| А в 1917 именно царские генералы совершили Октябрьскою революцыю перейдя на сторону Ленина, против бриттов. В 1991 настоящие - застрелились, если помните. 13. Ответ на 8., всеволодова: Верно. Нет!, Здесь не верно: Крест - видимая душа живая. На Руси не ставили памятники Христу или св. Отцам почему? Да, потому, что они жывые! 12. Ответ на 9., всеволодова: И разве песня о расстерянном генерале не исторически реальна? Да. К сожалению, растерялись наши генералы в 1991 году. 11. Ответ на 9., всеволодова: Довольно посмотреть на трагический конец Талькова чтобы понять некоторую разницу. Разница заключается в том, что обоих убили? 10. Re: Золотые купола кому-то черный глаз слепили… 9. Ответ на 1., охтенский обыватель: Надо закрепить в Законодательстве что Русские люди имеют право свободно и в любой точке страны, уж коли это их Страна, ставить православные кресты, это их неотъемлемое право, и ставить их сообразно с собственных сердцем, никого не спрашивая. Эх... по ельцинской конституции русский народ никто и звать его никак. и пока эта срамная бумажка будет главным законом нашей страны - так и будет 8. Ответ на 2., всеволодова: Большое спасибо Вам, Ольга за статью. Она меня очень тронула цитатой Талькова(когда-то со звучания этой его песни началось мое " обрусение " то есть осознание своей принадлежности русскому народу, не просто биологически, но исторически и духовно). Да, это верно - тальковщина сыграла заметную роль в ликвидации СССР и развале исторической России. Талькова использовали очень квалифицированно. Листьев знал что делал, когда вывел Талькова на телеэкран. И Тальков тоже понимал, что от него требуется - достаточно этих слов: страна не дураков, а гениев. Патриот такой, что пробы ставить некуда - страна дураков. И ведь многие это кушали и просили ещё. 7. Ответ на 2., всеволодова: Ничего страшного, как говорил мой учитель, умирая. 6. верная мысль! Давайте помолимся, а кто может, напишет куда-нибудь «наверх», что живём мы в России, и Кресты ставить - это традиция многовековая русского народа. И ставили Кресты наши предки, где считали нужным, а тех, кто сносил Кресты, - наказывали. И наказывало их государство! |
| — Ну, здравствуй, друг! При этих словах красивая женщина неожиданно вздрогнула и внимательно посмотрела на Владимира Всеволодовича. А тот, не замечая в этом момент никого, забыв даже об огорчении с подделанной грамотой, шептал: — Давненько же мы не виделись с тобой… Стас и Лена деликатно молчали, дожидаясь, когда Владимир Всеволодович сам встанет с колен и подойдет к ним. Наконец, академик подошел, и они, перебивая друг друга, стали говорить: — Владимир Всеволодович! Здесь, знаете, сколько паломников ежедневно бывает! — А сколько происходит чудес!.. — Больные исцеляются! Нуждающимся в деньгах помощь приходит! Людей из тюрем освобождают! — перечислила Лена. — Даже свечи зажигаются сами собой! — добавил Стас. — Я сам это лично видел! И вот эта женщина тоже тогда была! Владимир Всеволодович перевел взгляд в ту сторону, куда кивнул Стас, увидел красивую женщину, и глаза его узнавающе дрогнули: — Вот ведь как… Оказывается, не только в истории, но и в жизни случается всякое… — пробормотал он и, подойдя к этой красивой женщине, снял с головы шляпу и, склонившись, поцеловал протянутую ему руку. — Ну, вот и опять встретились, здравствуй, Настенька! — послышался их тихий разговор. — Здравствуй, Володя… — Как ты? Надеюсь, все твои страхи и беды уже позади? — Увы! Все по-прежнему… — Да сколько же можно так мучиться?! Что же ты сама-то у него помощи не попросишь? Он ведь уже стольким людям помог! — Ты думаешь, не прошу? Но видно, я так виновата перед ним, что он меня просто не слышит… — Да ты что, чтоб он тебя — и не слышал?! Они еще недолго поговорили, только теперь уже о погоде в разных столицах мира, и академик вернулся к ребятам. — Как! Вы ее знаете? — первым делом спросила ничего не понимавшая Лена. — Да, — невозмутимым тоном подтвердил Владимир Всеволодович. — Но ведь это же — Гадова! — Ну и что? — не расслышал или сделал вид, что не расслышал, пожал плечами Владимир Всеволодович. — К тому же она не всегда была Градовой. — А кем же? — не унималась Лена. — Я тебе все объясню — потом! — шепнул ей Стас. |
| Николай Всеволодович прослушал всё любопытно. — Многого я вовсе не знал, — сказал он, — разумеется, с вами всё могло случиться… Слушайте, — сказал он, подумав, — если хотите, скажите им, ну, там кому знаете, что Липутин соврал и что вы только меня попугать доносом собирались, полагая, что я тоже скомпрометирован, и чтобы с меня таким образом больше денег взыскать… Понимаете? — Николай Всеволодович, голубчик, неужто же мне угрожает такая опасность? Я только вас и ждал, чтобы вас спросить. Николай Всеволодович усмехнулся. — В Петербург вас, конечно, не пустят, хотя б я вам и дал денег на поездку… а впрочем, к Марье Тимофеевне пора, — и он встал со стула. — Николай Всеволодович, а как же с Марьей-то Тимофеевной? — Да так, как я сказывал. — Неужто и это правда? — Вы всё не верите? — Неужели вы меня так и сбросите, как старый изношенный сапог? — Я посмотрю, — засмеялся Николай Всеволодович, — ну, пустите. — Не прикажете ли, я на крылечке постою-с… чтобы как-нибудь невзначай чего не подслушать… потому что комнатки крошечные. — Это дело; постойте на крыльце. Возьмите зонтик. — Зонтик ваш… стоит ли для меня-с? — пересластил капитан. — Зонтика всякий стоит. — Разом определяете minimum прав человеческих… Но он уже лепетал машинально; он слишком был подавлен известиями и сбился с последнего толку. И, однако же, почти тотчас же, как вышел на крыльцо и распустил над собой зонтик, стала наклевываться в легкомысленной и плутоватой голове его опять всегдашняя успокоительная мысль, что с ним хитрят и ему лгут, а коли так, то не ему бояться, а его боятся. «Если лгут и хитрят, то в чем тут именно штука?» — скреблось в его голове. Провозглашение брака ему казалось нелепостью: «Правда, с таким чудотворцем всё сде-ется; для зла людям живет. Ну, а если сам боится, с воскресного-то афронта , да еще так, как никогда? Вот и прибежал уверять, что сам провозгласит, от страха, чтоб я не провозгласил. Эй, не промахнись, Лебядкин! И к чему приходить ночью, крадучись, когда сам желает огласки? А если боится, то, значит, теперь боится, именно сейчас, именно за эти несколько дней… Эй, не свернись, Лебядкин!.. |
| по гениальному выражению поэта! Но… вы так обмокли… Не угодно ли будет чаю? — Не беспокойтесь. — Самовар кипел с восьмого часу, но… потух… как и все в мире. И солнце, говорят, потухнет в свою очередь… Впрочем, если надо, я сочиню. Агафья не спит. — Скажите, Марья Тимофеевна… — Здесь, здесь, — тотчас же подхватил Лебядкин шепотом, — угодно будет взглянуть? — указал он на припертую дверь в другую комнату. — Не спит? — О нет, нет, возможно ли? Напротив, еще с самого вечера ожидает и, как только узнала давеча, тотчас же сделала туалет, — скривил было он рот в шутливую улыбочку, но мигом осекся. — Как она вообще? — нахмурясь, спросил Николай Всеволодович. — Вообще? Сами изволите знать (он сожалительно вскинул плечами), а теперь… теперь сидит в карты гадает… — Хорошо, потом; сначала надо кончить с вами. Николай Всеволодович уселся на стул. Капитан не посмел уже сесть на диване, а тотчас же придвинул себе другой стул и в трепетном ожидании принагнулся слушать. — Это что ж у вас там в углу под скатертью? — вдруг обратил внимание Николай Всеволодович. — Это-с? — повернулся тоже и Лебядкин. — Это от ваших же щедрот, в виде, так сказать, новоселья, взяв тоже во внимание дальнейший путь и естественную усталость, — умилительно подхихикнул он, затем встал с места и на цыпочках, почтительно и осторожно снял со столика в углу скатерть. Под нею оказалась приготовленная закуска: ветчина, телятина, сардины, сыр, маленький зеленоватый графинчик и длинная бутылка бордо; всё было улажено чисто, с знанием дела и почти щегольски. — Это вы хлопотали? — Я-с. Еще со вчерашнего дня, и всё, что мог, чтобы сделать честь… Марья же Тимофеевна на этот счет, сами знаете, равнодушна. А главное, от ваших щедрот, ваше собственное, так как вы здесь хозяин, а не я, а я, так сказать, в виде только вашего приказчика, ибо все-таки, все-таки, Николай Всеволодович, все-таки духом я независим! Не отнимите же вы это последнее достояние мое! — докончил он умилительно. — Гм!.. вы бы сели опять. — Блага-а-дарен, благодарен и независим! (Он сел). Ах, Николай Всеволодович, в этом сердце накипело столько, что я не знал, как вас и дождаться! Вот вы теперь разрешите судьбу мою и… той несчастной, а там… там, как бывало прежде, в старину, изолью пред вами всё, как четыре года назад! Удостоивали же вы меня тогда слушать, читали строфы… Пусть меня тогда называли вашим Фальстафом из Шекспира, но вы значили столько в судьбе моей!.. Я же имею теперь великие страхи, и от вас одного только и жду и совета и света. Петр Степанович ужасно поступает со мной! |
| Николай Всеволодович любопытно слушал и пристально вглядывался. Очевидно, капитан Лебядкин хоть и перестал пьянствовать, но все-таки находился далеко не в гармоническом состоянии. В подобных многолетних пьяницах утверждается под конец навсегда нечто нескладное, чадное, что-то как бы поврежденное и безумное, хотя, впрочем, они надувают, хитрят и плутуют почти не хуже других, если надо. — Я вижу, что вы вовсе не переменились, капитан, в эти с лишком четыре года, — проговорил как бы несколько ласковее Николай Всеволодович. — Видно, правда, что вся вторая половина человеческой жизни составляется обыкновенно из одних только накопленных в первую половину привычек. — Высокие слова! Вы разрешаете загадку жизни! — вскричал капитан, наполовину плутуя, а наполовину действительно в неподдельном восторге, потому что был большой любитель словечек — Из всех ваших слов, Николай Всеволодович, я запомнил одно по преимуществу, вы еще в Петербурге его высказали: «Нужно быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла». Вот-с! — Ну, равно и дураком. — Так-с, пусть и дураком, но вы всю жизнь вашу сыпали остроумием, а они? Пусть Липутин, пусть Петр Степанович хоть что-нибудь подобное изрекут! О, как жестоко поступал со мной Петр Степанович!.. — Но ведь и вы, однако же, капитан, как сами-то вы вели себя? — Пьяный вид и к тому же бездна врагов моих! Но теперь всё, всё проехало, и я обновляюсь, как змей. Николай Всеволодович, знаете ли, что я пишу мое завещание и что я уже написал его? — Любопытно. Что же вы оставляете и кому? — Отечеству, человечеству и студентам. Николай Всеволодович, я прочел в газетах биографию об одном американце. Он оставил все свое огромное состояние на фабрики и на положительные науки, свой скелет студентам, в тамошнюю академию, а свою кожу на барабан, с тем чтобы денно и нощно выбивать на нем американский национальный гимн. Увы, мы пигмеи сравнительно с полетом мысли Северо-Американских Штатов; Россия есть игра природы, но не ума. Попробуй я завещать мою кожу на барабан, примерно в Акмолинский пехотный полк, в котором имел честь начать службу, с тем чтобы каждый день выбивать на нем пред полком русский национальный гимн, сочтут за либерализм, запретят мою кожу… и потому ограничился одними студентами. Хочу завещать мой скелет в академию, но с тем, с тем, однако, чтобы на лбу его был наклеен на веки веков ярлык со словами: «Раскаявшийся вольнодумец». Вот-с! |
| — Это вы-с? Вы-с? — Я, — отозвался Николай Всеволодович, не раньше как совсем дойдя до крыльца и свертывая зонтик. — Наконец-то-с! — затоптался и засуетился капитан Лебядкин, — это был он, — пожалуйте зонтичек; очень мокро-с; я его разверну здесь на полу в уголку, милости просим, милости просим. Дверь из сеней в освещенную двумя свечами комнату была отворена настежь. — Если бы только не ваше слово о несомненном прибытии, то перестал бы верить. — Три четверти первого, — посмотрел на часы Николай Всеволодович, вступая в комнату. — И при этом дождь и такое интересное расстояние... Часов у меня нет, а из окна одни огороды, так что... отстаешь от событий... но, собственно, не в ропот, потому и не смею, не смею, а единственно лишь от нетерпения, снедаемого всю неделю, чтобы наконец... разрешиться. — Судьбу свою услыхать, Николай Всеволодович. Милости просим. Он склонился, указывая на место у столика пред диваном. Николай Всеволодович осмотрелся; комната была крошечная, низенькая; мебель самая необходимая, стулья и диван деревянные, тоже совсем новой поделки, без обивки и без подушек, два липовые столика, один у дивана, а другой в углу, накрытый скатертью, чем-то весь заставленный и прикрытый сверху чистейшею салфеткой. Да и вся комната содержалась, по-видимому, в большой чистоте. Капитан Лебядкин дней уже восемь не был пьян; лицо его как-то отекло и пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий: слишком заметно было, что он еще сам не знает, каким тоном ему можно заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо попасть. — Вот-с, — указал он кругом, — живу Зосимой. Трезвость, уединение и нищета — обет древних рыцарей. — Вы полагаете, что древние рыцари давали такие обеты? — Может быть, сбился? Увы, мне нет развития! Всё погубил! Верите ли, Николай Всеволодович, здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий — ни рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я был, чем я был? |
| — Это выс? Выс? — Я, — отозвался Николай Всеволодович, не раньше как совсем дойдя до крыльца и свертывая зонтик. — Наконец-тос! — затоптался и засуетился капитан Лебядкин, — это был он, — пожалуйте зонтичек; очень мокрос; я его разверну здесь на полу в уголку, милости просим, милости просим. Дверь из сеней в освещенную двумя свечами комнату была отворена настежь. — Если бы только не ваше слово о несомненном прибытии, то перестал бы верить. — Три четверти первого, — посмотрел на часы Николай Всеволодович, вступая в комнату. — И при этом дождь и такое интересное расстояние… Часов у меня нет, а из окна одни огороды, так что… отстаешь от событий… но, собственно, не в ропот, потому и не смею, не смею, а единственно лишь от нетерпения, снедаемого всю неделю, чтобы наконец… разрешиться. — Как? — Судьбу свою услыхать, Николай Всеволодович. Милости просим. Он склонился, указывая на место у столика пред диваном. Николай Всеволодович осмотрелся; комната была крошечная, низенькая; мебель самая необходимая, стулья и диван деревянные, тоже совсем новой поделки, без обивки и без подушек, два липовые столика, один у дивана, а другой в углу, накрытый скатертью, чем-то весь заставленный и прикрытый сверху чистейшею салфеткой. Да и вся комната содержалась, по-видимому, в большой чистоте. Капитан Лебядкин дней уже восемь не был пьян; лицо его как-то отекло и пожелтело, взгляд был беспокойный, любопытный и очевидно недоумевающий; слишком заметно было, что он еще сам не знает, каким тоном ему можно заговорить и в какой всего выгоднее было бы прямо попасть. — Вотс, — указал он кругом, — живу Зосимой. Трезвость, уединение и нищета — обет древних рыцарей. — Вы полагаете, что древние рыцари давали такие обеты? — Может быть, сбился? Увы, мне нет развития! Всё погубил! Верите ли, Николай Всеволодович, здесь впервые очнулся от постыдных пристрастий — ни рюмки, ни капли! Имею угол и шесть дней ощущаю благоденствие совести. Даже стены пахнут смолой, напоминая природу. А что я был, чем я был? Ночью дую без ночлега, |
| Святослав Всеволодович (во второй раз) август 1176 – август/сентябрь 1180 49. Рюрик Ростиславич(во второй раз) август/сентябрь 1180 – лето 1181 50. Святослав Всеволодович(в третий раз) лето 1181 – после 25 июля 1194 51. Рюрик Ростиславич(в третий раз) 31 июля 1194 – осень 1201 (1202?) 52. Ингварь Ярославич,сын Ярослава Изяславича осень 1201 (1202?) – конец 1202 53. Рюрик Ростиславич(в четвертый раз) 1/2 января 1203 – зима 1204 54. Роман Мстиславич, внукИзяслава Мстиславича (вероятно) до июня 1205 55. Рюрик Ростиславич(в пятый раз) июль 1205 56. Всеволод Святославич лето 1206 – осень 1206 57. Рюрик Ростиславич(в шестой раз) осень 1206 – весна 1207 58. Всеволод Святославич(во второй раз) весна 1207 – ноябрь 1207 59. Рюрик Ростиславич(в седьмой раз) ноябрь 1207 – осень 1210 60. Всеволод Святославич(в третий раз) осень 1210 – июль 1214 (1212?) 61. Мстислав Романович, внукРостислава Мстиславича июль 1214 – 31 мая 1223 62. Владимир Рюрикович июнь 1223 – июнь 1235 63. Изяслав Владимирович,внук Игоря Святославича июнь 1235 – осень/зима 1235 64. Владимир Рюрикович(во второй раз) осень/зима 1235 – ранее августа 1236 65. Ярослав Всеволодович,сын Всеволода Большое Гнездо ранее августа 1236 – после марта 1238 66. Михаил Всеволодович лето 1238 – лето 1239 67. Ростислав Мстиславич лето 1239 В дальнейшем, в пору монгольского владычества, Киев управлялся посадниками следующих князей, считавшихся великими князьями киевскими: 68. Даниил Романович Галицкий 69. Ярослав Всеволодович(во второй раз), вел. князь владимирский 1243/1244 70. Даниил Романович Галицкий(во второй раз) (вероятно) 1246 71. Александр Ярославич Невский,вел. князь владимирский 72. Ярослав Ярославич,вел. князь владимирский Краткие биографические справки о князьях, упоминаемых в настоящей книге, расположены в алфавитном порядке и составлены непосредственно на основе источников, в первую очередь Лаврентьевской, Ипатьевской и Новгородской первой летописей (см. раздел III, 7). Данные более поздних источников используются с должной мерой критичности 1306 . |
| Едва помощник генерального прокурора отошел, как вернулся Владимир Всеволодович. — Сейчас приедет! — улыбаясь, сообщил он. — Обещал привезти сразу две монеты: одну древней Иудеи, причем, как раз того года, когда был распят Иисус Христос и вторую — Антиохии. — А ее-то зачем? — не понял Василий Иванович. Владимир Всеволодович внимательно посмотрел на него и покачал головой: — Слушай, мне кажется, ты совсем от радости голову потерял! Тебе нужны монеты, связанные с христианством? — Да! — Тогда это именно то, что тебе и нужно! По словам Исаака Абрамовича, а в том, что касается истории, ему можно верить безоговорочно, именно в Антиохии христиане впервые стали называться христианами! — терпеливо объяснил Владимир Всеволодович, и все терпение его на этом закончилось. — Ну, а теперь мне давно пора пройтись по рядам! Тем более что тебя, говорят, Ашот Телемакович везде уже обыскался! 6 Увидев вошедшего вслед за мужем чужого мужчину, Настя изменилась в лице… Из клуба Василий Иванович вышел в самом прекрасном настроении с двумя первыми монетами для отца Соколова. Не испортило это настроение ни то, что Исаак Абрамович оказался не жуком, а самым настоящим скорпионом, затребовав тройную цену. Ни то, что Ашот Телемакович, получив долгожданную монету, (как оказалось с крайне редким изображением на обороте) в ответ на робкое предложение продать ее, сказал, что охотился за ней больше десяти лет и теперь не продаст ни за какие деньги… «Ничего страшного! — мысленно махнул он рукой на это. — Найду другой денарий Тиберия! Может, и не такой редкий, но еще более красивый!» Многие нумизматы после закрытия клуба направились в сквер, чтобы продолжать свои обмены. Василий Иванович обычно всегда присоединялся к ним. Но на этот раз он впервые за весь год не стал оставаться. Владимир Всеволодович был прав: нужно было, не теряя времени, садиться за изучение совершенно чужой и незнакомой ему темы. Да и хотелось как можно скорее порадовать Настю. К тому же начало давать о себе знать сердце — с таким, как у него, радоваться и то следовало осторожно. И он медленно направился к метро, как вдруг услышал, что кто-то зовет его, оглянулся и увидел… выглядывавшего из поравнявшейся с ним машины Градова. |
| — Да будет тебе! — через силу улыбнулся непослушными губами Василий Иванович. — В конце концов, что я им такого сделал? И тем более — ты! Он действительно не чувствовал за собой никакой вины. Совесть его была спокойна. И, тем не менее, настроение испортилось окончательно… Отказавшись от ужина, он перенес телефон в свою комнату и, набрав номер Владимира Всеволодовича, сразу сказал: — Кажется, они нас все-таки перехитрили! — Что ты хочешь этим сказать? — насторожился Владимир Всеволодович. Василий Иванович подошел к двери, плотнее закрыл ее и принялся объяснять: — Во время первой встречи я показал им денарий кесаря, который привез тогда для Ашота Телемаковича. Они утвердили его, как основную монету коллекции. Думали, тот продаст его за две или за три цены. А Ашот Телемакович категорически отказался продавать за любые деньги! — Да, дела-а-… — озадаченно протянул Владимир Всеволодович. — А может объяснить ему все и сказать, что тебя убить могут за этот денарий? — Ты что, Ашота Телемаковича не знаешь? — с горечью усмехнулся Василий Иванович. — Он скорее умрет вместо меня, но денарий не отдаст! — И это правда… Положение казалось безнадежным. Даже Владимир Всеволодович молчал и уже ничего не мог придумать. Василий Иванович вздохнул и с досадой сказал: — И дался же им этот денарий кесаря! Ведь если разобраться, то до революции вообще считалось, что на нем был изображен не Тиберий, а Октавиан Август! — Как ты сказал — Август? Откуда знаешь?! — сразу насторожился Владимир Всеволодович. — Не знаю — а видел! — Где?! — В книге — «Закон Божий» — И ты знаешь, где эту книгу можно достать? — Еще бы не знать! — усмехнулся Василий Иванович. — Из моего портфеля! Я ее на время взял почитать! А ты все это — к чему? — в свою очередь насторожился он и услышал оживающий голос: — К тому, что надо показать им эту книгу и предоставить на ее основании другой денарий — Августа. Насколько я помню, ты, словно специально для этого приобрел сегодня такой великолепный денарий. — Бесполезно! — вздохнул Василий Иванович. — Градов может сказать, что у нас устаревшие данные. Что теперь наука считает, что на денарии должен был быть изображен именно Тиберий. Вот если бы это была статья в современном журнале или хотя бы заметка… |
|
|
