| Из показаний ясно, что массовый арест монахов был произведен между 10-13 октября 1918 г. при совершении в монастыре всенощного богослужения. Общее количество арестованных в этот день было около 170 человек. Из них некоторые были мобилизованы красными, оказались на фронте и бежали оттуда, другие были взяты сибирскими войсками в плен на станции Шумаково, находясь на принудительных работах. Третьи скрылись и бежали во время отступления красных из Перми. Из числа бывших арестованных и оставшихся в живых в монастырь вернулось 43 человека . Отец Иосиф свидетельствует: «По имеющимся у меня точным сведениям, арестованных большевиками постигла следующая участь: Монахи: 1. Маркел (Шаврин) 2. Ермоген (Боярышнев) 3. Иосиф (Аристофаров) 4. Евфимий (Шаршимов) 5. Аркадий (Носков) 6. Варнава (Надеждин) Послушники: 7. Яков Данилов 8. Петр Рочев 9. Александр Арапов 10. Федор Белкин 11. Сергий Ржанников 12. Василий Ракутин 13. Иван Родин (прапорщик) 14. Андрей Тупицын (поручик) 15. Максим Конилов 16. Симеон Дунаев (скит) 17. Василий Змеев (скит) 18. Пантелеимон Посохин (скит). Все эти лица были расстреляны большевиками в с. Шарашах Осинского уезда за отказ идти на воинскую службу в первых числах октября 1918 года. За 2 дня до освобождения Перми сибирскими войсками были утоплены в Каме: 19. иеромонах Иоанн (Новоселов) 20. иеродиакон Виссарион (Окунев) Черноризцы: 21. Савва (Колмогоров) 22. Василий (Вотяков) 23. послушник Михаил (Феофилов) 24. иеродиакон Матфей (Банников) (известно из другого документа) . Расстреляны и замучены в последних числах октября 1918 г. в городе Осе: 25. иеромонах Сергий (Вершинин) 26. иеромонах Илия (Попов) Монахи: 27. Иоанн (Ротнов) - бывший казачий офицер 28. Сергий (Саматов) 29. Исаакий (Ковалевский) Черноризцы: 30. Яков (Старцев) 31. Дмитрий (Созинов) 32.иеродиакон Михей (Подкорытов) расстрелян осенью в Кунгуре 33. иеродиакон Евфимий (Коротков) расстрелян в городе Перми в Белогорском подворье |
| Священник Петр Дьяконов был закопан в землю по шею у Надеждинского завода Верхотурского уезда и расстрелян. При набеге красных в августе 1918 года на Белогорский монастырь были зверски замучены иеромонахи Сергий Вершинин и Илия — тела их найдены с исколотыми штыками шеями, с размозжёнными черепами и простреленными ладонями рук. Предполагают, что их пригвождали ко крестам. Иеромонах Вячеслав, иеродиакон Михей, монах Варнава, инок Димитрий, послушник Иоанн — расстреляны; иеромонах Иоасаф — замучен; иеромонах Иоанн, иеродиаконы Виссарион и Матфей, инок Савва — после жестоких пыток утоплены; монахи Гермоген, Аркадий и Евфимий — расстреляны за отказ сражаться в армии красных против правительственных войск Колчака; монах Маркелл — застрелен после долгих мучений. Были расстреляны за отказ работать по устройству праздника октябрьской революции и за отказ сражаться в рядах красных против правительственных войск Колчака послушники монастыря: Иаков, Петр, Иаков, Александр, Феодор, Петр, Сергий. Иеромонах Антоний Арапов был выдающимся миссионером–проповедником, его проповеди, как и проповеди настоятеля монастыря архимандрита Варлаама Коноплева, привлекали в монастырь тысячи паломников. В 1911 году о. Антоний был назначен казначеем Белогорского монастыря. В это время собор был выстроен только наполовину, об украшении его внутри нечего было и думать; не было средств для окончания постройки. Благодаря энергичной деятельности о. Антония и его проповедям, которыми он расположил сердца многих людей к щедрым пожертвованиям, строительство собора было завершено, и он был богато украшен. При наступлении красных о. Антоний и часть братии ушли вместе с войсками адмирала Колчака. Иеромонах Антоний был арестован и расстрелян в Иркутске в 1919 году. В пяти километрах от Белогорского монастыря располагался Серафимовский скит. Сюда не допускали женщин за исключением одного дня в году — престольного праздника. Скит окружала деревянная ограда. Скитяне жили в маленьких бревенчатых избушках; пищу принимали однажды в день без масла. Были среди них такие суровые подвижники, которые, захватив с собой немного сухарей, удалялись из скита в соседние меловые горы, где жили по месяцу в совершенном безмолвии и молитве. При захвате скита красными были замучены монахи Сергий, Иоанн, Иосиф, скитский эконом Исаакий и инок Павел. Тела Сергия, Исаакия и Павла были завалены нечистотами. У мучеников были размозжены головы, вырваны куски тела с боков и штыковые раны по всему телу. За отказ сражаться в армии красных против правительственных войск были расстреляны послушники скита: Григорий, Василий, Пантелеимон и Симеон. |
| Действуя в соответствии с этим церковным постановлением, насельники Белогорского Свято-Николаевского монастыря – монахи Иоанн (Ротнов), Аркадий (Носков), Гермоген (Бояршинов), Евфимий (Шершилов) и послушники Иаков (Старцев), Александр (Арапов) и Иаков (Данилов) отказались идти служить в Красную армию, куда их советские власти попытались насильственно рекрутировать, и тогда же были замучены с разной степенью жестокости. Впоследствии, по окончании Гражданской войны и победы одной политической партии, мы уже не встречаем случаев отказа от службы в советской армии по соображениям церковным. Если мы сравним условия нахождения человека под следствием в древности и в первой половине ХХ столетия, то большую жестокость и «зверскость» следовало бы признать за древностью, когда пытки применялись в качестве законной составляющей следственного процесса; и поэтому вполне естественно, что тысяченачальник Клавдий Лисий, желавший узнать, почему иудеи столь неистово кричали против апостола Павла, повелел для выяснения истины подвергнуть того бичеванию. К новомученикам пытки применялись только периодически – в период общего ожесточения общества во время Гражданской войны и в период массовых репрессий, когда применение пыток в том или ином виде санкционировало само государство; так было во время коллективизации в 1929-1931 годах, так было во время так называемого Большого террора в 1937-1938 годах, когда ведение ускоренного следствия и запланированное большое число жертв предполагало любые формы воздействия на человека, чтобы добиться хотя бы от части обвиняемых признания в несовершенных ими преступлениях. Здесь применялся по преимуществу «конвейер», когда следователи менялись, а обвиняемому не давали спать в течение многих суток. Но это было страшно тогда, когда человек намеревался выдержать следствие не для спасения своей души, а чтобы выжить, но совсем не так было, когда человек имел лишь одно намерение разрешиться и быть со Христом (Флп. 1: 23). Христианская истина имеет неотмирное происхождение, она абсолютна и не может меняться в зависимости от внешнего давления. |
| РЕГИОНАЛЬНЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ФОНД ПАМЯТЬ МУЧЕНИКОВ И ИСПОВЕДНИКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ Августа 12 (25) Преподобномученик Антоний (Арапов) Преподобномученик Антоний (Арапов) родился в Иркутске в 1880 году. С 1897 года подвизался в Белогорском во имя свт. Николая Чудотворца мужском монастыре Пермской епархии. 22 июня 1905 года в Серафимо-Алексиевском скиту монастыря рукоположен во иеродиакона и вскоре во иеромонаха. В 1909 году назначен благочинным Белогорской обители, в 1911 году – казначеем, затем – и.о. настоятеля монастыря во время отсутствия в обители настоятеля священномученика архимандрита Варлаама (Коноплёва). 29 июня 1917 года возведен в сан игумена. Заботами игумена Антония в монастыре было завершено строительство собора в честь Воздвижения Животворящего Креста Господня. Проповеди о.Антония регулярно печатались в Пермских «Епархиальных ведомостях». После зверского убийства большевиками священномученика Варлаама игумен Антоний был назначен настоятелем Белогорского монастыря. В 1919 году с частью братии ушел с отступающими войсками адмирала А.В. Колчака . После вступления Красной Армии в Иркутск был арестован и расстрелян. 2 июля 1998 года канонизирован в лике местночтимых святых Пермской епархии, общецерковное почитание установлено на Архиерейском Соборе РПЦ 2000 года. Игумен Дамаскин (Орловский) Наверх © 2024 РЕГИОНАЛЬНЫЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ ФОНД «ПАМЯТЬ МУЧЕНИКОВ И ИСПОВЕДНИКОВ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ» © Перепечатка материалов допускается только по письменному согласованию с Фондом |
| Персиянцев ушел. Арапов посмотрел на Бычкова, который спокойно стоял у окна, раздувая свои щеки и подрезывая перочинным ножичком застывшее на рукаве халата пятнышко стеарина. «У! у! скотина жестокая!» — подумал Арапов, глядя на тщательную работу Бычкова, а тот как-будто услыхал это, тотчас же вышел за двери и, взяв в другой комнате своего ребенка, запел с ним: Цыпки, цыпки, цыпки, цыпки, Цыпки, цыпки, цыпки. а потом Та-та-ри, та-та-ри, Та-та-ри-ри. Арапов завернулся, поскреб себя ногтями по левому боку и жалостно охнул. Более полутора часа пролежал в таком положении один-одинешенек бедный корректор. Никто к нему не входил в комнату, никто о нем не понаведался: хозяина и слуха и духа не было. Наконец дверь отворилась; Арапов судорожно приподнялся и увидел Персиянцева. — Ну что? — спросил он в одно и то же время робко и торопливо. — Ничего, — все хорошо. — Ну! — вскрикнул, привскочив, обрадованный Арапов. — У вас ничего подозрительного не нашли, и на том дело и кончено. Только одно подозрение было. Арапов встал и начал скоро одеваться. — Ничего! — радостно произнес он навстречу входившему Бычкову, с которым они только что наблюдали друг друга без масок. — Подозрение было, и теперь все кончено. Хорошо, что я дома не ночевал, а то, черт возьми, напрасно бы сцена могла выйти: я бы их всех в шею. — Поблагодари лучше Розанова, — заметил Бычков. — Да, — но, впрочем, нет. При мне бы ничего; я бы не допустил. — В погребе были. Прямо туда и пошли, — произнес Персиянцев. Арапов опять отупел. — Однако указаньица верные были, — проронил, помолчав, Бычков. Арапов с Персиянцевым вышли и расстались за воротами: Арапов уехал в Лефортово; Персиянцев пошел к себе. — Арапка! — крикнула Давыдовская, входя вслед за корректором в его комнаты. — А у тебя ночью гости были. — Знаю-с, — мрачно отвечал Арапов. — Целое маркобрунство. — Знаю-с, знаю. А вы бы, Прасковья Ивановна, могли не допустить до обыска; без хозяина квартиры обыскивать не позволено. — Ах, батюшка Аника-воин, не ширись так, сделай свое одолжение! Ты прежде расспроси, мало ли я тут с ними стражения имела: я, может быть, горло все надсадила. Го-го-го! не бойся, будут помнить. Я, говорю, знаю таких лиц, к которым вас и в переднюю-то не пустят. Ко мне, говорю, сам князь езжал, по три графина холодной воды выпивал, возле меня сидя. — А то я их, маркобрунов, бояться стану! Но ведь ничего нельзя сделать — нахрапом лезут: позвали Нечая, соседа Ларивонова, дворника Антропа Иванова и пошли шарить. |
| Приближаясь к этому выходу, Розанов стал примечать, что по сторонам коридора есть тоже двери, и у одной из них Арапов остановился и стукнул три раза палкой. В ответ на этот стук послышались сначала очень глухие шаги, потом они раздались близко, и, наконец, дверь отворилась. Перед посетителями стоял солдат с сальною свечою в руках. — Дома? — спросил Арапов, бесцеремонно проходя мимо солдата. — Никак нет, ваше благородие, — ответил денщик. — Ну, все равно: дай мне, Трошка, огня, я напишу ему записочку. Солдатик пошел на цыпочках, освещая сальною свечкою длиннейшую комнату, в окна которой светил огонь из противоположного флигеля. За первою комнатою начиналась вторая, немного меньшая; потом третья, еще меньшая и, наконец, опять большая, в которой были растянуты длинные ширмы, оклеенные обойною бумагою. Везде было очень пусто, даже почти совсем пусто, и только поразительнейший беспорядок последнего покоя придавал ему несколько жилой вид. — Господин Райнер был у вас нынче? — спросил Арапов. — Это француз? — Француз. — Были-с. — А черт дома? — спросил еще Арапов, садясь за стол, который столько же мог назваться письменным, сколько игорным, обеденным или даже швальным. Здесь в беспорядке валялись книги, бумага, недошитый сапог, разбитые игорные карты и тут же стояла тарелка с сухарями и кровяной колбасой, бутылка с пивом и чернильница. Арапов велел позвать к себе «черта» и оторвал кусок бумаги от какой-то тетради; а Розанов присел было на придвинутое к столу кресло, но тотчас же вместе с ним полетел на пол. — Садитесь на диван; оно без ножки, — проговорил, засмеявшись, Арапов и опять стал писать. Из двери, в которую исчез денщик, сопя и покачиваясь, выступила тяжелая, массивная фигура в замасленном дубленом полушубке. — Это ты, черт? — спросил, не оборачиваясь, Арапов. — Я-с, — произнесла сиплым голосом фигура. — Отыщи ты сейчас капитана. — Слушаю-с. — Ты знаешь, где он? — Нет, не знаю-с. — Ну, разыщи. Арапов стал складывать записку, а доктор рассматривал стоящего у двери «черта». |
| Розанов посмотрел ему в самые глаза. — Вот слово-то, — произнес сквозь смех Андриян Николаев. — Чего только это стоит? — и, смеясь же, зашагал по переулку, увертываясь воротником лисьей шубы. Глава девятая Два гриба в один борщ — Evrica, Розанов, evrica! — восклицал Арапов, которого доктор застал у себя на другой день, возвратясь с ранней визитации. — Что это такое обретено? — Человек. — Без фонаря нашли? Великий цезарь ныне прах и тлен , И на поправку он истрачен стен. — Ну их! Человек найден, и баста. — Да, а какой человек, скажу вам… — «Великий Цезарь прах и…» — «Тлен», — нетерпеливо подсказал Арапов и, надвинув таинственно брови, избоченился и стал эффектно выкладывать по пальцам, приговаривая: без рода и племени — раз; еврей, угнетенная национальность, — это два; полон ненависти и злобы — это три; смел, как черт, — четыре; изворотлив и хитер, пылает мщением, ищет дела и литограф-с! — Что скажете? — произнес, отходя и становясь в позу, Арапов. — Где вы такого зверя нашли? — Уж это, батюшка, секрет. Розанов промолчал. — Теперь сборам конец, начнем действовать, — продолжал Арапов. Розанов опять промолчал и стал доставать из шкафа холодный завтрак. — Что ж вы молчите? — спросил Арапов. — Не нравится мне это. — Почему же-с? — Так: что это за жидок, откуда он, что у него в носу? — чер т его знает: Я и дел-то не вижу, да если б они и были, то это дела не жидовские. — Как средство! как орудие! Как орудие все хорошо. Мы будем играть на его национальных стремлениях. — Помилуйте, какие у жидка стремления! — Так что ж вы говорите! — Я то говорю, что оставьте вы вашего жидка. Жид, ктурый пршивык тарговаць цибулько, гужалькем, ходзить в ляпсардаку, попиратьця палькем, — так жидом всегда и будет. — Пошел рефлекторствовать! — Ну, как хотите. — Хотите сегодня вечером к маркизе? — спросил Арапов, переменяя разговор. — Нет, я сегодня буду спать: я всю ночь не спал, — отвечал Розанов. — Где ж это вы были? Розанов рассказал свое вчерашнее пированье у Канунникова, привел несколько разговоров, описал личности и особенно распространился насчет Андрияна Николаевича и его речей. |
| Доктора неприятно кольнула эта наглая шутка: в нем шевельнулись и сожаление о жене, и оскорбленная гордость, и унизительное чувство ревности, пережившей любовь. Дорого дал бы доктор, чтобы видеть в эту минуту горько досадившую ему жену и избавить ее от малейшей возможности подобного намека. — Моя жена не таковская, — проговорил он, чтобы сказать что-нибудь и скрыть чувство едкой боли, произведенное в нем наглым намеком. — А ты почем знаешь? Ребята, что ли, говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша, люди говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле, тот дурак. — Мало ли сколько глупостей говорят люди! — Да, люди глупы… Доктора совсем передернуло, но он сохранил все наружное спокойствие и, чтобы переменить разговор, сказал: — Не пройдемтесь ли немножко, Арапов? — Пожалуй, — отвечал корректор и стал одеваться. Давыдовская вышла, размахивая трубкой, которая у нее неудачно закурилась с одной стороны. Розанов с Араповым пошли за Лефортовский дворец, в поле. Вечер стоял тихий, безоблачный, по мостовой от Сокольников изредка трещали дрожки, а то все было невозмутимо кругом. Доктор лег на землю, Арапов последовал его примеру и, опустясь, запел из «Руслана»: Поле, поле! кто тебя усеял мертвыми костями ? — Какая у вас всегда мрачная фантазия, Арапов, — заметил сквозь зубы доктор. — Каково, батюшка, на сердце, такова и песня. — Да что у вас такое на сердце? — Горе людское, неправда человеческая — вот что! Проклят человек, который спокойно смотрит на все, что происходит вокруг нас в наше время. Надо помогать, а не сидеть сложа руки. Настает грозный час кровавого расчета. — Зачем же кровавого? — Нет-с, дудки! Кровавого-с, кровавого… — Не понимаю я, чего вы хотите. — Правды хотим. — Какая это правда, — кровью! В силе нет правды. — Клин клином-с выбивают, — пожав плечами, отвечал Арапов. — Да какой же клин-то вы будете выбивать? — Враждебную нам силу, силу, давящую свободные стремления лучших людей страны. — Эх, Арапов! Это все мечтания. — Нет-с, не мечтания. |
| Маркизин кружок не был для Лизы тем высоким миром, к которому она стремилась, гадя людьми к ней близкими со дня ее выхода из института, но все-таки этот мир заинтересовал ее, и она многого от него ожидала. «Шпион! — думала Лиза. — Ну, это, наверно, какой-нибудь вздор; но он трус, мелкий и пустой, робкий, ничтожный человек, — это ясно». Персиянцев на другой день утром приехал к Бычкову без лица. Никаких корректур на столе Арапова он не нашел, но привез ему вальяжную новость. — У вас ночью был обыск, — сказал он Арапову, который при этом известии привскочил на диване и побледнел пуще Персиянцева. — Ну? — произнес он робко. — Ну и ничего. — Ничего не нашли? — Ничего; да что ж было находить! Арапов смотрел то на Бычкова, то на Персиянцева; — И что же еще? — спросил он, совсем теряясь. — Только всего: вас спрашивали. — Спрашивали? — Спрашивали. — Меня? меня? — Ну да, вас. — А вас? — А меня не спрашивали. — А его? — Арапов указал на Бычкова. — И его не спрашивали, — отвечал Персиянцев. — Да меня с какой же стати? — как-то отчуждающимся тоном произнес Бычков. — Эко, брат, «с какой стати»! «с какой стати»! будут они «тебе» стать разбирать, — совершенно другим, каким-то привлекающим тоном возразил Арапов. — Ну как же! Так и чирий не сядет, а все почесать прежде надо, — отрекался Бычков. — А Розанова спрашивали? — отнесся Арапов к Персиянцеву. — Зачем же Розанова? Нет, никого, кроме вас, не спрашивали. — Возьмут? — произнес Арапов, глядя на Бычкова и на Персиянцева. — Вероятно, — отвечал Бычков. — Теперь мне отсюда и выйти нельзя. — Да уж не отсидишься. А по-моему, иди лучше сам. — Как сам? Черт знает, что ты выдумываешь! С какой стати я пойду сам? Ни за что я сам не пойду. — Так поведут. — Ну уж пусть ведут, а сам я не пойду. Лучше вот что, — начал он, — лучше слетайте вы, милый Персияицев… — Куда? — спросил тот, пыхнув своей трубочкой. — В Лефортово опять, спросите там Нечая, знаете, полицейского, что живет наверху. — Ну, знаю. — Попросите его разведать обо мне и приезжайте скорее сюда. |
| Арапов так и впился в Розанова. — Как хотите, познакомьте. Вы должны познакомить меня с ним. Не ради любопытства вас прошу, а это нужно. У нас ни одного раскольника еще нет, а они сила. Давайте мне этого. — Да вы увлекаетесь, Арапов. Я ведь вам говорю, с какой точки он на все смотрит. — Это все равно-с, — возражал Арапов, — надо всем пользоваться. Можно что-нибудь такое и в их духе. Ну благочестие, ну и благочестие, а там черт с ними. Лишь бы на первый раз деньги и содействие. «Зарницын нумер второй», — подумал Розанов, замкнув за Араповым дверь и ложась соснуть до обеда. Дня через три Розанов перед вечерком мимоездом забежал к Арапову и застал у него молодого толстоносого еврейчика в довольно оборванном сюртучке. — Нафтула Соловейчик, — отрекомендовал Розанову своего нового гостя Арапов. Еврей неловко съежился. — Вы из каких стран? — спросил доктор Соловейчика. Розанов заговорил с Араповым о каких-то пустяках и, неожиданно обратясь к Соловейчику, спросил его по-польски: — Вы давно в Москве? — Ju kilka mie… — начал было Нафтула Соловейчик, но спохватился и добавил: — Я совсем мало понимаю по-польски. Розанов еще поддержал общий разговор, и у Соловейчика еще два раза вырвалось польское со? Русская же речь его была преисполнена полонизмов. — Он из Бердичева или вообще из Заднепровской Украины, — сказал Розанов, прощаясь на крыльце с Араповым. — Это вы почему думаете? — По разговору. — Разве он в Мйтаве не мог научиться по-польски? — Нет, это польский жид. — Э, полноте; ну а, наконец, польский и пусть будет польский: что нам до этого за дело? А вы вот меня с тем-то, с раскольником-то, сведите. — Да постойте, я сам еще его не знаю: всего раз один видел. Вот, дайте срок, побываю, тогда и улажу как-нибудь. — Позовите его к себе. Доктор обещал на днях съездить к Андрияну Николаевичу и как-нибудь попросить его к себе. — Нет-с, не на днях, а ступайте завтра, — настаивал Арапов. — Ну ладно, ладно, поеду завтра, — ответил Розанов. Трясясь от Лефортова до своей больницы, Розанов все ломал голову, что бы эта за птица такая этот либеральный Соловейчик. |
|
|
