| Князь Черкасский сказал: «Остро очень писано: ежели попадется то письмо в руки Остермановы, то он тотчас узнает, что против него писано». Шенберг, Эйхлер, Менгден уговаривали Волынского подать письмо государыне. «Это письмо – самый портрет графа Остермана», – говорили они. Не советовал подавать Кубанец, но Волынский, увлеченный похвалами сочинению и ненавистию к Остерману, подал, вручивши прежде немецкий перевод письма Бирону в надежде, что герцог, узнавши портрет Остермана, будет доволен. Нам неизвестно, какое впечатление произвело письмо на Бирона, но на императрицу самое дурное: Волынский забыл, что, выставляя в черном свете людей, окружавших императрицу, он оскорблял ее самолюбие, ибо к ней прямо относился упрек за дурной выбор приближенных. Анна спросила его, кого именно он описывал в своем сочинении. Волынский отвечал, что Куракина, Головина, а больше всего Остермана. «Ты подаешь мне письмо с советами, как будто молодых лет государю», – сказала на это Анна, и слова ее обдали холодом несчастного автора. Но если Волынский не достигал своей цели подачею записки, то эта подача непосредственно не имела для него и вредных последствий. На радостях заключения мира с Турцией Волынский получил 20000 рублей, как человек, особенно нуждающийся в деньгах. Мы видели, что он распоряжался празднествами по случаю свадьбы шута Голицына, и видели, как он воспользовался случаем, чтоб отомстить Тредиаковскому за песенку. И этот поступок Волынского, позволившего себе прибить несчастного пииту в комнатах герцога курляндского, остался бы для него без вредных следствий, если бы он не имел неосторожности страшно оскорбить Бирона в деле о вознаграждениях полякам, потерпевшим во время прохода русских войск чрез области Речи Посполитой. Бирон, как герцог курляндский, вассал Польши, имел сильные побуждения заискивать расположение правительства республики, т. е. вельмож и шляхты, и потому он настаивал, что надобно дать полякам удовлетворение. При рассуждении об этом деле в Кабинете Волынский настаивал на противном и, разгорячившись, сказал с явным намеком на Бирона, что, не будучи ни владельцем в Польше, ни вассалом республики, не имеет побуждений удабривать исстари враждебный России народ. |
| Главным временщиком слыл не входивший в Кабинет, но тяготевший над ним не формально законный, а фактический муж императрицы, барон Бирон. Царило убеждение, что Анна была всецело в воле ее фаворита, чужака, немца, лютеранина. И все тяжести времени и, в частности, многообразные жестокости в церковной среде, быте и повинностях духовенства приписывались Бирону, как гонителю православия. Если в делах внешней политики может быть и справедливо указание на всемогущее влияние Бирона, то нельзя с достаточными основаниями утверждать это и о всем круге дел церковных. Ни архив св. Синода, ни изданные ИРИ Общ. протоколы Кабинета этого не подтверждают. Налицо бесспорные персонажи, непосредственно управлявшие церковными делами и во главе их граф (при Nempe I барон) «Андрей Иванович» (Генрих Иоганн) Остерман. «Птенец гнезда Петрова», он ко времени Анны был самым опытным государственным человеком. Он завоевал особое доверие государыни тем, что, состоя в круге верховников, охотно предал «затейщиков» и слился с немцами, окружившими царицу: Бирон, Миних, Левенвольд. В 1730 г. Испанский посланник Дюк-де-Лирия писал: «Остерман до того забрал в руки все дела, что здесь является настоящим распорядителем он, а не царица, безусловно покоряющаяся его влиянию». Самый Кабинет — измышление Остермана. Бирон влиял на дела только интимно. В формальной деловой сфере реальным правителем государства был Остерман. Для утишения глухого ропота против захвата всех дел немцами временно вводились в Кабинет Ягужинский и Артемий Волынский, но, по настоянию Бирона и Остермана, были снова устранены. Вообще в «делах» всех затмевал «самодержавно» Остерман. Остерман был «честный немец», знающий свое дело, на редкость трудолюбивый и упорный в своих убеждениях. Мыслил «методически» и в заключениях своих был неумолим. Но честно переменял свои решения, если ему доставляли новые материалы и он воочию видел причину неточности своих выводов. В конце своей деятельности он доказал, что он может менять направление своей деятельности, если опыт ему покажет нецелесообразность прежней линии. Он был фанатическим приверженцем Петровской церковной реформы. Она имела много чуждого и острого для русского православного быта. И вот немец-протестант Остерман этого искренно не понимал и действовал «методически» с жестокой настойчивостью. Когда в 1740 г. по смерти Анны Иоанновны ее сменила правительница Анна Леопольдовна, Остерман заготовил ей программную записку, в которой так формулировал свои церковно-административные взгляды. |
| Арсеньева. 243 Magazin fur die neue Historie und Geographie, angelegt von D. Anton Friedrich. Büsching. Hamburg. 1768 г. T. II, c. 33. 244 См. в камер-курьерских журналах: «Описание коронации ее величества императрицы самодержицы всероссийской Анны Иоанновны, торжественно отправленной в царствующем граде Москве, 38-го апреля 1730 года». 245 Из них одна, весьма известная: «Во селе, селе Покровском», приписывается даже поэтическому вдохновению ее высочества 246 Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества. Мартынова и Снигирева. Москва. 1848 г. Ч. III, с. 64. 251 Ни императрица, ни Бирон не жаловали темных цветов, почти изгнанных из придворного употребления вообще. И седовласые старцы-угодники являлись во дворцовые залы в розовых, бедно-зеленых, желтых и небесно-голубых кафтанах. 255 Иллюминации времен Анны были, действительно, хороши. Вот как одну из них от 3-го февраля 1737 года, описывает очевидец: «На валах адмиралтейства несколько тысяч ламп и разнообразных фонарей, симметрично расположенных, горело разноцветными огнями, из которых составлялись различные имена и эмблемы. Стены петропавловской крепости были залиты светом на них полными литерами, искусно перемешанными с листьями, сияло Анна Ивановна императрица, начертанное желтыми, красными, зелеными и голубыми огнями. Бесчисленные свечи мелькали во всех окнах. Все это восхитительно отражалось в Неве». См. Peter von Haveus Reise in Russland, aus dem Dänischen übersetzt. Copenhagen. 1744. 258 Верование в астрологию, гороскопы, предсказания и проч. существовало тогда и в Петербурге. Императрица Анна Иоанновна очень серьёзно присылала за справкой у академического профессора Иоганна-Вольфганга Крафта: какая погода будет завтра или тогда-то? 259 Село Царское не было еще тогда городом, принадлежало с 1738 г. цесаревне Елизавете Петровне и числилось приписным «к комнате» ее высочества. См. Царскосельский летописец, в 30 журнала «Благонамеренный», за 1825 год. 260 Миропомазана 12-го мая 1733 г., в Петербурге и, в честь императрицы, наречена Анной; по отцу, Леопольдовна (у иностранцев Карловна, потому что отец, герцог Мекленбургский, назывался Карл-Леопольд). |
| 8 сентября 1736 г. скончался Феофан Прокопович . Между тем было обнаружено так много очагов тайной оппозиции немецкому засилью, что дело продолжилось, но уже как чисто политическое. В ходе расследования всплыло даже имя престолонаследницы Елизаветы, высоко почитавшейся среди духовенства. После трехлетнего предварительного заключения Феофилакт Лопатинский, последний противник Феофана в богословских спорах, был 13 декабря 1738 г. по повелению императрицы лишен епископского сана и заточен в Выборгскую крепость. Оговорившего его Решилова расстригли и сослали в один из монастырей. 31 декабря 1740 г. регентша Анна Леопольдовна освободила Феофилакта из крепости и восстановила его в прежнем сане. Вскоре после этого, 6 мая 1741 г., он скончался 511 . В царствование Анны Иоанновны высшее духовенство подвергалось преследованию по самым мелочным поводам и число смещенных епископов постоянно росло 512 . Редели и ряды приходского духовенства, монастыри пустели (вследствие так называемых разборов). 1 сентября 1737 г. вышел указ, призывавший на военную службу всех пригодных к ней церковных причетников от 15 до 40 лет, освобождались только священники и дьяконы. Монахи убегали из монастырей 513 . Поскольку состав Святейшего Синода не пополнялся, высшее церковное управление замерло; так, в 1738 г. в Синоде заседал один единственный епископ, а зачастую решения вообще принимались только двумя синодальными архимандритами и одним протоиереем. В 1740 г. член Святейшего Синода Вологодский епископ Амвросий Юшкевич был назначен архиепископом Новгородским и одновременно – председательствующим в Святейшем Синоде 514 . Во время своего краткого, продлившегося всего год, регентства Анна Леопольдовна в интересах своего сына старалась найти поддержку среди духовенства. К началу 1741 г. в Святейшем Синоде кроме председательствующего – Новгородского архиепископа Амвросия Юшкевича насчитывалось еще пятеро членов – два епископа и три архимандрита. Так как обер-прокурор по-прежнему назначен не был, доклады правительнице делал сам архиепископ Амвросий, который пользовался ее полным доверием. |
| - Сергий Иоаннович? - Именно так. Я ему при первой встрече дал максимум семьдесят лет, оказалось - восемьдесят пять. Живой такой старик, крепкий. В школе всю жизнь математику преподавал, как и его отец, а раньше дед. Библиотека у Сергия Иоанновича была прекрасная. Вот на этой почве мы с ним и подружились. Когда я то письмо получил, первым делом к Изволокину пошел. - Какое письмо? - Может быть, роковое, а может, счастливое. Но мне кажется, в любом случае - судьбоносное для меня. И папа вдруг умолк. Он смотрел, как внизу тихо несла свои воды Голубица, а мы с мамой не решались его ни о чем спрашивать. Наконец, папа вздохнул, улыбнулся и продолжил свой рассказ. - Письмо пришло из Ирландии. На конверте был написан адрес местной газеты и моя фамилия. Обратный адрес - республика Ирландия, город Голуэй, общество любителей старины. И все - ни улицы, ни дома, ни фамилии. В письме было написано примерно следующее. Члены этого самого общества имеют честь обратиться ко мне с просьбой. Уроженцем их города был некий Фергюс Гроган. Жил он в Голуэе где-то в середине одиннадцатого века. Человек был богатый, уважаемый. Но когда после родов умерла его жена, оставив ему маленькую дочь Анну, Фергюс замкнулся, ушел в себя, отгородившись от всего окружающего мира. Я почему-то живо представила всю эту историю и спросила папу: - А сколько было лет этому Грогану? - Когда родилась Анна, двадцать семь... Так о чем я? Да, и вот однажды он бросает все свои дела, продает дом и уезжает не только из Голуэя, но и из Ирландии. Через пять лет его следы отыскиваются не где-нибудь, а в Византии, в одном из монастырей. Судя по всему, Фергюс принял постриг и стал называться отцом Корнилием. Анна, которой в ту пору исполнилось лет тринадцать-четырнадцать, была для Фергюса-Корнилия самым дорогим существом на свете. И дочь отвечала отцу столь же сильной сердечной привязанностью. По крайней мере, когда по просьбе киевского князя из Византии направили группу священников и в их число попал наш герой, он не хотел брать с собой Анну, видимо понимая, что путешествие предстоит не из легких. Но девочка была непреклонна. И приблизительно в 1057 году они оказались на Руси. Своих священников у нас тогда не хватало, да и грамотность их оставляла желать лучшего. А Корнилий, похоже, кроме греческого успел изучить и язык той страны, куда прибыл. В Киеве он долго не задержался. Его направили сначала в Чернигов, а затем еще севернее - в землю вятичей. И вот здесь следы Кельта... |
| Лютеранская община, рассеянная частями по всей с.петербургской епархии, теперь не состояла более в зависимости от св. Синода, но не имела и своего отдельного управления и суда, ни духовного, ни светского. Ближайшее смотрение за пасторатом принадлежало пасторам-препозитам, которых было два: один для с.петербургской губернии, другой для выборгской провинции с Кексгольмом. Выборгским препозитом состоял известный нам пастор выборгской клостер кирки Христиан Мелартопиус. Препозиты, по выбору прихожан, определяли и увольняли пасторов и капелланов, давали им отпуск на отлучку от своей кирхи, и вообще заведовали кирками, пасторами и приходами. Нравственные качества души пасторов и их помощников не отличалось тогда кротостью и мягкостью. Прославленный немцами, Анненской кирхи в С.Петербурге, пастор Яган Шатнер бивал по щекам малолетнюю слугу свою «за домашнее неисправление». Помощник его, учитель Анненской школы, некто Броун, тяжко бивал детей, которые учились у него. Одна девушка, 15 лет, по имени Анна Иванова, крещенная в лютеранство, до такой степени озлобилась на их побои, что, в один вечер, подожгла светлицу в которой жил Броун. Впрочем, при расспросах под пытками в губернской канцелярии, Анна Иванова отвергла первое свое показание. что ее бил Шатнер, но не хотела защищать Броуна (Собр. зак. т. Х1,стр. 172, В 1734 году, духовные дела авгсбургских исповедников, живших Лифляндии и Эстляндии, производились в государственной Юстиц-коллегии. При ней существовало особое отделение для суда лифляндских и эстляндских дел, которое было устроено недавно перед 1734 годом. Но эта Юстиц-коллегия не имела полномочия принимать к своему разбору дел лютеранского ведомства по с.петербургской губернии с выборгской провинцией. Указ из Сената от 12 марта 1734 года повелел Юстиц-коллегии рассматривать и решать духовные дела лиц не только лютеранского, но и всех проиностранных исповеданий, и к ней должны были обращаться чужестранные исповедники, живущие не в одной Синодальной епархии, но и по всей Российской империи. Поводом к такому установлению послужило прошение обретавшегося (т. е. временно жившего) в С.Петербурге, купца Георга Напиера, лютеранской веры, искавшего развода с женой своей Анной Садди. Государственная Юстиц-коллегия, на основании этого дела, представила императрице Анны Иоанновны следующий доклад: |
| Что касается формы сношений с Синодом, то правильность ее установилась не сразу. Военная коллегия, встретив надобность писать в Синод, 1 марта 1721 года спрашивала Сенат, «как» надо писать в Синод 1967 . Митрополит Сарский Игнатий додумался написать Синоду: «до вашего превосходительства» 1968 . Другой архиерей в своем обращении к Синоду выказывал уже не «незнание и невежество», но «гордый нрав» 1969 . От 19 января 1722 года Синод установил форму своего именования в трех словах: «Святейший Правительствующий Синод» 1970 . Доселе сам Синод именовал себя различно: «Правительствующим Духовным Собранием», «Правительствующим Духовным Синодом» 1971 . Может быть не безынтересно знать, что прошение, поданное в Синод, именовалось «прошение, поданное в канцелярию Святейшаго Правительствующаго Синода» 1972 , а указ Сената московский вице-губернатор именовал «указом великаго государя из канцелярии Правительствующаго Сената» 1973 . Все учреждения, кроме Сената, обращались к Синоду с «доношениями», если возбуждалось новое дело, и с рапортами – о получении и исполнении синодальных указов 1974 . Члены Синода входили в Синод и с ведениями 1975 . Герцогиня курляндская Анна Иоанновна писала Синоду: «Святейший Правительствующий Синод! письмо ваше… получила… на которое сим объявляю... Пребываю вам, Святейшему Синоду, доброжелательная Анна» 1976 . От имени царицы Прасковьи Феодоровны писал Синоду ее «певчий дьяк» 1977 . Кабинет-секретарь Макаров сносился с Синодом большею частью при посредстве обер-секретаря 1978 . В сношениях, особенно на первых порах, было много простоты. В 1721 году из кабинета его величества пришел в Синод канцелярист и объявил, что государь указал отпустить из кабинета 2000 рублей на строение семинарии, «и дабы Синод прислал кого-нибудь в кабинет для приема оных» 1979 . Иногда, в мелочных делах, сносились вместо учреждений их канцелярии. Канцелярия синодальная писала в сенатскую «требование» сообщить, как сносится Сенат с оставленным в Москве, при московском отделении Сената, сенатором. Требование было подписано секретарем и канцеляристом. Ответ из Сената поступил за такими же подписями 1980 . Синодальная канцелярия, за подписью секретаря, просила штатс-контор-коллегию дать справку, сколько собрано денег с церковных вотчин; но посланному за справкой объявили в штатс-контор-коллегии, что об этом нужно Синоду спросить коллегию указом. Был послан указ, но оказалось, что в коллегии не было налицо нужных данных, чтобы можно было тотчас же дать требуемую справку 1981 . |
| Анна Леопольдовна, кроткая, нечестолюбивая и боязливая женщина, проведшая свою молодость в чрезвычайной зависимости (ведь Анна Иоанновна держала строгий надзор за своей племянницей), сначала испугалась смелого предложения фельдмаршала; но его всем известная твердость и благоразумие, мысль о счастье, которое всегда сопровождало его намерения, и всего более мысль о том унизительном положении, в которое поставил ее и супруга надменный Бирон, за несколько дней перед тем принудивший принца Ульриха отказаться от всех его военных должностей и даже запретивший ему выезжать некоторое время из дворца, — все это вместе оказывало такое сильное влияние на молодую княгиню, что она с необыкновенной для нее решительностью согласилась на предложение Миниха и предоставила ему полную свободу действий. Миних не хотел откладывать исполнения намерений на следующий день и в ту же самую ночь решил схватить правителя. Осторожный фельдмаршал имел для этого важные причины: в этот день был в карауле Преображенский полк, находившийся под его личным командованием и, следовательно, более других ему преданный. И в самом деле, как только он объявил о своем намерении в карауле Зимнего дворца, где жили император и его родители, все офицеры и солдаты с жаром поклялись исполнить его желание, чего бы оно им ни стоило. То же самое усердие встретил он и в том отряде, который стоял на карауле в Летнем дворце, где жил Бирон и где еще было выставлено со всей приличной пышностью тело императрицы. Итак, без всяких затруднений, даже без малейшего шума, среди ночной тишины адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн и с ним 20 солдат, взятых из караула Зимнего дворца, дошли до самой спальни герцога Курляндского. Разбуженный голосом Манштейна от глубокого сна, несчастный начал было кричать изо всей силы. Но что могли сделать эти крики? Триста человек дворцового караула были преданы фельдмаршалу и, не трогаясь с места, ожидали его приказания, между тем как сам он с шестьюдесятью их товарищами стоял у самого въезда во дворец. Все было кончено за несколько минут: герцог, полуодетый, в накинутой на него солдатской шинели, был посажен в карету графа Миниха и отвезен на гауптвахту Зимнего дворца. В ту же ночь был взят и его брат, Густав Бирон, и более всех преданный ему кабинет-министр граф Бестужев. |
| Действительно, фельдмаршал князь Михаил Михайлович Голицын при коронации был пожалован волостями, селами и деревнями в Можайском уезде из дворцовых, сделан был президентом Военной коллегии; но Голицыны могли тотчас же заметить, что приближения и влияния на дела им не дадут. Самый приближенный человек, фаворит, был иностранец низкого происхождения. Анна и Бирон понимали очень хорошо, что русские люди, и прежде всего русская знать, не могли сносить этого спокойно; Анна и Бирон чувствовали, что есть оскорбленные, и, естественно, оскорбители питали неприязнь к оскорбленным. Естественно было окружить себя людьми, которые не могли быть оскорблены иноземством фаворита, для которых он был свой и давний приятель; таков был Остерман, умнейший и опытнейший государственный человек в делах внешних и внутренних, которого сами русские признавали необходимым: таков был неразлучный друг Остермана Левенвольд. Но у русских две военные знаменитости, два фельдмаршала – Голицын и Долгорукий; надобно противопоставить им своего, и такой есть – генерал-фельдцейгмейстер Миних, военный талант первоклассный: Миних является председателем упомянутой нами выше Комиссии об исправлении военной части в России. Таким образом, опираясь на Остермана в делах внутренних и в делах внешней политики, на Миниха в делах военных, на Левенвольда при дворе, можно быть покойну. Можно ласкать и русских, людей неопасных, без претензий: таков князь Алексей Михайлович Черкасский, знатный человек и первый богач, но не опасный по личным средствам, способный удовольствоваться одним почетом; Салтыковы – родственники императрицы – также не опасны по личным средствам: великий канцлер граф Головкин и в молодости не отличался беспокойным характером: его можно держать в большом почете как развалину славного царствования великого дяди; беспокоен, и очень беспокоен, зять его Ягужинский; но с одним человеком можно справиться. Еще перед коронациею фельдмаршал Голицын со слезами жаловался на презрение, какое оказывают заслуженным особам. |
| Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось. Здравствуйте, женившись, дурак и дурка, Еще дочка, тота и фигурка. Это нравилось сытым господам, впадавшим в раж, в садистический хмель. А Тредиаковский, как побитая собака, возвратился в застенок. И тут… Господь смилостивился над несчастным, запутавшимся человеком. Не послал им смертельных мучений. И дело не только в том, что сметливая Авдотья подкупила охрану и пронесла в ледяной дом тулуп, который не дал им замёрзнуть. А, может, и браги припасла. Они уцелели. Но главное – в другом. И это почти рождественское чудо. Картины Валерия Якоби (1878) Буженинова действительно его полюбила – и Квасник стал оживать. К нему вернулся юмор. Вернулось здоровье – почти молодецкое. У шутов пошли детишки. Репризы Голицына то и дело пересказывали острословы. Вот, какая-то придворная дама сказала ему: «Кажется, я вас где-то видела». «Как же, сударыня, я там весьма часто бываю», – немедленно ответил седой шут. Через несколько месяцев Анна Иоанновна умерла. Новая правительница Анна Леопольдовна пресекла варварскую традицию держать при дворе шутов и отпустила Голицына на волю. Старик сбросил с себя дурацкий колпак, вернул фамилию. От «шутовской» жены не отказался. Их же повенчали! Буженинова зажила как княгиня. Голицын глядел на неё с любовью и благодарностью. Простая калмычка была куда прекраснее цариц и родовитых вельмож, которых он немало повидал на веку. Жили Голицыны в ладу. Правда, ночь, проведённая на морозе, сказывалась на самочувствии Авдотьи Бужениновой. Она слабела. Вскоре после рождения второго сына умерла, не дожив до тридцати трёх. Он снова остался вдовцом. Жил ещё долго – до глубокой старости, до десятого десятка. Быть может, как никто из Голицыных. Снова женился. Снова шутил. О временах Анны вспоминал в ночных кошмарах и умело отгонял от себя эти воспоминания. Там свадеб шутовских не парят, В ледовых банях их не жарят… – писал Державин о екатерининском времени, проклиная бессердечную эпоху императрицы Анны. Дикие нравы далёкого прошлого – говорим мы успокоительно. А давайте приглядимся к себе: так ли мы далеки от варварства? Не какие-то там книжные герои позапозапрошлых веков, а вы и я. |
|
|
