| Арапов так и впился в Розанова. — Как хотите, познакомьте. Вы должны познакомить меня с ним. Не ради любопытства вас прошу, а это нужно. У нас ни одного раскольника еще нет, а они сила. Давайте мне этого. — Да вы увлекаетесь, Арапов. Я ведь вам говорю, с какой точки он на все смотрит. — Это все равно-с, — возражал Арапов, — надо всем пользоваться. Можно что-нибудь такое и в их духе. Ну благочестие, ну и благочестие, а там черт с ними. Лишь бы на первый раз деньги и содействие. «Зарницын нумер второй», — подумал Розанов, замкнув за Араповым дверь и ложась соснуть до обеда. Дня через три Розанов перед вечерком мимоездом забежал к Арапову и застал у него молодого толстоносого еврейчика в довольно оборванном сюртучке. — Нафтула Соловейчик, — отрекомендовал Розанову своего нового гостя Арапов. Еврей неловко съежился. — Вы из каких стран? — спросил доктор Соловейчика. Розанов заговорил с Араповым о каких-то пустяках и, неожиданно обратясь к Соловейчику, спросил его по-польски: — Вы давно в Москве? — Ju kilka mie… — начал было Нафтула Соловейчик, но спохватился и добавил: — Я совсем мало понимаю по-польски. Розанов еще поддержал общий разговор, и у Соловейчика еще два раза вырвалось польское со? Русская же речь его была преисполнена полонизмов. — Он из Бердичева или вообще из Заднепровской Украины, — сказал Розанов, прощаясь на крыльце с Араповым. — Это вы почему думаете? — По разговору. — Разве он в Мйтаве не мог научиться по-польски? — Нет, это польский жид. — Э, полноте; ну а, наконец, польский и пусть будет польский: что нам до этого за дело? А вы вот меня с тем-то, с раскольником-то, сведите. — Да постойте, я сам еще его не знаю: всего раз один видел. Вот, дайте срок, побываю, тогда и улажу как-нибудь. — Позовите его к себе. Доктор обещал на днях съездить к Андрияну Николаевичу и как-нибудь попросить его к себе. — Нет-с, не на днях, а ступайте завтра, — настаивал Арапов. — Ну ладно, ладно, поеду завтра, — ответил Розанов. Трясясь от Лефортова до своей больницы, Розанов все ломал голову, что бы эта за птица такая этот либеральный Соловейчик. |
| В большинстве своем участниками банд становились дезертиры из Красной армии и уклонявшиеся от призыва лица. Только за период с октября 1941 по июль 1942 года сотрудниками московской милиции было задержано более 35 тысяч уклонистов и дезертиров – три полнокровные стрелковые дивизии, которые ох как пригодились бы суровой осенью 1941-го на подступах к Москве! Количество нелегального оружия и вовсе поражает воображение. Только за первые два с половиной года войны, пока боевые действия шли на советской территории, из незаконного оборота было изъято свыше 11 тысяч автоматов, более двухсот тысяч винтовок и карабинов, а также десятки тысяч пистолетов различных модификаций. Можно себе представить, сколько бесхозных «стволов» гуляло по стране, создавая тем самым дополнительные трудности сотрудникам правопорядка и, наоборот, облегчая жизнь преступникам всех мастей. Теперь о главных героях фильма и их прототипах. Любимец публики – Глеб Жеглов – это фантазия братьев Вайнеров. А вот у Володи Шарапова был вполне реальный прототип – московский сыщик по фамилии Арапов. Правда, реальный Арапов и киношный Шарапов имеют существенные отличия. Володя Шарапов, как мы помним, пришел в МУР летом 1945 года сразу после демобилизации из армии, где он прослужил всю войну разведчиком. Реальный Владимир Арапов на фронте не был, да и не мог быть, поскольку в годы войны был слишком молод. Как и многие его сверстники, во время войны он работал на заводе «Динамо», а до этого учился в машиностроительном техникуме, несколько лет состоял в отряде содействия милиции – так называемом ОСОДМИЛе, предшественнике добровольных народных дружин. После войны Арапов собирался вернуться в родной техникум, чтобы закончить учебу. Но 19-летнего парня заметили сотрудники 37-го отделения милиции и пригласили на службу в органы правопорядка. Шесть лет Арапов прослужил в 37-м отделении милиции, которое в те годы находилось на Динамовской улице (в районе Пролетарки), а в 1951 году перешел на службу в МУР. Сначала был помощником опера, а в 1963 году стал начальником отдела по раскрытию убийств, грабежей, разбоев и половых преступлений. Как раз в те годы в МУРе служил будущий писатель Аркадий Вайнер. Там-то и состоялось их знакомство, а позднее именно с Арапова братья Вайнеры писали образ молодого офицера-фронтовика, пришедшего на службу в МУР. |
| Бог знает, что это было такое: роста огромного, ручищи длинные, ниже колен, голова как малый пивной котел, говорит сиплым басом, рот до ушей и такой неприятный, и подлый, и чувственный, и холодно-жестокий. — На, и иди, — сказал Арапов, подавая «черту» записку, после чего тот сейчас же исчез за дверью. — У кого это мы были? — спрашивал Арапова Розанов, выходя из-под темной арки на улицу. — Узнаете, — нехотя ответил Арапов. — А что это за черт? — А это, батюшка, артист: иконописанием занимался и бурлаком был, и черт его знает, чем он не был. — А теперь чтоон тут делает? — Ничего, — папиросы нам делает, да паспорта себе ожидает с того света, — отвечал, улыбнувшись, Арапов. Розанов видел, что «черт» одна из тех многочисленных личностей, которые обитают в Москве, целый век таясь и пресмыкаясь, и понимал, что этому созданию с вероятностью можно ожидать паспорта только на тот свет; но как могли эти ручищи свертывать и подклеивать тонкую папиросную гильзу — Розанов никак не мог себе вообразить, однако же ничего не сказал угрюмому Арапову. По трехпогибельному тротуару одной из недальних улиц Розанов вместе с Араповым дошли до парадного подъезда одного очень опрятного домика и по чистенькой лесенке, освещенной медною лампочкою, вошли в тепленькую и опрятную квартиру. Пока человек брал их верхнее платье, в довольно ярко освещенном зальце показался весьма миловидный молодой офицер в несколько длинноватом сюртуке. В то время некоторое удлинение пол против форменного покроя в известных военных кружках считалось признаком благовоспитанности, солидного либерализма и порядочности. — Хозяин дома, Казимир Викентьевич Рациборский, — сказал Розанову Арапов, — вам имею честь рекомендовать Дмитрия Петровича Розанова, — добавил он, обращаясь к хозяину. Рациборский очень любезно пожал руку Розанова и поблагодарил его за знакомство. — Что ж, никого еще нет? — спросил Арапов, когда они перешли из маленького зальца в столь же маленькую и уютную гостиную. — Нет, кое-кто есть, — отвечал Рациборский. |
| — Чего они искали? — Не сказали; я спрашивала — не сказали. Ревизию, говорят, имеем предписание произвести. Ну, да уж зато, скажу тебе, Арапка, и смеху ж было! Только спустились двое хожалых в погреб, смотрим, летят оба. «Ай! ай! Там черт, говорят, сидит». Смотрю, у одного все штаны так и располосованы. Впотьмах-то, дурак, на твоего барсука налез. Много хохотали после. — Гм! — крякнул Арапов. — А вы вот что, Прасковья Ивановна, вы велите Антропу, если ко мне покажется этот маленький жидок, что у меня перепиской занимался, так в шею его. Понимаете: от ворот прямо в шею. — Хорошо. — И других тоже. — Всех гнать? — В шею, от ворот и в шею. Никого ко мне не пускать. Оставшись один, Арапов покусал губы, пожал лоб, потом вошел в чуланчик, взял с полки какую-то ничтожную бумажку и разорвал ее; наконец, снял со стены висевший над кроватью револьвер и остановился, смотря то на окно комнаты, то на дуло пистолета. В таком колебании прошло несколько минут: в глазах Арапова выражалась совершенная потерянность. Однако он, наконец, сделал решительный шаг, вошел в чуланчик, открыл погреб, стал на самый край черного квадрата, обозначавшего поднятое творило, и взял пистолет в правую руку. Через несколько секунд раздался выстрел, после которого в погребе послышался отчаянный визг боли и испуга. Цепь громыхнула, дернулась, и в это же время послышался крик Арапова, опять визг; еще пять — один за другим в мгновение ока последовавших выстрелов, и Арапов, бледный и растрепанный, с левою ладонью у сердца и с теплым пистолетом в правой руке выбежал из чулана. Он напоминал собою Макбета более, чем все современные актеры, терзающие Шекспира, и это ему было тем легче, что тут он не «играл из себя комедии», как говорила жена Нечая, а действительно был объят страшным ужасом и, выронив пистолет, тяжело рухнулся на пол в сильном обмороке, закончившем его безумство. Барсук был убит наповал, и очнувшийся к вечеру Арапов сам не понимал, зачем он убил бедного зверя. Хожалый был отомщен. Барсук был облит кровью, а сам Арапов заставлял жалеть, что в течение этих трех или четырех часов его жизни не мог наблюдать хоть Розанов для своей психиатрической диссертации или великий драматический талант для типического создания героя современной комедии. |
| И тут-то ему вспомнились опоэтизированные рассказы о русской общине, о прирожденных наклонностях русского народа к социализму; припомнились русские люди, которые заявили свою решительность, и люди, приезжавшие из России с рассказами о своей решительности и об удобстве настоящей поры для коренного социального переворота, к которому общество созрело, а народ готов искони и все ждет только опытных вождей и смелых застрельщиков. Вильгельм Райнер вернулся в Англию. Долго не раздумывая и вовсе не списываясь с отцом, он спешно покончил свои дела с конторою, обвертел себя листами русской лондонской печати и весною того года, в который начинается наш роман, явился в Петербурге. По соображениям Райнера, самым логическим образом выведенным из слышанных рассказов русских либералов-туристов, раздумывать было некогда: в России каждую минуту могла вспыхнуть революция в пользу дела, которое Райнер считал законнейшим из всех дел человеческих и за которое давно решил положить свою голову. Таков был Райнер, с которым мы мельком встретились в первой книге романа и с которым нам не раз еще придется встретиться. Глава четвертая Свои люди Наступил вечер великого дня, в который Арапов должен был ввести Розанова к своим людям и при этом случае показать чужого человека. Это был тяжелый, серый день, без утреннего рассвета и вечерних сумерек; день, непосредственно сменяющий замешкавшуюся ночь и торопливо сгоняемый другою ночью. Арапов был не в духе. Его что-то расстроило с самого утра, и к тому же он, как человек очень нервный, был весьма чувствителен к атмосферным влияниям. — Идемте, — сухо сказал он Розанову, взойдя к нему в семь часов вечера. И они пошли. Выйдя за ворота, Розанов хотел взять извозчика, но Арапов сказал, что не надо. Они держали путь прямо к старому казенному зданию. — Здесь нам надо повидать одного человека, — говорил Арапов, входя под темную арку старого здания. «Юлия, или подземелья замка Мадзини» и все картинные ужасы эффектных романов лэди Редклиф вставали в памяти Розанова, когда они шли по темным коридорам оригинального дворца. Взошли в какую-то круглую комнату, ощупью добрались до одной двери — и опять коридор, опять шаги раздаются как-то страшно и торжественно, а навстречу никого не попадается. Потом пошли какие-то завороты, лесенки и опять снова коридор. В темноте, да для человека непривычного — точные катакомбы. Наконец впереди мелькнуло серое пятно: это была выходная дверь на какой-то дворик. |
| Показался артельщик самого древнего письма. — Положь-ка эту штучку, да завтра ее в низовой посылке отправь Жилину. — Слушаю, — ответил Дей Митрев и унес с собою тючок в кладовую почетного гражданина и 1-й гильдии купца Нестерова. — Будет исполнено, — сказал Персиянцеву центральный человек, и они простились. Проходя мимо Пармена Семеновича, Персиянцев раскланялся с ним и с частным приставом. — Кланяйтесь господину доктору, — сказал опять Андриян Николаев Персиянцеву у порога. Арапова не было у ворот. Персиянцев глянул туда, сюда — нету. Он пошел один. Но не успел Персиянцев сделать несколько шагов, его нагнал Арапов. — Что? — спросил он мрачно. Персиянцев ему рассказал все, что мы знаем. — А где это вы были? Я вас не видал за воротами. — Я сидел в трактире, оттуда виднее. Я видел, как вы вышли. — Ну, — говорил Арапов, усевшись дома перед Персиянцевым и Соловейчиком, — теперь за новую работу, ребята. День целый Арапов строчил, потом бегал к Райнеру, к Рациборскому. Правили, переправляли и, наконец, сочинили что-то. — Теперь черти, Соловейчик, — сказал Арапов. И Соловейчик стал чертить. За полночь Соловейчик кончил свое ковырянье на литографическом камне, сделал вальком пару пробных оттисков и ушел из квартиры Арапова. На Чистых Прудах становилось скучновато. Новостей эффектных не было. Маркиз жаловался, что сходка топчет в его комнате полы и раздавила зубную щеточку накладного серебра. Самым приятным занятием маркизы было воспитание Лизы. Ей внушался белый либерализм и изъяснялось его превосходство перед монтаньярством. Маркиза сидела, как Калипсо в своем гроте; около нее феи, а перед ними Лиза, и они дудели ей об образцах, приводя для контраста женщин из времени упадка нравов в Риме, женщин развратнейших дней Франции и некую московскую девицу Бертольди, возмущающую своим присутствием чистоту охраняемых феями нравственных принципов. Глава четырнадцатая Московские мизерабли В ряду московских особенностей не последнее место должны занимать пустые домы. Такие домы еще в наше время изредка встречаются в некоторых старых губернских городах. В Петербурге таких домов вовсе не видно, но в Москве они есть, и их хорошо знают многие, а особенно люди известного закала. |
| — Еще мало! — произнес, опускаясь на стул Розанов, и действительно этого было еще мало, даже на сегодня этого было мало. У дверей Розанова послышался лошадиный топот. Это вваливали Арапов, Бычков и Персиянцев. Впереди всех шел Арапов. Огонь горел в его очах, И шерсть на нем щетиной зрилась. За ним с простодушно кровожадным рылом двигался вразвал Бычков в огромных ботиках и спущенной с плеч шинели, а за ними девственный Персиянцев. Вошедшие не поклонились Розанову и не протянули ему рук, а остановились молча у стола, за которым его застали. — Господин Розанов, вы уничтожили в самом начале общее дело, вы злоупотребляли нашим доверием. — Да, я это сделал. — Зачем же вы это сделали? — Затем, чтобы всех вас не послали понапрасну в каторгу. Арапов постоял молча и потом, обратясь к Бычкову и Персиянцеву, произнес: — Разговаривать более нечего; господин Розанов враг наш и человек, достойный всякого презрения. Господин Розанов! — добавил он, обратясь к нему, — вы человек, с которым мы отныне не желаем иметь ничего общего. — Сердечно радуюсь, — ответил Розанов. Арапов завернулся и пошел к двери. За ним следовали Бычков и воздыхающий Персиянцев. — Что это за таинственные посетители? — спросил, входя к Розанову, Лобачевский, из комнаты которого чрез двери был слышен этот разговор. — Это мои знакомые, — отвечал сквозь зубы Розанов. — С которыми вы строили планы? — самым серьезным тоном спросил Лобачевский. Розанову стало очень совестно; все его московские похождения представились ему как на ладони. «Где же ум был? — спрашивал он себя, шагая по комнате. — Бросил одну прорву, попал в другую, и все это даже не жалко, а только смешно и для моих лет непростительно глупо. Вон диссертация валяется… а дома Варинька…» Тут опять ему припоминался труженик Нечай с его нескончаемою работою и спокойным презрением к либеральному шутовству, а потом этот спокойно следящий за ним глазами Лобачевский, весь сколоченный из трудолюбия, любознательности и настойчивости; Лобачевский, не удостоивающий эту суету даже и нечаевского презрительного отзыва, а просто игнорирующий ее, не дающий Араповым, Баралям, Бычковым и tutti frutti даже никакого места и значения в общей экономии общественной жизни. |
| Причем некоторые черты реального Арапова сценаристы фильма привнесли и в образ Жеглова: напористость, личную смелость, жесткость, полную самоотдачу в борьбе с преступностью. Этими чертами как раз в полной мере обладал реальный Арапов. Так что, отчасти образ Жеглова тоже написан с него. Таким образом, Владимир Арапов послужил прототипом сразу двух главных персонажей фильма – и Володи Шарапова, и Глеба Жеглова. Владимир Арапов принимал участие в раскрытии многих резонансных преступлений советской эпохи. Например, благодаря его сыскному мастерству было раскрыто ограбление квартиры народной артистки СССР Александры Яблочкиной, а также пойман первый советский маньяк Ионесян по кличке Мосгаз. Но самое громкое уголовное дело, которое распутывал Арапов, - это ликвидация банды Ивана Митина, которая в конце 1940-ых - начале 1950-х годов наводила ужас на Москву. На счету этой шайки 11 убийств и 28 вооруженных ограблений сберкасс, магазинов, пивных баров. Именно похождения этой шайки и легли в основу сюжета телефильма «Место встречи изменить нельзя». Арестовали бандитов в феврале 1953 года. Аресту предшествовала сложнейшая оперативная работа. В банду даже пришлось внедрять одного из сотрудников МУРа. Эта ситуация блестяще обыграна в фильме. Роль внедренного сотрудника, как мы помним, сыграл Володя Шарапов. Правда, получилось это у него скорее случайно, по роковому стечению обстоятельств – специально в банду его никто не внедрял. В заключение несколько слов о реалиях послевоенной Москвы, весьма правдиво показанных в фильме. Начнем с общепита. Коммерческий ресторан «Астория», куда так любил захаживать красавчик Фокс, в Москве действительно был. Его открыли в январе 1944 года в доме 10 по Тверской улице. И таких заведений было несколько. Первые рестораны военной поры стали открываться уже зимой 1942 года. За пять рублей в них предлагали обед, состоявший из мясного супа, картошки и жареной воблы. От желающих не было отбоя. Чтобы попасть в рестораны, люди занимали очередь чуть ли не с ночи и готовы были часами стоять на морозе. |
| — Нет, мечтания. Я знаю Русь не по-писаному. Она живет сама по себе, и ничего вы с нею не поделаете. Если что делать еще, так надо ладом делать, а не на грудцы лезть. Никто с вами не пойдет, и что вы мне ни говорите, у вас у самих-то нет людей. — А может быть, и есть! Почем вы это знаете? — Так, знаю, что нет. Я в этом случае Фома неверный. — А если вам покажут людей? — Что ж покажут! Покажут словесников, так я их и дома видывал. — Нет, вы таких дома не видали… — Ну, эта будет новость, а я себе такого современного русского человека как-то не могу представить. — Какие вы все, господа, странные, — воскликнул Арапов. — Зачем же вам непременно русского? — Как же? Кому же до нас дело, как не нам самим? — Отечество человеческое безгранично. Доктору вдруг почему-то припомнился Райнер. — Кто ж это будет нашим спасителем? Чужой человек, стало быть? — Да, если хотите смотреть с своей узкой, патриотической точки зрения, это будет, может статься, чужой человек. — И вы его знаете? — И я его знаю, — самодовольно ответил Арапов. «Языня ты, брат, в самом деле», — подумал доктор. — И вы его можете узнать, — продолжал Арапов, если только захотите и дадите слово быть скромным. — Я болтлив никогда не был, — отвечал доктор. — Ну, так вы его увидите. В следующий четверг вечером пойдемте, я вас введу в одно общество, где будутвсе свои. — И там будет этот чужой человек? — И там будет этот чужой человек, — отвечал с ударением Арапов. Глава третья Чужой человек В одну темную и чрезвычайно бурную ночь 1800 года через озеро Четырех Кантонов переплыла небольшая черная лодка. Отчаянный гребец держался направления от кантона Швица к Люцерну. Казалось, что в такую пору ни один смертный не решился бы переплыть обыкновенно спокойное озеро Четырех Кантонов, но оно было переплыто. Швицкий смельчак за полночь причалил к одной деревушке кантона Ури, привязал к дереву наполненный до половины водою челнок и постучал в двери небольшого скромного домика. В одном окне домика мелькнул огонь, и к стеклу прислонилось испуганное женское лицо. Приезжий из Швица постучал еще раз. Смелый мужской голос из-за двери спросил: |
| Над занавескою снова раздался мелодический звон, и Рациборский опять ушел через свою спальню. — Гости? — спросил старик Арапова. — Верно, гости. — Все такие, як и вы? — Нет, там всякие бывают: мы их зовем «швахами». — Ну, так я к ним; беседуйте себе, — я мое сделал, лучше волю не слышать, ежели не хотите меня послухать, — проговорил шутя старик и поднялся. Проходя мимо Арапова, он потрепал его, на старческом праве, по плечу и тихо проронил со вздохом: — Ох глова, глова горячая, не даром тебе згинуты. Совершив свою манипуляцию и пророческое предсказание над головою Арапова, Ярошиньский ушел в ту же дверь, в которую перед тем вышел его племянник. Над занавескою опять прозвонило, и вслед за тем голос Рациборского произнес в комнате: — Идите кто-нибудь, много чужих. Розанов с изумлением оглядел комнату: Рациборского здесь не было, а голос его раздавался у них над самым ухом. Арапов и Барилочка расхохотались. — Механика, батюшка, — произнес Арапов с видом авторитетного старейшинства, — камения глаголят. В двери, которою до сих пор входили, показался Рациборский и сказал: — Идите, господа, понемножку; идите вы, Тарас Никитич. Барилочка встал и исчез за занавескою, над которой по временам раздавался тоненький звон серебряного колокольчика. — Чего вы смеетесь, Арапов? — спросил Рациборский. Арапов рассказал в смешном виде розановское удивление при звонках и таинственном зове и вышел из этой комнаты. — Это простая вешь, я виноват, что не рассказал вам ранее, — любезно проговорил Рациборский. — Я живу один с человеком, часто усылаю его куда-нибудь, а сам сижу постоянно за работою в этой комнате, так должен был позаботиться о некоторых ее удобствах. Отсюда ничего не слышно; этот ковер и мебель удивительно скрадывают звуки, да я и сам заботился, чтобы мне ничто не мешало заниматься; поэтому звонок, который вы здесь слышите, просто соединен, на случай выхода слуги, с наружным колокольчиком. А голос… это просто… видите, — Рациборский подошел к открытому медному отдушнику и пояснил: — это не в печке, а в деревянной стене, печка вот где. Это я сделал, чтобы знать, кто приходит, потому что иногда нет покоя от посетителей. Когда тот конец открыт, здесь все слышно, что говорится в передней. Вы извините, пожалуйста, что я не предупредил вас, здесь нет никаких тайн, — проговорил Рациборский и, пригласив гостей идти в общие комнаты, вышел. |
|
|
