| Моему племяннику уже больше года. Я отправился в магазин подыскать ему какие-нибудь книжки. Это был очень интересный процесс, потому что я сразу столкнулся с огромным количеством плохих детских стихов. К детской поэзии нельзя относиться снисходительно, это огромная ответственность. И вдруг – просто чудовищное количество плохих стихов! К сожалению, этот процесс был запущен в 90-е годы, когда детским писателям и поэтам не платили. Сейчас есть, на мой взгляд, один замечательный детский писатель. Его зовут Борис Минаев, он недавно получил очень крупную детскую премию. Он уже пишет третий роман. Его книга «Детство Лёвы» относится к тому типу литературы, которая называется «книги и для детей и для взрослых». Это серьезный разговор с любым человеком. Это, конечно же, книга, рассчитанная на детей, написанная от лица ребёнка. Но, тем не менее, она является классическим соединительным мостиком между детской и взрослой литературой. Это литература для детей старшего возраста. Что касается детских писателей для совсем маленьких, то я ничего не могу ответить: я не знаю таких писателей. ДМИТРИЙ ДЮЖЕВ: Спасибо вам большое, что пришли к нам! Присаживайтесь, пожалуйста. ЕЛЕНА ПИСАРЕВА: Её роман издали тиражом десять тысяч, потом - еще десять, и еще десять. Книгу раскупали мгновенно, хотя в магазинах ее не ставили на витрину - якобы чтобы не смущать домохозяек. Это жесткая, почти мужская литература, но в книжных магазинах роман лежит в разделе «женское чтиво». В студии программы «Русский взгляд» - автор романа «Секс по SMS» Аглая Дюрсо. ДМИТРИЙ ДЮЖЕВ: Здравствуйте! АГЛАЯ ДЮРСО: Здравствуйте! ДМИТРИЙ ДЮЖЕВ: Аглая, скажите, пожалуйста, вы пишете для себя или ориентируетесь на читателя? АГЛАЯ ДЮРСО: Вы знаете, ориентироваться на какого-то определённого читателя невозможно. Помимо того, что я написала книгу, я совершенно не ощущаю себя, как писатель. Я работаю в различных средствах массовой информации и на телевидении. Когда человеку постоянно говорят про некоего среднестатистического зрителя - а паче того, про среднестатистического читателя, если это касается литературы, - это, конечно, полнейший бред. Потому что никакого «среднестатистического» нет. Зритель и читатель - совершенно разный. И понятно, что и литература - тоже совершенно разная. |
| Своеобразную дилогию составляет с «Лёгким дыханием» рассказ «Аглая» (1916). Образ Аглаи как бы уравновешивает образ лёгкой Оли Мещерской. Мещерская— праведная грешница (по Бунину), монахиня Аглая— грешная праведница, отрекшаяся от любви земной. Аглая, в миру Анна, была воспитана на переживании в себе житий святых праведников, от Алексея Божьего человека до преподобного Сергия Радонежского. Её наставляет некий старец Родион, которому она вверяет себя в полное послушание, бывшее настолько непререкаемым, что по велению духовного отца она приняла кончину в назначенный срок: «...за великое её смирение, за неглядение на мир земной, за молчание и непосильное трудничество он совершил неслыханное: на исходе третьего года её подвига он посхимил её, а потом, по молитве и святому размышлению, призвал её к себе в единый страшный час— и повелел кончину принять. Да, так прямо и молвил ей: «Счастье моё, приспела твоя пора! Останься в моей памяти столь же прекрасною, как стоишь ты в сей час передо мной: отойди ко Господу!» И что ж вы думаете? Через сутки она и преставилась. Слегла, запылала огнём— и кончилась» (4,368). Аглая— как будто подлинная христианская подвижница, кабы не загадочные слова, сказанные ею перед смертью: «А всё же, бабочки, есть каверзный, бесий слух, что умирать ей не хотелося, ох, как ещё не хотелось-то! Отходя в такой молодости и в такой красоте, со всеми, говорят, в слезах она прощалася, всем говорила громко: «Простите меня!» Напоследок же закрыла глаза и раздельно молвила: «И тебе, мати-земля, согрешила есмь душой и телом— простишь ли меня?» А слова те страшные: припадая челом ко земле, их читали в покаянной молитве по древней Руси за вечерней под Троицу, под языческий русальный день» (4,369). Тянет, не отпускает человека чувство живой жизни. Праведник перед Небом становится грешником перед матерью-землёю. Христианское покрывается языческим. Ибо: в человеке, даже в праведнике, сильна его «утробная сущность», которую Бунин видел в каждом, даже называя её «лёгким дыханием»: «Такая наивность и лёгкость во всём, и в дерзости, и в смерти, и есть «лёгкое дыхание», недоуменье» 445 ,— разъяснял он сам позднее. |
| «Мир красотой спасется. Два образчика красоты» (IX, 222). Мысль эта повторена в третьей части романа (как суждение Мышкина в пересказе Ипполита Терентьева, в ночь, когда последний решал для себя вопрос «быть или не быть»). Здесь говорится: «мир спасет красота!» (с. 384). В одном из ранних планов (от 12 марта н. ст.) действие, связанное с Настасьей Филипповной, представлялось следующим образом: «С Н Ф дело идет весь роман так: Сначала ошеломленная, что стала княгиней, — в прачки. Потом — строгой и гордой княгиней. Аглая устраивает ей публичное оскорбление (сцена). 4-я часть (кончается). Разврат неслыханный. Исповедь Князя Аглае Темное исчезновение, ищут, в борд . Хочет умертвить себя. Восстановление. Аглая и Князь перед нею, ищут спасти ее. Она умирает или умерщвляет себя. NB. Рогожин. Аглая выходит за Князя — или Князь умирает. Князь робок в изображении всех своих мыслей, убеждений и намерений. Целомудрие и смирение. Но тверд в деле. Главное социальное убеждение его, что экономическое учение о бесполезности единичного добра есть нелепость. И что всё-то, напротив, на личном и основано» (IX, 227). Постепенно образ Настасьи Филипповны все более очищается, оттеняется богатство ее внутреннего мира и в то же время подчеркивается полная утрата ею веры в себя, ее болезненное состояние, одержимость. Взаимоотношения Мышкина и Настасьи Филипповны предстают в эволюции: вначале он «любил ее, о, очень любил…». Позднее же, после мучительного времени, проведенного подле нее, как рассказывает князь Аглае, Настасья Филипповна «угадала», что ему уже «только жаль» ее, но в то же время у него точно сердце «прокололи раз навсегда» (с. 435). В жизнь Мышкина входит Аглая, о которой, по его признанию, князь вспоминал как «о свете» (с. 432). Среди набросков от середины апреля выделена запись: «РАЗВИТИЕ ПО ВСЕМУ РОМАНУ ЧУВСТВ КНЯЗЯ К АГЛАЕ» (IX, 254). Прототипом ее послужила Анна Васильевна Корвин-Круковская, ставшая впоследствии женой участника Парижской коммуны Ш.-В. Жаклара, — девушка подобного же характера и социального положения. С нею Достоевский познакомился, напечатав в 1864 г. в «Эпохе» ее первые литературные опыты — рассказы «Сон» и «Михаил». Писатель был увлечен Анютой Корвин-Круковской, сделал ей предложение, которое, однако, не привело к браку. Ситуация эта во многом напоминала положение Мышкина как возможного жениха Аглаи. Вообще история знакомства Достоевского с семьей Корвин-Круковских: матерью Елизаветой Федоровной, старшей дочерью Анютой и младшей — будущим знаменитым математиком С. В. Ковалевской — отразилась в изображении отношений Мышкина с семейством Епанчиных, вплоть до прозвучавшего в обеих гостинных рассказа о смертной казни — воспоминаний писателя о минутах, проведенных им перед внезапной отменой расстрела на Семеновском плацу. |
| Разговаривая с князем, она как бы и не замечала, что Ганя тут же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом поговорил ей чуть не на ухо: — Одно слово, одно только слово от вас — и я спасен. Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения. — Что же мне написать? — спросил князь. — А я вам сейчас продиктую, — сказала Аглая, поворачиваясь к нему, — готовы? Пишите же: «Я в торги не вступаю». Теперь подпишите число и месяц. Покажите. Князь подал ей альбом. — Превосходно! Вы удивительно написали; у вас чудесный почерк! Благодарю вас. До свидания, князь… Постойте, — прибавила она, как бы что-то вдруг припомнив, — пойдемте, я хочу вам подарить кой-что на память. Князь пошел за нею; но, войдя в столовую, Аглая остановилась. — Прочтите это, — сказала она, подавая ему записку Гани. Князь взял записку и с недоумением посмотрел на Аглаю. — Ведь я знаю же, что вы ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. Читайте, я хочу, чтобы вы прочли. Записка была, очевидно, написана наскоро: «Сегодня решится моя судьба, вы знаете каким образом. Сегодня я должен буду дать свое слово безвозвратно. Я не имею никаких прав на ваше участие, не смею иметь никаких надежд; но когда-то вы выговорили одно слово, одно только слово, и это слово озарило всю черную ночь моей жизни и стало для меня маяком. Скажите теперь еще одно такое же слово — и спасете меня от погибели! Скажите мне только: разорви всё, и я всё порву сегодня же. О, что вам стоит сказать это! В этом слове я испрашиваю только признак вашего участия и сожаления ко мне, — и только, только! И ничего больше, ничего! Я не смею задумать какую-нибудь надежду, потому что я недостоин ее. |
| Тут она встревожилась окончательно и разбудила дочерей. От служанки узнали, что Аглая Ивановна еще в седьмом часу вышла в парк. Девицы усмехнулись новой фантазии их фантастической сестрицы и заметили мамаше, что Аглая, пожалуй, еще рассердится, если та пойдет в парк ее отыскивать, и что, наверно, она сидит теперь с книгой на зеленой скамейке, о которой она еще три дня назад говорила и за которую чуть не поссорилась с князем Щ., потому что тот не нашел в местоположении этой скамейки ничего особенного. Застав свидание и слыша странные слова дочери, Лизавета Прокофьевна была ужасно испугана, по многим причинам; но, приведя теперь с собой князя, струсила, что начала дело: «Почему ж Аглая не могла бы встретиться и разговориться с князем в парке, даже, наконец, если б это было и наперед условленное у них свидание?». — Не подумайте, батюшка князь, — скрепилась она наконец, — что я нас допрашивать сюда притащила… Я, голубчик, после вчерашнего вечера, может, и встречаться-то с тобой долго не пожелала бы… Она было немного осеклась. — Но все-таки вам бы очень хотелось узнать, как мы встретились сегодня с Аглаей Ивановной? — весьма спокойно докончил князь. — Ну что ж, и хотелось! — вспыхнула тотчас же Лизавета Прокофьевна. — Не струшу и прямых слов. Потому что никого не обижаю и никого не желала обидеть… — Помилуйте, и без обиды, натурально, хочется узнать; вы мать. Мы сошлись сегодня с Аглаей Ивановной у зеленой скамейки ровно в семь часов утра вследствие ее вчерашнего приглашения. Она дала мне знать вчера вечером запиской, что ей надо видеть меня и говорить со мной о важном деле. Мы свиделись и проговорили целый час о делах, собственно одной Аглаи Ивановны касающихся; вот и всё. — Конечно, всё, батюшка, и без всякого сомнения всё, — с достоинством произнесла Лизавета Прокофьевна. — Прекрасно, князь! — сказала Аглая, вдруг входя в комнату, — благодарю вас от всего сердца, что сочли и меня неспособною унизиться здесь до лжи. Довольно с вас, maman, или еще намерены допрашивать? — Ты знаешь, что мне пред тобой краснеть еще ни в чем до сих пор не приходилось… хотя ты, может, и рада бы была тому, — назидательно ответила Лизавета Прокофьевна. — Прощайте, князь, простите и меня, что обеспокоила. И надеюсь, вы останетесь уверены в неизменном моем к вам уважении. Князь тотчас же откланялся на обе стороны и молча вышел. Александра и Аделаида усмехнулись и пошептались о чем-то промеж собой. Лизавета Прокофьевна строго на них поглядела. — Мы только тому, maman, — засмеялась Аделаида, — что князь так чудесно раскланялся: иной раз совсем мешок, а тут вдруг, как… как Евгений Павлыч. — Деликатности и достоинству само сердце учит, а не танцмейстер, — сентенциозно заключила Лизавета Прокофьевна и прошла к себе наверх, даже и не поглядев на Аглаю. Когда князь воротился к себе, уже около девяти часов, то застал на террасе Веру Лукьяновну и служанку. Они вместе прибирали и подметали после вчерашнего беспорядка. |
| — И многих взяли? — спросила Аглая Петровна. Валентина Андреевна кивнула, слезинка быстро покатилась по щеке, капнула на стол. — Успокойся только, пожалуйста! — Я спокойная, а нервам не прикажешь. Берут всех, кто даже больной лежал. На самолетах они прилетели из самой Германии, сытенькие, фронта не нюхали, на подбор — палачи. Раньше приезжала зондеркоманда, а теперь другие, название я забыла. Самые они главные по этой специальности, главнее нет. Ходят из дома в дом, ничего не говорят, кроме этого своего «шнеллер!». И сразу стреляют, если что, такой приказ. — А над ними кто? — Дракон из Берлина, гад бригаденфюрер. Никуда не выходит. Слышно, сам себе и кушать готовит — яичницу. Гестапо все автоматчиками оцеплено. По другой стороне и то пройти невозможно… Она вдруг сдавила голову ладонями и почти простонала: — Хоть бы эта метель кончилась, свистит и свистит который день… — Ты бы валерьянки выпила, — посоветовала Аглая Петровна. — Или чаю горячего! — У меня немецкие порошки есть, приободряющие , — сказала Алевтина. Которые они своим танкистам дают… Выпью порошки и шнапсом отлакирую. Аглая пожала плечами. Валентина Андреевна высыпала два порошка в ложечку, запила водкой с чаем и закурила сигарету. — Земскова работа, — вдруг сказала она. — Почему это — Земскова? — А я ж тебе рассказывала, как он на меня натолкнулся и отпрянул и как я потом нарочно с шеф-директором кокетничала, чтобы отвлечь от подозрений… — Земсков там и случайно мог очутиться… Алевтина небрежно усмехнулась. — Я шеф-директора Войцеховского отвлекала, а ты меня. Интересно получается. Если у меня живешь и на меня положилась, то, значит, в порядочность мою веришь. А если не веришь, то для чего живешь? Впрочем, это разговор лишний и ничего собой не представляющий, ты все равно отмолчишься, я уж к тебе, подруженька, привыкла. Интересуешься небось, где они, Земсковы, — брат и сестрица? Провалились как под землю. Ихнюю всю улицу прочесали, все подвалы разбомбленные даже, — ушли, наверное к твоим. Довольна? — Конечно, довольна! — с тихой улыбкой ответила Аглая Петровна. |
| — Он сумасшедший? — прибавила вдруг генеральша. — Нет, он… — Пьян, может быть? Некрасива же твоя компания, — отрезала она, захватив в своем взгляде и остальных гостей, — а впрочем, какая милая девушка! Кто такая? — Это Вера Лукьяновна, дочь этого Лебедева. — А!.. Очень милая. Я хочу с ней познакомиться. Но Лебедев, расслышавший похвалы Лизаветы Прокофьевны, уже сам тащил дочь, чтобы представить ее. — Сироты, сироты! — таял он, подходя. — И этот ребенок на руках ее — сирота, сестра ее, дочь Любовь, и рождена в наизаконнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей тому назад шесть недель, в родах, по соизволению господню… дас… вместо матери, хотя только сестра и не более как сестра… не более, не более… — А ты, батюшка, не более как дурак, извини меня. Ну, довольно, сам понимаешь, я думаю, — отрезала вдруг Лизавета Прокофьевна в чрезвычайном негодовании. — Истинная правда! — почтительнейше и глубоко поклонился Лебедев. — Послушайте, господин Лебедев, правду про вас говорят, что вы Апокалипсис толкуете? — спросила Аглая. — Истинная правда… пятнадцатый год. — Я о вас слышала. О вас и в газетах печатали, кажется? — Нет, это о другом толкователе, о другомс, и тот номер, а я за него остался, — вне себя от радости проговорил Лебедев. — Сделайте одолжение, растолкуйте мне когда-нибудь на днях, по соседству. Я ничего не понимаю в Апокалипсисе. — Не могу не предупредить вас, Аглая Ивановна, что всё это с его стороны одно шарлатанство, поверьте, — быстро ввернул вдруг генерал Иволгин, ждавший точно на иголочках и желавший изо всех сил как-нибудь начать разговор; он уселся рядом с Аглаей Ивановной, — конечно, дача имеет свои права, — продолжал он, — и свои удовольствия, и прием такого необычайного интруса для толкования Апокалипсиса есть затея, как и другая, и даже затея замечательная по уму, но я… Вы, кажется, смотрите на меня с удивлением? Генерал Иволгин, имею честь рекомендоваться. Я вас на руках носил, Аглая Ивановна. — Очень рада. Мне знакомы Варвара Ардалионовна и Нина Александровна, — пробормотала Аглая, всеми силами крепясь, чтобы не расхохотаться. |
| – Ты посмотри, как интересно! Ну просто копия самолета! Оля! Да ты только взгляни! А Оля, довольно хорошенькая девочка, смотрела на модель внимательно, однако без всякого выражения на продолговатом бледном лице. – Занятный самолетик, – согласилась она. – Бегает, бегает, а не взлетает! – переживала Двинская. – А почему он не взлетает? Или он не должен взлететь? Вот! Теперь совсем остановился! Моторчик у модели заглох, и конструкторы принялись колдовать над ним. Тут появился Дудкин с кошелкой, полной грибов. – Рожденный ползать – летать не может, – сказал он громко и пошел дальше в свой подъезд. Двинскую он, кажется, не заметил, а та уставилась ему вслед. – Ишь ты какой остряк! Оля, слышала? – Остроумно сказано, – медленно и серьезно проговорила Оля. Двинская посмотрела на нас. – Молодец какой! Он здесь живет? В этом доме? – Здесь, – ответила Зинаида. – Он еще про вашу мебель сказал… Аглая, помнишь? Тогда еще Антона профессор похвалил!.. Аглая кивнула: – Ага. Он про вашу мебель сказал, что она “старина, а не старье”. Это Вере Федоровне тоже очень понравилось. – Смотри, Оля, это уже не цитата, это он уже собственную мысль выразил… И как точно! Тут Аглая сообщила Двинской, что Дудкин назвал ее “Екатериной Второй”. И это ей понравилось. – Слушай, Оля! Да ведь это просто интересный человек! – Остроумный человек, – согласилась Оля. – Обязательно познакомьте нас с ним, – сказала Вера Федоровна, – Оля! Да ведь с такими острословами ты просто можешь светский салон открыть! – Интересно будет познакомиться, – без всякого выражения проговорила Оля. На следующее утро, сидя за завтраком, я услышал, как Аглая и Зинаида надрываются во дворе: – Антошка! Дудкин! Антошка, выйди скорей! Я появился во дворе в ту минуту, когда туда вышел Антон. Девчонки так и налетели на него. Приплясывая от возбуждения, они рассказывали, какой вчера получился разговор и как понравились Вере Федоровне и ее внучке все Антошкины изречения. – Она знаешь что про тебя сказала? Что ты очень интересный человек! – сообщила Зинаида. – Во как! |
| – Ой! Правда же! – вскрикнула Аглая. – С Бармалеем – два! – А с черепом! – подхватила Брыкина. – Зойка, если бы ты такое пережила, ты бы до сих пор в психиатричке сидела. Все, кто не знал о моих приключениях, попросили рассказать о них. Мои защитники принялись за дело с большим жаром. – Откуда мы знали, что козел такой злющий! – закончил Дудкин. – Мы-то все пошли обедать, а Лешка полтора часа от него по квартире бегал. На других этот рассказ тоже произвел сильное впечатление. Наверное, не меньше минуты ребята молчали. Я не смотрел на них, но чувствовал, что они поглядывают на меня. – Бледный какой! – тихо заметил кто-то. Мне стало очень жалко себя, О других приключениях Аглая, Зина и Дудкин не успели рассказать. В класс вошла наша учительница Дина Федоровна, высокая, полная, седая. – Долго заседаете, – сказала она. – Так что же вы решили относительно Леши Тучкова? Звеньевая отошла от стола, и учительница села за него. – Дина Федоровна, мы все выяснили, – взволнованно заговорила Зоя. – У Леши очень тяжелые условия дома. – Аа-а! – протянула учительница и медленно кивнула. – И еще знаете что, Дина Федоровна… У Тучкова очень плохая нервная система. Просто ужасная нервная система! – Ах вот оно что! – Учительница снова медленно кивнула. Тут звеньевая заявила, что мне не строгость нужна, а товарищеская помощь, и несколько человек вызвались со мной заниматься. – Ну зачем же! – сказала учительница. – Мы уж попросим Климову. Она, правда, не из вашего звена, зато у нее круглые пятерки по арифметике. Хотя Зоя и стала под конец на мою сторону, Аглая, Зина и Дудкин бранили ее всю дорогу от школы до дома. – Зойка всегда так, – говорила Аглая, – сначала накинется на человека, а потом разбирается. – Ну факт! – сказал Дудкин. – А завтра будет удивляться, почему он опять уроков не сделал. А разве он сможет заниматься после сегодняшнего! Глядите – весь скрюченный! Лешка, ну разве ты сегодня заниматься сможешь? Я еще больше скрючился и отрицательно помотал головой. – Выбрали звеньевую на свою голову! – вздохнула Зинаида. |
| — Ну, слава богу, слава богу! Тут уже не выдержала и Александра и захохотала от всего сердца. Казалось, этому хохоту всех трех и конца не будет. — Ну, сумасшедшие! — пробормотала Лизавета Прокофьевна, — то напугают, а то… Но смеялся уже и князь Щ., смеялся и Евгений Павлович, хохотал Коля без умолку, хохотал, глядя на всех, и князь. — Пойдемте гулять, пойдемте гулять! — кричала Аделаида, — все вместе и непременно князь с нами; незачем вам уходить, милый вы человек! Что за милый он человек, Аглая! Не правда ли, мамаша? К тому же я непременно, непременно должна его поцеловать и обнять за… за его объяснение сейчас с Аглаей. Maman, милая, позвольте мне поцеловать его? Аглая! позволь мне поцеловать твоего князя! — крикнула шалунья и действительно подскочила к князю и поцеловала его в лоб. Тот схватил ее руки, крепко сжал, так что Аделаида чуть не вскрикнула, с бесконечною радостию поглядел на нее и вдруг быстро поднес ее руки к губам и поцеловал три раза. — Идемте же! — звала Аглая. — Князь, вы меня поведете. Можно это, maman? Отказавшему мне жениху? Ведь вы уж от меня отказались навеки, князь? Да не так, не так подают руку даме, разве вы не знаете, как надо взять под руку даму? Вот так, пойдемте, мы пойдем впереди всех; хотите вы идти впереди всех, tête-à-tête? Она говорила без умолку, всё еще смеясь порывами. — Слава богу! Слава богу! — твердила Лизавета Прокофьевна, сама не зная чему радуясь. «Чрезвычайно странные люди!» — подумал князь Щ., может быть в сотый уже раз с тех пор, как сошелся с ними, но. ч. ему нравились эти странные люди. Что же касается до князя, то, может быть, он ему и не слишком нравился; князь Щ. был несколько нахмурен и как бы озабочен, когда все вышли на прогулку. Евгений Павлович, казалось, был в самом веселом расположении, всю дорогу до воксала смешил Александру и Аделаиду, которые с какою-то уже слишком особенною готовностию смеялись его шуткам, до того, что он стал мельком подозревать, что они, может быть, совсем его и не слушают. От этой мысли он вдруг и не объясняя причины расхохотался наконец чрезвычайно и совершенно искренно (таков уже был характер!). Сестры, бывшие, впрочем, в самом праздничном настроении, беспрерывно поглядывали на Аглаю и князя, шедших впереди; видно было, что младшая сестрица задала им большую загадку. Князь Щ. всё старался заговаривать с Лизаветой Прокофьевной о вещах посторонних, может быть, чтобы развлечь ее, и надоел ей ужасно. Она, казалось, была совсем с разбитыми мыслями, отвечала невпопад и не отвечала иной раз совсем. Но загадки Аглаи Ивановны еще не кончились в этот вечер. Последняя пришлась на долю уже одного князя. Когда отошли шагов сто от дачи, Аглая быстрым полушепотом сказала своему упорно молчавшему кавалеру: |
|
|
