| Ты перестаешь злословить и язвить ближних. Перестань и знай, что святая душа есть экономка во всем, и в остром и ласковом слове, и в милом и грозном взгляде, и в веселой улыбке и в гневе пристойном, и в привете сердечном, и в нежном прощанье. Ты думаешь о нашей дружбе, как о союзе, который благословил Сам Бог в Святой Земле и который должен продолжаться и в вечности. Эта дума твоя – вишня! И я думаю так же, как и ты, и додумываю, что как золотая цепь рвется от ржавчины, так дружба пропадает от нечистоты душевной. Ты рассуждаешь: «Нельзя запретить сердцу страдать тихо. Я полагаю, что и кресты посылаются для того, чтобы их чувствовать и нести. Христос изнемогал; так естественно и мне малодушной страдать и повторять с Ним: если возможно, да мимо меня идет чаша сия; если же нельзя, то буди Его святая воля». Это рассуждение твое – ананас! Я одобряю его, порицая те жалобы, кои высказываются другими на счет виновников наших страданий. В этом случае жалующиеся, по-видимому, стараются облегчить свое горе, но на самом деле всего чаще раздражают себя еще более; сами грешат и слушателей своих вводят в грех . Ибо, сообщая им свои страдания для дележа, они увеличивают их в своих глазах, перечисляют подробности, вымеряют свои права, свою невинность, или маловиновность, слагают свою тяжесть на других. А сострадание, которое возбуждается в слушающих, частенько обращается в пересуду и обвинение противной стороны. Чем более жалуются, тем более разнеживаются и сильнее чувствуют боль своих ран сердечных, да и других сбивают с толку. Сколько тут нехороших сторон! Все это доказывает, что способ искать себе утешений не в порядке Божием. Надобно уметь и жаловаться. А коль скоро мы не умеем этого сделать, то всего лучше и безопаснее страдать тихо, пред лицом одного Бога всеведущего и милосердного. «Ты уверена в связи наказания с грехом». И я уверен в том же и, как человек народный, повторяю тебе поговорку: куда повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить; как философ, предлагаю тебе аксиому: каков человек, такова и судьба его; как историк, припоминаю тебе: царь ханаанский Адонивезек отрубил у братьев своих пальцы рук и ног и заставил их питаться крупицами под столом своим; когда же Иисус Навин победил его, тогда велел отрубить ему руки и ноги. Авимелех, царь сихемский, избил семьдесят братьев своих на одном камне; а при осаде Сихема одна женщина сбросила со стены жерновный камень на голову его и убила. Как человек Божий, повторяю тебе слова апостола Павла: в чем согрешаем, тем и наказуемся. |
| – Что это, мио Леонардо?! – А ты разве не видишь? Фрукты. Если девушка рискует жизнью из-за фруктов, значит, она достойна самых лучших. Так сказал Ромео ди Корти-старший, а ведь он почти никогда не ошибается. Это он отправил меня с фруктами тебе вдогонку. Сказать тебе, как они называются? – Леонардо, я знаю, ведь я декоратор-реалист. Вот это ананас, это бананы, а нот это, сверху, виноград… Я знаю названия всех фруктов мира и знаю, как они выглядят. Но я никогда не притрагивалась к ним вне Реальности. – Смотри, не съешь все по дороге, Красная Шапочка, оставь что-нибудь бедной больной бабушке! И не забудь передать ей от меня привет. Как и в прошлый раз, Леонардо проводил меня до самого перевала, и мыс ним тепло простились, я даже решилась хлопнуть его на прощанье по плечу. Потом я ехала еще полночи, чтобы оказаться уже наверняка в полной безопасности. Перед рассветом я снова нашла лесную дорогу, въехала на нее и остановилась, чтобы хоть немного поспать. Я вытащила свою дорожную сумку с фруктами, поставила на обочину и осторожно раскрыла ее: если в ней остались пчелы, они утром вылетят на свободу. Корзину я оставила стоять па сиденье. Потом я вынула спальный мешок и расстелила его прямо на земле, пусть лучше меня ночью съедят жуки и муравьи, чем утром искусают в собственной машине пчелы-убийцы! Утром я опасливо подошла к джипу, дверцы которого на ночь оставила распахнутыми. Никакого жужжанья. Подобрала несколько камешков и издали стала швырять их в сумку с фруктами. Оттуда тоже никто не вылетел. Тогда я решилась и, подойдя к ней, осторожно раскрыла и заглянула внутрь. Мои фрукты на вид были еще годны к употреблению. Хотя ни в какое сравнение с подаренными ди Кортии Леонардо они, конечно, не шли, но зато я их раздобыла сама! Глава 8 – Больше ты за макаронами не поедешь. Тебя вообще опасно выпускать одну дальше ворот, – заявила бабушка, выслушан мой подробный отчет. Я не спорила, положившись на время, разве бабушка сможет долго на меня сердиться? Но она сердито молчала день, другой – почти целую неделю. |
| Некрополь, сиречь город мертвых, как бы оживает. Кругом празднично одетый народ. На столиках у могил, аккуратно покрытых салфетками или полотенцами, стоят бутылки, разложена разнообразная снедь-закуска. Тихие с утра, к полудню разговоры становятся громче, некоторые любители поминок уже «навеселе»… В храм, повторюсь, никто не заходит… Однажды меня пригласили помолиться (для поминовения) на одну могилку. Молодые, красивые люди стояли вокруг нее. Подойдя, я внутренне оторопел: вся могила была уставлена такой разнообразной снедью, что ассортимент сделал бы честь многим магазинам. Даже не уставлена, а устлана толстым слоем. Хотя всё было на тарелках, но самих тарелок из-за лежащих на них продуктов не было видно. Колбаса, ветчина, сало – разных сортов; помидоры, огурцы – свежие и консервированные, зелень, разнообразные фрукты, для которых еще был не сезон, разная сдоба, всевозможные конфеты и шоколад… Венчали этот натюрморт батарея бутылок (марочные вина, разные водки и коньяки) и – ананас. Могильного холма просто не было видно… Всё это и сейчас стоит у меня перед глазами. Священник – человек весьма беззащитный: ударят его – дать сдачи не может; обругают, оболгут – смолчать должен… Каждый пастырь получает много невидимых постороннему взгляду ран, но от вида этой «колбасно-коньячной» могилы я, молодой неопытный священник, получил первую серьезную рану. Кажется, я все-таки нашел в себе силы сотворить молитву… «Спонсоры» против благотворителей: богатство не должно мешать молитве – Как вы считаете, может быть, бедность все-таки полезна православной общине? Не нищета, конечно, а именно бедность? Я обратил внимание: вот восстанавливается порушенный большевиками храм, зарождается добрая община, семейные отношения почти. Участвуют все в восстановлении – жертвуют, кто сколько может, и не только деньгами, но и работая на строительстве, очищении стен, укладке пола и т.д. Кто-то приносит еду. (Какие это трапезы! Они были похожи на агапы, наверное). И – все участвуют в общей молитве: настоящей, искренней, доброй. |
| Предмет его любви так велик, так драгоценен, что все в этом мире он вменяет в уметы – сор : за ничто, и ему они милы только в соединенном с ними представлении премудрости и благости Творца. А потому он равно благословляет Бога за черствый кусок черного хлеба и полевую землянику, как и за изящный белый калач и дорогой ананас. Если несчастье постигнет его от стихий ли, от расстройства ли здоровья, от злобы ли людской, от разлуки или смерти близких ему людей, он сносит это терпеливо и благодушно, ибо верит, что никакое бедствие не может постигнуть его без воли или попущения всеблагого Отца, и что Он всеблагой не может допустить испытания выше сил испытуемого, и что все происходящее от Всепремудрого направлено к истинному благу, хотя мы иногда не можем в настоящее время постигнуть всех путей Его. А потому, смиряясь пред неисповедимыми судьбами Святого Провидения, он повергается в прах пред своим Господом и в такой смиренной молитве находит истинное успокоение и утешение. Мир свыше, – мир с Богом, с самим собою и с ближними сопутствует ему и веселит дух его. He страшна ему смерть, – он верует, что у любвеобильного Отца уготован для любящих Его лучший мир и лучшая жизнь, где владыкою – Единородный Сын Его – Царь Христос и сожители – други Христовы. Одно уже то, чтобы созерцать их славу и сияние их добродетелей, внимать их беседам и их славословию составляет для него исполнение всех его желаний. IV. Падение человека Итак неопровержимый долг человека быть благодарным своему Творцу и любить Его, и эту благодарность и любовь засвидетельствовать совершенною преданностью Его воле. В этом состоит долг, в этом же заключается и единственный путь к блаженству, потому что человек только исполнением этого долга может соделаться достойным любви Творца, получить взаимно от Него свидетельство Его любви – помазание Св. Духа – благодать, сделаться истинно благим – едино в любви с Богом, следовательно совершенно блаженным. Но человек в самом начале пошел не по этому пути. Он, вместо того, чтобы в радостях, доставляемых обильно дарами природы, видеть благость Творца, полюбить Его, и благодарным сердцем преклониться пред Ним, в самых дарах природы думал найти блаженство, пристрастился сердцем к ним, и когда те оказались неудовлетворяющими потребности души, жаждущей блаженства, он начал искать его в предметах заповеданных, – в нарушении самых законов естества. |
| …Случайно на ноже карманном Найди пылинку дальних стран, И мир опять предстанет странным, Закутанным в цветной туман… …Это — Блок. А я понюхал нож и вздохнул: уж очень он был вкусным — этот ананас из далекой страны. Самый красивый гриб В нашей деревне раньше всех петухов просыпается петух моей бабушки. Он долго, как горнист, тянет первое «кукареку!» Соседский петух Гусар сразу же начинает злобно квохтать. Потом он тоже кукарекает, но как-то сипло и скрипуче, словно спросонья откашливается. Бабушкин петух побеждает Гусара в пении, но проигрывает ему в боях и к концу лета теряет больше половины перьев. Бабушка однажды сказала: — Не горюй, Петенька, не горюй. Ведь ты — артист, а Гусар — хулиган. …Я сидел на крыльце, цедил из крынки молоко и смотрел, как Петенька и Гусар готовятся к бою. Они неподвижно стояли друг против друга, вытянув нахохленные шеи. Кончики их клювов едва заметно то опускались, то поднимались, как носики весов в сельпо. Я смотрел на петухов, а Мишка и Борька почему-то все не шли и не шли. Мы еще вечером договорились пойти на зорьке по грибы. Увидев, что с Мишкой и Борькой идет Зойка, я задохнулся от злости и бросил в петухов брикетом торфа. Эта Зойка лучше всех играла в «чижика» и на днях маяла меня почти целый час. Я обиженно заявил Мишке и Борьке, когда они подошли поближе: — Договорились вчера?.. Договорились! И гоните ее! Или я, или она! — Пошли, Зойка! — сказал Мишка. Я тут же перестал считать его самым справедливым человеком в деревне. Зойка, грустно стоявшая поодаль, виновато на меня посмотрела. А Борька, который был очень жадным, наверно, подумал: «Без тебя мне больше грибов достанется…» — и тоже сказал: — Пошли, Зойка! Это меня ошарашило, но я, сам того не замечая, поплелся следом за ребятами. На краю оврага, за которым начинался большой лес, Мишка обернулся и, увидев меня, что-то сказал Борьке и Зойке. Они присели на пенечки, глядя в мою сторону. Когда я подошел, Мишка сказал: — Мы тут соревнование устроили. Первая премия тому, кто больше всех соберет, а вторая — за самый красивый гриб. Будешь? |
| – А вы как? Обзавелись ружьишком? – И не стрелял никогда. – Да неужели? Да тут, я вам доложу, на лугах, да болотах, да к озерку-то такая прорва утки этой – сила несосветимая… Нырок, кряковая… а чирят этих – тучами!.. – соблазнял меня дьячок. – А коростели к осени! Господи! А дроздов по осени в рябинниках… а курочки! а кулички!.. – Нет уж… я люблю вот на удочку… – И напрасно. И очень даже напрасно… Гуси бывают! Тетеревов в дальнем бору – тьма! Сами лезут под ружье… Так вы что же это… из убеждения, что ли, не стреляете-то?.. Бывают такие… – Как сказать… Отчасти, пожалуй… – Та-ак… И что я вам объясню… Утки переводиться стали… – с грустью сказал дьячок, забыв, что только что говорил о «силе несосветимой». – Ястребов развелось – весь бор заполонили. И вот как глушат… прямо непостижимо! И чешутся руки, да зазорно… Монашки наши жалеют, мать игуменья… Монастырский бор-то… «Тварь, – говорят, – у нас убежища ищет, под благословением обители гнезда вьет»… А эта тварь дичь бьет!.. Со стороны монастыря докатывается до нас первая «повестка» к вечерне. Это мать Пелагея призывает дьячка с реки. – В самую бы пору ловиться теперь… Э-эх!.. Вечера провожу я на опушке бора, где он спускается к озеру. Здесь столпилась целая роща засохших сосен. Им мешает жить стадо, укрывающееся в жаркий день. Почва вытоптана вокруг, с сосен упала кора, и голые сучья уныло тянутся в небо. На них отдыхают обитатели бора – ястреба, провожают вечернюю зорю. В темнеющем небе вижу я их. Сидят, обратив клювы в сторону запада, еще играющего червонными лучами. Тихо. Редко-редко хрустнет сучок. От кутающегося в тумане озера доносится тоскливый разговор камышевки, той неизвестной птички, которая, как описывает в одном из своих рассказов Чехов, спрашивает себя печально: «Ты Ни-ки-ту ви-дел? – и отвечает: – Ви-дел… видел… ви-дел…» Перестали шептаться с ветром вершины сосен, бор задремал… и вот, последний свидетель уснувшего дня, прямой линией, как стрела, протянул с лугов запоздалый ястреб. Взгляните на ананас! Какой шишковатый и толстокожий! А под бугроватой корой его прячется душистая золотистая мякоть. |
| — Потом? — Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею, идти тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты счастья, как биение пульса, слушать, как сердце бьется и замирает, искать в природе сочувствия… и незаметно выйти к речке, к полю… Река чуть плещет, колосья волнуются от ветерка, жара… сесть в лодку, жена правит, едва поднимает весло… — Да ты поэт, Илья! — перебил Штольц. — Да, поэт в жизни, потому что жизнь есть поэзия. Вольно людям искажать ее! Потом можно зайти в оранжерею, — продолжал Обломов, сам упиваясь идеалом нарисованного счастья. Он извлекал из воображения готовые, давно уже нарисованные им картины и оттого говорил с одушевлением, не останавливаясь. — Посмотреть персики, виноград, — говорил он, — сказать, что подать к столу, потом воротиться, слегка позавтракать и ждать гостей… А тут то записка к жене от какой-нибудь Марьи Петровны, с книгой, с нотами, то прислали ананас в подарок или у самого в парнике созрел чудовищный арбуз — пошлешь доброму приятелю к завтрашнему обеду и сам туда отправишься… А на кухне в это время так и кипит, повар в белом, как снег, фартуке и колпаке суетится, поставит одну кастрюлю, снимет другую, там помешает, тут начнет валять тесто, там выплеснет воду… ножи так и стучат… крошат зелень… там вертят мороженое… До обеда приятно заглянуть в кухню, открыть кастрюлю, понюхать, посмотреть, как свертывают пирожки, сбивают сливки. Потом лечь на кушетку, жена вслух читает что-нибудь новое, мы останавливаемся, спорим… Но гости едут, например ты с женой. — Ба, ты и меня женишь? — Непременно! Еще два, три приятеля, все одни и те же лица. Начнем вчерашний, неконченный разговор, пойдут шутки или наступит красноречивое молчание, задумчивость — не от потери места, не от сенатского дела, а от полноты удовлетворенных желаний, раздумье наслаждения… Не услышишь филиппики с пеной на губах отсутствующему, не подметишь брошенного на тебя взгляда с обещанием и тебе того же, чуть выйдешь за дверь. Кого не любишь, кто не хорош, с тем не обмакнешь хлеба в солонку. В глазах собеседников увидишь симпатию, в шутке искренний, незлобный смех… Все по душе! Что в глазах, в словах, то и на сердце! После обеда мокка, гавана на террасе… |
| Вот и сейчас люди так же несут эту еду на кладбище, рюмку с хлебушком ставят для усопшего. Он любил покурить — кладут на могилку папиросы. Этим всем обычно развлекаются люди малоцерковные: «Я вот для него что-то должен сделать. Молиться не умею, сделаю хотя бы это». «Мой Бог — не такой. Он любит детей» — На Спасы принято освящать яблоки, мед, орехи. Зачем мы это делаем? — Преображение Господне — это великое событие, которое явило ученикам Славу Христа и показало, что Он добровольно идет на эту смерть. Для нас оно также является надеждой: физическая природа Иисуса Христа была наполнена Божеством, следовательно, и мы тоже имеем возможность приобщиться к этой благодати. А вот уже спустя несколько столетий появляется традиция — опять же, изначально вполне себе логичная и добрая. Люди собирали первый урожай плодов винограда и приносили в храм, освящали начатки в дар Богу. И я думаю, что это очень хорошо — поблагодарить Господа за Его дары. Но я не очень понимаю, когда люди покупают в магазине турецкие яблоки, марокканские мандарины, какой-то тропический ананас и несут освящать. Натюрморт выглядит очень красиво, экзотично, но проблема в том, что это ведь не вы вырастили. Вы благодарите Бога за то, что Он вам это дал, от лица турок, что ли? Лучше все-таки пусть это будет своя морковка, картошка ранняя. А почему нет? И опять же: пришли, возблагодарили. Но в древности люди приносили эти дары Богу. Поскольку Господь говорит, что «тот, кто сделал это одному из братьев Моих меньших, тот делает это Мне», дары раздавались неимущим, сиротам, вдовам. Это, кстати, и до сих пор никто не отменял. А чаще всего что получается? Мы пришли, освятили — и унесли домой опять. Ну вроде бы видимость обряда сохранилась, а смысл-то поменялся. — Про умерших классическое суеверие на Яблочный Спас: если есть яблоки до праздника, то твоим покойным родителям или некрещеным детям яблок на том свете не дадут. — Я изучал этот вопрос, но так и не нашел ответа. Обычно Преображение попадает на Успенский пост. Видимо, у людей было сугубое воздержание. Яблоки в нашей средней полосе России — один из немногих сладких плодов, которые созревали. Наверное, люди из благочестивых соображений старались их не есть. Но опять же, никакого сакрального смысла это не несет. Особенно в современных условиях, когда есть сорта яблок, которые круглогодично продаются в магазинах. |
| Приготовление: Торт Амонник Ингредиенты на коржи: куриные яйца — 5 шт.; сахар — 1,5 стакана; молоко — 1 стакан; масло сливочное — 1 стакан (или сметана — 2 стакана); аммоний пищевой (аналог разрыхлителя) — 1 столовая ложка; мука — столько, сколько нужно, чтобы тесто получилось не очень густым. Ингредиенты на крем: молоко — 1 литр; сахар — 2 стакана; яичный желток — 5 шт.; сливочное масло — 250 г; ванилин; мука — 1,5 столовые ложки. Приготовление: Торт с ананасами Ингредиенты: сливочное масло — 500 г; сахар — 1 стакан; яйцо куриное — 2 шт.; яичный желток — 2 шт.; мука подъемная — сколько заберет; ванилин; ананас. Приготовление: Мама делала этот торт часто и исчезал он со стола с невероятной скоростью! Торт с клубникой или корзиночки с фруктами Ингредиенты на коржи: мука — 200 г; сливочное масло — 125 г; соль — 0,5 чайной ложки; сахар — 2 столовые ложки; холодная вода — 3 столовые ложки; соль — 12 ч. ложки. Ингредиенты на крем: молоко — 250 мл; яйцо куриное — 3 шт.; сахар — 60 г; мука — 40 г; сливочное масло — 250 г; клубника. Приготовление: Это замечательный торт, но я чаще делала корзиночки, уж очень красиво они смотрятся на праздничном столе. Для приготовления этого угощения я использовала маленькие железные формочки. Из кусочков теста делала ручки к корзиночкам. Очень удобно иметь индивидуальную порцию такого десерта — особенно для детей. Коврижка моей бабушки. Варвары Михайловны Антоновой Ингредиенты: сметана — 1 стакан (300 г); сахар — 1 стакан; куриное яйцо — 2 шт.; корица и гвоздика — по 1 чайной ложке; мука подъемная — 2–3 стакана. Приготовление: Коврижка чайная Ингредиенты: крепкий чай — 1 стакан; сахар — 1,5 стакана; мед или варенье — 3 столовые ложки; куриное яйцо — 1 шт.; сливочное масло — 1 столовая ложка; изюм и грецкие орехи — 250–300 г; мука подъемная (или обычная с содой, гашеной уксусом) — 2 стакана. Приготовление: Во время поста я часто пекла постную коврижку по рецепту бабушки, просто убирая яйцо и сливочное масло из рецепта. Фруктовый пирог из песочного теста |
| Были в его лагерной жизни и жуткие эпизоды, например, бунт. После лагерного бунта он написал маме: «Я видел черное солнце!», когда людей резали ножами, потом согнали всех на лед и лед начал проламываться. И самое, наверное, главное было в папином сидении, что он каждые две недели писал письмо маме, а мама каждые две недели отвечала ему. В какой-то момент, она к нему в лагерь поехала. В Москве ей, вроде бы, дали разрешение на свидание, она добиралась до Вятлага всякими невероятными способами. Привезла ему гитару, ананас, который потом ели всем бараком, поделив на 34 части. Когда она приехала к начальнику лагерного пункта, он сказал: «Что за глупости! На что они смотрят в Москве! Какая вы невеста, когда его посадили, вам было 15 лет!», – и выгнал ее. Мама вышла, села на ступеньки и стала плакать. Мимо шел человек. Оказалось, что это вольнонаемный инженер, который в Москве останавливался у нас не то на ночь, не то на несколько часов, но когда он уезжал, увидел у деда на столе логарифмическую линейку, единственное, что привез дед из Германии в 1931-м году. И сказал: «Какая линейка, как она мне нужна!», а дед взял и подарил ему эту линейку. И вот этот человек, увидев маму на ступеньках, останавливается и спрашивает: «Машенька, что вы тут делаете, почему вы плачете?». Она ему рассказала, а он: «Да что за глупости, вы мне такую линейку подарили!». И через минуту вернулся с разрешением на свидание на трое суток. Папа очень боялся, что мама вдруг поймет какой-нибудь намек, что он питает какие-то намерения, хочет ее обнять или поцеловать. Поэтому сидел от нее на большом расстоянии, и они беседовали. В это время зашел начальник охраны и говорит: «Шмаин, как ты девушку принимаешь? Хоть бы одеяло принес!». Мама не поняла о чем он, поскольку была так воспитана, но очень удивилась, что папа сильно покраснел. Я потом встречалась с людьми, которые не знали, что я дочь этих людей, и мне рассказывали: «в нашем лагере был человек, к которому невеста приезжала. Не жена, не мать, а невеста!» Это стало легендой. |
|
|
