| Откуда это стремление избегать особенного и нездорового? Не ветхое ли это в человеке и человечестве? Взяв в руки географическую карту, увидим пики ксенофобии и толерантности. Исторически ксенофобия нарастает с востока на запад Евразии и с севера на юг. Если вспомнить греческий эпос, окажется, что бог-инвалид там один — Гефест. Живет он не на Олимпе, а в море, воспитывается не родной матерью Герой, а приемной Фетидой. Представить хромоногого Гефеста верховным божеством немыслимо. Но, если обратиться к северному эпосу, окажется, что там-то верховным божеством вполне может являться инвалид. Хозяин Вальхаллы и повелитель валькирий Один — инвалид по зрению. Видимо, чем более суровы условия (севернее и восточнее), тем выше становится ценность каждого человека. Человек с изъянами не воспринимается там так отторгающе и пугающе, как в землях, на которых тепло, светло и сытно. Где был принят «первый закон об инвалидах детства»? В Спарте, Ликургом, в V веке до нашей эры. Там учредили психолого-медико-педагогическую комиссию, которая проводила мониторинг всех рожденных детей и отбирала младенцев с особенностями развития для их последующего… уничтожения. Помню, в нашем классе у одного мальчика умерла мама. Мы все сторонились его как чумного, потому что «у него мать покойница». Парень для нас вдруг стал пугающим существом, прокаженным, которого хотелось обойти стороной, лишь бы не соприкасаться, не заражаться. Согласитесь, во всех перечисленных мной примерах есть что-то животное, такое, с чем трудно бороться. Неприятие и отторжение опасного свойственно именно ветхой природе человека. В одной из последних лекций, которую Жан Ванье прочел по скайпу в РПУ, он сказал, что вся его жизнь была борьбой с ксенофобией внутри себя. Филоксения (гостеприимство, принятие другого) — это не простой дар, который кому-то дается, а у кого-то отсутствует. К этому надо идти, постоянно борясь с собственным неприятием и отторжением. И у Ванье были периоды отчаяния, когда он понимал, что ему слишком трудно взаимодействовать с особенными людьми. Он чувствовал беспомощность и даже страх. У каждого однажды возникает желание встать и убежать подальше, чтобы не видеть, не слышать, не знать. |
| Царствование раскрыло во всём блеске и его добрые качества, и некоторые негативные черты характера. Современники были практически единодушны в том, что новый император являл собой тип очень твёрдого, порой жестокого человека. Например, он никогда не миловал преступников, приговорённых к смерти, и, глубоко озабоченный проблемой политической стабильности, без всякого снисхождения приказывал казнить тех, на кого указывали в качестве потенциального заговорщика. Соблюдая строгость во всём, царь очень не любил богатых и хорошо одетых людей, а также лиц, кичащихся своей образованностью. Будучи очень храбрым человеком, Валентиниан не благоволил к трусам, говоря, что они – позор человечества. Никогда намеренно не назначал жестоких правителей, но всегда требовал от них строгости ко всем правонарушителям. Замечая, что правители провинций проявляют жесткость, он радовался, что нашёл «Ликургов и Кассиев, древних столпов справедливости, и в своих рескриптах наставлял их строго карать за проступки, хотя бы незначительные» 380 . Однако жестокое отношение императора к потенциальной оппозиции вызывалось отнюдь не его патологической трусостью: Валентиниана нетрудно было увлечь в заблуждение сознательной ложью, если речь шла о безопасности Римского государства, но он никогда не принимал мер в отношении тех, на кого показывали как на его личных врагов; все намёки на заговоры против него он опровергал презрительной улыбкой храбреца. Государственник до мозга костей, блестящий образец уже вымирающего типа римлян, император радел не о личном авторитете, но о должном отношении к власти и её носителям. Поэтому оскорбление себе он воспринимал, в первую очередь, как оскорбление государства. «Валентиниан редко оставлял безнаказанной обиду, но никогда не оставлял безнаказанным оскорбления; его могли упрекать в неблагоразумии, но все отдавали справедливость его мужеству, и самые гордые и влиятельные военачальники боялись прогневать этого бесстрашного солдата» 381 . Аскет от рождения, Валентиниан всю жизнь был невероятно строг в вопросах нравственности, нисколько не соблазняясь на фоне распущенности царского двора, где вскоре после начала его правления кардинально изменились этические предпочтения. Сплетничали, что Валентиниан был многоженцем, что очевидная ложь. В своей жизни он имел двух жен (Северу и Юстину), использовав предоставленную ему римским законом возможность развода, и никогда не знал лёгких увлечений. Это был настоящий моралист своего времени, римский пуританин, не допускающий никаких поблажек для себя и своей совести. Имея возможность выдвинуть на первый план своих родственников, император тем не менее никогда не потворствовал родне: он или оставлял их безвестными, запрещая занимать публичные должности, или предоставлял им очень невысокие посты 382 . |
| Спарта ликургова была оседлым станом воинов, вечно готовящихся к войне; разделение сословий было не что иное, как разделение войсковых отрядов по их опытности и вооружению. Брак имел одну цель – пополнение рядов, редимых старостью и смертью ; от того непорочность брачного ложа могла быть законно и безнаказанно поругана. Новорождённый младенец был рекрут дружины и подлежал её суду на жизнь и смерть. Юноша не принадлежал семье (которой существование было действительно только терпимо, а не освящено), но государству, воспитывающему его для будущих сражений. Наконец, взрослый гражданин должен был чуждаться художества и науки и знать только одно искусство – гимнастику, одно занятие – примерные битвы, в которых нередко проливалась кровь беззащитного илота. Такое строгое устройство общества, такое постоянное стремление всех помыслов к одной цели не могло оставаться бесплодным: Спарта заняла, бесспорно, первое место в союзе Эллады и управляла им по своему произволу. Железная воля, несокрушимая сила. Но Спарта не могла достигнуть великого мирового значения. В самом основании её законов была чудовищная безнравственность, дикий эгоизм, против которого восстаёт душа человеческая. Односторонность военного быта была объявлением постоянной войны всем другим народам и вызовом на их ненависть. Наглая, ничем не прикрытая гордость была постоянным оскорблением для всех других племён и не искупалась ни нравственной чистотой, ни благородством духовных стремлений; самая политическая деятельность Спарты была деятельностью войска, а не государства. Она могла поработить, но не могла завоевать, ибо не принимала побеждённых в живой организм общества и поэтому не приобретала новых сил с приобретением новых областей. Восторженность военного удальства составляла единственную страсть Лакедемонца, но это удальство было скованно оседлой жизнью и не могло развиться в полном разгуле, как у народов кочевых. Восторженность дружинного строя была единственной страстью всего Лакедемона; но мир требует разума от силы, чтобы ей покориться. |
| В 358 году пять кораблей, нагруженных оружием и отрядами наемников, двинулись под началом Диона к Сиракузам. Началась гражданская война. Диону удалось застигнуть тирана врасплох: его не было в городе, и жители быстро перешли на сторону Диона. «Из тех сиракузян, — говорит Плутарх, — что были внутри городских стен, самые известные и образованные вышли в белых одеждах навстречу к воротам, а простой народ тем временем расправлялся с друзьями тирана и хватал так называемых «осведомителей» — нечестивых, ненавистных богам людей, которые шныряли по городу, смешиваясь с толпой, все выспрашивали, вынюхивали и потом доносили тирану, каковы настроения и речи каждого из граждан» [ 20 ]. Среди этого всеобщего восстания в город вступил Дион. Он был в блестящих парадных доспехах и походил на древнего героя. Дион провозгласил, что явился низложить деспотию. Однако победа была закреплена не сразу. Уже после вступления Диона в Сиракузы Дионисий делал усилия овладеть положением и едва не рассеял отряды Диона. Но в конце концов все попытки были отбиты и тирану пришлось бежать. Дион стал хозяином положения в Сиракузах. Когда Платон узнал об этом, он написал ему: «Взоры людей всей Земли, — может быть, это смело сказано, — направлены в одну точку, а в ней главным образом — на тебя. Итак, будучи человеком, на которого обращено общее внимание, готовься показать себя древним Ликургом или Киром или любым другим, кто когда-либо, как казалось, отличался и характером и знанием государственных дел» [ 21 ]. Но оказалось, что торжествовать еще рано. Вскоре стали доходить слухи о беспорядках и борьбе за власть в Сиракузах. В 354 году мечта Платона рухнула именно в тот момент, когда она была так близка к осуществлению. Захватив власть силой, Дион сам пал жертвой насилия. Он был убит заговорщиками. Платона глубоко потрясла смерть человека, с которым он был связан многие годы и на которого возлагал столько надежд. Горю философа не было предела. Казалось, какой-то рок разрушал все его начинания. Вместе с Дионом окончательно похоронил Платон свои чаяния. Сицилийское убийство представлялось ему самым страшным преступлением в истории. Платон писал, что заговорщики ему и всем людям причинили величайшее зло «тем, что погубили человека, желавшего жить по справедливости» [ 22 ]. На смерть Диона философ написал элегию: Древней Гекубе, а с нею и прочим, рожденным в ту пору, Женщинам Трои в удел слезы послала судьба. Ты же, Дион, совершивший такое прекрасное дело, Много утех получил в жизни от щедрых богов. В тучной отчизне своей, осененный почетом сограждан, Спишь ты в гробу, о Дион, сердце пленивший мое! [ 23 ] |
| Ведь даже если Маркион и дерзнул изъять из Евангелия это свидетельство Христа о Творце, сам мир покрыт подтверждающими это письменами, и об этом читает совесть каждого. 2. И само это терпение Творца будет в осуждение Маркиону, то терпение, которое ожидает больше раскаяния грешника, чем его смерти и предпочитает милосердие жертве, отвращая уже предназначенную ниневитянам гибель и продлевая по слезам Езекии его жизнь и возвращая царскую власть вавилонскому тирану после его покаяния. Я имею в виду то милосердие, которое и Саулова сына, которому предстояло по обету умереть, возвратило народу, и с Давида, исповедавшего грех против дома Урии, сняло вину, и сам Израиль столько раз восстанавливало, сколько осуждало, столько раз ободряло, сколько бранило. 3. Итак, глядя на Него не только как на Судию, обратись к тем примерам, которые являют Его как самого благого. Замечая, когда Он мстит, рассматривай, когда Он проявляет снисхождение. Уравновесь Его строгость мягкостью. Когда ты обнаружишь в Творце и то и другое, ты найдешь в Нем и то, из-за чего веришь в иного бога. Обратись, наконец, к рассмотрению Его учений, наставлений, заповедей и советов. Ты, вероятно, скажешь, что это все определяется и человеческими законами. Но Моисей и Бог были прежде всех Ликургов и Солонов. Всё последующее берет для себя у изначального. 4. Однако не от твоего бога мой Творец научился предписывать: Не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не произноси ложного свидетельства, не желай чужого, чти отца и мать и люби ближнего своего как самого себя? К этим основополагающим распоряжениям относительно невинности и стыдливости, справедливости и сыновней преданности примыкают также предписания человечности: когда в седьмой год рабы отпускаются на волю, когда в это же время люди воздерживаются от обработки поля, уступая место нуждающимся, " < когда > даже у быка молотящего ослабляется узда рта для вознаграждения за выполняемый труд, дабы тем легче человечность, испытанная на животных, совершенствовалась для человеческого утешения. |
| Что касается конкретно методик диагностики синдрома Дауна, надо всегда помнить, что они несовершенны. Даже у самых " точных " методов всегда велика погрешность. У меня есть две прихожанки, которым после пренатальной диагностики сказали, что у них родятся дети с генетическими отклонениями. За время своей беременности эти женщины освоили массу литературы и стали просто специалистами, экспертами по воспитанию детей-Даунов. Конечно, будущих мам очень склоняли к прерыванию беременности, но они по понятным причинам отказались. Самое интересное, что у них родились совершенно здоровые дети без всяких отклонений. Если бы эти женщины уступили натиску врачей, мы бы даже никогда не узнали, что диагностика была ошибочна. Несомненно, что в результате такой " выбраковки " всегда гибнет определенный процент здоровых детей. Каждый ребенок, приходящий в мир, каким бы он ни был, рождается для того, чтобы исполнить какую-то свою миссию. И родители " особого " малыша могут быть счастливы. Разве здесь уместно простое решение проблемы путем убийства маленького человека? Такой путь возвращает нас к самому началу нашей истории, к самому первому закону об инвалидах детства, который был принят царем Ликургом в Спарте в YIIb. до н.э. С этого начинается история отрефлексированных взаимоотношений общества с " особыми " детьми. Спартанский царь Ликург был первым, кто законодательно указал место детей-инвалидов в обществе: их надо уничтожать. После принятия христианства эта агрессия общества в мире переходит в осознание необходимости призрения таких малышей. Академик Н.Н. Малофеев выделяет пять периодов эволюции отношения Российского государства и общества к людям с отклонениями в развитии: от агрессии и нетерпимости к осознанию необходимости призрения на I периоде (X-XIII в.в.). Затем произошло осознание возможности обучения слепых и глухих на II периоде (XIII – XIXb.b). Далее общество пришло к осознанию целесообразности и необходимости обучения глухих, слепых, умственно отсталых на III периоде (1801 – 1930г.г,). Понимание необходимости обучения всех категорий детей с нарушением развития возникло на IY периоде (1930-1991 г.г.)., Наконец, произошло принятие идеи интеграции инвалидов в общество, защиты их прав. Это случилось уже на современном Vnepuoдe (последнее десятилетие XX в. – начало XXI в.). " Особых " детей начали обучать (хотя бы частично!) в общей школе. Заметьте, на западе в силу разных причин все эти этапы были на несколько десятилетий раньше. |
| Спартанцы были всегда храбры, но не всегда добродетельны. Леонид и друзья его, которые принесли себя в жертву отечеству, суть мои герои, истинно великие мужи, полубоги; без слез не могу я думать о славной смерти их при Термопилах, – но когда питомцы Ликурговых законов лили кровь человеческую для того, чтобы умножить число своих невольников и поработить слабейшие греческие области: тогда храбрость их была злодейством – и я радуюсь, что великий Эпаминонд смирил гордость сих республиканцев и с надменного чела их сорвал лавр победы. Просвещенные Афины, где, так сказать, возрастали все наши искусства и науки, – Афины производили также своих героев, которые в великодушии и храбрости не уступали лакедемонским. Фемистокл, Аристид, Фокион! Кто не удивляется вашему величию? Вы сияете в истории человечества, как благодетельные светила, – и вечно сиять будете! – Сам божественный Сократ, первый из мудрецов древности, был храбрый воин; от высочайших умозрений философии летел он на поле брани умирать за любезные Афины – и я не знаю, кто более имеет причин любить и защищать свое отечество – сын Софронисков или какой-нибудь абдерит: первый наслаждается в нем всеми благами жизни, цветами природы, искусства, самим собою, своим человечеством, силами и способностями души своей; а второй в благословенной Абдере – живет, и более ничего. Для кого страшнее узы варваров? Сократ, сражаясь за Афины, сражается за место своего счастия, своих удовольствий, которые вкушал он в садах философских, в беседе друзей и мудрецов, – абдерит и под игом персидским может быть абдеритом 17 . Что принадлежит до Рима, то науки не могли быть причиною его падения, когда Сципионы посвящали им все свободные часы свои и были Сципионами; когда Катон, умирая вместе с республикою, в последнюю ночь жизни своей читал Платона; когда Цицерон, ученейший римлянин своего времени, презирал опасность и гремел против Катилины. Сии герои были питомцы наук, и притом герои; более таких мужей – и Рим бессмертен в своем величии! Я согласен, что чрезмерная роскошь, которая царствовала наконец в Риме, была пагубна для республики: но какую связь имеет роскошь с науками? Сия политическая и нравственная язва перешла в Рим из стран азиатских вместе с великим богатством, которое бывает ее источником и пищею. |
| В торжестве материалистической философии, в абсолютизации «экономического человека», в распространении утилитарной этики Достоевский обнаруживал упрощенно-утопическое понимание человеческих взаимоотношений, которое не учитывает усиления низших и ослабления высших душевных качеств людей, идущих, как выражается Разумихин , по «неблагородной дороге». С другой стороны, от экономических, «разумных», средовых, физиологических, юридических и т. п. внешних определений в позитивистском подходе к человеку ускользала его глубинная духовная природа, особенности сердечно-волевого центра, питающего его хотения, и потому определения эти, как считал Достоевский, бессильно скользили по поверхности коренных проблем личности, не способствуя увеличению области добра в ее душе и выбору «благородной дороги». Из глубины своей свободной воли Раскольников стремится создать самочинную нравственность и такую теорию, которая выражает протест давимой «экономикой» и «физиологией» личности против ее превращения в органный «штифтик». Но личность ависть, сластолюбие) эта, тем не менее, питалась атмосферой эгоцентрических ценностей, и она не может вырваться за ее пределы. Реализация же этой теории открывает главному герою неведомые глубины его сложной души, в которой любовь к людям и желание помочь им парадоксальным образом соседствуют с презрением к ним и желанием властвовать над ними. С одной стороны, он причисляет себя к необыкновенным избранникам, которые могут совершить убийство ради добрых дел и облагодетельствования человечества, а с другой – обнаруживает в себе притягательную силу идеи власти ради самой власти, в которой любовь к людям неизбежно заменяется господством над ними, делением их на «героев» и «толпу», «ведущих» и «ведомых», имеющих право и не имеющих оного… В результате, подчеркивает Достоевский, «два противоположных характера поочередно сменяются». Теория Раскольникова Раскольников мыслит и действует в романе, как уже подчеркивалось, на фоне позитивистского умонастроения, вульгарно-социологических идей Лужина и Лебезятникова, как их живое опровержение и вместе с тем как их изнаночное порождение. В выстраданной им в гордом одиночестве теории все окружающие разделяются на «материал» и «особенных людей», которые имеют право разрешить своей совести проливать кровь «обыкновенных», если этого требует исполнение их идей, может быть, спасительных для всего человечества. В пример подобных идей Раскольников приводит научные открытия и деяния «законодателей и учредителей человечества» (Ликургов, Солонов, Магометов и т.д.). Суть их деятельности заключалась в замене старого закона новым, для чего они в необходимых случаях не останавливались и перед кровью. «Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы». |
| Не истинно ли эллинский пафос звучит в обличениях Мома: «Но Аттис, о Зевс, но Корибант и Сабазий, - откуда они приведены к нам вместе с этим мидийцем Митрой, в персидской одежде и с тиарой, даже не говорящим по-гречески, не понимающим, когда пьют за его здоровье? Ты же, египтянин с собачьей мордой, завернутый в пеленки,- ты кто таков, милейший, и как можешь ты, лающий, считать себя богом? И почему пятнистому быку из Мемфиса воздаются почести, почему вещает он, окруженный пророками? Уж о козлах, ибисах, обезьянах и многом другом, еще более нелепом, что неизвестно как проползло к нам из Египта и заполнило все небо, мне и говорить стыдно» . Однако этот классический пафос, пронизанный у Лукиана глубокой иронией и в отношении самих исконных обитателей Олимпа, был, конечно, чужд разноплеменным гражданам огромной Римской империи. Сами боги эллинского Олимпа, слишком уж антропоморфные, не могли удовлетворить изощрившееся религиозное сознание человека позднеантичного мира. Уже в VII в. до н. э. осуществлялось более или менее регулярное знакомство греков с египетской культурой , мудростью, религией, которые постоянно вызывали у них благоговейное восхищение (вспомним «Тимей» Платона). Существовали легенды о посещении Египта Пифагором, Ликургом, Платоном. Геродот преклонялся перед величием египетской религии. Плутарх в трактате «Об Исиде и Осирисе» не устает восхвалять египетскую религию за глубину и мудрость, присущие ее культу. При этом на первый план он выдвигает не обрядовую, а гносеологическую функцию религии. «Людям, обладающим рассудком, следует искать всех благ у богов, а более всего познания самих богов, насколько оно для человека достижимо... Нет ничего выше стремления к истине, в особенности той, которая касается богов и заключает в себе жажду приобщения к божественному началу, так что изучение мудрости является восстановлением подлинного богослужения» (De Isid. 1 - 2) . Пересказав миф об Исиде и Осирисе, Плутарх замечает, что его ни в коем случае не следует понимать буквально, ибо главное значение мифа заключено в его таинственном внутреннем смысле, раскрывающем глубинные движущие силы мироздания. |
| До нас дошло его завещание, но написанное гораздо прежде смерти, когда еще он владел Дмитровом, следовательно, до первого завладения Москвою. В этом завещании особенно замечательно то, что не сделано никакого различия между старшим и младшими братьями, участок Московский отказан всем трем сыновьям поровну, старшего пути нет; быть может, холодность к старшему сыну, Василию Косому, и особенная привязанность к младшему, Димитрию Красному, были тому причиною. Василий Косой получил Звенигород с волостями: Угожею, Плеснью, Дмитриевою слободкою, Тростною, Негучею, Андреевским; из московских сел: Домантовское да луга Тамашинские в Перерве; Димитрий Шемяка получил город Рузу с ее волостями: Юрьевою слободою, Замошьем, Кремичною, Скирмановом, Белми, Ростовцами, Фоминским, селом Михайловским и Никифоровским со всеми деревнями; из подмосковных волостей получил он бортников на той стороне Москвы-реки да луг против города. Димитрий Красный получил Вышгород с Коситским селом, Суходол с Истьею и с Истервою, с Уборичною слободкою, с Боровковою, Смоляную; из подмосковных волостей: село Михалевское, селце Сущевское у города, доблинских сокольников, бортников, псарей да луг Ходынский. Дмитров-город завещан троим сыновьям вместе, а из волостей Дмитровских Василью Косому: Селна, Гуслица, Вохна, Загарье, Рогожь, Куней; Шемяке: городок Шорна, Корзенева, Воря, Вышегород, Инобаж; Красному: Ижво, Мушкова, Раменка, Берендеево с слободкою Кузмодемьянскою, Лутосна, Куликова. Вятка отказана всем сыновьям вместе; но Галич со всеми волостями и доходами – одному Димитрию Красному. Троим сыновьям вместе Юрий отказывает двор свой, сад за городом на посаде и другой садик поменьше. Из этого завещания видим, что, кроме Вятки и Дмитрова, уступленных братом и племянником, Юрий не успел прикупить ничего к своему уделу, а потерял Сурожик (отданный, как видно, брату Константину); не упомянуты также в его завещании села Юрьевское и Ростовское. Иначе, как видно, распорядился Юрий перед смертию: Вышгород и Галич, волости Красного по прежнему завещанию, теперь видим у Шемяки; за Красным видим волости Бежецкие и Костромские, недавно приобретенные Юрием, кроме, однако, Шачебала, Ликургов и Андомы. |
|
|
