| 68 …там убивают нашего секретаря за границей, по причине денежной и загадочной… — Имеется в виду, очевидно, процесс А. В. Никитченко, отставного поручика русской армии, который, получив отказ в денежной помощи для возвращения на родину, совершил покушение на секретарей русского посольства в Париже. 69 . А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». — Ср. ответы Неофитова в материалах следствия: «Видя затруднительное положение своих дел и дел своей матери, желая по возможности упрочить свое состояние и смотря в то же время на людей, легко обогащающихся недозволенными средствами без всякой ответственности, он, — рассказывает обозреватель процесса, — пришел к мысли воспользоваться легкостью незаконного приобретения и обеспечить себя и семейство матери своей Таковым представилась переделка свидетельств 5%-го займа из 100-рублевых в 5000-е». (Моск. ведомости. 1866. 1 янв. 1). Эта мотивировка преступления близко напоминает мотивировку, даваемую Раскольниковым в черновых записях к роману: «Я хотел обеспечить себя и мать…». Для творческой истории романа существен рассказ о признаниях Неофитова в изложении его защитника: «Неофитов признался не перед следователем, он признался перед своей совестью как преступник он имел всю возможность дальнейшим запирательством снять с себя обвинение момент признания Неофитова был священным моментом пробуждения честной, не развращенной души его, увлекшейся соблазном он принес свое чистосердечное раскаяние чрез все следствия и теперь представляет его на суд, как очистительную жертву». (Там же. 1866. 5 янв. 3). 70 …вид фланера. — праздношатающегося (от франц. flaneur). 71 …зевавшему у входа в мучной лабаз — и прынцессы найдутся… — В так называемом «Малиннике» на Сенной площади, неподалеку от Конного переулка (ныне д. 3 на пл. Мира), размещались: мучной лабаз купца Гусарского, питейное заведение Константиновой, трактир Петровой, а также заведения с «прынцессами» (см.: Всеобщая адресная книга С. —Петербурга. СПб., 1867/1868. Отд. 3. С. 139, 242 и 367). |
| — Дитя неразумное! — всплеснула руками Федора. — Да ведь это не иначе как сама медведиха кругом ходила, своего медвежонка берегла! Да как только она тебя насмерть не разорвала! А колхозники, как такое услыхали, сейчас подхватили кто топор, кто вилы — да в лес! В малиннике за ручьём и на самом деле нашли медведицу. Только она им не далась, ушла от них с другим своим медвежонком. А того медвежонка, что на дерево залез, колхозники изловили и Аришке в подарок на ремешке привели. Случилось это всё в прошлом году. Теперь медвежонок с большого медведя вырос, а от Аришки ни на шаг, как, бывало, Аришка от матери. Сама Аришка — та всё ещё маленькая, только ещё в первый класс пошла, и над партой её чуть видно. Мишука своего нисколько не боится, хоть он вон какое страшилище вырос: лошади от него шарахаются и трактор на дыбы становится. Нынче уж Федорину дочурку никто Аришкой-Трусишкой не зовёт — все Аришей с Мишей величают. Она старательная такая стала, всем девчонкам в пример, матери помощница. И за водой на пруд, и в погреб, и на чердак ходит. Вот и пойми её, чего она раньше мышей-то боялась! Снегирушка-Милушка Жил у нас с бабушкой летом снегирушка. Грудка розовая, как кисель. Ручной совсем. Такой милушка! И очень музыку любил. Заведёшь патефон — он сейчас насвистывать. Мы ему всё больше ставили старинную песенку про охотника и зайку. Он и выучил её. Целыми днями, бывало, свистит себе из своей большой проволочной клетки: Шёл охотничек лесочком. — Вот идёт, идёт, глядит,— А под кустичком-кусточком, А под кустичком-кусточком Заинька сидит… Так славно насвистывал — все удивлялись. А потом, осенью, — заболел. Заболел наш снегирушка — и смолк. Сидит — хохлится, зёрна не клюёт и молчит. Пёрышки у него стали падать. Это он линял. Долго линял — хохлился. А когда перелинял и выздоровел, — опять повеселел. Повеселеть-то повеселел снегирушка, а песенку нашу любимую забыл. Насвистывает что-то своё, птичье, а про зайку — никак. Хотя мы ему по-прежнему патефон заводили. Заведём — он слушает, слушает… Смирно сидит, будто что-то вспомнить силится, — и не может. |
| — Теперь я точно знаю, что Юленька будет ходить. Молитва детей — это великая сила, Господь на неё обязательно ответит. А травы, цветы — это драгоценный Божий дар. Когда Даша легла спать, кошка запрыгнула на подоконник, но, увидев девочку, повернулась, чтобы спрыгнуть обратно. Даша позвала её: — Кис-кис-кис! Кошка недоверчиво посмотрела на Дашу. — Мурка, иди ко мне! Мурка прыгнула на кровать. — Какая же ты, Мурочка, мягенькая и тёпленькая, — поглаживая кошку, сказала Даша. Мурка довольно замурлыкала. Даша, засыпая, услышала гогот гусей. — Это Жулька загоняет гусей в сарай на ночь, — подумала она. Даша улыбнулась и заснула. Ксюша В одном городке, в двухэтажном доме в конце переулка жила большая семья: дедушка Гаврила, бабушка Евдокия, их взрослые дети и маленькая внучка Ксюша. Взрослые рано утром уходили на работу, а Ксюша оставалась с бабушкой. У бабушки всегда было много хлопот по хозяйству: она готовила обед, стирала, полола грядки в огороде. Ксюша с нетерпением ждала вечера, когда бабушка, управившись с делами, пела ей песни, рассказывала про своё детство, как ходила она в церковно-приходскую школу и священник, услышав её высокий чистый голос, из всего класса выбрал одну Евдокию петь в церковном хоре. Хорошо было Ксюше с бабушкой! Но вот беда: у бабушки болели ноги. Она тяжело вздыхала, растирая их лечебной настойкой и называла себя “старой кочерыжкой”. Однажды летним утром, проводив всех на работу, бабушка начала замешивать тесто. Ксюше захотелось тоже принять в этом участие. Увидев, как бабушка подсыпает муку в молоко, она тоже запустила свои ручонки в пакет с мукой. Но пакет со всего размаху опрокинулся на стол, подняв густое белое облако. Оно было похоже на снег, который падал всюду, куда только можно было упасть: на буфет, на плиту, стулья, пол. Бабушка, причитая и охая, дала Ксюше подзатыльник, и та от неожиданности замерла. Обида подступила к горлу, и Ксюша трясущимися губами крикнула: — Старая кочерыжка! Бабушка, схватив полотенце, кинулась к внучке, но та, увернувшись, выскочила в коридор, затем — на веранду и, увидев, что бабушка, размахивая полотенцем, не отстаёт, спрыгнула с крыльца и побежала в сад. Следом, вооружившись ещё и хворостиной, неслась бабушка. Ксюша с ужасом увидела, что дорожка кончилась: впереди был густой малинник, бежать было некуда. |
| – Она все в той же обители? – спросил не без усилия Лаврецкий. – Все в той же. – Она к вам пишет? – Нет, никогда; к нам через людей вести доходят. – Сделалось внезапное, глубокое молчанье; вот «тихий ангел пролетел», – подумали все. – Не хотите ли вы в сад? – обратился Калитин к Лаврецкому, – он очень хорош теперь, хотя мы его и запустили немножко. Лаврецкий вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, – была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, – чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал. Вместе с молодежью прошелся он по аллеям; липы немного постарели и выросли в последние восемь лет, тень их стала гуще; зато все кусты поднялись, малинник вошел в силу, орешник совсем заглох, и отовсюду пахло свежим дромом, лесом, травою, сиренью. – Вот где хорошо бы играть в четыре угла, – вскрикнула вдруг Леночка, войдя на небольшую зеленую поляну, окруженную липами, – нас, кстати, пятеро. – А Федора Ивановича ты забыла? – заметил ее брат. – Или ты себя не считаешь? Леночка слегка покраснела. – Да разве Федор Иванович, в его лета, может… – начала она. – Пожалуйста, играйте, – поспешно подхватил Лаврецкий, – не обращайте внимания на меня. Мне самому будет приятнее, когда я буду знать, что я вас не стесняю. А занимать вам меня нечего; у нашего брата, старика, есть занятие, которого вы еще не ведаете и которого никакое развлечение заменить не может: воспоминания. Молодые люди выслушали Лаврецкого с приветливой и чуть-чуть насмешливой почтительностью, – точно им учитель урок прочел, – и вдруг посыпали от него все прочь, вбежали на поляну; четверо стало около деревьев, один на середине – и началась потеха. А Лаврецкий вернулся в дом, вошел в столовую, приблизился к фортепьяно и коснулся одной из клавиш; раздался слабый, но чистый звук и тайно задрожал у него в сердце: этой нотой начиналась та вдохновенная мелодия, которой, давно тому назад, в ту же самую счастливую ночь, Лемм, покойный Лемм, привел его в такой восторг. |
| Кто-то потребовал: — Призвать сюда нашего учёного брата Льва-юнната. Пусть скажет, кто же из спорящих прав? — А все правы, — сказал юннат Лев. — Дятлов-то ведь у нас сколько разных — целое «семейство». Пёстрые дятлы, большой пёстрый — с белыми пятнами на крыльях и с чёрной спиной; белоспинный с белыми полосками на крыльях; эти оба ростом с дрозда, а малый пёстрый дятел — тот с воробышка. Желна — чёрный дятел самый большой; что в тёмных борах живёт, — тот с ворону, а зелёный дятел поменьше его и любит светлые лиственные рощи. У всех дятлов самцы — красношапочники, и у всех У этих дятлов — и самцов и самок — по четыре пальца на ноге — два вперёд, два назад. И у одного только из наших пёстрых дятлов и шапочка не красная, а золотая, и пальцев не четыре, а всего три: два вперёд, один назад. Так он и зовётся: трёхпалый дятел. А теперь, — закончил свой доклад юннат Лев, — дайте-ка я вам другую птичью загадку загадаю. Какая из себя птичка малиновка? Знаете? — Подумаешь! Загадал! — зашумели ребята. — Кто же малиновку-то не знает? Об ней и в песне поётся: «Стрелок малиновку убил…» Такая же обыкновенная птица, как воробей. — Только тоненькая, — сказал Ваня. — И носик у неё тоненький! Вся серенькая, а на груди — малиновое пятно. Поёт на утренней и на вечерней заре. Гнездо вьёт на земле, под корнями деревьев или в дупле. Яички несёт розоватые со ржавыми пятнышками. Маня подтвердила: — Всё, как есть, так. И Таня скрепила: — Точно! — И ничего преподобного! — сказал Саня. — Малиновка — вся такая светленькая пташка без никаких малиновых пятен. Поёт она днём, гнёзда вьёт в малиннике, в папоротнике и в других кустах и травах. И яички у неё совсем не розовые, а беловатые с бурыми пестринками. — Правильно! — подтвердила Аня. — С подлинным верно! — скрепила Таня. — Вот новое дело! — закричали ребята. — Малиновка-то у нас одна, — не то, что целое семейство дятлов. Что ж они путают? Одни про одно, другие про другое! Слово учёному брату — Льву-юннату. — Имя плохое — «малиновка», — сказал юннат Лев. — Одни найдут гнездо птички в малине — и птичку эту назовут малиновкой. Другим бросится в глаза малиновое пятно на груди — и эту птичку они назовут малиновкой, за это пятно назовут. Вот потом и разбирайся, кто про что думает, про какую птичку «малиновку». |
| Он покрестил рой, пошептал чего-то и полез по стремянке. Подставил под ком широкий сачок из кисейки и сверху тряхнул сучок. Ком мягко упал в наметку, — Богатый роек, фунтикам к пяти, кака прибыль-то! На счастье тебе, роиться… — сказал он с ласковой ухмылочкой. Даринька не поняла, чего это говорит «роиться». И вдруг так вся и вспыхнула. — Како подвесило-то… молись Богу. И пошел, покачивая в наметке, как кадило. Где висел рой, еще кружились сорвавшиеся с кома пчелы. — Это здешний? — спросила Даринька. — Егорыч наш, пчеляк, — сказал Мухомор. — Большой пчельник у нас к малиннику. Егорыч всегда оправдается, пудов полсотни медку сотового продает Матвевна, Вещатель будто… погоду по пчелам за неделю знает. — Вещатель?.. — Странный он, — сказал Алеша, — вещие сны видит. — Да?!.. вещие?.. — будто испугалась Даринька. — За год еще сказал Матвевне про маму: «Не жилица она…» — Так и сказал?.. — Да. Доктора думали, что малокровие, опасного не предполагали. А Косте сказал, когда решили продать усадьбу: «Продадите, да не продадите, все медок мой есть будете». Посмеялись тогда, а вот вы вчера сказали… — Бывают чревовещатели… — сказал раздумчиво Мухомор. Смотрели грунтовые сараи, полные шпанских вишен, персиков, ренклодов, укрытых стеклянными стенами. Оранжереи, налитые банным теплом, с апельсинами и лимонами в кадушках, с душистыми цветами и спеющими плодами. У Дариньки закружилась голова от парева и аромата. Не помнила, как очутилась на веранде в кресле. Виктор Алексеевич опять переволновался, укоризненно говорил: нельзя же так! Она истомленно повторяла: — Сколько я видела… будто сон. Я видела, да?.. — шептала она, осматриваясь. — Колокольчики… помню, теперь все помню… И пчелы у нас… сказал он… «молись Богу…» Все, живое, стояло перед ее глазами, и все казалось чудесным сном. XIII. Делание После первых дней возбуждения к Дариньке вернулось спокойствие, с каким она выехала из Москвы. Но спокойствие это не было, как тогда, отчуждением от жизни, а «сознательным деланием», называл Виктор Алексеевич, и это его приятно удивило. |
| К счастью, случилось так, что предварительные работы, целиком лежащие на мне, выгодно отличались от предложенного смежной организацией. Мое ближайшее начальство было этим довольно, и мне спокойно дали желанные отгулы тогда, когда этого более всего хотелось. Итак – на всех парусах к Преподобному! По дороге из лохматых туч хлынул дождь с градом. За минуту можно было вымокнуть до нитки, но он быстро прошел, и на остановке, которая открывает прямой путь к Лавре (то есть за одну остановку до Сергиева Посада, когда хочется выйти и какой-то отрезок пути пройти пешком), я даже не намочила ног. Солнце в сияющей зелени, только что омытой дождем, не жгло, только грело спокойно, лучисто, приятно, можно сказать, приветливо. Народу встречается мало – хорошо. В лесу, у самой обочины, кое-где вдруг вспыхнет огоньком яркая алая земляничка. Ближе к дороге попадается малина, радостно зреющая на солнце и зовущая к себе. Малина эта ничья, просто кто-то со своего участка выбросил кусты в канаву за забором, они прижились и жили, радуя взор, а иногда и вкус. Не зря, кстати, на одной древней иконе рай изображен как сад, где блаженство – рвать малину. Почему именно малину? Наверное, потому, что эта пора – теплая, ясная, тихая. К малине не надо наклоняться до земли, как к каждой земляничке. Малина кустиста и сразу предлагает сладкие, сочные, ароматные ягоды по горсти. Не жизнь, а малина! Но нельзя отвлекаться, впереди Лавра. О ней не забудешь ни в каком малиннике. Почти вприпрыжку по дороге – и вот уже иду по территории Лавры. Впереди со свитой грузинский Патриарх направляется в отведенные ему покои. Теперь надо не зевать, пока пускают в Троицкий. Пускают группами, не сразу. Пока-то пройдешь через открытую створку двери («блюстители» специально устраивают эту щель, чтобы поменьше народу смогло попасть) – надрожишься. Можно, конечно, и на ступеньках у братского входа стоять, как мы не раз стояли, но там можно и не услышать службу, если рядом окажутся разговорчивые богомолки. Хочется слышать службу, хочется в этот день в Троицкий, по крайней мере попытаться. |
| Дальше вопрос частый, в духе нашего ветеринарного интереса. Где пребывают души наших питомцев, кошек, собак. Ведь существует какая-то связь между ними и хозяином? Существует связь даже между вещами и хозяином. Человеку, например, очень бывает больно оставить дом, в котором у него и колодец выкопан его руками и деревья посажены и стены покрашены, т.е. тоже связь существует. У него душа рвется, когда он оставляет какие-то вещи там. Посмотрите, как плачут и терзаются люди, когда машину поцарапают. Тоже существует связь между поцарапанным бампером и сердцем хозяина. Но это не значит, что машина должна быть в раю. То что связь существует между человеком и другими разными вещами и с живыми существами, это ещё ничего не означает. Кроме этого, Господь Бог нам многое открыл, а многое не открывал и не хочет открывать, чтоб мы не занимались второстепенными вещами. Что касается загробной жизни животных, Господь нам ничего не открывал и я так понимаю, что не собирается открывать. И я так понимаю, что для этого есть свои основания, чтобы мы кошколюбие и собаколюбие не поставили на место человеколюбия. Потому что не секрет, что люди любят машины и цветы, и собак и перламутровые бусы, и новую побелку больше чем ближнего. Поэтому чтобы мы с вами не заменяли главное второстепенным, Господь нам об этом ничего не говорит. Как он поступит с этим морем птиц, пингвинов, рыб, зверей, млекопитающих, травоядных, плотоядных, мы не знаем. Нам не надо заниматься второстепенными вещами. Христос приходил в мир не для животных, а для человека. Если человек будет жить по Божьему, то животным будет хорошо. Чему мы видим доказательство в Евангельской истории, когда к Серафиму Саровскому приходил медведь поесть хлеба. Не малину в малиннике найти и повручать до полудня со сладкой ягодой, а к святому человеку хлеба поесть. И так же к Сергию, и так же к другим святым прилетали птицы, слушали рыбы, слушали олени Евстафия Плакиду, приходили медведи, т.е. человек должен быть свят по Евангелию, а там дальше и животным будет хорошо. |
| Дальше вопрос, довольно частый. Где пребывают души наших питомцев, кошек, собак? Ведь существует какая-то связь между ними и хозяином? - Существует связь даже между хозяином и его вещами. Человеку, бывает больно оставить дом, в котором у него и колодец выкопан его руками, и деревья посажены, и стены покрашены. У него душа рвется, когда он оставляет какие-то вещи. Посмотрите, как плачут и терзаются люди, когда у них поцарапают машину. Тоже существует связь между поцарапанным бампером и сердцем хозяина. Но это же не значит, что, например, машина должна быть в раю! То, что связь существует между человеком и другими разными вещами и с живыми существами, это ещё ничего не означает. Кроме этого, Господь Бог нам многое открыл, а многое не открывал и не хочет открывать, чтоб мы не занимались второстепенными вещами. Что касается загробной жизни животных, Господь нам ничего не открывал, и я так понимаю, что и не собирается открывать. И я так понимаю, что для этого есть свои основания, чтобы мы кошколюбие и собаколюбие не поставили на место человеколюбия. Потому что не секрет, что люди любят машины и цветы, и собак, и перламутровые бусы, и новую побелку больше, чем ближних своих. Поэтому - чтобы мы с вами не заменяли главное второстепенным, Господь нам об этом ничего не говорит. Как Он поступит с этим морем птиц, пингвинов, рыб, зверей, млекопитающих, травоядных, плотоядных - мы не знаем. Нам не надо заниматься второстепенными вещами. Христос приходил в мир не для животных, а для человека. Если человек будет жить по - Божьему, то и животным будет хорошо. Чему мы видим доказательство в житиях святых, когда к Серафиму Саровскому приходил медведь поесть хлеба. Не малину в малиннике найти и побаловаться сладкой ягодкой, а к святому человеку хлеба поесть. И так же к Сергию, и к другим святым прилетали птицы. Святых слушали рыбы, слушали олени Евстафия Плакиду. К ним приходили медведи. В общем, человек должен быть свят по Евангелию, а там дальше и животным будет хорошо. В старину человеку для жизни нужны были лошадь и корова или коза - кормилицы, которые давали молоко, мясо, шкуру, которые своей силой заменяли слабые человеческие силы на пашне. |
| Для нас, подростков, это было забавой – пройти лесными полянками, собирая землянику и малину, переходя мелеющие реки вброд, минуя мосты. А однажды уже с рюкзаками хлеба мы и вовсе решили идти по самой реке, рассчитав, что она выведет к Кострице. На воде весело играли с солнцем тени от листьев ольхи и рябины, река журчала, обнимая и оглаживая недавно упавшие в нее коряги и вековечно лежащие камни. Всё было весело: и то, что вода была то по колено, то по пояс, и то, что из реки невозможно было выбраться из-за крапивы, которая лесом стояла вдоль берега, и то, что по берегу виднелись крупные медвежьи следы, натоптанные от малинника, и то, что русло реки увело нас далеко, не в Кострицу… Лето детства В детстве у нас была замечательная книга Владислава Шаповалова «Вёсны детства», иллюстрированная белгородским графиком Станиславом Косенковым. Это наши качели летели меж лип на его рисунках, это мы лежали на пригорке, заложив руки под головы и вертя в губах травинки, это мы вглядывались в неохватное небо. Потом я узн а ю о рисунках Косенкова к произведениям Пушкина и Достоевского, потом защемит сердце, когда увижу в его квартире-музее в Белгороде, как художник выразил трагедию умирания русской деревни со всем ее тысячелетним жизненным укладом, которого хватило бы еще на столько же лет. Косенков сам, казалось, умирал, переживая русское горе, которое принесли русским людям революция, война, перестройка, распад государства, пил это русское горе гранеными стаканами. Есть у Косенкова рисунок «Четверг во Вжище», на котором изображена автолавка, приехавшая в деревню на Брянщине, и согбенные старушки, идущие к машине всё за тем же хлебом-солью-масличком. А в наших деревнях – в 300 верстах от Москвы, 200 – от Твери, 250 – от Смоленска – в самом центре России, старушки, жившие в радиусе 10 км от Парфёново, ходили в эту единственную деревню, куда привозили продукты, и несли мешки с хлебом – каждая в свою деревню, чтобы его хватило на три-четыре дня. Теперь и в Парфёново, и в Кострице, и в других деревнях остались лишь пустые дома. |
|
|
