| Правда, за это время Боэмунд сумел нанести два рядовых поражения византийским войскам на материке (при Янине и Арте), захватив Фессалию и Македонию. И тень надежды, мелькнувшая ранее, почти растворилась – все ожидали со дня на день падения великой Римской империи. В связи с полным отсутствием средств императору пришлось еще более уменьшить содержание золота в монетах государственного образца – естественно, это вызвало глухой ропот у византийцев, недовольных налоговым бременем, упавшим на их плечи 202 . Однако это были последние видимые успехи норманнов, не сразу заметивших, что вслед за этим для них наступают не самые лучшие времена. К чести императора, и в эту минуту он не пал духом. Находясь на Балканах, Комнин отправил гонца в Константинополь к своему брату Исааку с просьбой найти как можно скорее деньги для набора нового войска. Оставался один источник, который мог быть задействован властью, – церковное имущество. Весной 1082 г. Исаак созвал в храме Святой Софии синод и предложил патриарху и епископам сдать церковное имущество для войны. Это был своего рода «момент истины», и царская власть выиграла невидимое сражение с партией восточных «папистов» – синод дал необходимое разрешение на реквизицию церковных драгоценностей. Только два человека резко выступили против – некто Метакса, открыто высмеивающий царя и его брата за неумение управлять государством, и Халкидонский митрополит Лев, напрямую оскорбивший самодержца. В противоречии с постановлениями VII Вселенского Собора митрополит учил, что священная утварь и предметы должны быть почитаемы не относительно, а служебно. Иными словами, что сами по себе иконы и материал, из которого они изготовлены, являются священными, а, следовательно, император, изъявший их в казну, не кто иной, как святотатец! Конечно, Алексей I Комнин не собирался терпеть такого оскорбления царского сана, а приказал срочно созвать синод и низложить дерзкого архиерея, запутавшегося в догматических темах. Затем его отправили в изгнание, хотя царь лично следил за тем, чтобы условия содержания ссыльного не были суровыми 203 . |
| 19 июня 1097 г. город пал, и Татикий напомнил крестоносцам о ленной присяге василевсу, запретив его именем грабить город. Конечно же, это вызвало великое неудовольствие рыцарей. Латинян привело в бешенство то обстоятельство, что, помимо всего прочего, памятуя дипломатический протокол, сановники Византийского императора оказали высшие почести захваченным в плен жене и детям Кылыч Арслана. Более того, вскоре их вообще возвратили мужу и отцу, даже не взяв выкуп 302 . Но деваться было некуда – Татикий завел отношения с христианским населением Азии, и их помощь крестоносцам целиком и полностью зависела от слова византийского сановника. Впрочем, в виде компенсации за «упущенную выгоду» Римский император выдал вождям пилигримов богатые дары 303 . Собственно говоря, взятием Никеи закончилась пора тесного сотрудничества византийцев с крестоносцами. Алексей Комнин решил для себя главную задачу: со взятием Никеи почти все прежние владения Римской империи в Малой Азии, по крайней мере те, которые сохранились еще в памяти современников, вернулись византийцам, крестоносцы были препровождены прочь из его владений, турки – разбиты. Несмотря на строптивость, до этой минуты все вожди крестоносцев соблюдали свои клятвы верности императору. Теперь оставалось лишь узнать, как долго продолжится это плодотворное сотрудничество. Удовлетворившись достигнутым, василевс оставил войско и вернулся в Константинополь 304 . Вслед за этим армия крестоносцев неожиданно разделилась, причем предположения по данному поводу были самые разные. Кто-то считал, что это было сделано из-за недостатка продовольствия, а потому латиняне решили удвоить шансы, разделившись на две колонны. Иные полагают, будто сама дорога дала ответвление, по которому направились основные силы в то время, когда арьергард – на этот раз уже под командованием Боэмунда – двинулся по главному пути. Так или иначе, но именно Боэмунду с его норманнами пришлось принять на себя главный удар армии Кылыч Арслана, сумевшего наконец покончить войну с единоверцами и сосредоточиться на более опасной угрозе. |
| И тут Андроник I соединил в одном действии две самых сильных страсти, рабом которых всегда и являлся: он женился на вдове Алексея II Агнессе-Анне, дочери Французского короля Людовика VII (1137–1180) против ее воли, чем вызвал откровенное отвращение своим поступком в обществе. Общественное мнение Европы было возмущено в неменьшей степени. Девочка, которой едва исполнилось 11 лет, оказалась в руках 60-летнего сластолюбца, но патриарх Василий Каматир, несмотря на явное отсутствие каноничных оснований для брака (для Андроника I этот союз считался кровосмесительным и третьим по счету), венчал «молодых» 765 . Удивительно, но сама Агнесса-Анна отреагировала совершенно спокойно на это событие. При дворе Андроника I всегда было достаточно доступных женщин, флейтисток и просто гетер, чтобы он был вынужден навязывать себя в качестве любовника. Анне льстило, что ее приглашают на различные торжества, украшают пышными нарядами и, кроме того, сам Андроник I, несмотря на старость, по-прежнему сохранил непередаваемое обаяние как мужчина – женщинам очень нравилось его общество 766 . Чрезвычайно честолюбивый, Андроник I решил запечатлеть себя на века. Он заранее подготовил свою гробницу в великолепном храме Сорока Мучеников, расположенном в центре Константинополя, куда перенес останки первой супруги. У него была также мысль поставить собственную конную статую на высоком медном постаменте. Напротив, изображения казненной царицы Марии и умерщвленного императора Алексея II он потребовал повсеместно уничтожить или представить в комичном виде. Например, портрет царицы, красота которой являлась общеизвестной, он повелел переписать в виде старухи с морщинистым лицом 767 . Следующий способ укрепления власти, задействованный Андроником I, касался широкой аграрной реформы. Войны, которые почти непрерывно велись в предыдущее столетие его предшественниками по престолу, очень сильно ударили по экономическому состоянию Византии и в первую очередь по свободному крестьянству. Представители династии Комнинов были заинтересованы в том, чтобы сосредоточить основные земельные наделы в руках аристократии, из которой формировалась армия. |
| Прибывший Кара-тегин быстро сообразил, что ни он, ни его повелитель не в состоянии справиться с этой турецкой вольницей, постоянно подпитываемой с Востока все новыми и новыми отрядами соотечественников. А потому... создал собственный эмират, формально признав над собой власть Мелик-паши, но тут же заключив союзнические договоры с мелкими эмирами Малой Азии, находящимися в состоянии войны с главой сельджуков. Помимо этого Кара-тегин внезапно захватил Синоп, где находилась финансовая казна Римской империи, отправленная на всякий случай Алексеем I еще при подготовке похода против норманнов. Деньги, конечно, пропали, но дипломатическим путем Комнину удалось вернуть Синоп Византии, и вскоре туда был направлен губернатором родственник Алексея I Константин Далласин. Кроме того, в Малой Азии и в Трапезунде на осколках малоазиатских владений возникли новые христианские государства, не подчиненные Константинополю. В Трапезунде правил дука Феодор Тавра, до недавнего времени один из первых сановников Римской империи, удостоенный титула севаста. Но затем сепаратистские настроения овладели им, и Гавр создал собственное государство, отвоевав у турок земли от Трапезунда до Неокесарии. Небезынтересно добавить, что в 1098 г. в одной из битв с турками Гавр был взят в плен и стяжал мученический венец за отказ принять ислам 210 . В Эдессу вернулись армяне, полководец которых Феодор Торос теперь правил городом в качестве вассала Мелик-паши. Мелитену захватил армянский полководец Тавриил, в границах фемы Евфрат возникло еще одно княжество, где правил армянин Тох Васил. А потомок Армянских царей Рубен захватил крепость в Киликии и провозгласил свою независимость ото всех 211 . В целом же к 1092 г., когда Мелик-паша скончался, исламский мир оказался разделенным на несколько сфер влияния. Основная власть по-прежнему сохранялась в руках потомков Альп Арслана, хотя постоянные споры о престолонаследии серьезно ослабили их. В Мосуле, Азербайджане и Луристане правили атабеги («правители»), начавшие свою деятельность как наместники Великого Сельджука, но быстро создавшие собственные эмираты. Персидский Ирак со столицей в Хорезме также лишь номинально подчинился султану; позднее здесь возникла еще одна династия, принявшая имя Хорезм-шахов. Отдельно от них располагались области, занятые потомками брата Альп Арслана Кавурда, уже изначально в силу своего родства с Великим Сельджуком имевшие большую, чем иные правители, самостоятельность. Как уже писалось выше, потомки Кетельмуша образовали Иконийский султанат, в Сирии правил Тутуш 212 . |
| Утром византийцы подошли к Иконии, и император убедился, что штурм города – тяжелое и опасное предприятие. Пока он размышлял, а его солдаты увлеклись грабежом окрестностей, поступили известия о том, что другая турецкая армия под командованием полководца Танисмана концентрируется у местечка Чивриличимани. Хотя проход к сельджукам был крайне затруднен горными массивами, Мануил I, желая подражать западным рыцарям, посчитал необходимым преподнести своей супруге по бытовавшему на Западе обычаю какой-нибудь яркий подвиг. Сформировав два небольших отряда, он поместил их в засаду. А сам в окружении великого доместика Иоанна Аксуха и брата Исаака помчался на турок, решивших напасть на римских фуражиров. Безрассудность этого поступка настолько взволновала византийских аристократов, находившихся в одном из засадных отрядов, что они в сердцах пообещали никогда больше не ходить на войну вместе с царем. Как сказал современник Мануила I, «юность есть нечто неодолимое, а как скоро к ней присоединятся сила и крепость – она бывает еще неодолимее». А тот уже вступил в схватку с несколькими десятками турок, нисколько не сомневаясь в грядущей победе. Исход боя можно было угадать без труда, но тут византийцы из засадных отрядов бросились на выручку василевсу и с великим трудом отбили его. На удивление, император не был даже ранен, но разгоряченные боем товарищи и родственники самодержца начали дружно и довольно дерзновенно упрекать его за безрассудный поступок. Как ни в чем не бывало василевс ответил в том духе, что нечего вспоминать старое, а нужно озаботиться будущим днем – к туркам все прибывали и прибывали подкрепления. И, не переведя дух, император направился вперед, чтобы на месте произвести рекогносцировку. Это новое проявление юношеской лихости вновь едва не стоило ему жизни – Мануил I наткнулся на другой турецкий отряд, с ходу вступил с ним в бой и оказался в смертельной опасности. Выручили царя стрелки, подоспевшие на помощь. Неунывающий царственный юноша не стал терять времени и, перехватывая инициативу, устремился на сельджуков со всем войском, не давая тем уйти и соединиться с основными силами. Замечательный момент – пока шел бой, дядя царя севастократор Исаак, оставшийся в лагере, сидел в царской палатке и ожидал его исхода с тайной надеждой, что императора убьют и он станет новым Римским василевсом 465 . Впрочем, больше мы не встретим эту личность в качестве исторического персонажа. Но его мечты и амбиции унаследует средний сын севастократора Андроник Комнин, с которым нам придется столкнуться не один раз. |
| Иными словами, Запад был чрезвычайно мощной силой, с которой следовало держать себя настороже. В противном случае, объединившись и сыграв на политических и, главное, религиозных противоречиях, западные державы могли похоронить Византию. Как отмечали современники, не раз Мануил Комнин говорил своим близким товарищам, что очень боится народов Запада: «Царь опасался, чтобы латинские племена, обладающие неодолимой силой, соединившись между собой, не затопили нашего государства, подобно потоку, который из малого сделавшись великим, опустошает нивы земледельцев» 448 . И, насколько мы можем судить по последующим событиям, опасался небезосновательно. Остановить грядущую экспансию можно было различными способами, и все они были задействованы. В частности, играть на политических противоречиях европейских государств и Римского епископа, не позволяя им скооперироваться против Византии. Затем открыть Западу глаза на «схизматиков» – греков с целью последующей интеграции обеих культур в рамках одной христианской цивилизации. И, наконец, прекратить церковный раскол. Император правильно понимал, что в условиях единой Кафолической Церкви практически все политические разногласия могут быть решены мирным путем. Это все, так сказать, практические размышления. Но следует иметь в виду и идеальный момент в умозрении Византийского царя, которого не случайно называли новым Юстинианом. «Римский империалист» до мозга костей, Мануил I Комнин прекрасно понимал статус императора и его роль во Вселенной. Поэтому внешняя политика царя была целиком и полностью направлена на то, чтобы выполнить незавершенную императором св. Юстинианом работу – воссоздать Священную Римскую империю, обезопасив христианские земли от нападения варваров и мусульман. Поэтому характер и стиль деятельности нового василевса во многом копировал своего великого предшественника, от которого его отделяли шесть столетий. Комнин искренне недоумевал, когда кто-то пытался распространить титул «император» на латинских правителей, и совершенно не понимал, как Римский папа, перед авторитетом которого благоговел, может наделять кого-то царской властью. По-видимому, только потому, полагал царь, что изменился сам Апостольский престол, – другого объяснения он не видел. Его мысли на этот счет позднее были письменно изложены одним из близких придворных летописцев в виде монолога-размышления. |
| 2118 Текст новеллы – у Zachariae, jus graecoroman. t. III, p. 172: русск. перев. в ст. Маркова: «Обручение и венчание по Кормчей книге» («Странник» за 1882 г., т. стр. 26) и у проф. Горчакова: «О тайне супружества», стр. 164–5. 2119 См. Zachariae ibid. p. 338–340; Leunclavii – jus graeco-rom. t. I, p. 121–3. Новелла имп. Никифора есть, собственно, подтверждение соборного определения, состоявшегося при п. Иоанне Ксифилине, в апреле месяце 1066 г. А это соборное определение настойчиво проводило мысль, что обручение по своим последствиям равносильно браку. Ссылаясь на гражданское законодательство, усвоявшее обручению силу создавать родство, в смысле препятствия к браку, между одной стороной и близкими родственниками другой (напр., между обрученницей и сыном или братом обрученного с ней), а также на обычное уже в то время требование, чтобы обручившийся с девицей и потерявший ее, вследствие ли смерти ее или по разводу, не был поставляем на священные степени., как второбрачный, патриарх, совместно с собором, предписывал, чтобы впредь не допускать недозволенных и воспрещенных сочетаний между свойственниками не только в тех случаях, когда основанием свойства служит брак с церковной формой его заключения (ερολογα), но и тогда, когда «обручение совершено по закону, брак же не состоится и разрушится смертью (одной из сторон) или другим способом». Основание требования – то, что «обручение имеет все свойства законного брака» (τς νομμου μνηστεας το γμου τξιν τε κα κατστασιν χοσης), и след. между ними «не должно быть никакого различия» (μηδν ενω γμου τε κα μνηστεας διφορον) в отношении к юридическим последствиям (Σντ. V, 51–2; русск. перевод, весьма неточный, в цит. статье Маркова, стр. 23–4). 2120 Новелла Алексея Комнина издана у Zachariae, t. р. 359–364; Leunclavii, t. I, р. 126–130; славянский перевод, совершенно буквальный и неудобопонятный, в Кормчей, по изд. 1787 г., ч. 2, гл. 43, л. 37–42; русск. перев. у проф. Горчакова (цит. соч. стр. 163–8) и Маркова (цит. ст., стр. 26–30). Докладная записка «великого стража», с ответом на нее императора, у Zarhariae, р. 376–383; Leunclavii, р. 132–138; Σντ. V, 284–291; слав. перев. в Кормчей, ч. 2, л. 42–49; русск. перев. в статье Маркова, стр. 30–34; изложение содержания – у Горчакова, стр. 168–170. |
| В других находках, вместе с подобными цепями (но лучшего достоинства), находимы были звёзды особого рода, о шести лучах, исполненные из дутого серебра и покрытые обычными украшениями зернью, и потому явилась догадка, что подобные цепи назначались для ношения этих звёзд. На эту догадку наводила, очевидно, также аналогия цепей, с навешенными на них молотами Тора, в виде маленьких серебряных амулетов 202 , между скандинавскими древностями происходящими из Гельсингланда и т. п. По составу кладов, в которых эти цепи встречены, получается полное сходство с кладами Гнездовским, Каневским и другими: в числе украшений мы находим здесь полулуния из серебра, витые обручи шейные, дутые серебряные бусы от мониста, подвесные бляшки, украшенные филигранью, серебряные слитки и кольца, как денежные знаки, и англосаксонские монеты, как показание времени. Почетное назначение кольчатых цепей зависит, конечно, от тех предметов, которые на них подвешены, а потому сами цепи редко даже упоминаются. Главное место, которое мы можем указать, находится у византийского историка Иоанна Киннама 203 , жившего в царствование Мануила Комнина, следовательно, во второй половине XII века, и бывшего царским грамматиком, хотя всю жизнь состоявшего на военной службе; точность историка ничего не оставляет желать. Описывая особенно торжественный приём Иоанном Комниным султана – событие было великое, невиданное, – историк описывает трон, царскую багряницу, горевшую камнями и блиставшую жемчужинами, и прибавляет, что у царя «с шеи на грудь спускался на золотых цепях необыкновенной величины и цвета камень: он горел, как роза, а по виду походил особенно на яблоко». Употребление кольчатых цепей и цепочек проследить гораздо труднее, чем орнаментальное развитие церемониальных цепей и им подобных ожерелий и монет: предметы служебного характера не удостаиваются ни изображения в рисунке, ни названия в тексте, и взамен цепи упоминается только амулет, на ней подвешенный. Но, согласно с общим, нами указанным убранством шеи и груди у византийцев и вообще на христианском востоке, мы находим обильное применение цепи к личному убору именно у племён славянских, вошедших в соприкосновение с Византией) и греческим востоком: ясное тому свидетельсво – народные уборы. Мы находим далее кольчатые цепи, подвешивавшиеся к поясу, с бубенцами и притом из серебра, в народных уборах Кандии, Родоса 204 . Отсюда эти цепи вошли в обычай у венецианцев столетий и особенно венецианок 205 , а затем в северной Европе, многочисленные цепочки служили здесь для ношения вееров, опахал и пр., тогда как, в Греции они назначались долгое время для религиозных предметов, заступивших место талисманов, например, панагий, носившихся там даже и светскими людьми 206 . |
| Тут, среди своих детей, и жила старая императрица вплоть до самой смерти, последовавшей приблизительно в 1123 году, жила по соседству с монахами, которых всегда любила, и в благочестивой атмосфере, окружавшей ее еще в юности. Однако она не вполне умерла для мира. Она охотно принимала посетителей, содержала при себе маленький двор, где были писатели, воспевавшие ее славу или утешавшие ее в скорбях и напастях. Она продолжала интересоваться духовной стороной жизни, и в особенности поощряла своего зятя Никифора Вриенния, писательский талант которого она всегда ценила, писать историю великого Алексея Комнина, оплакиваемого ею мужа. Это произведение, как известно, дошло до нас: в предисловии Вриенний восхваляет «премудрый дух», возложивший на него эту трудную задачу, «геркулесовскую силу», заставившую его, несмотря на его скромность, взять ее на себя. Как кажется, Ирине очень нравилась роль вдохновительницы, благодаря которой она удовлетворяла своему желанию превозносить одновременно славу Дук и Комнинов. Впрочем, современники любили величать ее, даже в глаза, «сиреной Кесаря», и можно с уверенностью думать, что комплимент этот не был ей неприятен. h9 III В Национальной библиотеке хранится пурпуровыми чернилами собственноручно подписанный Ириной, «императрицей римлян, верной во Христе Боге нашем», устав (типик), изданный царицей для ее монастыря. Она тут пространно перечисляет здания, построенные ею, и доходы, какими она наделила обитель. Подробно объясняет многочисленный обязанности, предписываемый ею монахиням, правила, каким им надлежит следовать, строгую дисциплину, какой они будут подвергнуты. Наконец, она определяет ясно и точно, и в чрезвычайно властном тоне, все, что касается управления монастырскими имениями и охраны независимости монастыря. Этот документ, составляющей не менее шестидесяти печатных страниц, крайне любопытен, потому что знакомить нас с психологией Ирины Дуки и дает представление о монастырской жизни ее времени. Что тут поражает, прежде всего, это странное смешение нравоучительной фразеологии и практического духа, мистической экзальтации и административной точности, властной, мелочной и сухой. |
| Именно поэтому свет в чистом виде нигде не изображается в этой живописи (исключение – тонкий мазок белил на гребне носа), излучающей свет изнутри, он присутствует в сокровенной глубине самой формы 10 . Подобная многослойность и глубинность письма рассчитаны на особый тип созерцания: длительного медитативного погружения в живопись, параллельно с которым приоткрываются и глубины смысла. Неуловимость чувственной материи в этой иконе, ее предельная дематериализация соответствуют абсолютному претворению всех художественных средств в духовные. Кажется, что в ней нет ничего предметного, вещного, сделанного, и каждая частица поверхности духоносна. Иллюзионистические пурпурные описи на лике Марии (эти приемы, даже красные точки в уголках глаз, восходят к античной традиции), более плотное и открытое письмо лика Младенца, границы касаний плоти Матери и Христа приоткрывают нашему взору тайну «перетекания» божественного – в человеческое, телесное, земное. Зыбкое чувство «нераздельности – неслиянности», воплощения несозданного, «овеществления» нетварного Божества – одна из особых богословских и художественных задач этой иконы, осуществленных просто и в то же время неуловимо. Пронзительная благородная красота Богоматери – аскетического толка, все чувственное (начиная от пропорций) свелось здесь лишь к воспоминанию. Но аскеза ни в коей мере не предполагает огрубления или уничижения плоти, перед нами – ее преображение. Материальная, чувственная красота умирает, она приносится в жертву для того, чтобы объединить мир на началах высшей любви. Трагическая эмоция сдержанна: ее отличает величавая мера драмы и человеческого достоинства. Мозаиками базилики в Чефалу, в Сицилии 11 (1148), открывается ряд произведений XII в., в которых разные грани образа, его художественного воплощения становятся более откровенными. Тонкая гармония иконы Богоматери Владимирской оказывается утраченной, произведения этого периода активнее выражают художественную позицию своих создателей, и их можно отнести либо к комниновскому маньеризму, либо к более классическому направлению, продолжавшему жить на протяжении всего столетия. Создание мозаик в Чефалу совпало с царствоваем Мануила Комнина, временем широкой экспансии византийского искусства, блистательной работы константинопольских художников по всему миру, реанимирующих славу великой Римской империи, о возрождении величия которой грезил император. Базилика в Чефалу открывает ряд роскошных византийских ансамблей в Сицилии, явившейся, по мнению Э. Китцингера, в середине столетия «средокрестием» развития столичного искусства 12 . Мозаики Чефалу (завершенные в апсиде чуть позже практически одновременного начала работ в двух других сицилийских циклах – Палатине и Марторане) – отправная точка для понимания общей эволюции, места в ней каждого отдельного памятника. |
|
|
