| Княгиня Анна Димитриевна родилась в 1278 г., а в 1299 г. вышла замуж за тверского князя Михаила Ярославича (память его 22 нояб.). У них было четверо сыновей — Димитрий, прозванный Грозные Очи, Александр, Константин и Василий — и дочь Феодора, умершая во младенчестве. Скорбно было княжение князя Михаила: мор, засуха, лесные пожары тяжко отразились на благосостоянии княжества. Но бедственнее всего оказалась несчастная война с Москвой. Началась она не по вине князя Михаила, а окончилась тем, что московский князь Юрий Данилович оклеветал его перед ханом и его вызвали в Орду. Все боялись за его жизнь. Княгиня Анна проводила его до устья реки Нерли, у деревни Малинник, и, простившись с ним, с великой скорбью вернулась в Тверь с младшим сыном Василием. 22 ноября 1318 г. св. князь Михаил был в Орде убит, но в Твери узнали об этом только через два года, когда вернулся в Москву князь Юрий и привез его святые останки. Получив страшную весть, княгиня Анна плакала горько и неутешно много дней. 6 сентября 1320 г. привезли святое тело князя мученика в Тверь. Св. благоверная княгиня Анна выехала навстречу ему с детьми и боярами на ладьях. Духовенство и народ стояли на берегу. Гроб с пением понесли в Спасо-Преображенский собор. Рыдания заглушали пение. Теснота была такая, что гроб не сразу смогли внести в собор. Несмотря на то что тело везли в жару и оно два года оставалось непогребенным, тление совершенно не коснулось его. Погребли его в соборе, где уже лежали родители его, рядом с первым епископом Тверским Симеоном (память его 3 февр.). Много тяжкого пришлось перенести княгине Анне после кончины ее супруга. В 1325 г. ее старший сын, князь Димитрий Грозные Очи, встретил в Орде, в присутствии хана, князя Юрия Даниловича и убил его, за что и был казнен ханом. А через два года в Твери вспыхнуло самое большое восстание против татар, какое только было на Руси, и Тверь была страшно разгромлена татарами. Тогда княгине Анне пришлось скрываться неизвестно где, и она вернулась в Тверь только после разгрома города. Сын ее, князь тверской Александр, бежал сначала во Псков, потом, когда татарская рать подступила к Пскову, то, чтобы спасти хотя бы этот полюбивший его город от разгрома, — «в Литву и немцы». Но затем, чтобы дети его не лишились, по тогдашнему закону, права на престол, он вернулся на родину и немедленно поехал в Орду с повинной. Провожали его мать княгиня Анна с семьей и весь город. И все просили его не ехать. Александр отвечал, что ему ехать надо, даже и на смерть, потому что, по Писанию, надо душу свою полагать за друга своя и многими скорбями надлежит войти в Царствие Небесное. Тогда окружавшие сказали: «Воля Господня да будет». Сохранилось в Царственной Летописи изображение св. Анны, провожающей сына. Она плачет. |
| От усталости Митрофан присел на придорожный камень и задумался. Думы были тяжелые. Чтобы не так больно было от них, он старался дольше и глубже смотреть на поля. Несколько раз повторил: – Своя земля и в горсти мила! В думах своих не заметил, как мимо прошел человек в рваной «чернизине» и босой. Митрофан прытко поднялся с камня и крикнул вслед: – Эй! Поштенный! Остановись! – Чево? – повернулся прохожий. – Вы из нищих? – радостно спросил старик, приближаясь к нему с хлебом. Прохожий плюнул и выругался. Подойдя поближе, старик признал в нем скупого лавочника из Верхнего села. Почти до вечера простоял Митрофан на перекрестке и никого из нищей братии не дождался. Древний свет Дом Федота Абрамовича Дымова построен при Николае I. Сложен он из просмоленных кряжистых бревен, ставших от времени сизыми, с зазеленью. Три маленьких окна со ставнями выходят на людную Торговую улицу, застроенную новыми каменными домами. На прожженных солнцем ставнях – вырезанные сердечки. Крыльцо опирается на два столбика, когда-то крашенных в синий старообрядческий цвет. Над входом прибита медная икона. Ступени крыльца скрипят. Если открыть тяжелую дубовую дверь в сени, то на притолоке можно увидеть следы давнего русского обычая – выжженный огнем четверговой свечи крест, избавляющий дом от вхождения духа нечиста. Из-под крыши вылетают ласточки. Над домом шумят высокие разлапистые клены. Здесь часто пахнет хвойным деревенским дымом – в сквозной полумгле сеней разжигается самовар сосновыми шишками. На дворе крапива, задичавший малинник, бревенчатый сруб колодца, сарай, крытый драньем . У сарая два пыльных колеса и опрокинутые сани. Захолустное строение чуть ли не в центре города вызывает насмешки и озабочивает городскую управу: дом не на месте и не соответствует теперешнему стилю. Сын Федота Абрамовича, Артемий, бойкий, идущий в гору торговец, ждет не дождется смерти старика – дом сразу же он снесет и на его месте построит доходное каменное здание. Артемий не раз предлагал отцу снести столетнюю постройку, но тот курился и отрывисто возражал: |
| А как свалила жара, снова в путь тронулись. Всю дорогу помалкивал Петька, крепкую думу думал: поступить бы ему в разбойники, как тот святой, о котором странник-старичок рассказывал, грех принять на душу, а потом к Богу обратиться — в монастырь уйти. «В монастыре хорошо, — мечтал Петька, — ризы-то какие золотые, и всякий Божий день лазай на колокольню, никто тебе уши не надерет, и мощи смотрел бы. Монаху все можно, монах долгогривый». Бабушка охала, творила молитву. 1905 Купальские огни Закатное солнце, прячась в тучу, заскалило зубы — брызнул дробный дождь. Притупил дождь косу, прибил пыль по дороге и закатился с солнцем на ночной покой. Коровы, положа хвост на спину, не мыча, прошли. Не пыль — тучи мух провожали скот с поля домой. На болоте болтали лягушки-квакушки. И дикая кошка — желтая иволга унесла в клюве вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной. Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая Купальская ночь. Из тенистых могил и темных погребов встало Навье . Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивал красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов. Криксы-вараксы скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом. У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом, — плакались. Бросил Черт свои кулички , скучно: небо заколочено досками, не звонит колокольчик, — поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется обземь, посыпались искры из глаз. И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки; приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочьим корневищем помахивал, — чтоб ему пусто! |
| При встрече кланялись земно друг другу, обнимались, тихо беседовали среди поля или леса. На прощание крестили друг друга и расходились по разным дорогам… Молился я в потаенных монастырях, где подвизались иноки из бывших отрицателей и поносителей имени Божиего. Видел иноков в миру, всегда готовых поделиться Богом с неимущими Его и тоскующими по Нему. Был очевидцем великого раскаяния русского человека, когда он со слезами падал в дорожную пыль и у каждого встречного просил прощения. Видел власть имущих, которые в особой ладонке носили на груди частицу иконы или маленький образок и потихоньку, яко Никодим в нощи, приходили ко мне за утешением. Знаю одного из них, который хранит в чулане иконы отцов своих и в моменты душевного затемнения затепляет перед ними лампаду и молится… Видел запуганных отцов, заявлявших мне: сами–то мы безбожники, а детей наших выучи закону Божиему, чтобы они хулиганами не стали… И в большой тайне у многих из этих отцов я учил детей их… Слышал и новые народные сказания о грядущем Христовом Царстве, о пришествии на землю Сергия Радонежского и Серафима Саровского, о Матери Божией, умолившей спасение русской земле. Не одну сотню исповедей выслушал я (и страшные были эти исповеди), и все кающиеся готовы были принять самую тяжкую епитимию и любой подвиг, чтобы не остаться вне чертога Господня. Вся русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения. Я иду к ним, пока сил хватит, и крепко еще обнимает рука мой дорожный посох. Древний свет Дом Федота Абрамовича Дымова построен при Николае I. Сложен он из просмоленных кряжистых бревен, ставших от времени сизыми, с зазеленью. Три маленьких окна со ставнями выходят на людную Торговую улицу, застроенную новыми каменными домами. На прожженных солнцем ставнях — вырезанные сердечки. Крыльцо опирается на два столбика когда–то крашеных в синий старообрядческий цвет. Над входом прибита медная икона. Ступени крыльца скрипят. Если открыть тяжелую дубовую дверь в сени, то на притолоке можно увидеть следы давнего русского обычая — выжженный огнем четверговой свечи крест, избавляющий дом от вхождения духа нечиста. Из–под крыши вылетают ласточки. Над домом шумят высокие разлапистые клены. Здесь часто пахнет хвойным деревенским дымом — в сквозной полумгле сеней разжигается самовар сосновыми шишками. На дворе крапива, задичавший малинник, бревенчатый сруб колодца, сарай, крытый драньем. У сарая два пыльных колеса и опрокинутые сани. |
| Бабушка в церковь не ходила, потому что закрыли ее еще до войны. Победил религию коммунизм, видите ли. А она была по молодости смышленая, умница - аж в депутатки ее выбирали. Не знаю, висели тогда у нее иконы или нет, но она их сохранила: и маленькие почерневшие иконки Богородицы, и большую старинную «Троицу», которой ее мама - моя прабабушка - благословляла венчаться с дедом Яковом. Как война началась, бабушка утопила в выгребной яме за хатой все свои мандаты и награды советские, а иконы достала и повесила. Господь сохранил ее и детей, и дед Яков дошел до самого Берлина, но умер от рака печени через три месяца после возвращения. Бабушкина «Троица» теперь у меня, но попала она ко мне кружным путем, у нее есть своя непростая история... Утром затемно и ночью, повалившись на лежанку, бабушка тихо коротко молилась, крестилась. Слов не было слышно. Родина моя - невероятные просторы, благодатные пшеничные и кукурузные поля, сладкое марево, колышущееся над гречишными посевами, прошитыми тяжело гудящими, обалдевшими от счастья пчелами, райские сады, благодать... Но и тяжкий, тяжкий труд. Бабушка работала с четырех утра до поздней ночи: своего огорода гектар, два сада, малинник, корова, свиньи, мелкая живность всякая... А еще ж надо было в колхозе отрабатывать! Конечно, молодым девушкам Наде и Вале - моим маме и тете - не хотелось всю жизнь спину гнуть, и они понеслись в город за счастьем. Поступили на курсы, тетя Надя закончила их, а мама не успела - повстречала красавца «шофера» (так тогда говорили, делая ударение на «о»): зубы крепкие, белые, улыбнется - ямочки на щеках, чуб кольцом, ясные серые глаза, вот таков был Виктор Лясковский. Нет, и не сказать, чтоб влюбилась - слишком уж приставуч, но неопытной деревенской девушке льстило, что за ней такой ухарь ухлестывает. Через месяц папаша спросил: «Когда же мы будем вместе?». А она ничего не поняла и попалась в ловушку... Забеременела, пришлось ей замуж выходить. Так что я - ребенок нежеланный, нелюбимый. Как-то мама мне сама призналась в этом. Из-за меня она на много лет «голову завязала», жила с нелюбимым, а потом и ненавидимым человеком. Ведь тогда так воспитывали, что позор выходить замуж, не будучи девственницей, а уж с ребенком на руках кому ты вообще нужна?! |
| Так может благоухать только малинник, застоявшийся на солнцепеке где-нибудь в невьянском или тагильском лесу,—а его медово-малиновый аромат кружит голову, пьянит… В глазах—красно от обилия сочных ягод, готовых вот-вот упасть в ладошку. И даже мотыльки—как привет с далекой Родины, как утешение… При всей осторожности и правиле «не есть ничего незнакомого», выработанным годами, в голове отца Григория понеслись мысли: «Но малину-то! Да с чем ее спутаешь? Ах, какая сладкая, дивная, ароматная! Тает во рту». И как он не видел эту поляну раньше? Сейчас он еще чуть-чуть поест этих дивных ягод, и надо сказать своим ребятам: пусть идут, порадуются—ее тут немерено, на всех хватит. Состояние—как в детстве. Даже голова закружилась и, кажется, немного заболела. «Мама всегда говорила, что много малины есть нельзя, „а то голова заболит“!» Увлеченный этим лесным чудом, отец Григорий даже не заметил, что малиновые кусты теснятся как бы на пригорках, а вокруг них—низинки, в которых почему-то скопилась вода. Ноги он давно промочил—«Ну, да не беда. Лето ведь! Высохнут». Наконец оторвавшись от ягод, отец Григорий решил уже выходить на тропу, тем более что… Он вдруг почувствовал что-то странное: «Малина ведь не растет на болотах», а он давно уже бродит, перебираясь от куста к кусту, по вязко-липкой земле. Малина любит сухие земли, растет в лесу даже на каменистых почвах, а тут? Он посмотрел вперед—одна болотная хлябь с торчащей осокой, зеленой ряской и изумрудно-зеленой травой, под которой (даже думать нечего)—болото. Болото немереной глубины. «Все. Ухожу». И в это время—крик. Истошный женский крик: —Спасите! Тону! Из-за кустов ольховника, торчащих рядом, ничего не видно. Инстинктивно отец Григорий бросается вперед, делая несколько быстрых шагов, и… сразу же проваливается по колено. Он проваливается не просто в воду, а в самое настоящее болото. Это он понял только тогда, когда почувствовал, что обе ноги начало засасывать в зыбкую топь. А метрах в пяти от него застряла в болотной хляби женщина. |
| Закрыть itemscope itemtype=" http://schema.org/Article " > Время с кольцами годичными 00:00 26.10.2018 825 Время на чтение 11 минут Триптих 1.Пятистенки Николаю и Марии Ивановым От Климова резного до Суземки, Со звонкими янтарными лесами. Меня не раз встречали пятистенки Своими золотыми образами. Особый быт родного пограничья Соседствовал с припрятанной винтовкой. Мне нравилась семейная привычка Мирить сноху весёлую с золовкой. Жгли канделябры к вечеру каштаны, Парил орёл над гордою дрофою. И мускулы накачивали страны, Живущие под общею стрехою. Тут до поры до времени от лиха Дол укрывал раскрывшийся подсолнух. А новый князь, отчаянный как Игорь, Сушил на печках цезиевый порох. Народ нырял от напастей в малинник И от души братался под горилку. Старался каждый бросить свой полтинник В советскую разбухшую копилку. Вдруг в склепе мрачном застонал Мазепа, Поднять, пытаясь, веки у Бандеры. Пока к нам тучи ядерного пепла Не ворвались в распахнутые двери. Осталось вроде всё на прежнем месте, Лишь холст и грунт прострочен изотопом. И постучались женихи к Невесте, Скитавшиеся раньше по окопам. От Климова-Погара до Суземки Жизнь славится двойными полюсами. Томятся у кордона пятистенки С печальными всё больше образами. 2.Большак Николаю Самсоненко Киевская трасса широка, Будто нарезалась для парада. Николай живёт у большака В сторону полуденного града. Как и я, он старший лейтенант; Не имея орденские планки, У запаса не один талант, Годный для войны и для гражданки. Про себя пока что промолчу, Мастерству внимая Николая. Всё ему в деревне по плечу, От греховной жизни и до рая. Колин говорок и ясный слог Нос утрёт любому бакалавру: Нет таких на свете перемог, Что б у Бога отобрали Лавру. Мы листаем дембельский альбом; В нём «Катюш» защитные иконки Крестят крыльями на взлёте гром, Рвущий у окопов перепонки. День священный для однополчан; Как-никак мы всё же офицеры. И для нас ещё висит колчан, Обнимая огненные стрелы. Мимо опьяневшего шинка, Вдоль шумящего от страха сада, Сыплет трут родного большака |
| – Да вот только что приехал. – Надолго? – На выходные. Проводишь меня в малинник? – А ты дорогу забыл или тебе корзинку дать? – Корзинка мне без надобности, я малину не собираю, а ем. Но ты меня вашей гостье представь, а то неудобно самому на знакомство к графине напрашиваться. – Ой, да ладно! Тетя Лиза не из новоявленных графинь, она настоящая и держится просто. Но если ты стесняешься, то пойдем, провожу и представлю. Графиня оказалась не старушкой, а старой дамой – большая, между прочим, разница! Хотя одета она была вполне демократично, в джинсы и футболку, но что-то такое-этакое в ней было видно за пятнадцать шагов. И ни корзинка, наполовину полная малины, ни перепачканные в той же малине пальцы, ни платок на голове впечатления не меняли. – Вот это Андрюша, Андрей Алексеевич Дугин, друг дома, если говорить высоким слогом, – представила Андрея Елена, – а это тетя Лиза, графиня Елизавета Николаевна Апраксина. Лучшая мамина помощница в саду! – Гастарбайтер, – улыбаясь, поправила ее графиня. – Приехала специально в саду поработать. Обожаю этот сад! Это ж какую бездну вкуса надо иметь, чтобы так его запустить! – Тетя Лиза шутит, – серьезно пояснила Елена, – это она так маму дразнит. – Здравствуйте, дядя Андрей! – наперебой закричали девятилетние сестры-близнецы Верочка и Надюша. – Хотите малины? – До смерти хочу! За малиной и приехал, если честно. – Из корзинки или из малинника? – И так и этак. И побольше, побольше! – Ой, какой вы жадный! – Я не жадный, я прожорливый! – Как медведь? – обрадовались девчушки. – Вот именно! А если малины будет мало, то я еще парочку девчонок на закуску съем! Девочки радостно завизжали и бросились в малинник, а он – за ними, рыча и топая, но стараясь при этом не топтать хозяйские кусты. Елена и графиня чинно отправились за ними следом, и до самого обеда, о котором возвестил звон поварешки по крышке большой кастрюли, вся компания собирала малину. Андрей по очереди бросал горсти ягод в корзинки то Верочке, то Надюше, но еще чаще отправлял в рот. Тревоги и страхи опустились на самое дно его души и там успокоенно притихли. |
| Сразу за райцентром, через железнодорожный переезд, начинается национальный парк Мещера. Сначала прямо, а затем 10 километров направо – а вот и указатель «поселок Мезиновский». Он начинается после поклонного креста, за очередным железнодорожным переездом. На окраине бросаются в глаза две траншеи. Это так называемые минерализованные полосы – защита от огня со стороны леса. А еще — котлован площадью в два футбольных поля с лужей посредине. История из серии «хотели как лучше, а получилось как всегда». Решили почистить пруд, спустили воду, а вот с заполнением проблема — за воду из водонапорной башни надо платить немалые деньги. Хорошо хоть в окрестных болотах вода не кончается и есть чем тушить пожары. Поселок немаленький. Чтобы выбраться из него, надо изрядно попетлять по улицам. Проезжаем Кузьмино, а за ней – деревня Мезиновка. Последнее строение перед въездом в лес — орсовский магазин, от которого остались одни кирпичные стены. По старой узкоколейке сюда завозили товар, по ней же вывозили торф с торфоразработок. Она тоже разобрана. От былого осталась лишь насыпь длиной 6 километров. По ней и идем в зону пожаров: слева болота, перемежающиеся небольшими водоемами, справа – обугленная земля, с корнями вывороченные деревья, курящиеся дымы, а кое-где и открытое пламя. Начальник Гусь-Хрустального гарнизона противопожарной охраны МЧС России Сергей Викторович Рябов не исключает, что причиной торфяных пожаров, в отличие от лесных, может быть самовозгорание. При такой жаре искра может возникнуть и от стеклянного осколка. Но здесь настаивает на «человеческом факторе». Аргумент? Густой малинник, растущий вдоль дороги. Пожарные стараются не сходить с песчаной насыпи, где была узкоколейка. Шаг в сторону – и можно провалиться в горячую преисподнюю из-под выгоревшего торфа. Но и здесь наверху, пожалуй, как в преисподней. К 11 часам дня воздух раскален как в африканской пустыне, пышет жаром и обугленная земля. А вокруг, словно пчелы, роятся и жалят слепни… В нескольких местах мотопомпы беспрерывно качают воду, которую тут же поглощает дымящийся раскаленный торфяник. Пожар был потушен вчера, но дым еще курится, а кое-где пробивается и пламя. Похоже, огонь ушел в глубину, говорят пожарные, и продолжают поливать лес, как родной огород, не жалея влаги. Подсчитано: чтобы затушить один квадратный метр торфяника, нужно до 5 тонн воды, а на следующий день еще столько же. |
| 29.7.59. Ходила с папой на полувысохшее болото за цветами. Ходить было трудно и страшновато: осока растет густая, под ногами какие-то кочки и ухабы, а папа не ждет — уходит все дальше и дальше. — Па-па! Не уходи! Иди сюда! — кричала Маша. А папа не ждал, уходил. Маша его наконец догнала и говорит: — Фалактел! Папа не сразу понял — о чем она. — Что ты говоришь? — Фалактел, — говорит она и качает при этом головой. Это она мамино «характер» повторяет. Дескать, ну и характерец у родителя! 30.7.59. В седьмом часу вечера Маша купалась. Вода, говорят, была теплая. И неудивительно. Вторую неделю стоит невыносимая жарища. Видели сегодня нечто страшное и даже зловещее. Набежали тучи, с моря подул шквалистый ветер — и вдруг с живых, летних, зеленых деревьев посыпались листья. Это называется «засуха». Некоторые листья — желтые, но не осенние, золотые, а лимонно-желтые. Глядишь на них, и во рту кисло делается. Маша ходила с папой в лес по малину. Малинник кто-то уже обобрал, но все-таки минут за 30–40 набрали ее по здешним масштабам немало. Оба увлеклись и не обращали внимания на комаров, которые увивались — особенно вокруг Машкиных сладких ножек. Сейчас сидит за своим столиком, чистит малину (там ее больше полстакана). Мама обещала сварить из малины варенье. 31.7.59. Напрасно позволили Маше купаться. Нельзя ей. Захворала. Сидит у мамы на тахте, разглядывает книжки и толстую тетрадку отрывного календаря, где всякие занятные малюсенькие рисуночки. Несколько раз заходил к ней и — уходил скрепя сердце. Вдогонку неслось: — Папа, не уходи! Папсинька, посиди!.. . . . . . Любит, когда ей читают настоящие книги. Но не меньше любит, когда я устраиваю пантомиму и читаю «понарошку»: будто бы беру воображаемую книгу, будто бы листаю, будто бы разглядываю картинки, про себя читаю, бормочу что-то, смеюсь, потом закрываю книгу и ставлю на полку. Очень испугалась, когда за окном вдруг появилась вчерашняя докторша. Мама сидела на крылечке, чистила ягоды, и доктор, проходя, остановилась спросить, как Машкино здоровье. |
|
|
