| Автор выражает полнейшую уверенность: «У погибавшей Империи не было сил, чтобы самостоятельно бороться со столь могущественным врагом, поражающим своей силой, как турки-османы, и в этих условиях единственным выходом из сложившейся ситуации было решение искать военной помощи западных государств. Поскольку эти государства в подавляющем своем большинстве были под омофором Римского епископа, то византийцам представлялось, что единство с Западной Церковью может иметь большие перспективы» (С. 58). Но так ли это? Не слишком ли далеко идет автор за своим персонажем, не слишком ли во многом некритично соглашается с ним? Во-первых, нельзя сказать, чтобы курс религиозной политики, взятый Палеологами, являлся совершенно безальтернативным. Даже некоторые государи, принадлежащие к этой династии, отступали от него (Андроник II) или хотя бы придерживали его развитие в рамках разумного. Если же обратиться к опыту предыдущей династии, Ласкарей, свергнутых Палеологами, то они, находясь в отчаянном положении, вели принципиально иную политику, но сумели решить задачи сбережения государства, которые стояли перед ними даже более остро, нежели перед их преемниками. В начале XIII столетия Константинопольская империя рухнула под ударами латинян и рассыпалась на несколько частей; столица ее оказалась под властью западноевропейских рыцарей. Ласкари имели в своем распоряжении намного более скудный ресурс (и территориально, и по населению), чем - впоследствии - Палеологи. Но они предпочли сделать ставку на национально-религиозное возрождение, а не на конфессиональное капитулянтство. В итоге Ласкарям удалось создать могущественную державу, успешно противостоявшую и туркам, и латинянам. Ласкари также обеспечили возвращение статуса имперской столицы порабощенному Константинополю. Палеологи добивались того же, но они не умели развить экономическую и демографическую мощь собственного народа, и лишь поэтому возложили упования на помощь «коллективного Запада» с Римом, как духовным лидером, во главе. Подобная перемена в политике не только не была «единственным выходом», но и, в целом, основывалась на ложной предпосылке, что Рим, а с ним и западные короли, захотят спасти Константинополь. |
| Болезнь была трудная, и припадки ее происходили, думаю, от старости. Врачи недоумевали, к чему и обратиться; но царь обратился к Богу и решился по возможности подражать Его ко всем милосердию. По повелению державного, берется из мешков золото, и каждому, сколько-нибудь неимущему, выдается по тридцати шести монет. Сверх того расточается оно на святые храмы, на монастыри и на служащих Богу мужей, и милость царская рассылается всюду на хребте вьючных животных. Этою милостью царь привлек к себе милость Божию: больному стало легче, и он, естественно, обрадован был выздоровлением. Но вслед за тем ему захотелось доказать и римлянам, что, несмотря на такую раздачу милостыни, общественная казна не уменьшилась. Свидетельствуясь Тем, Кто его помиловал, он говорил патриарху Мануилу, что из общего достояния ничто не тронуто, что все розданное им приобретено его благоразумием и частными его трудами, что пользуясь силами опытных людей, он не переставал обрабатывать землю и с помощью их разводить всякого рода скот. Таким образом, римляне нашли его и благочестивым, и любящим своих подданных. 25 . Итак, в Магнезии в то время хранилось много денег; но великому дуксу и опекуну нелегко было брать их и давать, кому он хотел: потому что у казнохранилища стояла вооруженная секирами кельтийская стража, не допускавшая к нему никого, кто хотел бы покуситься, и пропускавшая только того, кто предъявлял требование на известную сумму для какой-нибудь необходимой нужды. Впрочем, иным нередко выдаваемы были деньги под предлогом и такой надобности, какой в самом деле не было. Это принял Палеолог за начало для приобретения расположения к себе,– и получавшие от него благодеяния не могли забыть о том. А чтобы оправдаться в неправильной раздаче денег, ему стоило только указать на скудную обстановку собственной своей жизни. Другим он предоставлял случаи получать деньги, не столько удовлетворяя своему честолюбию, сколько заботясь о будущих своих планах, как это оказалось впоследствии. Что касается до его бедности, то пишущий настоящую историю сам слышал, как говорил он о том, и предлагая свое свидетельство не боится, что будет обличен во лжи. |
| Когда же некому больше было препятствовать вторжению в самые даже крепости, противники заняли их, и из них могли уже всякий раз, по желанию, делать набеги и наносить зло не только жителям соседним (это разумеется само собою), но и весьма отдаленным. Чрез это немало обеспокоивали они и римские войска, которые всегда должны были удерживать их, оставив другие области, требовавшие не меньшей защиты – особенно на западе. Притом, когда брошены были восточные крепости, пришлось задуматься и войскам, состоявшим на жалованье; потому что они не знали, следует ли им оставаться здесь, чтобы защищать восточные области империи, или присоединиться к вождям западным, и обращали свои взоры то на нас, то на них, непостоянством своего расположения внушая опасение той и другой стороне. Вышедши из-под власти, они действительно могли бы, даже в мирное время, перенести центр управления империею туда, куда пришли бы с оружием в руках. Зная, что делалось на востоке, и как затруднительным от того становилось положение империи, мы скажем теперь, до чего дела наши дошли впоследствии и приведем на то причины. Решившись же говорить, начнем речь с того, с чего лучше начать. 7 . Когда после отца самодержавствовал Феодор Ласкарис,– женившийся на дочери его племянника по брату 7 Михаил Палеолог, украшенный достоинством великого коноставла 8 (а с этим достоинством издревле соединено было право иметь в своих руках все итальянское войско), подозреваем был в стремлении к царской власти; да и всегда видно было, что питая эту задушевную мысль, он при благоприятных обстоятельствах затеет возмущение. Впрочем, отцу тогдашнего державного дал он присягу в верности, запечатленную страшными клятвами; к тому же ограничивало его и определение архиерейское, угрожавшее ему проклятием, если он вздумает отложиться и вступить в открытую вражду с лицами царствующими. В этом состоянии были дела, когда приняв от царя власть над западными войсками, возымел он повод вступить в тайные условия с правителем запада, Михаилом Ангелом. |
| Так думали и многие. Патриарх понимал, что его обманули, но поставленный в крайнюю необходимость, не знал что делать. Впрочем, эти все-таки подписали определение; а Фессалоникский не хотел и слышать о нем, не позволял себе коснуться его и пальцем, но требовал, чтобы везде был впереди наследник царя. Когда же Палеолог вспомнил о слове Μαρπου, и чрез посланного стал укорять Мануила, что сам он, еще при жизни покойного царя, предсказывал ему царствование, хотя видел в нем только частного человека,– Мануил признался и изъявил готовность принять его и чтить, если во всем будет предшествовать ему наследник царя. Между тем стоявшие подле Мануила толковали ему, что и дитя хочет, чтобы Палеолог коронован был один, и что, обращаясь к архиерею с любовью, оно лепечет ему о своем на то согласии, лишь бы только остаться живым и не потерпеть ничего худого; ибо многие грозились убить его, если оно будет противиться, и стоявшие тут кельтические секироносцы, смотря потому, что прикажут старшие, готовы были и охранять его и нанести ему удар. Архиерей, впрочем, обращал мало внимания на слова одного дитяти и стоял за него твердо: но, наконец, стоять не мог; потому что многие обнаружили негодование и гнев,– как смеет он один идти против такого множества. Побежденный этим множеством, и он подписал акт, хотя достаточно, по-видимому, утешал себя тем, что в душе продолжал быть одинаковым; ибо избирая, по словам поэта 31 , подобное в смысле худого, открыто говорил; что его подпись вынуждена необходимостью и несогласна с его убеждением, что он скрепляет это дело, сознавая его вовсе не как хорошее и благоприятное, а как требуемое необходимо и насильственно, и что подобное в этом случае он принимает так же, как поэт принимал подобную войну и подобную старость. Итак, когда царственный обряд был совершен, и венценосцам надлежало идти в царские палаты,– впереди шли принявшие венец, а за ними следовало дитя – не в царском венце, а под одним священным покровом, украшенным драгоценными камнями и жемчугом. |
| Напротив, законный государь Иоанн IV Ласкарь оказался непричастным ко всем этим торжествам, а через несколько месяцев Михаил VIII приказал ослепить несчастного юношу. Так же, как Андроник Комнин избавился от сына Мануила, Михаил Палеолог устранил последнего Ласкаря, хранить права которого он некогда торжественно поклялся. Но в то время как Андроника ждал ужасный конец, хитроумный Палеолог смог создать основу правления самой продолжительной династии в византийской истории, династии, которой было суждено править Империей вплоть до ее последних дней. 4. Восстановление византийской великой державы: Михаил VIII Общая литература: Chapman . Michel Paléologue; Geanakoplos . Michael Palaeologus; Norden . Papsttum und Byzanz; Runciman St. The Sicilian Vespers. Cambridge, 1958 (немецкий перевод: München, 1961); Miller . Latins; Zakythinos . Despotat. I-II; Longnon . Empire latin; Kretschmayr . Venedig. Bd. II; Heyd . Commerce du Levant. Vol. I. Господство на юго-востоке Империя сумела вернуть уже при Иоанне Ватаце, однако лишь после завоевания Константинополя Византия вновь смогла стать великой державой. Естественно, что отвоевание старой столицы было результатом политических и военных успехов прошедших десятилетий: добыча как зрелый плод упала в руки византийцам. Однако после завоевания царствующего града на Босфоре всемирно-политическое значение Византийской империи в мгновение ока изменилось. Теперь Византия вновь приобрела определяющее влияние на политическое оформление европейской системы государств, она вновь стала одним из центров, вокруг которых вращалась политика в Средиземноморье. Впрочем, вновь завоеванное положение великой державы таило в себе и опасности: его поддержание требовало больше средств и сил, чем те, которыми Империя обладала в то время. Она возложила на себя новые обязанности и новое бремя. Выросли расходы, требовались большая армия и больший флот. Вновь завоеванная столица, которая была опустошена и нуждалась в восстановлении, поглощала огромные суммы и явилась тяжелым бременем для провинций. При этом уже в конце XII в. оказалось, что византийцы были более не в состоянии поддерживать былой статус великой державы. Будучи вытеснены в Малую Азию, они создали государство, которое изнутри было прочнее и здоровее, чем старая Империя, однако это провинциальное государство никогда не было для них самоцелью, оно было мостом к достижению прежнего державного величия; таким образом в героической борьбе была отвоевана позиция, которую однажды уже оказалось невозможным удержать. |
| Едва ли, впрочем, Михаил VIII Палеолог заслуживал такой памяти. Как бы ни оценивали его современники и потомки, он стал настоящим спасителем, героем Римской империи. Конечно, далеко не все действия и поступки императора могут быть оправданы, особенно по вопросу об унии. Но послушаем, что сказал о нем один исследователь. «Если мы припомним, что в течение всего своего царствования он отовсюду был окружен политическими врагами, и что он, как умный и энергичный человек, не будучи в состоянии пассивно относиться к такому положению дел, с необыкновенной политическим тактом умел пользоваться единственным средством, бывшим у него в руках, – обезоружить большую часть врагов мыслью об унии, то не можем отказать ему в умственных достоинствах и не можем не чувствовать к нему уважения. В течение 20 лет, при восьми папах, он умел сдерживать Запад. Таким образом, как государственный человек, Михаил с честью трудился на своем поприще. Для правильного суждения о нем нужно отличать в нем государственного деятеля от религиозного и в известной степени недостатки его нравственного характера извинять обстоятельствами времени. Легко было его сыну и преемнику Андронику быть более нравственным после того, что сделал для безопасности Империи со стороны Запада его отец " 388 . Практически все соглашаются с тем, что Михаил VIII Палеолог являлся крупной, сильной и даровитой личностью. Среди тяжелых испытаний он безропотно исполнял обязанности императора, очень часто оставаясь непонятым даже близкими людьми, – по сути, сын и жена предали царя и его память. Его несравненная выдержка и великолепное дипломатическое умение многократно спасали Римское государство. Умея смотреть опасности в глаза, он никогда не отступал, неизменно сохраняя верность той идее, которая казалась ему правильной. Так, несмотря на все противостояния, он навязал унию всему обществу и до конца дней сумел настоять на своем 389 . Нелепо полагать, будто царя вовсе не тревожила Лионская уния, – «совесть постоянно нарушала его покой и тревожила его душу за нововведения в вере, на которые он решился, чтобы только передать своим детям престол, – тем детям, которые отказали ему даже в почестях царского погребения». Если бы не преступление с Иоанном IV Ласкарисом, нетерпеливость царя и его гневливость, он, по словам современника, далеко оставил бы за собой всех ранее царствовавших Римских императоров 390 . |
| Женившись на малолетней Византийской принцессе Симониде, Стефан II Урош резко укрепил свой авторитет – действительно, ведь его признал царем сам Римский император! Стефан восторженно величал Андроника II Палеолога «отцом», «родителем и господином», а тот его – «возлюбленным сыном и зятем». Хотя Византии и пришлось пойти добровольно на некоторые территориальные уступки, но вплоть до 1321 г. Андроник II сумел дипломатическим путем сделать то, что не по силам оказалось его отцу – добиться распространения византийского влияния на Сербию. Стефан Урош даже решил организовать Сербско-византийскую династическую унию, причем права на Сербскую корону по договору доставались наследникам Стефана Уроша и Симониды по мужской линии, если бы они появились 505 . Усилению внешнего влияния Стефана II Уроша препятствовали мощные атаки боснийцев, только что сумевших выбраться из-под венгерского владычества и начавших свои наступательные операции в Далмации. Была создана новая славянская держава, религиозный фанатизм которой, однако, грозил новыми осложнениями на Балканах. Это вместе с тем означало, что усилия Византии получить обратно некоторые земли, занятые, в частности, болгарами, были далеко не лишены оснований. В целом общеевропейский фон при некоторых ошибках византийского правительства был довольно благоприятен для Империи 506 . Сложнее обстояло дело на Востоке. К этому времени Малая Азия была уже совершенно отуречена, за исключением отдельных небольших прибрежных территорий, все еще принадлежавших Византии. Начиная с XIII века многие туркменские племена, сорванные ветром перемен, рожденным нашествием Чингисхана, двинулись с мест обычных стоянок и двинулись через Хорасан и Персию в Армению и Малую Азию. Рум-сельджуки Иконийского султаната некоторое время сдерживали поток своих соотечественников, расселяя их в свободных местах. Полные природной свежести и жажды добычи, они стали настоящей угрозой Византии. Этим и объясняется тот невероятный феномен, что при упадке сельджукской династии Иконийского султаната, полностью подконтрольной татарам Хулагу, турецкий элемент стал господствующим 507 . |
| Константинопольский престол вновь стал вакантным, и перед василевсом возникла нелегкая задача найти Восточной церкви достойного предстоятеля. К удивлению многих, Андроник II Палеолог вернул на патриаршество опального Афанасия. По словам современников, бывший столичный архиерей очень хотел вернуться на Константинопольский престол. Как-то он направил василевсу послание, в котором приписывал своему благочестию прозорливость и упреждал о грядущем гневе Божьем на ромеев. Не детализируя, впрочем, в какой форме этот гнев будет выражаться. Буквально на следующий день после получения послания произошло сильное землетрясение, которое кое-кто отождествил с «пророчеством» Афанасия. Благочестивый царь был ошеломлен, а тот продолжал настойчиво убеждать, что с его возвращением на патриаршую кафедру мир в Церкви наступит «как радостная весна». Палеолог поверил и вместе с епископами пешком направился в обитель, где уединялся Афанасий. При встрече василевс предложил тому вновь принять патриаршество и буквально через 7 дней Афанасий (1304–1311) повторно стал Константинопольским патриархом 471 . Судя по всему, его второе патриаршество отличалось лояльностью по отношению к царю и реальными попытками примирить зилотов с остальной Церковью. Кроме того, к чести «Вселенского архиерея», он стал самоотверженным печальником за бедных и обиженных перед василевсом. Помимо личных встреч, между патриархом и императором организовалась широкая переписка, и из анализа писем Афанасия видно, что множество его посланий посвящено просьбам о снисхождении к пленным, милости к подданным царя, благоразумии и хранении правды. В это время в Константинополе вследствие неурожайного года цены на хлеб и продовольствие резко выросли. Чтобы спасти голодных, патриарх Афанасий закупил хлеб и организовывал бесплатное питание граждан. Он же жестко обличал спекулянтов из числа столичной аристократии, желавших сделать деньги на чужом горе, перед Андроником II Палеологом; и не безуспешно. Под угрозой анафематствования спекулянты были вынуждены сбавить цены на хлеб 472 . |
| Часто случалось также, что на скалах или стенах находили письменна без всякого указания на того, кто их писал и проч., например, при императоре Михаиле Палеологе во дворце открыт был круг над дверями, а в круге изображение четырех животных, а под животными были написаны стихи, предвещавшие смерть императору. Появление этого изображения было признано чудесным. В другой раз, при Андронике Палеологе 14 в. во дворце было слышно конское ржание, которое было приписано лошади, нарисованной на одной из стен дворца… Решение частных и даже важных государственных дел часто предоставлялось жребию или чуду 853 . «Византийское мировоззрение», говорит Ф. Успенский: «сильно проникнутое суеверием, на кажом шагу допускало участие неземных сил в жизни человека; с одной стороны, предсказатели и пророки, с другой – вещатели чародеи и колдуны постоянно тревожили ум, и никто не мог решить, от Бога или от демона случаются выходящие из ряда вон вещи». В дворцовой библиотеке византийских императоров хранились какие-то пророчественные книги, с которыми императоры сообразовались в своих действиях 854 . Подобного рода суеверия появились не сразу, а вырабатывались в течение долгого периода времени; корень их надобно искать в языческих верованиях греков и в заимствованиях с востока. Отреченную литературу можно разделить на две части: апокрифы и книги гадательного содержания. Под апокрифами разумеются сочинения о лицах и событиях Ветхого и Нового Завета, исполненные теплой веры и наивной фантазии, но лишенные исторической достоверности. Апокрифы возникали в то время, когда христианство стало общим достоянием греческого общества. Высокие христианские истины были не по силам всякому без соответствующей подготовки; зато историческая сторона христианства не представляла особых трудностей для усвоения. Тем не менее и в этой области возникало много вопросов, на которые не было фактических ответов в Библии. На помощь приходила благочестивая фантазия, изобретавшая замысловатые истории и события и удовлетворявшая благочестивой пытливости верующего человека среднего развития. |
| Феодор Метохит , наиболее выдающийся ученый и государственный деятель эпохи Андроника II, сменивший Хумна на посту месадзона, наряду с философскими и научными сочинениями написал также ряд риторических трактатов и поэм, которые содержат важные во многих отношениях исторические сведения. Далее, особого внимания заслуживает донесение Метохита о его посольстве к сербскому двору, целью которого было заключение мирного договора и брака между королем Милутином и дочерью императора Симонидой 1091 . Некоторой ценностью для истории первых Палеологов также обладают стихи Мануила Оловола 1092 и его панегирик Михаилу VIII 1093 . Кроме того, важны также стихи Мануила Филау в частности его описание путешествия с посольством на Русь, а также стихи по разным случаям к членам правящего дома и высшим чиновникам государства и Церкви; достойны внимания также его эпиграммы, которые содержат описания предметов искусства 1094 . К важнейшим историческим источникам эпохи Палеологов принадлежат сочинения выходца из Фессалоники Димитрия Кидониса , одного из наиболее плодовитых и интересных писателей XIV в., который на протяжении своей долгой жизни занимал высокие посты на государственной службе при нескольких императорах, в качестве неоплатоника играл значительную роль в развитии философии, в качестве сторонника унии и противника исихастов – в богословии, а в качестве переводчика ряда латинских сочинений, среди которых была «Сумма теологии» Фомы Аквинского, внес свой вклад в культурное сближение Византии и часто посещавшегося им Запада. Наибольшее значение с исторической точки зрения имеют его обширная переписка 1095 и риторические сочинения, прежде всего две речи к Иоанну VI Кантакузину, речь к Иоанну V Палеологу 1096 , «Монодия на павших в Фессалонике» ( Μονωδα π τοις ν Θεσσαλονκη πεσοσιν, весьма мрачное описание владычества зилотов в Фессалонике) и две наставительные речи ( συμβουλευτικο), которые призывают византийский народ к объединению с латинянами и сопротивлению туркам, давая при этом наглядную и с исторической точки зрения точную картину неутешительного положения Византийской империи около 1370 г. |
|
|
