| Справка: По распоряжению Преосвященного Ректора, хранившиеся при делах Совета документы священника Аменицкого и Н. Кузьмина были выданы им на руки при выбытии из Академии. Определили: Принять к сведению. —55— XII. Прощение вольнослушателя Академии Алексея Величкина: «По выдержании приемных испытаний в Академию в прошедшем 1909 году, я, по недостатку мест, не был принят в число студентов. В виду того, что в настоящее время, с начала года, отсутствуют два студента и в будущем 1910–1911 учебном г. на втором курсе будут два свободных места, то я и осмеливаюсь покорнейше просить Вас, Ваше Преосвященство, допустить меня до держания переходных испытаний и зачислить мне этот год. – При сем считаю необходимым довести до сведения Вашего Преосвященства, что лекции я посещал с начала года и написал все, требуемые от студентов 1-го курса, письменные работы». Справка: Указом Святейшего Синода от 8-го апреля 1902 года за 2747 вновь подтверждено было, что «допускаемые, на основании § 115 устава духовных академий, по усмотрению Епархиального Преосвященного, к слушанию академических лекций посторонние лица правом подвергаться переходным испытаниям и подавать сочинения на соискание ученой степени или звания не пользуются». Определили: В виду изложенного в справке, – просьбу вольнослушателя Алексея Величкина отклонить. На сем журнале резолюция Его Преосвященства: «1910 г. мая 20. Утверждается. Журнал сей получен мною 17-го мая. Епископ Трифон». 10 мая 1910 года 5. Присутствовали, под председательством Ректора Академии Феодора, Епископа Волоколамского, Инспектор Академии – и. д. ординарного профессора А.П. Шостьин , заслуженный ординарный профессор Μ.Д. Муретов, ординарные профессора – А.П. Голубцов , А.И. Введенский , С.С. Глаголев и А.А. Спасский; экстраординарные профессора – С.И. Соболевский, И.В. Попов , С.И. Смирнов , Μ.Μ. Богословский и Д.И. Введенский . —56— Отсутствовали: заслуженные ординарные профессора А.Д. Беляев и Н.А. Заозерский – по болезни; ординарный профессор Μ.Μ. Тареев и экстраординарный профессор Н.Г. Городенский – по нахождению в отпуске; экстраординарные профессора Π.П. Соколов и И.Μ. Громогласов – по домашним обстоятельствам и экстраординарный профессор А.П. Орлов – по нахождению в заграничной командировке. |
| 6 ч. мною получено письмо из Кашина от прот. И. Аменицкого; от 3 числа от. протоиерей писал мне: «Имею честь благопочтительнейше преподнести Вашему Высокопреосвященству жизнеописание Преподобного Отца нашего Саввы Вишерского в 150 экземплярах, усерднейше прося Милостивого Архипастыря и Отца принять этот слабый труд. Сим даром я имею счастие выразить мою сыновнюю признательность Милостивейшему Отцу Архипастырю за милости, явленные моему недостоинству». На это я отвечал 8 числа: «Достопочтенный о Господе о. Протоиерей! Благочестивая ревность ваша о славе соименного мне Угодника Божия, преподобного отца Саввы Вишерского, выразившаяся в написании его иконы и составлении его жития, достойна похвалы и одобрения. Присланные Вами мне печатные экземпляры жития преподобного Саввы принял я с искреннею благодарностию. Прилагаемое у сего примите с любовию.» 7 числа получено было мною два письма: одно из Ярославля, а другое из Москвы. Из Ярославля от 5 числа писал преосвященный архиепископ Ионафан: «Полученные мною сего 3 декабря две брошюры о праздновании двадцатипятилетнего вашего святительского служения послужили мне утешением и вместе горьким упреком в опущении братского долга по отношению к Вашему Высокопреосвященству. Я обязан был приветствовать Вас с юбилейным вашим торжеством, скажу более – лично присутствовать на этом торжестве с выражением моих искренних благожеланий, коими преисполнено мое сердце к Вашему Высокопреосвященству; но до сего 3 декабря я решительно и не читал в газетах, и ни от кого не слыхал о времени вашего юбилейного торжества. И потому усерднейше прошу Ваше Высокопреосвященство простить грех неведения и опущения братского долга». Из Москвы от 6 числа писал мне Матв. Ив. Соколов: «Весьма Вам благодарен за присылку мне описания вашего юбилейного торжества. Читая брошюрки, я как будто лично присутствовал тут, все созерцал, купно с прочими ликовал и душевно умилялся. Да что значит, что Первосвятитель 511 не удостоил Вас своего приветствия? – Верно гневается за что-нибудь. Преосвященному Никандру 512 он прислал громаднейшее письмо на большом почтовом листе к юбилею его». |
| На другой день, часов в 8 утра, собрались в передней архиерейской две сестры-вдовы – Царевская и Аменицкая, брат их Харизоменов и я. Доложили о нас Владыке; он не замедлил позвать всех нас в залу. Первый вопрос Архипастыря обращен был ко мне: – Ведь ты сирота? – Сирота, Владыко святый. – Ты сирота, невеста сирота, собор бесприходный, а надо купить тебе дом: на какие же средства будешь покупать? Я обрадовался, что встретилось препятствие и говорю Владыке: – Преосвященнейший Владыко, я имею пока кусок хлеба, и потому не имею надобности спешить выходить на место. Владыка начал рассматривать список окончивших курс семинарии и стал рассуждать сам собой: Смирнов, за которого ходатайствует Маков, сын также не богатого отца (инспектора Суздальского дух. училища), и потому также не в состоянии приобрести дома, да к тому же он ниже Тихомирова в списке. Затем, как бы пробудившись от своего размышления, он обращается к столоначальнику Харизоменову с вопросом: «Да, кажется, в Муромском училище есть праздное учительское место?» – «Точно так, Владыко святый; учитель первого класса отправился в Томскую епархию на священническое место». – «А сколько учителю 1 класса жалованья?», – продолжает Владыка – «Триста рублей (ассигнациями)». – «Ну, вот и хорошо. – Ты, – обращается ко мне Владыка, – будешь учителем и будешь получать за это по 300 р. в год; из них 100 рублей отдавай сиротам. – А ты, баба, – обращается к вдове Царевской, – отдай ему (т. е. мне) третью часть дома». Я начал было опять уклоняться от Муромского места, но Преосвященный мне говорит: «Эту мысль (т. е. об учительстве) Сам Бог мне внушил; поди, послушайся меня, хорошо будет». Не смея более пререкать архипастырской воле, я дерзнул попросить позволения предварительно посмотреть невесту. «Ну, что же ты, баба, – обратился он к моей будущей теще; – не привезла сюда девку-то; он здесь и посмотрел бы ее, а то шутка-ли ехать за сто двадцать верст?» – Впрочем, мне дано было дозволение отправиться в Муром. Но я, как приговоренный к смерти, вышел из архиерейских покоев и бросился к ректору просить защиты и ходатайства перед Преосвященным об освобождении меня от Муромского места. Но добрый о. ректор, выслушавши мой рассказ об обстоятельствах дела, дал мне совет отправиться в Муром, и если мне не понравится невеста, сказать ему: тогда он употребит все усилия к освобождению меня от нежеланного места и нелюбой невесты. |
| Не говоря уже об идеологах «крепкого государства», рыцарях классовой «гармонии», «симфонии», типа поклонника Византии Константина Леонтьева , к которым я всегда чувствовал брезгливое отвращение. Всякое авторитарное государство (монархическое, цезаристское или мнимо теократическое) было для меня отвратительно, под каким бы флагом оно ни выступало. Если раньше оно у меня ассоциировалось с папашиным ремнем, который, в общем, возбуждал больше смех, чем страх, то теперь оно предстало предо мной в лице судьи, изрекающего глагол «заберут». Мир безнадежен. Я часто вспоминал Ибсена: «Была лишь одна настоящая революция — всемирный потоп. Но и тут нашелся оппортунист и соглашатель — Ной». В это время я без конца читаю греческих трагиков. Сильная личность, бросающая вызов судьбе, борющаяся даже тогда, когда борьба безнадежна, и гибнущая без слова жалобы, меня пленяет. Образы Антигоны, Филоктета, Электры — для меня были предвосхищением христианства. Отталкиваясь от Ницше, я мечтал написать работу «Рождение античной трагедии из духа борьбы». Многие близкие мне люди в это время разочаровывались в искусстве. «В сущности, искусство — это гнусная вещь: оно лишь навевает красивые сны», — сказал как-то в это время Боря Григорьев. Помню, мне удалось с огромным трудом достать книгу Габриэля Д’Анунцио «Сто и сто и сто и сто страниц Габриэля, который хочет умереть». Мне ее дал Василий Алексеевич, которому я все-таки подал мои «Задушевные мысли» и с которым свел знакомство. Книга была на итальянском языке. Я, разумеется, ничего не понимал, но Екатерина Димитриевна Аменицкая знала итальянский и обещала прочесть и мне рассказать. Отец увидел у меня книгу и спросил, как называется. Получив ответ, сказал: «Врет твой Габриэль: если бы хотел умереть, так книг с дурацкими названиями не писал бы». И, вздохнув, прибавил: «И все так: искусство — сплошное позерство и фальшь». И хотя я, конечно, понимал, что эти сентенции очень вульгарны и плоски, но долю правды в них все-таки чувствовал. И твердо знал, что ни Шекспир, ни Эсхил, ни Софокл, ни Эврипид — мне истины не откроют. |
| Социализм мне (как и В.С.Соловьеву в цитированном выше отрывке) представлялся закономерным итогом всего исторического развития, историческим этапом, через который должен был пройти мир. Я не мог не признать много положительного и в советской действительности: ликвидация социального неравенства, повышение культурного уровня (это были годы ликвидации неграмотности). В то же время методы грубого насилия, варварского уничтожения религии, насаждение подхалимства были налицо. Не довольствуясь книгами, я обратился к живому свидетелю — к Екатерине Димитриевне Аменицкой (старой политкаторжанке), члену Общества старых политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Чудесная была старушка. Быстрая, тоненькая, как девочка, кривая на один глаз, аккуратная, подтянутая, когда надо — строгая и крикливая, и необычайно добрая. Бестужевка (выпускница Бестужевских курсов), пошла она в революцию. Стала участницей народнических кружков, ходила в народ, угодила на каторгу (примыкала к эсерам), вернулась после 1905 г., перешла к народным социалистам, вернулась к учительской работе, переводила Гегеля. После революции заведовала в течении 13 лет школой при университете, где я начинал свою учебу. Здесь-то и познакомилась и подружилась с моей бабушкой. В 1930 г. (как беспартийная) была отставлена от заведования, одно время преподавала биологию. Беседы с Екатериной Димитриевной многое мне дали и многое для меня уяснили. Она боготворила народ и в то же время не делала никаких иллюзий: народ темен, дико невежественен, тонет в пьянстве, и никто практически с ним не работает, никому до него дела нет. Его подавить, увлечь, обмануть ничего не стоит. Надо с ним работать, надо отдать ему душу, не ожидая никаких непосредственных результатов, никакой благодарности, никакого отклика. Пройдет очень, очень много времени, пока наша деятельность даст свои плоды. «И просвещенный наш народ Сберется под святое знамя» . Знамя свободы, равенства и братства. И только тогда установится настоящий демократический строй. Народ отбросит все ложное, гнилое, сохранит все ценное. |
| 1833 г. Осенью 1833 года приехал в Шую, по случаю, кажется, закладки новой каменной церкви в Спасском приходе, ректор Владимирской семинарии, архимандрит Неофит. Само собою разумеется, что он посетил наше училище. Когда он вошел в высшее отделение, ученики хором пропели: «Salutamius» (т. е. приветствуем). Затем я произнес латинскую речь, сочиненную учителем низшего отделения, священником Я.И. Холуйским. Вот в каких выражениях заключалась эта речь. «Non ita natura laetatur instante vere, quam maxima ob Tunm nobis jucundissimum adventum pectora nostra afficiuntur laetitia. Tunc enim temporis calor solis mortuas seminum radices resuscitat: nunc vero benevola Tua praesentia in animas nostras, quae se laturas esse nonnunquam fructus promittunt, vehementem impetum ad ulterius promovendas ac excolendas litteras inspirat. Wenias igitur, musarum Protector optime! vtnias, ut revivificentur corda nostra, quae ad excipienda salutaria Tua institutf, semper promta sunt». To есть: «Не столько радуется природа при наступлении весны, сколько наши сердца восхищаются сильнейшим восторгом при Твоем приятнейшем для нас пришествии. Ибо там теплота солнечная оживотворяет помертвевшие корни семян: здесь благосклонное Твое присутствие вдыхает в наши души, обещающие принести некогда плоды, сильное стремление к продолжению и изучение наук. Гряди убо, благостнеший Покровитель муз, гряди, да наши сердца, всегда готовый к приятно Твоих спасительных наставлений, оживотворятся». Долго ли пробыл в нашем классе высокопочтенный посетитель и что он делал, не помню; помню только, что он напутствован был другой речью – греческой, составленной инспектором Певницким и произнесенной моим товарищем Иваном Аменицким. К сожалению, я не могу передать здесь содержание этой речи; но в моей памяти сохранились только последние слова оной: ςυτ ηεφυτα (новонасажденные леторасли), удачно примененные к имени посетителя: Неофит. В 1833 году производилась, по распоряжению Правительства, народная перепись. Мне поручено было смотрителем переписать ревизскую сказку для дедушки, соборного протоиерея А.И. Никитского. Когда я принес переписанную мной сказку и вручил самому о. протоиерею, этот 87-милетний ученейший старец обласкал меня и вступил со мной в разговор. О чем была речь, я теперь уже не помню, но в моей памяти врезались следующие слова старца: «вот, Тихомиров, как я учился в Москве: и в академии, и в университете я окончил курс первым студентом. Учись и ты так». |
| О чём в тот же день писала мне игуменья. 19-го числа был у меня Мих. Вас. Окнов, бывший секретарь сначала Рижской, а потом Саратовской консистории. В Саратове он так близко познакомился с бывшим тогда ректором Саратовской семинарии, архимандритом Никанором, 1110 что этот последний был восприемником дочери первого (не очень давно несчастно погибшей). Теперь г. Окнов вздумал посетить своего высокоученого кума, преосвященного архиепископа Никанора, вызванного в Петербург для присутствования в Св. Синоде. По возвращении из Петербурга, Мих. Вас. явился ко мне, для передачи мне поклона от преосвященного Никанора, и при этом сообщил следующие новости: 1) Преосвященный Никанор совсем оставляет Петербург и с удовольствием возвращается в свою (Херсонскую) епархию. —821— 2) По воле Великого Князя Владимира Александровича, 1111 был будто бы Св. Синоду запрос о допущении, по прежним примерам, в члены Синода лиц белого духовенства, но дан отзыв в отрицательном смысле. 3) Преосвященный Алексий, архиепископ Литовский, присутствовавший в это время также в Синоде, низко будто бы упал в общем мнении, и Обер-Прокурор, провожая Преосвященного в Вильну на пятидесятилетний юбилей по поводу воссоединения в 1839 г. Унии с православием , сказал будто бы ему: «скатертью Вам дорога», и затем архиепископ Алексий не возвращался более в Синод, Между тем, Викарий его, епископ Ковенский Антонин пользуется-де общим уважением. 20-го числа послано мною письмо во Владимир преосвященному Феогносту следующего содержания: «Долгом поставляю препроводить к Вашему Высокопреосвященству экземпляр, составленной преподавателем Вл. Колосовым, Истории родной Вам Тверской семинарии. – Извольте читать её и изучать судьбы полуторастолетнего существования воспитавшего Вас учебного заведения. Труд г. Колосова, думаю, найдете достойным Вашего внимания. Благодарю Вас, возлюбленнейший Владыка, за братский поклон, переданный мне Муромским протоиереем А.Е. Аменицким. 1112 Гость этот для меня очень приятен; я всегда любил его за его кротость и рассудительность. |
| Сверх сего, в состав прежде преподаваемой в Семинарии эстетики значительную составляет часть обозрение драмы, коея теория и образцы есть ли не вредны для готовящихся быть служителями церкви и проповедниками Евангелия, то по крайней мере излишни. Посему, преподавание собственно называемой эстетики в семинарском курсе исключить». Впоследствии, не составляя отдельного предмета, эстетика входила в курс словесности вообще. В конспекте Смирнова (1819 г.) видим уже основы системы, утвердившейся впоследствии в семинариях. Rhetorica. I. Praeliminaria. II. De propositionibus. III. De periodis. IV. De chriis. V. De orationibus: A) De inventione, B) De electione. C) De dispositione. D) De elocutione. VI. De actione sive pronuntiatione. Pars practica. Просодия: A) Латинская. В) Российская. – По отзыву ректора сем. Иннокентия (1815 г.), профессор словесности Смирнов «некоторых (учеников) в немалом количестве приучил мыслить с такою основательностию, какой от малолетних не можно бы и надеяться», преподавал «с устными дополнениями того, что знать нужно, но автором (т. е. в учебник ) опущено и достаточным изъяснением, – что у автора оставлено в темноте и сбивчивости». О нем же ревизор Филарет писал в 1817 году: «И. Смирнов есть профессор твердый в понятиях, настоятельный во внушениях, искусный в применении к уму начинающих». У Аменицкого (1825 г, изложено подробнее – De eloquentia: роды красноречия, но вообще по системе Бургия, как отмечено и в его конспекте. Отдел поэзии – на русском языке. Для лучшего понятия о том, что преподавалось ученикам С. -петербургской сем. на уроках словесности, в начале 20-х годов, представляем написанный уже на русском языке, сжато и независимо от учебника, конспект Раменского (1821 г.). I. Введение в правила словесности показывающее: а) определение словесности – подлежательное и предметное; b) условия необходимые для надлежащего успеха в оной, как то: природные дарования, знание словесных наук, знание других наук и упражнение; с) определение и разделение риторики; d) определение и разделение пиитики. II. Приуготовительные правила словесности, показывающие: а) свойство прозы – внутреннее и внешнее; b) свойство поэзии – внутреннее и внятнее; с) наружный состав прозы, или предложения и периоды и их соединение между собою в один период и одно целое сочинение; d) наружный состав поэзии, или стихи и их разделение по свойству стоп, по числу стоп, по последнему слогу и но созвучию; примечание о стихах греческих и латинских: е) предварительные правила сочинения прозою; предварительные правила соч. стихами. |
| О чтении письменных упражнений: ревизор заметил, что по богословию они «сопровождались надлежащею критикою», а по философии «критика состояла большею частию в общей похвале или порицании». Но вообще учебную и нравственную часть Иннокентий одобрил, только об экономической отозвался несовсем одобрительно, о чем будет сказано в своем месте, и представил к вниманию начальства ректора с инспектором и проф. Полиевктова. По поводу этой ревизии было предписание от Комиссии дух. уч. 1) исправить недостатки, согласно замечаниям ревизора, 2) не опускать преподавание пасхалии и усилить тщание об успехах в латинском и греческом языках, 3) войти в рассмотрение, не нужно ли какие либо учебные пособия семинарии противу нынешнего их состояния усилить, 4) подтвердить некоторым учителям (Аменицкому, 71 Е. Успенскому, Ивановскому), чтобы прилагали вящшее попечение об успехах учеников своих». О Полиевктове Комиссия постановила, что «награждать его на сей раз не видит причины». Что же касается перемещенных уже ректора Антония во Псков и инспектора Саввы во Владимир, на те же должности, то «на нынешний раз Комиссия нашла службу их достойною исправления, а не награждения», (преимущественно за упущения по экономии и делопроизводству) и предписала им «избегать прежних погрешностей». Впрочем на характер этих «погрешностей» нет ясных указаний. От времени до времени, вследствие ревизий, или по другим поводам, в семинарию, как видно из предыдущего, присылались предписания: высшего начальства, от правления академии, или чрез это правление от Комиссии дух. уч., или чрез консисторию от св. Синода. Некоторые из этих предписаний касаются учебного дела вообще в семинариях, другие же имеют значение только для петербургской семинарии. Некоторые из таких предписаний уже упоминались, или указаны в своем месте. Сюда относится напр. и Высочайше утвержденное «Положение о способах к улучшению состояния духовенства (от 6 дек. 1829 г., с указом «о принятии вящших способов к образованию духовного юношества», говорится о содержании всех учеников семинарии на казенном, для лучших успехов в занятиях, о задержании младолетних в тех же классах, об ограничении принятия приватных, о преподавании духовных предметов с преимущественным вниманием и проч. |
| То есть: „Не столько радуется природа при наступлении весны, сколько наши сердца восхищаются сильнейшим восторгом при Твоём приятнейшем для нас пришествии. Ибо там теплота солнечная оживотворяет помертвевшие корни семян: здесь благосклонное Твоё присутствие вдыхает в наши души, обещающие принесть некогда плоды, сильное стремление к продолжению и изучению наук. Гряди убо, благостнейший Покровитель муз, гряди, да наши сердца, всегда готовые к принятию Твоих спасительных наставлений, оживотворятся.“ Долго ли пробыл в нашем классе высокопочтенный посетитель и что он делал, не помню; помню только, что он напутствован был другой речью – греческой, составленной инспектором Певницким и произнесённой моим товарищем Иваном Аменицким. К сожалению, я не могу передать здесь содержание это речи; но в моей памяти сохранилась только последние слова оной: φυτ νεφυτα (новонасажденные леторасли), удачно применённые к имени посетителя: Неофит. В 1833 году производилась, по распоряжению Правительства, народная перепись. Мне поручено было смотрителем переписать ревизскую сказку для дедушки, соборного протоиерея А.П. Никитского. Когда я принёс переписанную мною сказку и вручил самому о. протоиерею, этот 87-ми-летний учёнейший старец обласкал меня и вступил со мной в разговор. О чём была речь, я теперь уже не помню, но в моей памяти врезались следующие слова старца: „вот, Тихомиров, как я учился в Москве: и в академии, и в университете я окончил курс первым студентом. Учись и ты так“. В то же время смотритель о. Василий Цветков поручал мне переписать составленную им для его прихожанки, богатой купчихи Болотовой, ревизскую сказку; и когда я переписал, он велел мне отнести её к Болотовой. За этот труд она дала мне несколько аршин ситца для сорочки. В 1833 году я взят был в певческий хор купца Киселева и пел тенором, хотя голос у меня был не —76— 1834 г. очень завидный. Эта новая профессия доставляла мне некоторые выгоды: я получал и одежду, и небольшое денежное жалованье; сверх того имел доступ в богатые купеческие дома, где видел всякого рода роскошь, и, следовательно, более или менее изощрял свой эстетический вкус. Но. с другой стороны, не мало видел и худых примеров. |
|
|
