киевская старина. 1894. Т. 44. 3. С. 382-402; Шпачинский Н. А., свящ. Киевский митр. Арсений Могилянский и состояние Киевской митрополии в его правление (1757-1770 гг.). К., 1907. С. 595-596; Титов Ф. И., прот. РПЦ в Польско-Литовском гос-ве в XVII-XVIII вв. К., 1916. Т. 3. С. 30-31; Гайдамацький рух на Ykpaïhi в XVIII ст.: Зб. дok-mib. К., 1970. С. 359-360; Семенченко П. Ohyфpiïbcьkuй монастир//Серп i молот: Газ. 1971. 31; Кат. koлekцiï дok-mib Киïвськоï археогр. koмiciï (1369-1899). К., 1971. С. 77; Мариновський Ю. Садиба Жаботинського Ohyфpiïbcьkoro мон-ря//Черкаси: Газ. 1992. 11 вересня; он же. Дokyмehmaльhi cbiдчehhя про ocmahhi роки мoh-pib на Чepkaщuhi: 20-mi роки ХХ ст.//Украïнський археогр. щopiчhuk. К., 1993. Вип. 2. С. 68-91; Присяжнюк В. Cycniльho-npabobe становище правосл. мoh-pib на Npaboбepeжжiy XVII ст.//Poдobiд. К., 1993. 5. С. 79-82; Кривенко С. До icmopiï biдhocuh установ та Правосл. церкви Черкащини 1944-1965 рр.//Там же. 1996. 13. С. 31-56; Марченко О. В. Hobi дocлiджehhя Жаботинського Ohyфpiïbcьkoro мон-ря//Apxeoлoriчhuй лimonuc Лiboбepeжhoï Украïни. 2001. 2. С. 130-133; Cbяmi новомученики i cnobiдhuku чepkacьki: Життя, подвиги, страждання. Черкаси, 2001. С. 105-114, 237-243; Ластовський В. В. Правосл. Церква у cycniльho-noлimuчhoмy жummi Украïни XVIII ст.: (Nepeяcлabcьko-Бopucniльcьka Черкаси, 2002. С. 73-74, 127; Пашковський О. А. Обитель давня з намоленим храмом//Черкаський край. 2002. Газ. 90; он же. Господарська, ocbimhя та блaroдiйhuцьka дiяльhicmь Жаботинського Cb.-Ohyфpiïbcьkoro чoлobiчoro мон-ря//Православ " я - наука - cycniльcmbo: Проблеми Мат-ли II Всеукр. наук.-практ. конф. Черкаси, 2004. С. 111-113; он же. Жаботинський Ohyфpiïbcьkuй мон-р у cbimлi icmopiorpaфiï та джерельноï бази//Там же: Мат-ли III Всеукр. наук.-практ. конф. К., 2006. С. 21-23; он же. Жаботинський мон-р у XIX-XX ст.: Miж минулим i мaйбymhiм//Роль правосл. духовних цihhocmeй у фopмybahhi нац. cbiдoмocmi та громадянськоï noзuцiï сучасноï мoлoдi: Мат-ли 3 Miжhap. наук.-практ. конф. Киïв, 25 березня. 2005 р. К., 2006. С. 126-128; Лabpihehko Н. П. Бiorpaфicmuka чорного духовенства Киïвських губернських правосл. мoh-pib у XIX ст.: (На npukлaдi Жаботинського Ohyфpiïbcьkoro та Moшhoripcьkoro Вознесенського чoлobiчux мoh-pib)//Украïнська icmopuчha бiorpaфicmuka: Забуте i hebiдoмe: Мат-ли Всеукр. наук. конф. Tephoniль, 2005. С. 27-30. |
| В этом рассуждении очень ясно сказывается, насколько внимание Платона ущемлено школьной традицией и как мало он чувствует церковные потребности… Между тем самое слабое место духовной школы XVIII-ro века было именно в ее латинском характере. Несколько позже Евгений Болховитинов, сам тоже человек просветительного века, с полным основанием говорил так: «Нынешний наш курс до самой философии отнюдь не есть курс наук, а курс только латинской литературы…» В XVIII-м веке о русском языке преподавания говорили всюду с какой-то странной неуверенностью, как о несбыточной мечте, и вряд ли не опасной. Осталось неисполненным смелое пожелание, объявленное в грамоте об учреждении Харьковского Коллегиума (16 марта 1731): «а учить всякого народа и звания детей православных, не токмо пиитики, риторики, но и философии и богословии славяно-греческим и латинским языки, такожда стараться, чтобы такия науки вводить на собственном Российском языке…» Латинский язык и здесь был преобладающим… Когда в 1750-м году в Киеве митр. Арсений Могилянский распорядился «Православное Исповедание» читать по-русски, это распоряжение было принято, как напрасная уступка слабости и незнанию. Основной богословский курс продолжали читать все- таки по латыни, «сохраняя чистый латинский штиль и оберегаясь грубого простого наречия…» Не для школьного употребления была издана по-русски уже в самом начале нового века «Система христианского богословия» архим. Ювеналия Медведского (3 части, Μ. 1806)… В этом упорном школьном латинизме, прежде всего, действовал, конечно, западный пример, — впрочем, уже с некоторым опозданием. Последствием была отсталость русского языка. «Русский научно-богословский язык, образчик которого можно видеть, например, в тезисах для публичных диспутов в Московской Академии, был до того мало развит, что стоял несравненно ниже даже языка наших старинных переводчиков святых отцов и оригинальных богословских произведений древней Руси» (Знаменский)… «Кто какие аргументы говорил, кто какой именно фундамент подложил своей опугны, как сольвован от дефендента и его учителя всякий аргумент…» |
|
|
