| — Ты что?! — грозно встретил его у входа донельзя возмущенный Владимир Всеволодович. — Все дело решил испортить? — Почему? — принялся слабо защищаться Василий Иванович. — Повесть в портфеле. Сейчас выкуплю монеты и можно сдавать заказ. — Какие монеты?! — оборвал его друг. — Пока тебя не было, наш конкурент успел перехватить половину из тех, что тебе принесли. Хорошо, я вовремя сообразил, что к чему, и успел на свои деньги взять шесть монет. Но денарии Тита с Домицианом и Эдесса ушли безвозвратно! — Это кому тут нужна Эдесса? — неожиданно послышался рядом вкрадчивый голос. Друзья оглянулись и увидели стоявшего за ними Викентия. — Нам! — в один голос вскричали они. — А у вас есть? — Имеется, причем в такой сохранности, как вам нужна. И связана с историей христианства. Только, увы — дома! Если желаете, привезу в следующее воскресенье. — Да нам она сегодня нужна… — поглядев на часы, вздохнул Василий Иванович. — Причем, только до двенадцати! — Можно и сегодня! — согласился Викентий. — Я ведь тут неподалеку живу. Если оплатите такси туда и обратно, то как раз успею. Тем более что на двенадцать часов у меня тут тоже одно важное дело… Василий Иванович тут же протянул Викентию деньги на такси, собрался расплатиться и с другом, но тот остановил его: — После, после! И протянул толстый научный журнал. — Со статьей?! — обрадовался Василий Иванович. — Ну не без нее же! — Вот спасибо! — И это тоже потом! — отмахнулся Владимир Всеволодович. — Ты лучше скажи, сколько монет нам еще нужно? — Пятьдесят пять уже есть. Значит, четыре, не считая Эдессы… — быстро подсчитал Василий Иванович. Владимир Всеволодович озадаченно покачал головой и махнул рукой: — Все равно другого выхода у нас нет. Пошли скорее искать четыре монеты! 3 Времени оставалось все меньше… …В помещении клуба было только и разговоров, что о трагедии с Ашотом Телемаковичем. — Не хотел тебя огорчать, ты и так после приступа. Но все равно ведь узнаешь, — вздохнул Владимир Всеволодович и глухо сказал: — Словом — Ашота Телемаковича больше нет. |
| — Кстати, — подхватил он, как бы не расслышав и поскорей заминая, — я ведь по два, по три раза являлся к многоуважаемой Варваре Петровне и тоже много принужден был говорить. — Воображаю. — Нет, не воображайте, я просто говорил, что вы не убьете, ну и там прочие сладкие вещи. И вообразите: она на другой день уже знала, что я Марью Тимофеевну за реку переправил; это вы ей сказали? — Не думал. — Так и знал, что не вы. Кто ж бы мог, кроме вас? Интересно. — Липутин, разумеется. — Н-нет, не Липутин, — пробормотал, нахмурясь, Петр Степанович, — это я знаю, кто. Тут похоже на Шатова… Впрочем, вздор, оставим это! Это, впрочем, ужасно важно… Кстати, я всё ждал, что ваша матушка так вдруг и брякнет мне главный вопрос… Ах да, все дни сначала она была страшно угрюма, а вдруг сегодня приезжаю — вся так и сияет. Это что же? — Это она потому, что я сегодня ей слово дал через пять дней к Лизавете Николаевне посвататься, — проговорил вдруг Николай Всеволодович с неожиданною откровенностию. — А, ну… да, конечно, — пролепетал Петр Степанович, как бы замявшись, — там слухи о помолвке, вы знаете? Верно, однако. Но вы правы, она из-под венца прибежит, стоит вам только кликнуть. Вы не сердитесь, что я так? — Нет, не сержусь. — Я замечаю, что вас сегодня ужасно трудно рассердить, и начинаю вас бояться. Мне ужасно любопытно, как вы завтра явитесь. Вы, наверно, много штук приготовили. Вы не сердитесь на меня, что я так? Николай Всеволодович совсем не ответил, что совсем уже раздражило Петра Степановича. — Кстати, это вы серьезно мамаше насчет Лизаветы Николаевны? — спросил он. Николай Всеволодович пристально и холодно посмотрел на него. — А, понимаю, чтобы только успокоить, ну да. — А если бы серьезно? — твердо спросил Николай Всеволодович. — Что ж, и с богом, как в этих случаях говорится, делу не повредит (видите, я не сказал: нашему делу, вы словцо наше не любите), а я… а я что ж, я к вашим услугам, сами знаете. — Вы думаете? — Я ничего, ничего не думаю, — заторопился, смеясь, Петр Степанович, — потому что знаю, вы о своих делах сами наперед обдумали и что у вас всё придумано. Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то есть во всяком, понимаете это? |
| — Да, мне что-то давеча говорили. — Ах, так нельзя ли сейчас!.. — Спросите у Алексея. — Ну завтра, завтра? Там ведь с вашими вещами и мой пиджак, фрак и трое панталон, от Шармера, по вашей рекомендации , помните? — Я слышал, что вы здесь, говорят, джентльменничаете? — усмехнулся Николай Всеволодович. — Правда, что вы у берейтора верхом хотите учиться? Петр Степанович улыбнулся искривленною улыбкой. — Знаете, — заторопился он вдруг чрезмерно, каким— то вздрагивающим и пресекающимся голосом, — знаете, Николай Всеволодович, мы оставим насчет личностей, не так ли, раз навсегда? Вы, разумеется, можете меня презирать сколько угодно, если вам так смешно, но все-таки бы лучше без личностей несколько времени, так ли? — Хорошо, я больше не буду, — промолвил Николай Всеволодович. Петр Степанович усмехнулся, стукнул по коленке шляпой, ступил с одной ноги на другую и принял прежний вид. — Здесь иные считают меня даже вашим соперником у Лизаветы Николаевны, как же мне о наружности не заботиться? — засмеялся он. — Это кто же, однако, вам доносит? Гм. Ровно восемь часов; ну, я в путь; я к Варваре Петровне обещал зайти, но спасую, а вы ложитесь и завтра будете бодрее. На дворе дождь и темень, у меня, впрочем, извозчик, потому что на улицах здесь по ночам неспокойно… Ах, как кстати: здесь в городе и около бродит теперь один Федька Каторжный, беглый из Сибири, представьте, мой бывший дворовый человек, которого папаша лет пятнадцать тому в солдаты упек и деньги взял. Очень замечательная личность. — Вы… с ним говорили? — вскинул глазами Николай Всеволодович. — Говорил. От меня не прячется. На всё готовая личность, на всё; за деньги разумеется, но есть и убеждения, в своем роде конечно. Ах да, вот и опять кстати: если вы давеча серьезно о том замысле, помните, насчет Лизаветы Николаевны, то возобновляю вам еще раз, что и я тоже на всё готовая личность, во всех родах, каких угодно, и совершенно к вашим услугам… Что это, вы за палку хватаетесь? Ах нет, вы не за палку… Представьте, мне показалось, что вы палку ищете? |
| — Да, мне что-то давеча говорили. — Ах, так нельзя ли сейчас!.. — Спросите у Алексея. — Ну завтра, завтра? Там ведь с вашими вещами и мой пиджак, фрак и трое панталон, от Шармера, по вашей рекомендации, помните? — Я слышал, что вы здесь, говорят, джентльменничаете? — усмехнулся Николай Всеволодович. — Правда, что вы у берейтора верхом хотите учиться? Петр Степанович улыбнулся искривленною улыбкой. — Знаете, — заторопился он вдруг чрезмерно, каким-то вздрагивающим и пресекающимся голосом, — знаете, Николай Всеволодович, мы оставим насчет личностей, не так ли, раз навсегда? Вы, разумеется, можете меня презирать сколько угодно, если вам так смешно, но все-таки бы лучше без личностей несколько времени, так ли? — Хорошо, я больше не буду, — промолвил Николай Всеволодович. Петр Степанович усмехнулся, стукнул по коленке шляпой, ступил с одной ноги на другую и принял прежний вид. — Здесь иные считают меня даже вашим соперником у Лизаветы Николаевны, как же мне о наружности не заботиться? — засмеялся он. — Это кто же, однако, вам доносит? Гм. Ровно восемь часов; ну, я в путь; я к Варваре Петровне обещал зайти, но спасую, а вы ложитесь и завтра будете бодрее. На дворе дождь и темень, у меня, впрочем, извозчик, потому что на улицах здесь по ночам неспокойно... Ах, как кстати: здесь в городе и около бродит теперь один Федька Каторжный, беглый из Сибири, представьте, мой бывший дворовый человек, которого папаша лет пятнадцать тому в солдаты упек и деньги взял. Очень замечательная личность. — Вы... с ним говорили? — вскинул глазами Николай Всеволодович. — Говорил. От меня не прячется. На всё готовая личность, на всё; за деньги разумеется, но есть и убеждения, в своем роде конечно. Ах да, вот и опять кстати: если вы давеча серьезно о том замысле, помните, насчет Лизаветы Николаевны, то возобновляю вам еще раз, что и я тоже на всё готовая личность, во всех родах, каких угодно, и совершенно к вашим услугам... Что это, вы за палку хватаетесь? Ах нет, вы не за палку... Представьте, мне показалось, что вы палку ищете? |
| – Да вы не опасайтесь, Ксения Всеволодовна: ничего особенно страшного я от вас не потребую. Под машину вас броситься не заставлю. – Ну, так говорите же скорее, что вам надо, чтоб уж не беспокоиться, – сказала она с тревожной ноткой в голосе. – А вот сейчас выйдем из машины и скажу. Они вышли, и когда он отпустил машину, то, наклонившись к ней, сказал тоном волка из «Красной Шапочки»: – Вы должны поцеловать меня! Она вспыхнула и отшатнулась: – Что вы, я не хочу! Придумайте что-нибудь другое. – Нет, Ксения Всеволодовна, только это! Отказываться нельзя никак – долг чести! Да и что тут страшного? Коснетесь моей щеки прелестными губками. У меня нет ни кори, ни скарлатины – никакая зараза к вам не пристанет. Дешево отделаетесь, уверяю вас. А впредь примите мой совет: ни с кем не заключайте pari a discretion. Ася растерянно смотрела на него. – Господи, до чего же неудачная вышла эта поездка в Москву! – со вздохом вырвалось у нее. – И в самом деле неудачная. Разрешите выразить сочувствие. Но так как времени у нас мало, приступимте к делу немедленно. На улице целоваться несколько неудобно… Зайдемте хотя бы в этот подъезд. Вошли в подъезд. – Поднимемся повыше – в верхних этажах тише, никто не помешает. Ася уныло поплелась сзади, опустив голову. – Ксения Всеволодовна, я вас точно не эшафот веду! Повеселей немножко! Они остановились друг против друга на плошадке пятого этажа. Было уже поздно, и на лестнице стояла полная тишина. – Ну-с, я жду! Ася стояла с поникшей головой. – Смелее, Ксения Всеволодовна! Минута – и все будет кончено, – так говорили мне в детстве, когда держали передо мной ложку ужасного лекарства. Он шагнул к ней, и она заметила в нем внезапную перемену: глаза у него как будто загорелись, дыханье стало прерывисто, исчезло насмешливое выражение. Инстинктивно почувствовав опасность, она попятилась, но он уже обхватил рукой ее шею и приник к ее губам, насильно разжимая их. Трепеща, она пыталась высвободиться. Когда наконец он выпустил ее и, как ошпаренный, сел на подоконник, она возмущенно напустилась на него, встряхиваясь, как зверек: |
| В то время в русских землях не было правителя, равного ему в военном и политическом отношении. Многие годы переяславский князь был «грозой» половцев, преследуя их в южнорусских степях до самого Азова. Ему удалось справиться с задачей объединения некогда разобщенных усобицами русских князей. В. Васнецов. Отдых великого князя Владимира Мономаха после охоты. 1848 г . На Руси и за ее пределами Владимир Всеволодович был известен и как талантливый писатель, владевший слогом так же уверенно, как боевым и охотничьим оружием. Для знати имело значение и особое благородство его происхождения: наследник киевских князей, по материнской линии он приходился внуком византийскому императору Константину IX Мономаху, от которого и получил свое необычное прозвище. Одним словом, в глазах киевлян шестидесятилетний Владимир Всеволодович был воплощением мужества, благородства и мудрости, подобающих Великому князю. Он же принял Киев под свое начало и погасил раздор с истинной христианской любовью и милостью, не помянув прежних своих разочарований и обид, с которыми некогда уезжал отсюда в свою вотчину. «Мать городов русских» — Киев — с юных лет был для князя Владимира желанным уделом. В последние годы жизни своего отца, Великого князя Всеволода Ярославича, больного и не способного уже в полной мере нести бремя государственных забот, Владимир фактически управлял государством. Однако обычай того времени не предполагал передачи великокняжеского престола от отца к сыну, если были живы старшие родственники князя. После смерти Всеволода в 1093 году киевское боярство передало киевский стол князю Святополку. Владимир же должен был удалиться в свой удел — пограничный Переяславль, где начинались знаменитые «Змиевы валы», древние укрепления, много веков отделявшие земли пахарей от «земли незнаемой», от степи, раскинувшейся на многие сотни километров. Местоположение и пограничное назначение его удела определили и поведение князя Владимира по отношению к половцам. В период, когда киевский князь Святополк искал дружбы с могущественным половецким ханом Тугорканом, когда черниговский князь Олег Святославич укрывал в своем уделе половецкие отряды, Владимир Всеволодович был последовательным сторонником объединения русских князей с целью отражения половецких нашествий. Он-то и был главным вдохновителем знаменитого решения, провозглашенного на Любечском съезде князей: «Отселе имеемся в едино сердце и блюдем Рускые земли; кождо да держить отчину свою». — Удельный князь, Владимир Всеволодович, по существу, принял на себя ответственность за русские земли, подобающую великому князю. |
| — Какое там загорел? Тут такое… такое… — Что случилось? — сразу посерьезнел Владимир Всеволодович. — Да в милицию я попал! Улики, говорят, серьезные! — и рассказал все, начиная с разговора о кресте с Исааком Абрамовичем и заканчивая тем, что произошло после того, как ушел из лагеря. Лейтенант слушал его, удивленно наклонив голову, и постукивал по столу авторучкой. — Тебя уже увезли в райцентр? — обеспокоенно уточнил Владимир Всеволодович, как только Василий Иванович замолчал. — Нет, я еще тут. Участковый никак не может дозвониться до райцентра… — начал объяснять Василий Иванович, но друг перебил его: — Как его звать? — Не знаю. — Ну какой он хоть из себя? — Молодой такой, симпатичный, с усиками… Ах, да, лейтенант Сысоев! — вспомнил, как представлялся участковый, Василий Иванович. — Сысоев? Лешка? — обрадовался Владимир Всеволодович. — А ну-ка, дай мне его на минутку! — Простите, вас! — виновато улыбнулся Василий Иванович и протянул трубку лейтенанту. Тот, ничего не понимая, взял ее и сказал: — Здравия желаю…Кто это? Какой еще Владимир Всеволодович?.. Володя, ты, что ли? Здорово! Рад, рад тебя слышать! Ты что это не едешь? Тут, брат, такая сейчас рыбалка! Что значит, и твоего друга заодно на блесну поймал? Не на блесну, а на рубиновый крест. И не я, а сам он попался. А если серьезно, то с ним не до шуток! Да слышал, слышал я все, что он тебе говорил… Верю, конечно! Как это отпустить? Да ты что?! Пока Исаак Абрамович сам на попятную не пойдет, я ничего не могу сделать. Даже для тебя! Что? А вот это могу! Для тебя — хоть час! Лейтенант положил трубку на рычаг и доверительно сказал: — Просил подождать несколько минут… Зная Володю и еще кое-что, о чем слышал от него в свое время, хочу надеяться, что он сможет повлиять на вашего бывшего начальника! Он с интересом посмотрел на Василия Ивановича и спросил: — Что же это вы сразу не сказали про Владимира Всеволодовича и что вы — кандидат наук? — А разве бы это что-нибудь изменило? — вопросом на вопрос ответил лейтенанту Василий Иванович и кивнул на разложенные на столе улики. |
| Ночью дую без ночлега, Днем же, высунув язык, — по гениальному выражению поэта! Но... вы так обмокли... Не угодно ли будет чаю? — Не беспокойтесь. — Самовар кипел с восьмого часу, но... потух... как и всё в мире. И солнце, говорят, потухнет в свою очередь... Впрочем, если надо, я сочиню. Агафья не спит. — Скажите, Марья Тимофеевна... — Здесь, здесь, — тотчас же подхватил Лебядкин шепотом, — угодно будет взглянуть? — указал он на припертую дверь в другую комнату. — Не спит? — О нет, нет, возможно ли? Напротив, еще с самого вечера ожидает и, как только узнала давеча, тотчас же сделала туалет, — скривил было он рот в шутливую улыбочку, но мигом осекся. — Как она вообще? — нахмурясь, спросил Николай Всеволодович. — Вообще? Сами изволите знать (он сожалительно вскинул плечами), а теперь... теперь сидит в карты гадает... — Хорошо, потом; сначала надо кончить с вами. Николай Всеволодович уселся на стул. Капитан не посмел уже сесть на диване, а тотчас же придвинул себе другой стул и в трепетном ожидании принагнулся слушать. — Это что ж у вас там в углу под скатертью? — вдруг обратил внимание Николай Всеволодович. — Это-с? — повернулся тоже и Лебядкин. — Это от ваших же щедрот, в виде, так сказать, новоселья, взяв тоже во внимание дальнейший путь и естественную усталость, — умилительно подхихикнул он, затем встал с места и на цыпочках, почтительно и осторожно снял со столика в углу скатерть. Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо; всё было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски. — Это вы хлопотали? — Я-с. Еще со вчерашнего дня, и всё, что мог, чтобы сделать честь... Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно. |
| Противники с трудом помирились, сохранив то, что имели. Однако баланс сил был нарушен в следующем году изгнанным из Новгорода Ярославом, поднявшим против себя новгородцев и собственного тестя Мстислава Мстиславича Удатного. Юрий Всеволодович поддержал Ярослава. На стороне Мстислава выступил его брат Владимир Псковский. Противников Мстислава, естественно, поддержал Константин с ростовцами и ярославцами. На зов владимирского князя пришли младшие братья, муромские вассалы, наемные отряды бродников, полки опольских и поволжских городов, а когда война подступила к центральным районам Суздальщины, то в ополчение призвали и смердов. Усилившись подмогой из Смоленска, антивладимирская коалиция встретилась с войсками младших Всеволодовичей на Липицах - под Юрьевом Польским. Юрий и Ярослав, не рискуя напасть первыми, укрепились на Авдовой горе, но Мстислав Мстиславич сумел обратить сильные стороны их позиции в ловушку для неопытных военачальников. Грандиозная битва была проиграна. Только убитыми Всеволодовичи потеряли более 9 ысяч человек. Братья бежали в разные стороны. Ярослав - к Переяславлю, Юрий - к Владимиру. Горожане встретили побежденного князя неласково. Его впустили в город, но защищать не стали. Едва неприятели окружили Владимир, как в нем начались пожары. В первую очередь загорелся княжеский двор. В результате Юрию пришлось сдаться и уступить столицу, отправившись в Городец. Победивший Константин остался во Владимире, однако власть его была слаба и уже через год, он был вынужден вызвать брата из ссылки и дать ему Суздаль с обещанием, что после его смерти тот унаследует великий стол. Это обещание исполнилось неожиданно скоро, князь Константин Всеволодович умер 2 февраля 1218 г., успев закрепить за своими сыновьями Васильком и Всеволодом Ростов и Ярославль. К 1220 г. относится первая крупная военная акция нового великого князя. Юрий Всеволодович послал в поход на болгар войско в лодьях, под командованием брата Святослава. Высадившись под городом Ошелем, 14 июня, владимирсцы вступили в битву с болгарами и загнали неприятелей в крепость, которая вскоре была взята. Других целей, кроме как подвигнуть болгар на переговоры, видимо и не преследовали. |
| – Никаких мен, или это неинтересно! Mesdemoiselles, messieurs prenez vos plases . Начинаем с виновницы торжества. Пожалуйте сюда, в середину, Ксения Всеволодовна! Садитесь на этот стул. Итак, извольте отвечать правду. Кто желает спрашивать первым? Все молчат! Извольте, начну я, ибо я за словом в карман не полезу. Желаете ли вы выйти замуж, Ксения Всеволодовна? Леля испуганно ахнула, Ася зарделась, как маков цвет. – Валентин Платонович, вы ужасный человек! – сказала она, глядя на него без улыбки. – Весьма польщен. Однако же отвечайте. Ася секунду помедлила. – За свой идеал хотела бы, – сказала она очень серьезно, – только не теперь, попозже, теперь мне еще так у бабушки пожить хочется. – Точно и ясно, – сказал Валентин Платонович, но Шуру Краснокутского этот ответ почему-то задел за живое. – Уточните же, по крайней мере, что за идеал и каковы его отличительные признаки? – воскликнул он. – Александр Александрович, если я правильно понимаю, вы задаете ваш очередной вопрос? – пожелал навести порядок Фроловский. – Да, пусть это будет мой вопрос! Воспользуюсь своим правом, уж если до этого дошло! – воскликнул с отчаянием Шура. Все улыбнулись. – Мы ждем ответа, Ксения Всеволодовна, – сказал Фроловский. – Да не торопите же! Дайте хоть подумать, – пролепетала сконфуженная Ася. «Милая, чудная девочка! – думал Олег. – Она, кажется, в самом деле готовится выложить нам свою душу. – Мой идеал… Это такой… человек, который очень благороден и смел, а кроме того, обладает возвышенным тонким умом. Он должен глубоко любить свою Родину и, как папа, за Россию отдал жизнь. – Ксения Всеволодовна, – сказал Олег, улыбаясь и не спуская с Аси ласково засветившихся глаз, – как же так: «отдал жизнь?» Выйти замуж за мертвеца только в балладах Жуковского возможно. – Ах да! В самом деле! Я, кажется, сказала глупость… Ну, если не погиб, то во всяком случае много вынес за Россию – бедствовал, скрывался, был ранен… – Она вдруг поперхнулась и снов вспыхнула. Ей пришло в голову, что слова ее могут быть отнесены прямо к Олегу, и, опустив голову, она не смела на него взглянуть. |
|
|
