| Здешний лес - Муромский заповедник. На подъезде к Сарову, около пяти утра, мимо окон проплывали густо укрытые лишайниками ели. Говорят, лишайники - индикаторы чистоты воздуха. Еще здесь живности полно: " Медведей, например, в малинниках часто видят, а рысь, лоси - те даже в город выходят " , - рассказывает Марина Евгеньевна, наш бессменный гид. От нее многое нам предстоит узнать - было бы время... Но времени не хватало. Особенно чтобы осознавать происходящее. К вечеру первого дня ощущение было такое, что приехали мы дней шесть как. Бомбы как средство выживания В Музее ядерного оружия нас ждала эксклюзивная утренняя экскурсия: первого мая в Саро-ве все-таки отдыхают. Только экскурсоводы всегда на посту. Встретили нас гостеприимно, но строго, и предупредили: " Вопросы - потом " . Наша экскурсовод будто вела разговор о своих детях: о том, как наотрез не ели кашу, в каких рубашках пошли в первый класс, что пишут ей теперь о заслугах перед Родиной. На самом-то деле экспонаты в музее - конечно, бомбы. И рассказывали нам именно о них. Но " экспонатами " после такого жизнеописания эти изделия не назовешь: слишком действующие они лица в истории. У первой советской атомной бомбы огромные, как у мухи, круглые глаза. Именно это большеголовое изделие " РДС-4 " (реактивный двигатель специальный, или " Россия делает сама " ) - уравновесило чаши весов биполярного мира. За ним - длинные списки имен - Героев, дважды Героев. От разведчиков, благодаря которым советские ученые на полтора года раньше обеспечили миру ядерный щит, до Курчатова и Харитона, трижды Героя Труда - руково дителя и главного конструктора первого Ядерного Центра соответственно. Про " Ю.Б. " нам не было известно ничего. " Ю.Б. " - так Юлия Борисовича Харитона, создателя - вместе с Курчатовым - первой советской атомной бомбы, называли соратники и друзья, те современники ученого, от которых его имя не было засекречено. Сегодня гриф государственной тайны с биографии патриарха атомных дел снят. Как и со многих других имен и документов, имевших отношение к " РДС " . Теперь они представлены в Музее. Но имя Харитона, автора основополагающих работ по теории горения и взрыва, известнее миру до сих пор не стало. Может, потому наша экскурсовод с немалой долей ревностл рассказывала об ученом. |
| Для нас, подростков, это было забавой - пройти лесными полянками, собирая землянику и малину, переходя мелеющие реки вброд, минуя мосты. А однажды уже с рюкзаками хлеба мы и вовсе решили идти по самой реке, рассчитав, что она выведет к Кострице. На воде весело играли с солнцем тени от листьев ольхи и рябины, река журчала, обнимая и оглаживая недавно упавшие в нее коряги и вековечно лежащие камни. Всё было весело: и то, что вода была то по колено, то по пояс, и то, что из реки невозможно было выбраться из-за крапивы, которая лесом стояла вдоль берега, и то, что по берегу виднелись крупные медвежьи следы, натоптанные от малинника, и то, что русло реки увело нас далеко, не в Кострицу... Лето детства В детстве у нас была замечательная книга Владислава Шаповалова «Вёсны детства», иллюстрированная белгородским графиком Станиславом Косенковым. Это наши качели летели меж лип на его рисунках, это мы лежали на пригорке, заложив руки под головы и вертя в губах травинки, это мы вглядывались в неохватное небо. Потом я узн а ю о рисунках Косенкова к произведениям Пушкина и Достоевского, потом защемит сердце, когда увижу в его квартире-музее в Белгороде, как художник выразил трагедию умирания русской деревни со всем ее тысячелетним жизненным укладом, которого хватило бы еще на столько же лет. Косенков сам, казалось, умирал, переживая русское горе, которое принесли русским людям революция, война, перестройка, распад государства, пил это русское горе гранеными стаканами. Есть у Косенкова рисунок «Четверг во Вжище», на котором изображена автолавка, приехавшая в деревню на Брянщине, и согбенные старушки, идущие к машине всё за тем же хлебом-солью-масличком. А в наших деревнях - в 300 верстах от Москвы, 200 - от Твери, 250 - от Смоленска - в самом центре России, старушки, жившие в радиусе 10 км от Парфёново, ходили в эту единственную деревню, куда привозили продукты, и несли мешки с хлебом - каждая в свою деревню, чтобы его хватило на три-четыре дня. Теперь и в Парфёново, и в Кострице, и в других деревнях остались лишь пустые дома. |
| – А где Наташа? – В садике, голубка, в садике! Сходите к ней… Что-то она тоже у меня такая… Как-то и не соображу… Ох, Иван Петрович, тяжело мне душой! Уверяет, что весела и довольна, да не верю я ей… Сходи-ка к ней, Ваня, да мне и расскажи ужо потихоньку, что с ней… Слышишь? Но я уже не слушаю Анну Андреевну, а бегу в садик. Этот садик принадлежит к дому; он шагов в двадцать пять длиною и столько же в ширину и весь зарос зеленью. В нем три высоких старых, раскидистых дерева, несколько молодых березок, несколько кустов сирени, жимолости, есть уголок малинника, две грядки с клубникой и две узеньких извилистых дорожки, вдоль и поперек садика. Старик от него в восторге и уверяет, что в нем скоро будут расти грибы. Главное же в том, что Нелли полюбила этот садик, и ее часто вывозят в креслах на садовую дорожку, а Нелли теперь идол всего дома. Но вот и Наташа; она с радостью встречает меня и протягивает мне руку. Как она худа, как бледна! Она тоже едва оправилась от болезни. – Совсем ли кончил, Ваня? – спрашивает она меня. – Совсем, совсем! И на весь вечер совершенно свободен. – Ну, слава Богу! Торопился? Портил? – Что ж делать! Впрочем, это ничего. У меня вырабатывается, в такую напряженную работу, какое-то особенное раздражение нервов; я яснее соображаю, живее и глубже чувствую, и даже слог мне вполне подчиняется, так что в напряженной-то работе и лучше выходит. Все хорошо… – Эх, Ваня, Ваня! Я замечаю, что Наташа в последнее время стала страшно ревнива к моим литературным успехам, к моей славе. Она перечитывает все, что я в последний год напечатал, поминутно расспрашивает о дальнейших планах моих, интересуется каждой критикой, на меня написанной, сердится на иные и непременно хочет, чтоб я высоко поставил себя в литературе. Желания ее выражаются до того сильно и настойчиво, что я даже удивляюсь теперешнему ее направлению. – Ты только испишешься, Ваня, – говорит она мне, – изнасилуешь себя и испишешься; а кроме того, и здоровье погубишь. Вон тот в два года по одной повести пишет, в десять лет всего только один роман написал. Зато как у них отчеканено, отделано! Ни одной небрежности не найдешь. |
| говорить и всюду бегала за мной. Мне так нравились ее коротенькие платьица и ладные прямые ножки. Я нарочно сочиняла: «Вот мы выйдем, а за нами страшные великаны побегут, шкаф побежит, что стоит в коридоре, корыто…» И с шумом я выбегала во двор, мчалась по саду, а Ника — за мной. Я оглянусь, как она старательно бежит, как коленочки ее мелькают, и мне так все это нравится! Дальше бегу и постоянно оглядываюсь. А она все бежит сзади и не плачет, верит мне, будто бы правда за нами шкафы большие бегут. Моя кроватка перешла Нике, я уже спала в большой кровати; по утрам, когда просыпалась, залезала к Нике в маленькую кроватку. Вдвоем тут было очень тесно, но и интересно. В августе перед днем рождения мамы папа решил со мной и братом Игорем съездить на поезде за ягодами и грибами, потому что рядом, в Пискаревском лесу, ребятишки съели все ягоды еще зелеными. Мне рассказывала моя крестная, что, когда я родилась, когда была еще совсем маленькой, папа, приходя с работы, по вечерам со мной на руках гулял около нашего Пискаревского леса вдоль Ириновской железной дороги. Еще по выходным дням он ходил в лес за шишками от сосны для самовара, возил пни из леса на дрова. И тоже всегда нас с братом брал с собой. Но в большой, настоящий лес я впервые попала в пять лет. Мы сошли с поезда на станции «Кирпичный завод», шли сначала по железнодорожному пути, потом свернули налево в лес. Мне не велели рвать цветов, так как день только начался и они все равно завянут. Я же не могла стерпеть и все-таки рвала красные большие иван-чаи вдоль дороги. Мне они казались такими красивыми! Потом мы шли через большое, топучее болото по лежневой деревянной дороге, проложенной для вывозки леса. В болоте поспевала клюква. Брат прыгнул с дороги на кочку, сорвал хорошую клюквину. Прыгнула и я. Но ему-то было 13 лет, а мне только пять. Я не допрыгнула до кочки и плюхнулась в мокрый мох. И сильно заплакала, потому что намочила штанишки. Папа успокоил меня, снял мокрое белье, оставил в одной юбочке, а штанишки повесил на корзинку, что была на палке за спиной, чтобы они сохли. И так мы пошли дальше. Очень ясно помню чувство, что возникло у меня тогда в лесу. То болото, то вырубка, полная красного иван-чая, и пух от него летит по ветру — это его семена, то брусника на кочках и множество муравьев, больших, крупных; то большой дремучий лес, а под ним, под лапами зеленых могучих елей, — заросли мягких хвощей. Все такое таинственное, но не страшное, хорошее, приветливое. Так бы и осталась навек в лесу. Только вот когда я в малиннике лазила, папа велел змей бояться, от этого в малиннике мне было немножко страшно. Я потом много-много раз ездила в лес, не с папой, а с братом и с бабушкой, но лес полюбила с этого дня в августе 1933 года. Мы тогда приехали домой, и подарили маме на день рождения корзиночку брусники и гоноболи (голубики). |
| Он побывал в кабинете Н. И. Неволина, начальника Бюро судебно-медицинской экспертизы Свердловской области, где держал в своих руках обретенные мощи Царских детей. Епископ снова посещал Поросенков лог и там познакомился и много общался с поисковиками военно-исторического клуба «Горный щит», а также с первооткрывателем захоронения Царской семьи А. Н. Авдониным. В то время продолжались поисковые работы – были найдены керамические осколки толстостенных кувшинов из-под серной кислоты, использованной большевиками, и поисковики демонстрировали их владыке. Беседа владыки Агапита с А. Н. Авдониным. Поросенков Лог. 21 августа 2007 г. Владыка Агапит был настоящим русским патриотом и с большой любовью относился к русским людям, особенно простым. Он не захотел и духовно разлучаться с собратьями из России и, уточнив их имена, в дальнейшем всегда поминал поисковиков и исследователей царских останков на проскомидии или молился за них келейно. Владыка Агапит был настоящим русским патриотом и с большой любовью относился к русским людям Живое общение с поисковиками осталось в его памяти как подарок свыше, он не раз говорил, что «благодарен Богу за эту встречу» на Коптяковской дороге, и проникновенно написал о ней: «Для меня лично встреча прошлым летом в Поросенковом логе c людьми, обретшими останки Цесаревича Алексия и Великой княжны Марии Николаевны, стала светлым событием – Господь дал русским людям найти друг друга у своих святынь ». В тот же визит на Урал владыка провел встречу с археологом С. Н. Погореловым и антропологом Д. И. Ражевым, руководителями экспедиции. За время пребывания в Екатеринбурге владыка Агапит обошел всех участников поисков и раскопок и получил информацию о находке останков из первых рук. Встреча епископа Агапита с поисковиками военно-исторического клуба «Горный щит». Слева направо: Л. Г. Вохмяков, С. Н. Малинников, Н. Б. Неуймин, С. О. Плотников. 21 августа 2007 г. После возвращения из России владыка улетел в США, на заседание Синода РПЦЗ, где выступил с сообщением об обнаружении под Екатеринбургом места сокрытия останков Царских детей. С ним в дороге, как всегда, неразлучно был его фотоаппарат, поэтому, представляя свои сообщения в Америке и в Западной Европе, он сопровождал их фотоотчетом. Попытка епископа Агапита (Горачека) самостоятельно разобраться с проблемой останков оказала несомненное влияние на иерархов и священнослужителей РПЦЗ. |
| Как полагается, взревел медведь, упал. Катается и глаза себе лапами протирает. Охотник крикнул мальчишке, чтобы спасался. А тот давно уже на дереве сидит. Полез и охотник на другое дерево. Ружье ему мешало. Он бросил ружье. Медведь тем временем поднялся и вслепую — одним чутьем — пошел по следу. Учуял охотника на дереве, стащил его и задавил. — Медведь редко бросается на людей, — вставил Арсений. — Даже раненый. Вот медведицу с медвежатами я не очень желал бы встретить. Тут мне припомнился случай, рассказанный мне моим покойным другом. Друг мой — революционер, погибший в гражданскую войну от рук белогвардейцев, — был человек железного характера, железной воли. Как-то я восторженно похвалил эту черту в нем. Он усмехнулся. — Брось, — сказал, махнув рукой. — Такая ли воля бывает. В девятьсот тринадцатом пришлось мне бежать от царских шпиков в уральские леса. Грозила виселица. Товарищ со мной был, тоже нелегальный. Жили мы в пещере, как звери, питались ягодой и чем придется. Раз пошел мой товарищ — звали его Викентий — в лес по малину, а я остался в пещере, сапоги починять. Смотрю, что-то долго нет Викентия. Вышел я, стал кликать. Не отвечает. Встревожился я: мало ли что может быть в лесу, без оружия он ушел. Зверь может подмять, урядник мог на след наш напасть, захватить. Хотел уж идти разыскивать. А он тут и идет. Бледный, вижу, как мертвец, и еле передвигает ноги. Руки свои перед собой несет, как вещь. И вижу: на руках голое мясо, кожа спущена, свисает с пальцев клочьями. Кинулся я к нему, спрашиваю: «Что, что с тобой?» Он ничего не сказал; упал мне на руки в обмороке. Уложил я его, кожу натянул на руки, перевязал, как умел. Через час очнулся он. Рассказал, как было дело. Близ малинника наткнулся он на медведицу с медвежатами. Медвежатки глупые, несмышленыши: подбежали к нему, давай играть. А медведица поднялась на дыбы, рявкнула, а ударить боится: своих же детей зашибет. Викентий стоит, не шелохнется. Медвежатки ему руки лижут. Наверно, думали — материнскую грудь сосут. И не маленькие уж: месяцев пяти. На языке наждак будто. Больно рукам. А оттолкнуть нельзя. Так рассудил: пусть лучше больно, чем закричать или бежать — разом медведица кончит. А медвежата, может, и отстанут. |
| - А чего, Матвеич, коровы-то ваши не гуляют? - Они сами не хотят. Их выпроваживают, а они - с рёвом назад… Жара, брат, она - никому не в удовольствие…- зевнул он и поскрёб в затылке. - Гнус одолевает, никакого спасу нет! Да и сам подумай, - продолжал он «философствовать», - зачем калиться на солнце, щипать выжженную колючую траву, когда можно целый день отдыхать в прохладном, продуваемом насквозь ветерком помещении. А «зелёнку» - то мы им и так привезём – только жуй! Скотина сейчас умная пошла, всё понимает… - Скажи-ка, по осени опять повезёшь навоз по садам? Я бы одну тележку у тебя взял. Ответа не последовало. - Думаешь, клюёт? – вместо этого указал он глазами на банку с червями. Рыба – она тоже жару не любит. Никто не любит… - Ну, ладно, давай, пока…- так же, ничего не ответив, двинулся Андрей в сторону своего сада. Обильная поливка грядок дала свой результат: прополка шла легко и быстро продвигалась. Через пару часов запланированная работа была закончена: грядки радовали глаз чистотой и ухоженностью. Оставалась - картошка, к уборке которой Андрей и приступил после короткого отдыха. Недели две назад он предусмотрительно скосил ботву и сжёг её вместе с колорадским жуком и личинками, а на днях закончил прополку участка. И сейчас картофельная плантация представляла из себя поле в четыре сотки – чистое и ухоженное, как и только что выполотые грядки – любо-дорого посмотреть! На сегодня предстояло выкопать шесть бороздок, сделав три прохода по полю, чтобы «отбить» его с правой и левой сторон от малинника, посаженного по границе участка, а также разделить участок на две равные доли. Метровые дороги по периметру и посередине поля позволяли вести уборку картофеля одновременно в разных местах, ссыпая клубни для просушки на эти, пробитые заблаговременно, проходы по участку. Андрею очень хотелось порадовать хорошим урожаем своих молодых, когда они прибудут на помощь, создать условия для светлого сельского труда, когда радует всё: погода, урожай, а ещё больше – совместная, сближающая людей, работа. |
| Совершенно неожиданный срыв планов его отъезда и крушение надежд словно что-то надломили внутри—слишком трепетны были ожидания и непереносимо тяжелым оказался обрушившийся удар. Отец Григорий измучился, исстрадался за годы, проведенные на чужбине, устал душевно. Более десяти лет он не был в храме, не молился на церковных службах, не причащался… Внутренне он, конечно, не переставал молиться, но и молитва, ослабевшая в борьбе с унынием, не приносила духовной радости. Отец Григорий вступил в тяжелую, смертельную борьбу с состоянием полной человеческой обреченности. Чувство оставленности и нежелание смириться со своим положением подавляли его с каждым днем все более и более. Это был один из самых мучительных периодов в его жизни. Продолжавшему трудиться в Дальстрое десятником, отцу Григорию по роду своей деятельности приходилось много передвигаться: чаще всего на транспорте, а иногда и пешком. В тот памятный день он, догоняя свою бригаду, шел из строительного управления, имея на руках новый, несколько измененный план работ,—шел, невольно предаваясь своим тоскливым мыслям, которые никак не мог заглушить даже постоянно творимой молитвой. Местность, по которой шел отец Григорий, была давно ему знакома, так как земли эти были частично освоены Дальстроем, и он профессионально ориентировался по легко запоминающимся приметам. Вот характерно растущее дерево, «скрюченное в три погибели», куча недавно завезенного щебня, затушенный костер. Далее виднеется крыша тягача, который на прошлой неделе сошел с основной, простолбленной геологами тропы и теперь безнадежно продолжает уходить в бездонную тундровую топь. Глядя вперед, отец Григорий обратил вдруг внимание на поляну, раскинувшуюся рядом с тропой. Ранее он почему-то не приметил её, хотя она довольно странно выделялась на фоне чахлой северной растительности своей удивительной красотой, пышностью деревьев, кустарника и травы. Да и кусты на этой поляне были совсем не северные. Батюшка словно попал на родной Урал. Приглядевшись, он удивленно вскинул брови: мелкий, низкорослый ольховник уступал тут место молоденьким сосенкам, которые кружили в своем хороводе вокруг поляны. А меж ними—невозможно поверить!—заросли малины. Настоящей лесной малины со щемяще-сладким запахом и с жужжащими над малинником пчелами. |
| . . . . . Спрашиваю: — Как зовут твоих дочек? — Эту зовут — Бася. — А эту? — А эту… эту — Пиня. Откуда это? Сразу два — и таких колоритных, бабелевских еврейских имени: Бася и Пиня. И ведь ниоткуда, сама выдумала. . . . . . Об отношении Маши к лакомствам. Даем ей только фруктовые конфеты, карамель. Или мармелад. А шоколад ей, как и многое другое, запрещен врачами. Вообще-то она не сладкоежка. Но клянчила конфеты постоянно. — Конфетку дашь? Конфетку можно? Я сделал опыт. Она принесла свою кругленькую корзиночку и похвасталась: — Смотри, сколько у Маши конфет! Я прибавил еще несколько. И сказал: — Давай переложим эти конфеты в коробочку. И пусть эта коробка будет у Маши. И Маша, когда захочет, будет есть конфеты и угощать других. Переложил конфеты в коробку из-под мармелада и отдал коробку Маше. Коробка лежала на столе на веранде, и Маша, по моим наблюдениям, не злоупотребляла своей властью. А может быть, она просто не поняла, в чем дело. Но и в этом случае нет оснований огорчаться. Легкость, с какой она рассталась со своими сокровищами, делает ей честь. 29.7.59. Ходила с папой на полувысохшее болото за цветами. Ходить было трудно и страшновато: осока растет густая, под ногами какие-то кочки и ухабы, а папа не ждет — уходит все дальше и дальше. — Па-па! Не уходи! Иди сюда! — кричала Маша. А папа не ждал, уходил. Маша его наконец догнала и говорит: — Фалактел! Папа не сразу понял — о чем она. — Что ты говоришь? — Фалактел, — говорит она и качает при этом головой. Это она мамино «характер» повторяет. Дескать, ну и характерец у родителя! 30.7.59. В седьмом часу вечера Маша купалась. Вода, говорят, была теплая. И неудивительно. Вторую неделю стоит невыносимая жарища. Видели сегодня нечто страшное и даже зловещее. Набежали тучи, с моря подул шквалистый ветер — и вдруг с живых, летних, зеленых деревьев посыпались листья. Это называется «засуха». Некоторые листья — желтые, но не осенние, золотые, а лимонно-желтые. Глядишь на них, и во рту кисло делается. Маша ходила с папой в лес по малину. Малинник кто-то уже обобрал, но все-таки минут за 30–40 набрали ее по здешним масштабам немало. Оба увлеклись и не обращали внимания на комаров, которые увивались — особенно вокруг Машкиных сладких ножек. |
| – Господин министр, если бы не война… Как патриот, я понимаю, что у государства сейчас огромные расходы на армию и пушки… так вот, если бы не война, я запросил бы вдвое больше. Но, принимая во внимание интересы государства, так и быть, сделаю подешевле, с убытком для себя, однако это цена окончательная, и я ни копейки не уступлю. И он назвал такую сумму, что министр ахнул: – Ведь это грабеж! – Господин министр, вы оскорбляете в моем лице национальную промышленность. Министр не решился на свой страх и риск истратить столько денег и позвонил канцлеру. Боясь, как бы их разговор не подслушали, он вместо «кукла» сказал «пушка». – Господин канцлер, пушка обойдется очень дорого. Канцлер сразу понял, о чем идет речь. – Не торгуйтесь, – сказал он, – только велите ему, чтобы, когда потянешь за веревочку, она отдавала честь. «Что за диковина – пушка, отдающая честь?» – удивилась телефонистка. – Тогда я отказываюсь делать куклу, – заартачился фабрикант. – Это не мое дело. Обращайтесь к королевскому механику или часовщику. Я честный фабрикант, а не шарлатан. Открывать и закрывать глаза – пожалуйста, это можно, но отдавать честь кукла не будет. Это мое последнее слово. И ни копейки меньше не возьму. Весь взмокший, усталый, голодный, приехал министр торговли домой. Взмокший, усталый, голодный, возвратился и обер-полицмейстер. «В результате тщательного расследования установлены обстоятельства похищения короля. События развивались следующим образом. На голову спящему королю накинули мешок, вытащили через окно в парк и отнесли в малинник. Там его величество потерял сознание. Чтобы привести его в чувство, ему дали малины и вишен. На земле найдено шесть вишневых косточек. Когда его милость короля Матиуша перетаскивали через ограду, он оказал сопротивление: на коре дерева обнаружены следы голубой королевской крови. Чтобы обмануть погоню, его посадили верхом на корову. Следы коровьих копыт ведут к лесу, там же найден мешок. На опушке следы обрываются. Ясно, что короля где-то спрятали, а где – неизвестно. Расследование прекращено за недостатком времени. Допросить население не было возможности, так как приказано хранить тайну. Надо установить слежку за гувернером. Он ведет себя подозрительно: спрашивает, можно ли навестить Матиуша. Прилагаю вещественные доказательства: вишневые косточки и мешок.» |
|
|
