| Другой махнет на это рукой, сославшись на спонтанность и хаотичность событийного потока. Было ли место случайностям в жизни угодников Божиих? Мученик Вонифатий: как купить «билет» в Царство Небесное Можно сказать, что он стал мучеником, потому что так случайно сложились обстоятельства. Ведя до этого беспечную юношескую жизнь, он стал святым, просто купив билет… в цирк. Вонифатий (III в.) был рабом одной благочестивой аристократки — Аглаи. Домашнее рабство далеко не всегда было каторжным. Вонифатий должен был следить за обширными угодьями своей госпожи — работа не слишком изнурительная, жизнь обеспеченная и веселая с постоянными застольями, возлияниями и развлечениями. А затем случилось так, что Вонифатий и Аглая сильно полюбили друг друга, однако в брак вступить не могли: римский закон запрещал подобные отношения между патрицием и рабом. Находясь в блудном сожительстве, влюбленные сильно тяготились этим и старались хоть как-то «компенсировать» это делами милосердия. Однажды Аглая повелела своему рабу отправиться в восточную часть Римской империи, где в это время шло жестокое гонение на христиан. Вонифатий должен был выкупить там мощи одного из мучеников, чтобы его госпожа с честью хранила их в доме. Такая была среди христиан древности благочестивая традиция. Аглая снарядила раба в дорогу, передав ему необходимые деньги. Уходя, Вонифатий в шутку спросил: «А что будет, если я не найду тела мученика и тебе принесут мое тело, замученное за Христа? Примешь ли ты его тогда с честью?» Аглая строго отчитала его за такое легкомыслие. Прибыв в нужный город, Вонифатий устроился в гостинице и сразу же отправился на главную площадь, где в это время в цирке проходили пытки и казни христиан — популярное в те времена «представление». Он купил билет и сел на трибуну. Что именно случилось в голове этого юноши, сказать невозможно, но, глядя на страдания христиан, он вдруг спрыгнул к ним на арену и стал целовать их, обливаясь слезами. На вопрос солдата «кто ты?» Вонифатий твердо ответил: «Я христианин». |
| С некоторой тревогой в душе я принес небольшой горшок с алоэ, стоящий на тарелочке, подстелил под него носовой платок, и Дудкин этот платок великолепно выдернул. Мы показали этот фокус Зинаиде и Аглае, и они пришли от него в восторг. Зинаида напомнила, что мы приглашены на новоселье, а новоселам полагается делать подарки. Она предложила купить в складчину керамическую вазу для цветов, которая продавалась неподалеку, в художественном салоне, и стоила два рубля. Вазу тут же купили. Аглая принесла салфетку, белую хлопчатобумажную, на которой красными нитками был вышит страховидный котенок. Дудкин несколько раз подряд выдернул салфетку из-под вазы, и все обошлось великолепно. У Антошки словно гора с плеч свалилась. – Мне теперь и острить не нужно! – радовался он, когда мы остались одни. – Я буду молчать, вроде бы совсем дурачок, а потом как подойду и как спрошу: “Что это за салфеточка?” Потом как дерну, и сразу все поймут: “Это он только прикидывался дурачком! А на самом деле он – во какой!” И весь остаток дня он тренировался. Тренировался и у меня дома и у себя. Когда ему надоело выдергивать салфетку из-под вазы, он стал выдергивать ее из-под стакана с водой… Он даже выдернул ее из-под круглого пенала, поставленного на попа. И вот настало воскресенье. В половине пятого мы уже стояли на площадке лестницы перед квартирой Двинских. Васька держал в руках вазу, Аглая – свою салфетку, завернутую в бумагу. Некоторое время мы подталкивали друг друга и шепотом спорили, кому первому входить. Наконец решилась Аглая. Она позвонила. Ей открыла нарядная и очень хорошенькая Оля, и мы все вслед за Аглаей втянулись в переднюю. Из комнаты вышла Вера Федоровна, а из кухни, которая виднелась в конце узкого коридорчика, появились Олины мама и папа и еще несколько взрослых. Вера Федоровна поклонилась нам: – Милости просим, дорогие гости! – И повернулась ко взрослым: – Разрешите вам представить: это – Аглая, это – Зина, это – ее брат Вася, это – Леша, а это, если я не ошибаюсь, сам Антон Дудкин. Некоторые его мо я вам цитировала. |
| Затем опять бросилась к мамаше и совсем уже спряталась лицом на ее груди, чтоб уж никто не видал, и тотчас опять заплакала. Лизавета Прокофьевна прикрыла ее концом своей шали. — Ну, что же, что же ты с нами-то делаешь, жестокая ты девочка после этого, вот что! — проговорила она, но уже радостно, точно ей дышать стало вдруг легче. — Жестокая! да, жестокая! — подхватила вдруг Аглая. — Дрянная! Избалованная! Скажите это папаше. Ах, да ведь он тут. Папа, вы тут? Слышите! — рассмеялась она сквозь слезы. — Милый друг, идол ты мой! — целовал ее руку весь просиявший от счастья генерал. (Аглая не отнимала руки). — Так ты, стало быть, любишь этого… молодого человека?.. — Ни-ни-ни! Терпеть не могу… вашего молодого человека, терпеть не могу! — вдруг вскипела Аглая и подняла голову. — И если вы, папа, еще раз осмелитесь… я вам серьезно говорю; слышите: серьезно говорю! И она действительно говорила серьезно: вся даже покраснела и глаза блистали. Папаша осекся и испугался, но Лизавета Прокофьевна сделала ему знак из-за Аглаи, и он понял в нем: «Не расспрашивай». — Если так, ангел мой, то ведь, как хочешь, воля твоя, он там ждет один; не намекнуть ли ему деликатно, чтоб он уходил? Генерал в свою очередь мигнул Лизавете Прокофьевне. — Нет, нет, это уж лишнее; особенно если «деликатно»; выйдите к нему сами; я выйду потом, сейчас. Я хочу у этого… молодого человека извинения попросить, потому что я его обидела. — И очень обидела, — серьезно подтвердил Иван Федорович. — Ну, так… оставайтесь лучше вы все здесь, а я пойду сначала одна, вы же сейчас за мной, в ту же секунду приходите; так лучше. Она уже дошла до дверей, но вдруг воротилась. — Я рассмеюсь! Я умру со смеху! — печально сообщила она. Но в ту же секунду повернулась и побежала к князю. — Ну, что ж это такое? Как ты думаешь? — наскоро проговорил Иван Федорович. — Боюсь и выговорить, — также наскоро ответила Лизавета Прокофьевна, — а, по-моему, ясно. — И по-моему, ясно. Ясно как день. Любит. — Мало того, что любит, влюблена! — отозвалась Александра Ивановна. — Только в кого бы, кажется? — Благослови ее бог, коли ее такая судьба! — набожно перекрестилась Лизавета Прокофьевна. |
| «Коммуникации! — внезапно со злобой подумал он. Все чаще и чаще это слово раздражало его. — Безмолвные равнины России. Черт дернул меня знать этот язык!» — Федорова Валентина Андреевна? — спросил Венцлов. — Федорова Валентина Андреевна! — повторила Аглая Петровна спокойно, но без всякой услужливости или готовности. «Изменник?» — подумала она, ко тут же поняла, что это немец, несмотря на то, что следователь говорил по-русски довольно чисто. Что-то все-таки было в его выговоре чужое, попугаячье: так не говорят люди на своем родном языке. — Федорова. Очень хорошо! — сказал Венцлов и откинулся в своем кресле, читая бумагу с орлом и свастикой. Теперь Аглая Петровна могла рассмотреть своего следователя. Его волосы цвета спелой ржи слегка начали редеть и были плотно зачесаны назад, открывая большой, гладкий, плоский лоб. Блестящие голубые глаза с густыми ресницами, тонкие, наверно подбритые брови, мягкий, слегка кривящийся рот и сильно срезанный подбородок — вот такой был перед нею следователь, с которым ей предстояло сражение не на жизнь, а на смерть. В комнате на стене висел портрет Гитлера с ребенком на руках. Фюрер был сфотографирован во весь рост, в мундире, в фуражке, у ног его, у блестящих сапог с низкими голенищами, лежала собачка. На другой стене висел портрет Гиммлера. А левая стена была завешена занавеской — зеленой, на кольцах и на шнуре. — Ну что ж! — произнес Венцлов, перелистав все, что было в «деле». — Вы сразу чистосердечно признаетесь и тем облегчите свою неоспоримую вину или будете бессмысленно лгать и тем самым оттягивать вопрос о вашем освобождении? Как вы желаете себя вести? Аглая Петровна молчала. — Вы курите? — Нет, не курю! — Вы желаете пить, есть? Вы желаете отдохнуть, поспать? Вы желаете врача, медицинскую квалифицированную помощь? Вы, надеюсь, не пострадали, прыгая с самолета? — Я не прыгала. — Прыгали! — устало вздохнул следователь. — Прыгали! Вот ваш снимок в момент приземления, вот вы еще в воздухе… Он показал две фотографии-фальшивки, вложенные в папку Аглаи Петровны, — эти фотографии рассылались Гиммлером из Берлина в разных вариантах. Аглае Петровне стало смешно, и она тихонько улыбнулась. |
| Впрочем, об этом не следовало думать. Нынче нужно было думать о том, что ее ждет. Короткая улыбка мелькнула на мгновение на ее обветренных, молодых еще губах, мелькнула, осветив глаза, высокие скулы, шелушащиеся от морозного ветра, мелькнула, чтобы на секунду вернулась прежняя Аглая Петровна Устименко, мелькнула и исчезла, может быть теперь навсегда. Разве не глупо размышлять о том, что ее ждет? Это раньше ее всегда что-то ждало: ждал бой на заседании бюро обкома, когда она затеяла строительство лесной школы для туберкулезных ребят и когда Криничный вдруг закричал, смешно тараща глаза: — А где я тебе эти сотни тысяч возьму? Уведите ее, товарищи, у меня припадок стенокардии начинается, уведите Устименко! И открытие школы ее ждало. Она лежала в те летние ветреные дни после «аппендэктомии», как написал ей ученый Володя, ей еще нельзя было вставать, но позвонил Криничный и сказал: — Не умрешь! Тебя там ждут! Она поехала, и они правда ее там ждали, потому что всем было известно, как боролась она и мучилась с этим трудным строительством, как тяжело было с кредитами, какой попался никчемный прораб и как председатель специальной комиссии горздрава профессор Жовтяк, запоздало узнав о точке зрения Криничного, вдруг приостановил строительство. Это была ее лесная школа, и все в области знали это, и сам Криничный сказал ей на открытии: — Знаешь, Аглая Петровна, мы ведь, душа моя, многого от тебя ждем. Ругаемся, но есть такое мнение — сильный ты потенциально работник. Разумеется, это он на всякий случай сказал — потенциально. Чтобы не загордилась. А там, далеко на Севере, в тихой своей квартирке на черных скалах, высоко над заливом, который поминутно менялся в цвете, ждал Родион Мефодиевич, прислушивался к телефону, накрывая на стол, — ждал запаздывающий рейсовый самолет, ждал жену. И она ждала мгновения, когда катер глухо стукнется о просмоленные бревна пирса и Родион, смущаясь своих краснофлотцев, скажет почему-то на «вы»: — Здравствуйте, Аглая Петровна. Ждала она писем Володи — сердито-бодрых и стеснительно душевных, Ждала его возвращения. Ждала отпуска, когда уезжали они с Родионом на Черное море — «погреть кости», как говорил он, а в санатории ждала того дня, когда войдет в свой кабинетик, повесит плащ и скажет секретарше Марии Дмитриевне: |
| – Кто же в такой день масло ест? – спросила Аглая. – Я, сестрица, не монах, а мирянин. А по слабости здоровья мне не то что масло, даже молоко можно. – Да, у вас на заводе все можно. Аглая достала с полки бутылку с постным маслом и поставила ее перед Матвеем, сердито стукнув, со злорадною улыбкой, очевидно, довольная, что он такой грешник. – А я тебе говорю, ты не можешь есть масла! – крикнул Яков. Аглая и Дашутка вздрогнули, а Матвей, точно не слышал, налил себе масла в чашку и продолжал есть. – А я тебе говорю, ты не можешь есть масла! – крикнул Яков еще громче, покраснел весь и вдруг схватил чашку, поднял ее выше головы и изо всей силы ударил оземь, так что полетели черепки. – Не смей говорить! – крикнул он неистовым голосом, хотя Матвей не сказал ни слова. – Не смей! – повторил он и ударил кулаком по столу. Матвей побледнел и встал. – Братец! – сказал он, продолжая жевать. – Братец, опомнитесь! – Вон из моего дома сию минуту! – крикнул Яков; ему были противны морщинистое лицо Матвея, и его голос, и крошки на усах, и то, что он жует. – Вон, тебе говорят! – Братец, уймитесь! Вас обуяла гордость бесовская! – Молчи! (Яков застучал ногами.) Уходи, дьявол! – Вы, ежели желаете знать, – продолжал Матвей громко, тоже начиная сердиться, – вы богоотступник и еретик. Бесы окаянные заслонили от вас истинный свет, ваша молитва не угодна Богу. Покайтесь, пока не поздно! Смерть грешника люта! Покайтесь, братец! Яков взял его за плечи и потащил из-за стола, а он еще больше побледнел и, испугавшись, смутившись, забормотал: «Что ж оно такое? Что ж оно такое?» – и, упираясь, делая усилия, чтобы высвободиться из рук Якова, нечаянно ухватился за его рубаху около шеи и порвал воротник, а Аглае показалось, что это он хочет бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила ею ненавистного брата прямо по темени. Матвей пошатнулся, и лицо его в одно мгновение стало спокойным, равнодушным; Яков, тяжело дыша, возбужденный и испытывая удовольствие оттого, что бутылка, ударившись о голову, крякнула, как живая, не давал ему упасть и несколько раз (это он помнил очень хорошо) указал Аглае пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь и послышался громкий плач Дашутки, и когда с шумом упала гладильная доска и на нее грузно повалился Матвей, Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло. |
| – Ничего сложного: вставил трубочки в нос, чтобы дышать, и отливай! Все мы очень уважали Сеню, и не только потому, что он был старше нас: он все решительно знал. Если мы говорили о том, что хорошо бы научиться управлять автомобилем, Сеня даже зевал от скуки. – Тоже мне премудрость! Включил зажигание, выжал сцепление, потом – носком на стартер, а пяткой – на газ. Заходила речь о рыбной ловле, и Сеня нам целую лекцию прочитывал: щуку можно ловить на донную удочку, на дорожку, на кружки, а жерех днем ловится внахлест и впроводку, а ночью со дна… Управление машиной да рыбная ловля – дела все-таки обычные. Но отливка масок с живых людей… Мы до сих пор даже не подозревали, что такое занятие вообще существует. Узнав, что Ласточкин и в этом деле “собаку съел”, мы только молча переглянулись между собой: вот, мол, человек! – Пошли! – сказал Сеня и направился обратно к столу для пинг-понга. Дудкии пошел было за ним, как вдруг Аглая вскрикнула: – Ой! Антон! Для выставки маску сделаем! Антошка сразу забыл про игру. – Вво! – сказал он и оглядел всех нас, подняв большой палец. Каждый год к первому сентября в нашей школе советом дружины устраивался смотр юных умельцев. Ребята приносили на выставку самодельные приборы, модели, рисунки, вышивки. Специальное жюри оценивало эти работы, и лучшие из них оставались навеки в школьном музее. Аглая с Дудкиным все лето мечтали сделать что-нибудь такое удивительное, чтобы их творение обязательно попало в музей. Это было не так-то просто: на выставку ежегодно представлялось больше сотни вещей, а в музей попадали две-три. – Вво! – повторил Дудкин. – А гипс в “Стройматериалах” продается. Я сам видел. Сень! Покажешь нам, как отлить? – Ага, Сень… – подхватила Аглая. – Ты только руководи. Мы все сами будем делать, ты только руководи. Сеня у нас никогда не отказывался руководить. В свое время он был старостой нашего драмкружка (это когда ко мне в квартиру притащили живого козла), руководил оборудованием красного уголка (тогда еще Дудкин перебил зубилом внутреннюю электропроводку). Теперь он тоже согласился: |
| При слове “мо” мы все переглянулись, а Дудкин почему-то скривил рот и часто заморгал. Васька и Аглая вручили Оле подарки (взрослых привел в восторг вышитый Аглаей кот). Потом Вера Федоровна объявила: – Ну! Пусть взрослые идут к себе в кухню и нам не мешают. Взрослые очень скучный народ. Из комнаты уже давно выглядывали Олины друзья. Их оказалось только двое: толстый черномазый мальчишка в круглых очках с темной оправой и такая же черномазая девчонка, но тощая и востроносая. Нас познакомили. Мы вошли в комнату, куда Вера Федоровна внесла и нашу вазу. – Куда же его поставить, ваш подарок? Пока сюда поставим. Она поставила вазу на подоконник. Аглая подошла к ней и сказала: – Нет, Вера Федоровна, вот так надо. Она постелила свою салфетку на подоконник, а на нее поставила вазу… – Понятно! – кивнула Вера Федоровна, – Салфетка, оказывается, в комплекте с вазой. Она пригласила нас в смежную комнату и усадила на свои старинные стулья за овальный, накрытый для чая стол. Сначала все, конечно, немного стеснялись, но Вера Федоровна сумела нас расшевелить. Она стала расспрашивать о школе, в которой нам предстояло учиться. Олины друзья стали рассказывать истории о своей школе… Словом, минут через пятнадцать все так перезнакомились, что Аглая с Лялей (черномазой девчонкой) принялись щипать друг друга за бока и очень при этом хохотали, а очкарик, рассмеявшись, так фыркнул чаем на скатерть, что Вера Федоровна похлопала наконец в ладоши и сказала: – Леди и джентльмены! Убедительно прошу вас держаться в рамках элементарных приличий! Молчали только двое. Молчала Оля – просто потому, что она всегда предпочитала слушать, а не говорить. Молчал Антон. Но молчал он не просто так, а, я бы сказал, со значением. Он сидел на своем стуле прямой как жердь, чай отхлебывал из ложечки и поглядывал на разговаривающих так высокомерно, словно за столом сидели не его сверстники, а воспитанники детского сада. Вера Федоровна даже обратила внимание на него: – Слушай! Что это ты такой молчаливый? Быть может, у тебя какая-нибудь печаль на душе? |
| Рубрики Коллекции Система пользовательского поиска Упорядочить: Relevance Relevance Рассказы для детей 9 лет 5 мин., 31.01.2022 В этих рассказах для детей 9 лет речь идет о совести, сострадании, милосердии и любви. Небольшие по объему, емкие послания лучших современных и классических авторов будут интересны не только детям, но и взрослым. Что почитать? Что посмотреть? Куда сходить? Во что поиграть? Эти вопросы все время мучают родителей на каникулах (да и не только). «Фома» решил помочь вам и собрал циклы рекомендаций на разные возраста и по разным направлениями. Вам же останется только наслаждаться общением с ребенком. Все рекомендации смотрите здесь . 1. Юрий Сотник. «Как меня спасали» Аглая и Лешка наблюдают ледоход на реке. Они беседуют о мальчике, который прославился спасением утопающего. Ребятам хочется, чтобы о них тоже написали в газете. Аглае приходит в голову гениальная мысль: «А давай друг друга спасем?» Несмотря на то, что Лешка не умеет плавать и не настроен на приключения, настойчивая Аглая уговаривает его встать на льдину и оттолкнуться от берега... Ситуация быстро выходит из-под контроля. Вместо интересного приключения спасение Лешки превращается в борьбу за его жизнь. И когда Аглая все-таки вытаскивает друга на берег, она о славе уже не помышляет. А мечтает, чтобы никто не узнал о ее глупой шалости. 2. Виталий Бианки. «Музыкант» Сегодня мы многое знаем о животных и относимся к ним с состраданием и уважением. В этом большая заслуга натуралистов и защитников природы, таких как Виталий Бианки. Рассказ «Музыкант» небольшой по объему, но глубокий по смыслу. Старый охотник любит музыку и учится играть на скрипке. Над его увлечением односельчане посмеиваются и советуют ему заниматься своим прямым делом. Отправившись в лес, старик видит медведя, который извлекает звуки из щепки у разбитого грозой дерева. Выходит, косолапый тоже любит музыку! Вот и возвращается охотник домой без добычи, потому что в музыканта выстрелить не может. 3. Михаил Есеновский. «Главный шпионский вопрос» |
| Я даже подумал, что тебе несколько интересно будет, так как все-таки из нашей фамилии. — Разумеется, maman, если с ним можно без церемонии; к тому же он с дороги есть хочет, почему не накормить, если он не знает куда деваться? — сказала старшая, Александра. — И вдобавок дитя совершенное, с ним можно еще в жмурки играть. — В жмурки играть? Каким образом? — Ах, maman, перестаньте представляться, пожалуйста, — с досадой перебила Аглая. Средняя, Аделаида, смешливая, не выдержала и рассмеялась. — Позовите его, papa, maman позволяет, — решила Аглая. Генерал позвонил и велел звать князя. — Но с тем чтобы непременно завязать ему салфетку на шее, когда он сядет за стол, — решила генеральша, — позвать Федора, или пусть Мавра… чтобы стоять за ним и смотреть за ним, когда он будет есть. Спокоен ли он по крайней мере в припадках? Не делает ли жестов? — Напротив, даже очень мило воспитан и с прекрасными манерами. Немного слишком простоват иногда… Да вот он и сам! Вот-с, рекомендую, последний в роде князь Мышкин, однофамилец и, может быть, даже родственник, примите, обласкайте. Сейчас пойдут завтракать, князь, так сделайте честь… А я уж, извините, опоздал, спешу… — Известно, куда вы спешите, — важно проговорила генеральша. — Спешу, спешу, мой друг, опоздал! Да дайте ему ваши альбомы, mesdames, пусть он вам там напишет; какой он каллиграф, так на редкость! Талант; там он так у меня расчеркнулся старинным почерком: «Игумен Пафнутий руку приложил»… Ну, до свидания. — Пафнутий? Игумен? Да постойте, постойте, куда вы и какой там Пафнутий? — с настойчивою досадой и чуть не в тревоге прокричала генеральша убегавшему супругу. — Да, да, друг мой, это такой в старину был игумен… а я к графу, ждет, давно, и, главное, сам назначил… Князь, до свидания! Генерал быстрыми шагами удалился. — Знаю я, к какому он графу! — резко проговорила Елизавета Прокофьевна и раздражительно перевела глаза на князя. — Что бишь! — начала она, брезгливо и досадливо припоминая, — ну, что там! Ах да: ну, какой там игумен? — Maman, — начала было Александра, а Аглая даже топнула ножкой. |
|
|
