| В 1207 году Всеволод получил известие от племянников Романа Олега и Глеба о тайных переговорах рязанского князя с черниговцами, направленных против Владимире-Суздальского княжества. Всеволод, собиравший полки у устья Оки, встретился с восемью рязанскими князьями в своем лагере. В результате переговоров шестеро рязанских князей – Роман Глебович, Святослав Глебович с сыновьями Мстиславом и Ростиславом, Ингварь и Юрий Игоревичи, Глеб и Олег Владимирович, – были схвачены и вместе со своими боярами отправлены во Владимир. Всеволод после месячной осады взял Пронск и подошел к Рязани. После того, как рязанцы выдали Всеволоду почти всех своих остальных князей с княгинями, великий князь владимирский вернулся домой. В следующем 1208 году Всеволод отправил княжить в Рязань своего сына Ярослава. Через несколько месяцев в рязанском княжестве начались волнения, люди Всеволода и Ярослава были частью захвачены, а частью перебиты, живыми засыпанные в погребах. Ярослава хотели захватить и выдать черниговцам. Ярослав, собрав вокруг себя остатки дружины, послал за помощью к отцу, который сразу же пришел с войском к Рязани. Ярослав вышел из города к отцу, а Рязань была разграблена и сожжена, жители города были разосланы по разным городам Владимире-Суздальского княжества. В последующие два года владимирское войска еще дважды ходили в рязанские земли. После смерти Всеволода в 1212 году его сын Юрий освободил рязанских пленных князей. До 1238 года сведений о контактах между владимирцами и рязанцами в летописях почти отсутствуют, за исключением 1217 года, когда Глеб и Константин Владимировичи перебили на берегу Оки шестерых своих братьев, и 1219 года, когда Юрий Всеволодович оказывал помощь Юрию Рязанскому. В 1232 году рязанцы вместе с владимирцами вместе ходили в поход на болгар и мордву. В 1210 году Ярослав Всеволодович возвратился в Переяславль Залесский. В 1214 году он женился на дочери прославленного князя Мстислава Мстиславича Торопецкого-Удалого – Ростиславе-Феодосии, называвшейся также и Смарагдой (Изумрудной), в иночестве Ефросиний. Глава 3. Новгород. Мстислав Удалой. Битва при Липице. Переяславль-Залесский. 1212–1223 годы |
| — Да? — спросил Николай Всеволодович, как бы заинтересовавшись. — На русском языке, потихоньку разумеется. Юлия Михайловна знает и позволяет. Колпак; впрочем, с приемами; у них это выработано. Экая строгость форм, экая выдержанность! Вот бы нам что-нибудь в этом роде. — Вы хвалите администрацию? — Да еще же бы нет! Единственно, что в России есть натурального и достигнутого… не буду, не буду, — вскинулся он вдруг, — я не про то, о деликатном ни слова. Однако прощайте, вы какой-то зеленый. — Лихорадка у меня. — Можно поверить, ложитесь-ка. Кстати: здесь скопцы есть в уезде, любопытный народ …Впрочем, потом. А впрочем, вот еще анекдотик: тут по уезду пехотный полк. В пятницу вечером я в Б-цах с офицерами пил. Там ведь у нас три приятеля, vous comprenez? Об атеизме говорили и, уж разумеется, бога раскассировали. Рады, визжат. Кстати, Шатов уверяет, что если в России бунт начинать, то чтобы непременно начать с атеизма. Может, и правда. Один седой бурбон капитан сидел, сидел, всё молчал, ни слова не говорил, вдруг становится среди комнаты и, знаете, громко так, как бы сам с собой: «Если бога нет, то какой же я после того капитан?» . Взял фуражку, развел руки и вышел. — Довольно цельную мысль выразил, — зевнул в третий раз Николай Всеволодович. — Да? Я не понял; вас хотел спросить. Ну, что бы вам еще: интересная фабрика Шпигулиных; тут, как вы знаете, пятьсот рабочих, рассадник холеры, не чистят пятнадцать лет и фабричных усчитывают; купцы-миллионеры. Уверяю вас, что между рабочими иные об Internationale имеют понятие. Что, вы улыбнулись? Сами увидите, дайте мне только самый, самый маленький срок! Я уже просил у вас срока, а теперь еще прошу, и тогда… а впрочем, виноват, не буду, не буду, я не про то, не морщитесь. Однако прощайте. Что ж я? — воротился он вдруг с дороги, — совсем забыл, самое главное: мне сейчас говорили, что наш ящик из Петербурга пришел. — То есть? — посмотрел Николай Всеволодович, не понимая. — То есть ваш ящик, ваши вещи, с фраками, панталонами и бельем; пришел? Правда? |
| II Наш принц вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишеские, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода. Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Павел Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нет-с, меня не проведут за нос!». Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова. Можно было подумать, что это чистое школьничество, разумеется непростительнейшее; и, однако же, рассказывали потом, что он в самое мгновение операции был почти задумчив, «точно как бы с ума сошел»; но это уже долго спустя припомнили и сообразили. Сгоряча все сначала запомнили только второе мгновение, когда он уже наверно всё понимал в настоящем виде и не только не смутился, но, напротив, улыбался злобно и весело, «без малейшего раскаяния». Шум поднялся ужаснейший; его окружили. Николай Всеволодович повертывался и посматривал кругом, не отвечая никому и с любопытством приглядываясь к восклицавшим лицам. Наконец вдруг как будто задумался опять, — так по крайней мере передавали, — нахмурился, твердо подошел к оскорбленному Павлу Павловичу и скороговоркой, с видимою досадой, пробормотал: — Вы, конечно, извините... Я, право, не знаю, как мне вдруг захотелось... глупость... Небрежность извинения равнялась новому оскорблению. Крик поднялся еще пуще. Николай Всеволодович пожал плечами и вышел. Всё это было очень глупо, не говоря уже о безобразии — безобразии рассчитанном и умышленном, как казалось с первого взгляда, а стало быть, составлявшем умышленное, до последней степени наглое оскорбление всему нашему обществу. |
| II Наш принц вдруг, ни с того ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно ни на что не похожие, совсем не такие, какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода. Один из почтеннейших старшин нашего клуба, Павел Павлович Гаганов, человек пожилой и даже заслуженный, взял невинную привычку ко всякому слову с азартом приговаривать: «Нетс, меня не проведут за нос!» Оно и пусть бы. Но однажды в клубе, когда он, по какому-то горячему поводу, проговорил этот афоризм собравшейся около него кучке клубных посетителей (и всё людей не последних), Николай Всеволодович, стоявший в стороне один и к которому никто и не обращался, вдруг подошел к Павлу Павловичу, неожиданно, но крепко ухватил его за нос двумя пальцами и успел протянуть за собою по зале два-три шага. Злобы он не мог иметь никакой на господина Гаганова. Можно было подумать, что это чистое школьничество, разумеется непростительнейшее; и, однако же, рассказывали потом, что он в самое мгновение операции был почти задумчив, «точно как бы с ума сошел»; но это уже долго спустя припомнили и сообразили. Сгоряча все сначала запомнили только второе мгновение, когда он уже наверно всё понимал в настоящем виде и не только не смутился, но, напротив, улыбался злобно и весело, «без малейшего раскаяния». Шум поднялся ужаснейший; его окружили. Николай Всеволодович повертывался и посматривал кругом, не отвечая никому и с любопытством приглядываясь к восклицавшим лицам. Наконец, вдруг как будто задумался опять, — так по крайней мере передавали, — нахмурился, твердо подошел к оскорбленному Павлу Павловичу и скороговоркой, с видимою досадой, пробормотал: — Вы, конечно, извините… Я, право, не знаю, как мне вдруг захотелось… глупость… Небрежность извинения равнялась новому оскорблению. Крик поднялся еще пуще. Николай Всеволодович пожал плечами и вышел. Всё это было очень глупо, не говоря уже о безобразии — безобразии рассчитанном и умышленном, как казалось с первого взгляда, а стало быть, составлявшем умышленное, до последней степени наглое оскорбление всему нашему обществу. |
| Припомнив, что у него в кармане двадцатирублевка, на которую он рассчитывал жить до следующей получки, Олег махнул рукой на все соображения материального порядка и предложил нанять такси, но лицо девушки приняло такое испуганное и настороженное выражение, что он тотчас же оборвал фразу: – Вы не желаете ехать, Ксения Всеволодовна? – Да я бы очень желала, но бабушка запретила настрого. Я уже два раза не послушалась, а сейчас бабушка нездорова и волновать ее нельзя. – Вы правы, Ксения Всеволодовна… Я далек от желания подбивать вас на непослушание. Я как-то не сообразил, что еще не представлен вашей бабушке. Извините, но не относите меня к разряду совсем чужих людей. Я все-таки не первый встречный, а beau-frere Нины Александровны и познакомились мы с вами в ее комнате. Ася остановилась. – Как beau-frere? Каким же образом? Ведь Нина Александровна – княгиня Дашкова, а вы… Казаринов?… Олег спохватился, что запутался. Секунду он колебался, но встретив недоуменный взгляд ясных глаз, сказал, останавливаясь и прислоняя картину к фонарному столбу около Александровской колонны – они пересекали в это время пустынную площадь Зимнего дворца: Я вижу, что проговорился, и хочу вам сказать прямо: я не Казаринов, я – Дашков, – и опять ему пришлось пересказывать печальные события своей жизни; он делал это умышленно коротко, но факты говорили за себя. – Отдаю свою тайну в ваши ручки! Вы еще очень юная и, может быть, не осознаете, что о таких вещах нельзя ни при ком упоминать, это мне может стоить свободы, а может быть, и жизни, – закончил он. – О нет, я понимаю! – и личико приняло самое озабоченное; выражение, даже морщинка легла между бровей. – Я вам не дам нести картину, отдайте, если так! – прибавила она очень воинственно. Заключение это было для него совершенно неожиданно. – Позвольте, почему?! – Нельзя носить такие тяжести, если было ранение! – Ксения Всеволодовна! Это ведь было девять лет назад! Сколь ко с тех пор я грузил тяжелейших бревен в Соловках и в Кеми с ут ра до ночи, да еще по пояс в воде. |
| На протяжении ряда лет были обновлены или сооружены укрепления в Суздале , Владимире , Переяславле Залесском , Москве , Дмитрове , Городце-Радилове на Волге и в других городах Северо-Восточной Руси, а также в родовой " отчине " Всеволода Юрьевича - Городце (Городке) на р. Остёр , на территории Переяславского княжества. После смерти киевского кн. Святослава Всеволодовича в Южной Руси в 1194 - 1196 годы за обладание Киевской землей развернулась борьба между Рюриком и Давидом Ростиславичами, с одной стороны, и князьями черниговской ветви (Ольговичами) - с другой. Всеволод Юрьевич, к тому времени прочно утвердивший свое влияние в Рязанской земле (что в итоге привело к созданию независимой от Чернигова Муромской и Рязанской епархии во главе с еп. Арсением в кон. 1190-х годов), старался активно участвовать в этой борьбе. Его признавали " старейшим в Володимере племени " , т. е. среди потомков Владимира Мономаха (был единственным здравствующим из его внуков). Это давало ему возможность покровительствовать Ростиславичам и в то же время пытаться играть роль арбитра в их противостоянии с Ольговичами. В 1196 году Всеволод Юрьевич женил сына - блгв. кн. Константина Всеволодовича - на дочери белгородского кн. Мстислава (Бориса), племянника Рюрика и Давида, а затем на стороне последних вмешался в войну напрямую, совершив поход на Черниговскую землю. В результате усобицы Киев остался за Рюриком, но Ольговичи не отказались от претензий на него в будущем. Владимирскому князю удалось добиться от Рюрика передачи себе городов Торческа , Корсуни , Богуславля , Треполя и Канева , которые ранее киевский князь обещал отдать своему зятю Роману Мстиславичу . Всеволод Юрьевич послал в эти города посадников, а Торческ отдал зятю Ростиславу Рюриковичу . Это расстроило отношения Рюрика с Романом, который примкнул к черниговским князьям. Между тем узнав позднее (все в том же 1196), что Всеволод Юрьевич заключил мир с Ольговичами без его ведома, правитель Киева вернул себе эти города. Борьба за киевский стол вновь обострилась в 1202 - 1205 годы, когда против Рюрика, заключившего союз с черниговскими Ольговичами, выступил владимиро-волынский и галицкий кн. Роман Мстиславич . Всеволод Юрьевич склонялся к союзу с последним, но, как и в 1190-х годах, старался открыто не втягиваться в усобицу и сохранять роль арбитра. В 1205 году, после гибели Романа, борьбу за Киев и Галич повели Рюрик и сын Святослава Всеволодовича черниговский кн. Всеволод Чермный . В этой ситуации, потерпев неудачу в борьбе с Ольговичами за Галич, сын Всеволода Юрьевича Ярослав под угрозой военной силы был вынужден оставить княжение в Переяславле Русском и вернуться к отцу. |
| И она болезненно рассмеялась. Остроты и намеки были плоски, но ей, очевидно, было не до славы. — Истерика! — шепнул мне Петр Степанович. — Поскорее бы воды стакан. Он угадал; через минуту все суетились, принесли воды. Лиза обнимала свою мама, горячо целовала ее, плакала на ее плече и тут же, опять откинувшись и засматривая ей в лицо, принималась хохотать. Захныкала, наконец, и мама. Варвара Петровна увела их обеих поскорее к себе, в ту самую дверь, из которой вышла к нам давеча Дарья Павловна. Но пробыли они там недолго, минуты четыре, не более… Я стараюсь припомнить теперь каждую черту этих последних мгновений этого достопамятного утра. Помню, что когда мы остались одни, без дам (кроме одной Дарьи Павловны, не тронувшейся с места), Николай Всеволодович обошел нас и перездоровался с каждым, кроме Шатова, продолжавшего сидеть в своем углу и еще больше, чем давеча, наклонившегося в землю. Степан Трофимович начал было с Николаем Всеволодовичем о чем-то чрезвычайно остроумном, но тот поспешно направился к Дарье Павловне. Но на дороге почти силой перехватил его Петр Степанович и утащил к окну, где и начал о чем-то быстро шептать ему, по-видимому об очень важном, судя по выражению лица и по жестам, сопровождавшим шепот. Николай же Всеволодович слушал очень лениво и рассеянно, с своей официальною усмешкой, а под конец даже и нетерпеливо, и всё как бы порывался уйти. Он ушел от окна, именно когда воротились наши дамы; Лизу Варвара Петровна усадила на прежнее место, уверяя, что им минут хоть десять надо непременно повременить и отдохнуть и что свежий воздух вряд ли будет сейчас полезен на больные нервы. Очень уж она ухаживала за Лизой и сама села с ней рядом. К ним немедленно подскочил освободившийся Петр Степанович и начал быстрый и веселый разговор. Вот тут-то Николай Всеволодович и подошел наконец к Дарье Павловне неспешною походкой своей; Даша так и заколыхалась на месте при его приближении и быстро привскочила в видимом смущении и с румянцем во всё лицо. — Вас, кажется, можно поздравить… или еще нет? — проговорил он с какой-то особенною складкой в лице. |
| А Василий Иванович с суммой, на которую можно было купить такую машину, заторопился обратно в клуб… 5 — А, собственно, в чем дело? — насторожился Василий Иванович. Все то, что было дальше, происходило словно в сказочном сне, какие бывают разве что только в детстве. Первым делом Василий Иванович подбежал к старичку-искусствоведу и купил у него на половину аванса афинскую тетрадрахму. Затем нашел Владимира Всеволодовича и рассказал ему о результатах переговоров с Соколовым. Тот внимательно выслушал его и озадаченно покачал головой: — Да, брат, таких жестких условий на Руси не было, пожалуй, со времен татаро-монгольского ига! — Ничего! — улыбаясь, беспечно махнул рукой Василий Иванович: — У меня еще целый месяц на повесть и четыре воскресенья на поиск монет! — Три! — поправил его Владимир Всеволодович. Василий Иванович с недоумением посмотрел на него, и тот объяснил: — Пока тебя не было, объявили, что следующего клуба не будет! — Это еще почему? — Так ведь — Пасха! Улыбка сразу сползла с лица Василия Ивановича. — Вот новости… Пасха — это дело верующих, а мы тут при чем? — возмутился он и услышал в ответ: — А так у нас каждый год. Многие по традиции поедут на кладбище, поминать умерших родственников. Народу будет мало, выручки за входные билеты тоже, а какой смысл руководству клуба зря платить за аренду помещения? Владимир Всеволодович посмотрел на донельзя расстроенного друга и успокаивающе положил ему руку на плечо: — Ничего, я обзвоню, а если понадобится, обойду всех знакомых нумизматов. Они с тобой и без всякого клуба встретятся! — Спасибо! — обрадовался Василий Иванович и озадаченно покрутил головой. — Честно говоря, я даже не знаю, с чего и начать! Просто понятия не имею, какие монеты нужны, о чем писать… — От кого я это слышу: от кандидата наук или от своего первокурсника? — с легким удивлением посмотрел на него Владимир Всеволодович и посоветовал: — Сходи в библиотеку, возьми литературу о христианстве. Конечно, все эти атеистические книги мало что общего имеют с наукой, — поморщился он, — но, тем не менее, по ним ты сможешь хотя бы изучить географию, чтобы знать, монеты каких государств были связаны с христианством. А вот для повести, чтобы все было достоверно и правильно, лучше всего обратись к первоисточникам! |
| К вышеизложенному добавим, что ранее в пользу «тверской версии» высказывались оба военных историка, занимавшихся данной проблемой. Помимо князя Н.С. Голицына, это генерал-лейтенант Генерального штаба М.И. Иванин. Похоже, что археологические выводы зоолога Сабанеева и его не убедили. (Иванин М.И. О военном искусстве и завоеваниях монголов и среднеазиатских народов при Чингиз-хане и Тамерлане. СПб., 1875. С.112-113.). Рассуждения генералов Генерального штаба заключаются в подсчетах суточных переходов, в оценке состояния торговых путей, по которым только и могли совершаться движения войск в средние века, да и в Новое время, тем более в зимних условиях. Не допускали они и мысли, что части войска князя Юрия могли дробиться мелкими отрядами в десятках километров к востоку от дороги на Новгород. Соображения стратегического характера, заставляющие выбрать в качестве места стана именно с. Божонки заключаются в удобстве сообщения с новгородскими землями, расположения на пересечении торных дорог, с возможностью свободного отхода как на запад, так и на север. Весь смысл выбора места великокняжеского стана, сдвинутого к самой границе земель Великого Новгорода (в полутора переходах от Бежецка) заключался в ожидании скорейшего подхода новгородского войска. Возможно, памятью об этом стратегическом выборе Юрия Всеволодовича, поразившим воображение местных жителей, стало название села рядом с Божонкой – Шелдомеж, т.е. великий князь действительно «дошел до меж» (границ с Новгородом Ю.С.). После попутного разорения Скнятина, следующей целью Бурундая, стал лежавший на белозерской дороге Кашин. Взяв его монголы продолжили движение к Сити через с. Кой на р. Корожечне, куда подходила и дорога из Углича. К тому времени в заволжских лесах великий князь находился около месяца. Достаточно быстро в стан прибыли силы Святослава и Константиновичей, в том числе с Белоозера, а также кашинцы, кснятинцы, калязинцы, мологжане, но их было явно недостаточно. Пришли, вероятно, и костромичи. Устюжане и малочисленные отряды с далёких северных и восточных границ, скорее всего, были отрезаны неприятелем, взявшим Ярославль, Галич Мерьский и доходившим даже до Вологды. Ожидалось появление из-под Нижнего Новгорода войска Ивана Всеволодовича, но ему, отрезанному наводнившими волго-окское междуречье монгольскими «загонщиками» продвигаться следовало крайне осторожно. Не было ответа и из Новгорода; ожидание затягивалось. |
| Во Владимирской Успенской соборной церкви восходили на великокняжеский престол: Великие Князья Андрей Боголюбский, Ярополк Ростиславич, Михаил II Георгиевич, Всеволод Георгиевич, Георгий Всеволодович, Константин Всеволодович, Ярослав Всеволодович, Святослав Всеволодович, Андрей Ярославич, Александр Ярославич, Ярослав Ярославич, Василий Ярославич, Димитрий Александрович, Андрей Александрович, Михаил Ярославич, Георгий Даниилович Димитрий Михаилович, Александр Михаилович, Иоанн Даниилович, Симеон Иоаннович, Иоанн Иоаннович, Димитрий Константинович и Василий Димитриевич. Во Владимирской Успенской соборной церкви почивают в чудном нетлении святые Благоверные Великие Князи Андрей Боголюбский, сын его Глеб и Георгий Всеволодович. Здесь же погребены: князья Ярослав Георгиевич, Изяслав и Мстислав Андреевичи, Великий Князь Михаил II Георгиевич, княгиня Галицкая Ольга Георгиевна, во инокинех Евфросиния, князь Изяслав Глебович, Великие Князья: Всеволод Георгиевич, Константин Всеволодович, князья: Владимир, Иоанн и Святослав Всеволодовичи, Великая княгиня Агафия Всеволодовна, княжна Феодора Георгиевна, князья: Мстислав, Всеволод и Владимир Георгиевичи и супруги их: Мария, Христина и Феодора с чадами, Великие Князья: Ярослав Всеволодович, Михаил Московский, прозванный Храбрым, Константин Ярославич, Борис Даниилович и Борис Михаилович. Во Владимирском Успенском соборе погребены епископы: Лука, Симон, Митрофан, Серапион, Феодор, всея России Митрополит Максим Грек , епископы: Платон, Павел, Иероним. Средний алтарь Владимирского Успенского собора, в честь Успения Пресвятой Богородицы, украшен живописью и орнаментацией в 1879–1881 годах Московским живописцем Николаем Герасимовичем Степановым. Новое благоукрашение сделано на место обветшавшей и крайне повредившейся живописи новейшего Итальянского стиля, произведенной в 1768–1774 годах, при Владимирских епископах Павле и Иерониме, одновременно с устроением соборного иконостаса. Благоукрашение алтаря исполнено по благословению Святейшего Синода и Господина Высокопреосвященнейшего Феогноста, Архиепископа Владимирского и Суздальского. Руководил исполнением благоукрашения Епархиальный Архитектор, член Императорского Московского Археологического Общества, Николай Андреевич Артлебен. |
|
|
