| Анна наконец согласилась, села в корабль, простилась с роднею и поплыла с горем в Херсон, где была торжественно встречена жителями. Между тем Владимир, на самом деле, еще не на столько был готов к великой перемене, насколько казалось ему самому. Правда прежняя вера уже была поколеблена во Владимире; он ясно сознавал превосходство христианства, видел необходимость принять его; но по естественному чувству медлил, ждал случая, ждал знамения. Он отправился в поход на Херсон с намерением креститься в случае удачного предприятия, повторил это обещание, когда Анастас открыл ему средство к успеху, и потом по своей человеческой слабости опять медлил. Для него еще нужно было особенное посещение Божие. Действительно, прежде чем Анна прибыла в Херсонес с духовенством и священными вещами, Господь поразил Владимира слепотою и тем поверг его в сильное сокрушение. Узнав об этом, прибывшая царевна велела сказать князю: «если хочешь исцелиться от болезни, то крестись поскорее; если же не крестишься, то и не вылечишься». Владимир сказал на это: «если в самом деле так случится, то поистине велик будет Бог христианский», и объявил, что готов к крещению. Крещение происходило в церкви св. Василия, стоявшей посреди Корсуня, на городской площади. При св. таинстве присутствовали все царские сановники и вся русская дружина. Восприемником князя заочно был старший император Василий, имя которого и принял на себя новокрещаемый. Самое таинство совершал Корсунский святитель. Огласив князя, святитель приступил к крещению его, и когда возложил руку на выходящего из купели князя, то последний вдруг прозрел. Удивляясь такому внезапному исцелению, Владимир сказал: «теперь только я узнал истинного Бога!» Многие из дружины Владимира, видя совершившееся чудо, тут же последовали примеру своего князя. Крестивший Владимира святитель преподал ему подробнейший символ веры , как образ здравых словес, которого бы постоянно держался Владимир, чтобы не быть увлеченным ложными мнениями еретиков и отщепенцев. «Внимай себе», говорил святитель князю, «и последуй апостольскому преданию и учению святых отец, право правящих слово истины. |
| Параллели с летописями имеет также рассказ о крещении князя Владимира: Редакция А Софийская I летопись А стоял чюдотворный образ во граде Корсуни посреди града близ церкви апостола Иякова, брата Богословле. А у сего бо апостола Иякова крестися самодержавный и великий князь Владимер Святославич Киевской и всея Руси. А полата была большая краснаа у чюдотворцева храма сзади олтаря, в ней же гречестии цари веселяшася Василей, Костянтин Парфиенитос, православный. Сии бо цари даша сестру свою Анну за великого князя Володимера Святославича Киевъского и прислаша ю во град Корсунь. Благоверная царица Анна … нача его молити быти крестьяна. Князь . призва епископа Анастаса Корсунскаго и повеле себя просвятити святым крещением. И по Божию строению в то время разболеся Владимер очима и ничто же не видяше. Епископ Анастас с попы царьцыны вне града Херусони крестиша Владимера . и абие прозре. И виде Владимер, яко воскоре исцеле, и прослави Бога, и рек: Воистину велий Бог христьянеск и чюдна вера ся … Тогда бысть радость велия во граде Корсуни о крещении благовернаго великаго князя Владимера Святославича (282–283). Крести же ся в церкви святого Иякова, и есть церкви та стояше в Корсуне посреди града, идеже торг деют Корсуняне. Полата же Владимерова в краи церкви стоить и до сего дни, а царицына полата за олтарем. И посла Вълодимер к царема Василию и Костянтину … И се слышавша царя рада быста и умолиста сестру свою именем Анну и посласта к Володимеру, глаголюще: Крестися, и тогда послеве к тебе сестру свою … И послушаста царя и посласта сестру свою … и яко прииде Корсуню … и посадиша ю в полате. По Божию же строению в се время разболеся Владимер очима и не видяше ничто же … И посла к нему царица, ркуще: Аще хощеши избыти болезни сея, то въскоре крестися . Володимер рече: Да аще се истинна будеть, то велик Бог християнеск. И повеле креститися. И епископ же Корсуньскый с попы царицины огласив, крести Владимера. И яко възложи руку на нь, абие прозре. Видев же се Владимер напрасное исцеление, и прослави Бога, рек: Топере увидах Бога истиннаго. Велий еси Господи и чюдна суть дела твоя … И бяше видети радость на небеси и на земли … И бысть радость всюду … По сем же Владимер . помысли создати церковь Святыя Богородица … и поручи ю Анастасу ерею Корсунянину 767 . |
| И когда они возвратились к Владимиру, вновь созвал Владимир бояр своих и старейшин и повелел, чтобы возвратившиеся посланники рассказали перед всеми, где что они видели и слышали. Те же рассказали ему все по порядку о вере и о службе каждого народа, но всем слушавшим не нравились те веры. Потом рассказали они о том, что видели у греков: «Когда мы пришли в Царьград, греки ввели нас в свою церковь , где они служат своему богу, и мы видели там такую великую красоту, которую язык наш передать не в состоянии; одежды священников чудесны, служба весьма хороша, и люди все стоят в благоговении, пение же такое сладостное, какого мы никогда не слышали. И объяла нас какая-то радость, и мы сами не чувствовали себя и не знали, на земле ли мы находимся иль на небе. И нет такой красоты и столь превосходного благохваления во всей поднебесной, какие у греков. И потому мы полагаем, что вера их истинна и что только с теми людьми истинный Бог». И сказали бояре Владимиру: «Если бы вера греческая не была хороша и истинна, то бабка твоя Ольга не приняла бы ее, ибо женщина она была очень мудрая». Тогда Владимир по действию благодати Святого Духа начал понемногу просвещаться в уме своем и познавать правую христианскую веру и желать ее. Но поскольку при нем никого не было, кто скоро привел бы его к исполнению намерения, а все бояре и советники были помрачены тьмой нечестия, продолжилось уверение и отложилось крещение его на некоторое время, пока он не принял решение пойти на греческую землю войной, захватить их города и получить учителей христианства, которые научили бы его вере. И собрав воинскую силу, он пошел к Тавриде, и взял сначала греческий город Кафу (Феодосию), затем пришел под Херсонес, стольный город той земли. И окружил этот город и осаждал его немалое время, но не мог взять, ибо город был крепок и греческие воины в нем мужественно защищались. Взял же он его так: херсонесский протопоп Анастас написал Владимиру на стреле следующее послание: «Царь Владимир! Если хочешь взять город, найди с восточной стороны в земле трубы, по которым течет в город пресная вода. Если ты их разобьешь, то лишишь город воды, и, убежденные жаждой, горожане скорее тебе покорятся». Написав это на стреле, протопоп натянул и пустил стрелу к шатру Владимира упала та стрела перед шатром, и тут же, заметив ее, стрелу взяли и, увидев на ней греческое письмо, принесли к Владимиру. Был позван был переводчик с греческого языка, когда он прочел и перевел написанное, Владимир повелел внимательно искать в земле восточной стороны от города трубы водоотвода и, найдя, перебил их. И не стало воды в городе, и изнемогли люди от жажды, и тогда нехотя покорились они Владимиру. И взял Владимир город Херсонес, торжественно вошел в него, не причинив людям ни зла, ни обиды. |
| Однако сомнения не исчерпаны: поводом для херсонесской «версии» вполне могли стать священнодействия, совершаемые над Владимиром во время таинства брака, которые неискушенные русины, особенно не посвящённые в его личные дела, вполне могли принять за крещение, чем позднее и воспользовался лукавый Анастас. Описав столь пространно обстоятельства крещения Владимира Святославича и причины похода на Корсунь, вероятно следует сэкономить на изложении дальнейших, хорошо известных, а, главное, не противоречивых подробностей, того, как новое русское посольство, отправленное уже из Крыма, передало императорам слова князя, грозившего Константинополю, за невыполнение обещаний, участью Херсонеса, как вскоре в морской дали забелели паруса и долгожданная принцесса сошла на берег; как в соборе Святых Апостолов крестилась дружина и, сменивший гнев на милость, сочетался христианским браком князь, сразу ставший великим в глазах окружающих. Скажем только, что взятый город он вернул грекам «в вено» - в качестве традиционного выкупа за невесту и в залог будущего мира. Новый родственник василевсов возвращался в Киев триумфатором, высоко вознёсшимся над князьями и королями Европы. Его, как истинного триумфатора сопровождал символ победы - квадрига – четвёрка великолепных коней, бронзовых, отлитых ещё античными мастерами, до сих пор блиставшая на херсонесском Форуме, а с нею и много других греческих диковин, что потом, до самого монгольского погрома украшали Киев. Вез князь, добившийся осуществления своих замыслов, и драгоценные церковные сосуды, и иконы чтимые и чудотворные, а ещё святые мощи мучеников Климента папы римского и ученика его Фифа, пострадавших в Тавриде от римлян. По приходе в Киев, Владимир немедля приказал всюду валить, рубить и жечь «кумиры» деревянных богов. Народ не слишком этому сопротивлялся, видя, что боги не могут себя защитить. Не противились киевляне и крещению, состоявшемуся на следующий день. Явное большинство «киян» отнеслось к новой вере как к военному трофею, то есть как к благу, которым следует воспользоваться. |
| При этом Тения пролила слезы об Анастасе, и это было как раз в то время, когда его надо было оплакать, ибо в это самое время в аскалонской темнице свершилось последнее и самое бесчеловечное дело. 21 Когда узники были выведены, темницу набили хворостом и скорописец Евлогий бросил туда горящий факел, а ветер подул и сквозь весь хворост пробежало трескучее пламя. В дыме этого пламени задохнулся злодей аскалонский, но он погиб не один. Люди, которые оставались там до конца, видели, как Анастас показался в окне прокаженной темницы. Он сорвался с цепей и потрясал, задыхаясь, решетку в окошке… За спиной его видели лица ревевших Тивуртия и Раввулы; но треск пламени заглушал ил рев и проклятия. Евлегий же от имени Милия не допускал никого к этому окну и сами они оба стояли вдвоем у окошка, пока все было кончено. Анастас их узнал и, плюнув на красную тогу Милия, прокричал так громко, что все могли слышать: – Ты самый лютый злодей аскалонский! И когда он это вскричал, сквозь толпу прорвались два никому неведомые человека. Оба они были наги, но с ножами при бедрах, и среди общего смятения они кинулись на Евлодия и на Милия, и у всех на глазах зарезали их, а за ними приспели такие же другие, в числе больше как двадцать, и бросились тушить огонь, пылавший в темнице, но погасить его было уже невозможно. Анастас и Тивуртий с Раввулой сгорели и как ни смелы были отчаянные разбойники, проникшие в город, чтобы спасти Анастаса, но и они не могли войти в полную пламени яму. Они только насытили свое мщение убийством Милия и его скорописца. Разбойников этих не поймали, потому что на граждан Аскалона напал страх, все думали, что разбойников ворвалось несметное множество, и все побежали защищать свои дома и семейства. Притом же, сожженный живым Анастас возбудил к себе жалость, а Милий всеобщее презрение. 22 Рано удалившаяся с мужем Тения не видала всех ужасов этой развязки. День для нее протек как одно мгновение. Перед вечером Фалалей отправился на море мыться, а Тения, обняв детей, сидела у берега и смотрела вслед отходившей красивой расцвеченной триреме, на которой гудел египетский ребаб и пели хором молодые женские голоса, а на возвышении, покрытом яркою индейскою тканью, молодая нубийка ловила осу, как будто дразнила Аскалон на прощанье. |
| — Просто какое-то доживет ли СССР до восемьдесят четвертого года, — промолвил начитанный Никита, когда, оглушенные, они вышли в коридор с резолюцией дать две недели для ликвидации задолженности по диалектическому материализму. — Угу, — сказал Анастас. — А как она про Леню? Если на нее стукнуть, пойдет по семидесятой. На дворе стоял год 1982й от Рождества Христова, от революции — шестьдесят пятый. Никаких репрессий, никакого КГБ — банальный неуд по диамату, и все свободны. «Доставайте где хотите конспекты и переписывайте», — сказала инспектор курса. Но для них это был вопрос чести. Как они будут в глаза друг другу смотреть, если под Варварой прогнутся и примутся за Маркса да станут просить сучкины лекции и эти лекции зубрить? — Пошли втроем в военкомат, попросим, чтобы вместе забрали, — сказал Никита. — Я уже служил, — буркнул Виля. — Пойдешь на сверхсрочную. Будем тебе пряжки натирать. Они пили пиво в стояке на улице Строителей. Бодрились, крепились, но настроение было отвратное. — А делать нечего, робяты, придется клеить Сашку Вальдес, — сказал Анастас. — А при чем тут Вальдес? — вяло поинтересовался Никита. — А при том, что она сучкина дочь. — Что? — не понял Виля. — Почему? — спросил Никита. — Откуда я знаю почему? — рассердился Анастас. — Потому что все мы чьи-то дети. Только одним с родителями везет, а другим — нет. Вот ей не повезло. — Ты почем знаешь? — Об этом весь курс знает. И о том, что кроме нас одна Вальдес на сучкины лекции не ходит. Но только ее никто не трогает. — Во как, — усмехнулся Виля. — А где же партийная принципиальность? — Мы будем полными чудаками, если этот шанс не используем, — продолжил Анастас. — Девушка она непростая. Требует особого подхода, но я Аньке обещал, что сам ей заниматься не стану. Маленький кривоногий Виля почувствовал себя таким окрыленным, что еще одно слово — и он оторвется от земли и полетит над большим городом. — Поручим Никите. Виля шмякнулся, привычно потер ушибленное место в душе, тяжело посмотрел на Анастаса, но возражать не стал, а только презрительно скривился. |
| Разделы портала «Азбука веры» ( 110 голосов: 4.2 из 5) Как выглядит рай Однажды мама торжественно объявила, что на днях мы на все лето уезжаем на Черное море, в маленький городок Геленджик, вблизи Новороссийска. Нельзя было, пожалуй, выбрать лучшего места, чем Геленджик, для того чтобы разочаровать меня в моем увлечении морем и югом. Геленджик был тогда очень пыльным и жарким городком без всякой растительности. Вся зелень на много километров вокруг была уничтожена жестокими новороссийскими ветрами – норд-остами. Только колючие кусты держи-дерева и чахлая акация с желтыми сухими цветочками росли в палисадниках. От высоких гор тянуло зноем. В конце бухты дымил цементный завод. Но геленджикская бухта была очень хороша. В прозрачной и теплой ее воде плавали, как розовые и голубые цветы, большие медузы. На песчаном дне лежали пятнистые камбалы и пучеглазые бычки. Прибой выбрасывал на берег красные водоросли, гнилые поплавки-балберки от рыбачьих сетей и обкатанные волнами куски темно-зеленых бутылок. Море после Геленджика не потеряло для меня своей прелести. Оно сделалось только более простым и тем самым более прекрасным, чем в моих нарядных мечтах. В Геленджике я подружился с пожилым лодочником Анастасом. Он был грек, родом из города Воло. У него была новая парусная шлюпка, белая с красным килем и вымытым до седины решетчатым настилом. Анастас катал на шлюпке дачников. Он славился ловкостью и хладнокровием, и мама иногда отпускала меня одного с Анастасом. Однажды Анастас вышел со мной из бухты в открытое море. Я никогда не забуду того ужаса и восторга, какие я испытал, когда парус, надувшись, накренил шлюпку так низко, что вода понеслась на уровне борта. Шумящие огромные валы покатились навстречу, просвечивая зеленью и обдавая лицо соленой пылью. Я схватился за ванты, мне хотелось обратно на берег, но Анастас, зажав трубку зубами, что-то мурлыкал, а потом спросил: – Почем твоя мама отдала за эти чувяки? Ай, хороши чувяки! Он кивнул на мои мягкие кавказские туфли – чувяки. Ноги мои дрожали. Я ничего не ответил. Анастас зевнул и сказал: |
| — Что это? — спросил Никита. — П…ц это, — сказал Виля. — Аллергия от укусов. — Сашка, ты знала, что у тебя аллергия? Она молчала, отвернув раздутое лицо. — Предупреждать надо было. Куда нам теперь? — взвыл Анастас. — Придется ее с маршрута снимать. — Назад? — Без манси все равно не пройти. Было жарко, летали комары, вилась мошка, оводы — обычные, нестрашные — носились над поляной, мешая есть, да и не до еды было. Быстро собрались и, пока кое-как в спешке укладывали рюкзаки, ничего не говорили. Глаза Сучковой в вокзальной толпе вспоминали. Глаза Парфена Рогожина. Молящие глаза: «Берегите Сашку», и грозные: «Попробуйте не уберечь. Не возвращайтесь. Из-под земли достану». Тогда вместе с испугом в душе у них к Сучковой что-то вроде жалости шевельнулось: хоть и зверь профессорша, а как кровиночки коснулось, все принципы побоку, потому что здесь человеческое. Но отнеслись по-разному. Никита позлорадствовал, а Анастас вздохнул: «Эх, Сучкина, кишка у тебя тонка. И если государство рухнет, то из-за тебя, а не из-за нас». Но это там, на вокзале, — тут как быть? — Вперед, как решили, — приказал вождь, в честь Вэ И Ленина названный. — Из поселка ее отправим. В походе выстраивалась своя иерархия. На факультете главным был Анастас. А тут Виля — командир. Сначала Анастас не мог с этим примириться, ведь он первый придумал на сплавы ходить, но после нескольких походов признал, что Вилен лучше чувствует воду, опытнее, собраннее и выносливее его. Спорить могли до хрипоты. Но решения принимал один человек и один за них отвечал. — На реке будет лучше. И гнать по воде. Если быстро идти, дней за десять пройдем. К счастью, Сашка не запаниковала. Единственное, что они могли для нее сделать, — распределить ее вещи по своим хотулям. Было очень тяжело, но как шла она с распухшими ногами, они даже не могли представить. Заставили ее надеть при тридцатиградусной жаре штормовку, чтобы не было новых укусов, и гнали перед собой, как корову. Главное было не дать ей упасть. Сашка шаталась, до кожи нельзя дотронуться, невозможно нанести никакую мазь. Все тело превратилось в кусок кошмарной, кричащей, лопающейся плоти. Она не ела, почти не пила, только шла. Да и то сказать, не шла, а переставляла уродливые слоновьи ноги. А они пыхтели с тяжеленными мешками следом, и когда терпение их оставило, не стесняясь в голос принялись ругаться, какого черта им это все надо и почему они должны тащить ее вещи, отдельную палатку и ее саму, когда она тут упадет. А что думала Вальдес, в голову не брали. Наверное, ничего не думала. Разве коровы думают? |
| — Год плохой. Комары. Но комаров они не боялись. Сами про них могли рассказать. Как ходили, в самый первый свой поход, тогда еще вдвоем — Виля с Анастасом, в мае по Пре и как их сжирали мещерские комары, а у них никакого средства не было. И ничего — прошли всю Пру и вышли в Оку. Только в туалет по-большому ходить было неудобно. Но приспособились: один сидит, а другой от него веткой комаров отгоняет. В институте Виля с Анастасом сошлись сразу же, как сходятся два европейца, закинутые в азиатскую страну. Азиатским было волнующееся женское море, будоражившее короткими юбками, запахами и кофточками в обтяжку, а двумя заброшенными в него пловцами — они. После двух лет в гарнизоне на Новой Земле Виля дурел, шалел, пьянел от одного институтского воздуха и, если бы не Анастас, понявший его состояние и отпоивший водкой, а затем утащивший в поход, наверное, рехнулся бы или женился. Анастас уговорил его не делать ни того, ни другого, разъяснил коварство мира, в который они попали, и сделал это так убедительно, что Виля ему поверил, как верил когда-то своему старшине, и, несмотря на то что был старше и житейски опытнее, признал превосходство Анастаса. Они оба были из дальнего Подмосковья, оба жили в общаге, на втором курсе на картошке их поставили бригадирами, и они командовали одетыми в ватники, толстые платки и резиновые сапоги девицами, поднимая их в семь часов, назначая на кухню тех, кто опаздывал, и пропуская мимо ушей все шуточки и песенки, которые пели студентки про чайничек с крышечкой. И вдруг оказалось — среди этого женского персонала затерялась одна мужская единица. Или полумужская. Никита был в Вилиных глазах чем-то промежуточным. Слишком юным, слишком красивым, интеллигентным, слишком московским, из хорошей семьи, да и легкость, с которой он учился, раздражала. Однако Анастас сумел убедить товарища, что салажонка бросать нельзя, не всем в жизни повезло родиться правильными мужиками, и на сержанта мудрые слова Анастаса подействовали. К тому же Никита никогда не ныл, от черной работы не отлынивал, командовать не стремился, тянулся за старшими, пил, сколько ему велели, и к нему привыкли, хотя и посмеивались над беспомощностью и боязливостью, которую он изо всех сил скрывал, а она проступала на его нежных щечках. |
| — Обдристаетесь. Следующую порцию получите, когда начнете делать плот. — Курить не принесла? Хотела им вмазать, но сдержалась. Они были так слабы, что у них едва хватало сил на тяжелую работу. Но Вальдес заставила их взять в руки пилы и погнала валить лес. Стояла рядом, помогала и следила, чтобы случайно не попали под падающее дерево. Они работали медленно, часто останавливались передохнуть и снова принимались за работу. Через три часа она дала им опять еды и разрешила немного поспать. А потом подняла и снова заставила работать. — Как зеки какие-то, — пробормотал Анастас, но что-то было в глазах Вальдес такое, отчего все трое присмирели и делали то, что она велела. Воды в реке становилось все больше и больше. Однако она могла опять уйти, теперь они и сами это понимали и не нуждались в том, чтобы Сашка их погоняла. Снова поругивались между собой Виля и Анастас, цеплялись к Никите, вязали плот, потом грузили вещи, и снова три человека следили друг за другом и смотрели на Вальдес. Но ни смущения, ни отклика не видели в ее опустевших глазах. Рисковать не стали, снялись с места поздним вечером и всю ночь шли где пешком, а где запрыгивая на плот. Лил дождь, но они не останавливались, спешили, и утром увидели большую реку, до которой не дошли всего несколько километров. К полудню следующего дня облака рассеялись, выглянуло солнце, согревая сырую землю, клубился в низинах пар, грибов еще не было, но пахло влагой. Большая красивая река катила тяжелые воды на север. Играла рыба. Кричали над водой чайки. Анастас сразу же поймал на спиннинг щуку. На обед встали на острове, купались, варили уху, рыбачили, потом впервые за весь поход начали фотографироваться, и казалось, не было ни голода, ни жары, ни оводов — обычный классный поход. В ближайшем поселке купили водки, сигарет, еды и поплыли дальше, но уже одни. Вальдес не выдержала. Сошла. А они уговаривать не стали. Рассказы Чоловик Впервые я увидел Карпаты зимой, когда мне исполнилось двадцать лет. Мы приехали рано утром в большой поселок Межгорье, по-местному Межгирье. Солнце только что поднялось из-за гор, которыми со всех сторон был окружен поселок. Он совсем не походил на наши деревни. Избы, заборы, люди — все было иным и вызывало острое любопытство. Мы пересели на маленький автобус и поехали дальше в горы. |
|
|
