| Синбугин Третьяк [см. Третьяк] Андреевич, 1593 г., Арзамас; Первый Андреевич, 1613 г., Арзамас Синезубов Андрей, 1640 г., Тихвин Синенос Щап, посадский человек, 1623 г., Гороховец Синец, Синцов : Иван Федорович Синец Вельяминов-Зернов [см. Зерно], 1551 г.; Иван Иванович Синцов, 1540 г., Кострома; Семен Артемьевич Синцов, середина XVI в., Дмитров; несколько лиц с прозвищем Синец, XVI в., Новгород Синий Александр Семенович Жеребцов [см. Жеребец], начало XV в.; Иван Семенович Синий Рождественский Всеволож, вторая половина XV в. [см. Кокорь, Образец, Странник, Хирон, Чечетка] [Ср. Темно-синий] Синица, Синицын : Синица, крестьянин, 1498 г., Новгород; Иван Синица Воронин [см. Ворона], 1512 г., Волок Ламский; Иван Иванович Синица Воробьев [см. Воробей], 1551 г.; Треня Синицын, крестьянин, 1585 г., Владимир Синков Богдан Григорьев, откупщик, 1569 г., Владимир Синюха Семен, посадский человек, 1570 г., Ладога Синявины Матвей и Медведь [см. Медведь] Федоровичи, 1522 г., Боровск [Ср. Сенявины] Синяков Андрей, посадский человек, 1582 г., Новгород Сипяга Бодеин [см. Бадеин], начало XV в., Торжок Сирота Матвей Константинович Левашев [см. Леват], середина XV в.; от него – Сиротины Сисей кн. Константин Семенович Ярославский, 1495 г.; от него – князья Сисеевы Сисей, сися – неопрятный, неряшливый человек Ситник, Ситников : Федор Андреевич Ситник Морозов [см. Мороз], 1550 г.; Терех Ситников, торговый москвич, 1582 г. Сицкие ( Ситские ), князья, отрасль рода князей Моложских. Родовое прозвание от р. Сити, притока Мологи Скворец, Скворцов : Скворец Ильич Соловьев сын Борщов [см. Соловей, Борщ], 1569 г., Ярославль; Скворцовы, мелкие вотчинники, середина XV в., Переяславский уезд Скирин Дружина [см. Дружина], подьячий, 1618–1634 гг., Москва Скобеев Неклюд Мордвинов [см. Неклюд, Мордвин], помещик, 1509 г., Новгород; Скобеевы, XVII в., Новгород, Бежецк, Можайск и Кашин [см. Неугас] Скобельцын Лодыга [см. Лодыга], землевладелец, первая половина XV в., Радонеж; Иван Федорович Скобельцын, середина XVI в., Дмитров; Скобельцыны, позже, Дмитров, Псков, Арзамас и Новгород [см. Будай, Бусурман, Злоказ, Казатул, Сулемша] |
| В квартире И. В. мне приходилось встречать немало видных представителей высшего тогда общества, начиная с тогдашнего обер-прокурора Д. А. Толстого, его товарища по обер-прокурорству Ю. В. Толстого и К. П. Победоносцева . Особенно близкими к И. В. были два графа Адлерберги (старый, В.Ф., и молодой, А.В., тогдашний министр Двора) и братья графы Шуваловы, Петр и Павел Андреевичи. Первый (Петр Андреевич), всесильный тогда шеф жандармов и начальник III отделения, и его супруга Елена Ивановна (урожд. Черткова) очень часто прибегали к советам о. Васильева – отчасти по семейным делам, отчасти вследствие склонности супруги Шуваловой к увлечению «пашковщиной», тогдашней модной, великосветской сектой. Много пришлось И. В. вести с ней бесед на религиозные темы; в конце концов, она все-таки окончательно перешла в пашковщину, после, однако, кончины И. В. Оба брата Шуваловы были весьма видные, очень красивой наружности генералы. Младший брат, Павел Андреевич, тогда командовавший, кажется, гвардейской дивизией или даже корпусом, а впоследствии весьма уважаемый германским двором наш русский посол в Берлине, был симпатичнее брата. Живо помню, как Павел Андреевич раз неожиданно и довольно рано утром приезжает к И. В. на квартиру и прямо входит в столовую, где находился и я. И. В. встречает его словами: «Опять?» Затем они ушли в кабинет поговорить о делах, очевидно интимного свойства, не подлежащих оглашению. Об этом маленьком эпизоде упоминаю с целью показать, в каких близких отношениях к нашим аристократам стоял И. В. Из других, близких покойному лиц припоминаются: княгиня Кочубей, молодой князь Мингрельский, граф Бобринский, состоявший в родстве с Шуваловыми, генерал Чертков, также их родственник, генерал и старушка его супруга Озеровы, приближенные ко Двору, усердные посетители и почитатели о. И. В., барон Бюлер, тогдашний начальник московского иностранных дел архива, горячий русофил, несмотря на немецкую свою фамилию, также частый гость, очень скучного характера и неинтересный в беседе, и многие другие. |
| Но оно было уже ясно. Отовсюду доходили слухи, что рабочие берут перевес. Бились еще отдельные кучки юнкеров, разобщенные между собой и потерявшие связь со своим командованием. Район Сивцева входил в круг действий солдатских частей, наседавших на центр с Дорогомилова. Солдаты германской войны и рабочие подростки, сидевшие в окопе, вырытом в переулке, уже знали население окрестных домов и по-соседски перешучивались с их жителями, выглядывавшими из ворот или выходившими на улицу. Движенье в этой части города восстанавливалось. Тогда ушли из своего трехдневного плена Гордон и Николай Николаевич, застрявшие у Живаго на трое суток. Юрий Андреевич был рад их присутствию в трудные дни Сашенькиной болезни, а Антонина Александровна прощала им ту бестолочь, которую вносили они в придачу к общему беспорядку. Но в благодарность за гостеприимство оба считали долгом занимать хозяев неумолкаемыми разговорами, и Юрий Андреевич так устал от троесуточного переливания из пустого в порожнее, что был счастлив расстаться с ними. 8 Были сведения, что они добрели домой благополучно, хотя именно при этой проверке оказалось, что толки об общем замирении преждевременны. В разных местах военные действия еще продолжались, через некоторые районы нельзя было пройти, и доктор все не мог пока попасть к себе в больницу, по которой успел соскучиться и где в ящике стола в ординаторской лежали его «Игра» и ученые записи. Лишь внутри отдельных околотков люди выходили по утрам на небольшое расстояние от дома за хлебом, останавливали встречных, несших молоко в бутылках, и толпой расспрашивали, где они его достали. Иногда возобновлялась перестрелка по всему городу, снова разгоняя публику. Все догадывались, что между сторонами идут какие-то переговоры, успешный или неуспешный ход которых отражается на усилении или ослаблении шрапнельной стрельбы. Как-то в конце старого октября, часов в десять вечера Юрий Андреевич быстро шел по улице, направляясь без особой надобности к одному близко жившему сослуживцу. Места эти, обычно бойкие, были малолюдны. Встречных почти не попадалось. |
| Граф Фёдор Андреевич (рождение 24 марта 1723 † 10 ноября 1804), будучи капитаном гвардии, в правление Анны Леопольдовны, на 18-м году от рождения имел Александровскую ленту. По восшествии на престол Елисаветы Петровны, переведён капитаном в армейский полк, и лишен ленты, которую получил снова при Екатерине Великой, 26 лет спустя. Он был, при Екатерине Великой, генерал-поручиком и сенатором, потом действительным тайным советником и Андреевским кавалером. Человек умный и благородный, он прославился между современниками своею необыкновенною разсеянностию. Женат был на Анне Васильевне Толстой (рождение 15 февраля 1732 † 23 мая 1809). Брат его, граф Иван Андреевич , (рождение 25 апреля 1725 † 19 апреля 1811), был, при Екатерине Великой, посланником в Стокгольм, потом вице- канцлером и Андреевским кавалером; а при Императоре Павле Петровиче государственным канцлером и президентом коллегии иностранных дел. Муж души возвышенной, пламенно-любивший своё отечество, он благородством поступков своих стяжал почтение современников. Женат был на Александре Ивановне Талызиной, (рождение 1745 † 17 февраля 1793). Оба брата, графы Фёдор и Иван Андреевич , не имея потомства, просили Екатерину Великую передать имя, титул и герб графов Остерманов двоюродному внуку их Александру Ивановичу Толстому (см. родословие Толстых) что и было утверждено указом 27 октября 1796 года. Граф Александр Иванович Остерман-Толстой † 30 января 1857 года, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, всех российских орденов кавалер, и один из знаменитейших русских военачальников, не имел детей от брака с княжною Елисаветою Алексеевною Голицыною (рождение 1779 † 24 апреля 1835). Герб графов Остерманов (Общий Российский Гербовник, часть II, 13): щит разделён горизонтально на две части лазоревою полосою, на коей три золотые шестиугольные звёзды. В верхней части, в серебряном поле, до половины выходящий российский двуглавый орёл. В нижней части, в золотом поле, пальмовое дерево. На щите графская корона и на ней три шлема. На среднем шлем графская корона и на ней российский двуглавый орёл. На правом шлеме пальмовое дерево; на левом шлеме три строусовых пера. Намет голубой, подложенный серебром. Щит держат два строуса. Девиз: пес sol, пес frjgora mutant. |
| Важно, мне кажется, понять, что не просто некий человек перешел в мир иной. Уходит эпоха. Уходят люди, в которых нам явлена связь времен. Им было дано удерживать её от распада, вправляя вывихи этого мира. Среди них — отец Александр Мень, Сергей Сергеевич Аверинцев и другие — те, кто остались верны традициям высокой европейской культуры. Родные Богу, они простирали свою любовь и заботу на всех, кто нуждался в них. Помню, когда я был студентом, Марина Андреевна направляла меня с пакетом разнообразных куриных костей и хрящиков к Сергею Сергеевичу Аверинцеву — у Сергея Сергеевича было много кошек, а кот Марины Андреевны Мишка не всё съедал, что-то оставалось. Так в голодные девяностые они помогали друг другу. Об этом ведь тоже надо было подумать, жить этим и переживать. Мне бы хотелось, чтобы мы хоть чуть-чуть последовали Марине Андреевне и в этом внимании к вроде бы мелочам, от которых зависит очень многое в судьбах и людей, и тех зверушек, цветов и иного творения, что Бог вверил нам. Молясь об упокоении ее души, мы понимаем, что сейчас Господь открывает ей Себя, являет тайны Своего Царствия. Незадолго до ухода Марина Андреевна говорила, что наступает момент, когда там любимых и любящих тебя людей уже больше, чем здесь, и они зовут тебя туда. Вечность обращается к нам, обретая лики и уже знакомые черты. Но переходя туда, мы остаемся здесь. Мы незримо присутствуем во внутреннем мире всех, кого любим, и совершенно неважно, где в настоящее время пребывает наша душа. Сейчас она там, наверное, молится и о нас, ведь любовь в ее сердце стала не меньше, но больше, потому что умножилась на Божественную любовь, растворена этой любовью. И в настоящее время Марина Андреевна продолжает свое дело, свое служение. Её свидетельство продолжается в её книгах, статьях, аудио- и видеозаписях, фильмах с её участием. Наверное, было бы правильно, если бы мы со своей стороны сделали то, что должны были, но не сделали, чтобы когда и мы перейдем эту черту, за это нам там не было стыдно. Прожила больше, чем одну жизнь |
| Это был регент непревзойденный. Слава ему и вечная память. Третье лицо – Александр Дмитриевич Кастальский. Когда он начал преподавать в училище игру на фортепиано, Смоленский, по своему обыкновению, тотчас же заприметил в нем художественное дарование, и когда за худое поведение был удален помощник регента Н. И. Соколов , Смоленский назначил Кастальского на это место. Настоящей регентской руки у Кастальского не было, и главную работу он вел по организации музея рукописей, а потом Кастальский стал брать из старинных рукописей материал для своих композиций. Официально Александр Дмитриевич значился помощником регента и в Успенском соборе управлял хором на левом клиросе, но основное его дело было – музей и преподавание сольфеджио 321 . Благодаря настояниям Смоленского Кастальский успешно сдал в консерватории экзамен на звание «свободного художника». Александр Дмитриевич был человек хороший – прямой, открытый, компанейский; обыкновенно все нам рассказывал, что говорилось на совещаниях у Ширинского-Шихматова. У него была очень милая жена Наталья Лаврентьевна – высокая, в пенсне, хлопотливая, и дети – сын Сашка, большой шалун, и дочка Наталья. Преподавательский состав в Синодальном училище был большой. Сначала – про музыкантов. Игру на фортепиано преподавали несколько человек. Эрарский – милый, но невероятно нервный; он устроил детский оркестр из гимназистов и для него сделал несколько маленьких фисгармоний, из которых каждая давала разные звуки: ударишь по клавише одну – слышен гобой, другую – фагот. Этот детский оркестрик обыкновенно по воскресеньям репетировал у нас в зале, бывали и концерты с публикой 322 . Сергей Андреевич Комаров – из дворян. У него с братом, прокурором, был собственный дом на Арбате – стильный, со львами. Сергей Андреевич оставался холостяком, и с ним вместе жил его воспитанник, сын крепостного Григорий Иванович Шаборкин – он тоже преподавал у нас фортепиано. Сергей Андреевич работал без жалованья и имел не более шести-восьми учеников, которым с таким преподавателем была просто лафа: он часто приглашал ребят на уроки к себе домой и там угощал всякими сладостями. |
| Начнет со мной разговаривать, – расспрашивает меня, где я учился, как живу, кто мои родные, к кому я езжу? И чувствую я, что не след ей разговаривать; а запретить ей, решительно этак, знаете, запретить – не могу. Схвачу, бывало, себя за голову: «Что ты делаешь, разбойник?..» А то возьмет меня за руку и держит, глядит на меня, долго, долго глядит, отвернется, вздохнет и скажет: «Какой вы добрый!» Руки у ней такие горячие, глаза большие, томные. «Да, – говорит, – вы добрый, вы хороший человек, вы не то, что наши соседи… нет, вы не такой, вы не такой… Как это я до сих пор вас не знала!» – «Александра Андреевна, успокойтесь, – говорю… – я, поверьте, чувствую, я не знаю, чем заслужил… только вы успокойтесь, ради Бога, успокойтесь… все хорошо будет, выбудете здоровы». А между тем, должен я вам сказать, – прибавил лекарь, нагнувшись вперед и подняв кверху брови, – что с соседями они мало водились оттого, что мелкие им не под стать приходились, а с богатыми гордость запрещала знаться. Я вам говорю: чрезвычайно образованное было семейство, – так мне, знаете, и лестно было. Из одних моих рук лекарство принимала… приподнимется, бедняжка, с моею помощью примет и взглянет на меня… сердце у меня так и покатится. А между тем ей все хуже становилось, все хуже: умрет, думаю, непременно умрет. Поверите ли, хоть самому в гроб ложиться; а тут мать, сестры наблюдают, в глаза мне смотрят… и доверие проходит. «Что? Как?» – «Ничего-с, ничего-с!» А какое ничего-с, ум мешается. Вот-с, сижу я однажды ночью, один опять, возле больной. Девка тут тоже сидит и храпит во всю ивановскую… Ну, с несчастной девки взыскать нельзя: затормошилась и она. Александра-то Андреевна весьма нехорошо себя весь вечер чувствовала; жар ее замучил. До самой полуночи все металась; наконец словно заснула; по крайней мере, не шевелится, лежит. Лампада в углу перед образом горит. Я сижу, знаете, потупился, дремлю тоже. Вдруг, словно меня кто под бок толкнул, обернулся я… Господи, Боже мой! Александра Андреевна во все глаза на меня глядит… губы раскрыты, щеки так и горят. |
| Беззаветная вера и покорность Промыслу слышатся в его письмах, почтение ученому сыну, к которому он обыкновенно обращается на „вы” и вместе с тем сознание своих прав и обязанностей по отношению к этому сыну. В торжественные минуты жизни Ф. А-ча (когда он испрашивал у родителей благословение на брак) смиренно-любовное „вы”, Александр Андреевич сменяет на властное „ты”. „Припади ко Господу, – пишет Александр Андреевич, с теплыми слезами и испроси Его всевышнего благословенья, милости и помощи, при коем и наше родительское благословение да будет с тобой во веки…” Далее, утверждая мысль, что Ф. А-ч нуждается в наставлениях и руководстве, он говорит: “Да будет, во-первых, управитель и наставник твой Отец небесный, вторый, яко по близости – Василий Иванович 3 , и третьи мы”. В раннейший период жизни Ф. А-ча, Александр Андреевич, конечно, должен был поставить себя не на третье, а на второе место и по близости и по праву и по обязанности. В 1814 году в новооткрывавшуюся Московскую духовную академию было вызвано из костромской семинарии 8 воспитанников, и Ф. А-ч отправился со своими земляками, по тогдашнему, не в близкий путь: из Костромы в Сергиеву Лавру. В сентябре они держали приемные экзамены, и 1-го октября открывшаяся академия приняла их в состав своего первого курса. Думаем, что они вступили в нее, имеяя настроение несколько иное, чем то, которое имели новопоступавшие студенты последующих поколений. Под впечатлением тяжелых событий и войн 1812–1814 гг., государь и русское общество были настроены религиозно на открывавшуюся академию и, следовательно, на поступивших в нее студентов возлагались добрые и болышие надежды. Когда 1-го октября они после богослужения в Троицком соборе вступили в царские чертоги, отданные академии, и там началось торжество открытия, они должны были чувствовать, что на них смотрят, о них думают и на них надеются все верующие и образованные люди России. Это должно было сообщить им повышенное настроение, должно было сообщить в них подъем духа, стремление к усиленным занятиям. |
| Олег и Нина с улыбкой переглянулись. «Прелесть эта Аннушка!» – подумали оба. Катюша и мальчики откровенно фыркали, а Вячеславу было не до домового – он угрюмо собирал поломанные части своего примуса и казался озадаченным. На следующий день Нина, вернувшись из Капеллы, прилегла на диване, чтобы отдохнуть перед концертом, в котором ей предстояло петь. Едва она задремала, как к ней постучался дворник, муж Аннушки. – К вам я, барыня-матушка! Уж простите, потревожу. Дело больно важное. Попрошу только я вас ни единой душе о нашем разговоре не сказывать, даже его сиятельству без нужды не говорите. – Никому не скажу, Егор Власович, – ответила Нина, приподымаясь, и усталым движением поправила волосы. – Не надо титуловать Олега, дорогой мой. Сколько раз мы говорили вам это. – Так ведь мы, кажись, вдвоем, барыня-матушка! При посторонних я в жисть не скажу. Я человек верный, сами знаете. – Знаю, голубчик. Садись и говори, в чем дело. – Видите ли, барыня-голубушка, вызывали меня сегодня в ихнюю гепеушную часть… – Что?! – Нина почувствовала, как вся похолодела. – Обо мне? Об Олеге? Говори, говори! Ни кровинки не осталось в ее лице. – Дознавались все больше про супруга вашего, про князя Дмитрия Андреевича покойного. Взаправду ли убит князь Дашков, али, может, только так показываете? Как же, говорю, не взаправду убит, когда известие получено было, и сам он с той поры ровно бы в воду канул. При мне, говорю, и известие пришло, сам я тоже свидетель, присягнуть могу. Сколько слез Нина Александровна пролила, цельный год траур носила. Откуда же ему живому быть? Потолковали они меж собой и сызнова ко мне приступили: а кто этот молодой человек Казаринов, что в вашей квартире проживает? Кем он гражданке Дашковой приходится? Может, он и есть ейный муж князь Дмитрий Дашков? Да Господь, говорю, с вами! Я мужа Нины Александровны в лицо хорошо знал. Жилец у нас всего-навсего этот Казаринов. К Нине Александровне касательства вовсе не имеет. Как так не имеет, говорят, если меж собой они по именам, и ужинают, и чай пьют вместе, и все это у нас уже установлено свидетельскими показаниями. Из вашей же квартиры люди подтверждают, что же ты, старик, будешь нас уверять в противном? Стал я тогда втолковывать, как вы в домоуправлении при прописке отвечать изволили: молодой, говорю, человек, сын столяра, молочный брат Дмитрия Андреевича. Его очень, говорю, любили в семье их превосходительнейшего папеньки. Он в Белой армии с Дмитрием Андреевичем вместе был, и как из лагеря ослобонился, пришел к Нине Александровне рассказать про кончину Дмитрия Андреевича, а так как жить ему было негде, Нина Александровна по доброте своей и прописала его в комнате со своим братцем, там он и спит. Все это я доподлинно знаю, а коли кто другое что говорит, тому должно быть стыдно, семейных делов не знаючи, чернить напрасно Нину Александровну, потому как она дама гордая и благородная. |
| Никогда еще не оказывал стольких милостей и такого доверия князю Владимиру Андреевичу царь, как теперь. Он сначала переменил его родовой удел на лучшие города. По-видимому, это была большая милость, но в сущности царь Иван Васильевич рассчитывал на то, что в новом уделе не знали, а значит, и не могли любить князя. Потом царь подарил князю место для дворца в Кремле и вверил ему в Нижнем Новгороде войско для защиты Астрахани. Однако, узнав, что в Костроме покорные царю жители встретили двоюродного его брата с хлебом солью, желая доказать свою преданность всей царской родне, он приказал привезти костромских начальников в Москву и казнил их. Тем не менее к князю Владимиру Андреевичу он продолжал относиться с лаской и так как прошла опасность войны, ласково звал его к себе из Нижнего. Князь Владимир Андреевич двинулся к слободе Александровой с женою и детьми. Он даже и не подозревал, что в это время одним подкупленным по приказу царя поваром сделан уже на него донос: повар, ездивший в Нижний Новгород будто бы за рыбою, купил там отраву и привез ее царю, объявив, что дал ему ее вместе с деньгами князь Владимир Андреевич для отравления царя. Ничего не подозревая, князь Владимир Андреевич приближался к слободе Александровой и остановился в одной из окрестных деревень, Слотине. Он дал знать царю о своем приезде. Вместо ответа в деревню поскакал целый отряд вооруженных опричников. Они окружили деревушку, как неприятельский лагерь, с трубным звуком и гиканьем. Царь был во главе их. Он послал к перепуганному князю Владимиру Андреевичу Василия Грязного и Малюту Скуратова, которые объявили, что царь приехал к князю не как к брату, а как к врагу. – На жизнь государеву злоумышлял, – кричал всегда радовавшийся всяким казням Малюта Скуратов. – Повара с зельем к государю подослал, да изловили его. Князь ужаснулся. У него и в помыслах не было ничего такого. – Христом Богом клянусь, – стал он оправдываться, – и в помышлении не было! Какой повар? О каком зелье толкуешь? – Нечего прикидываться! – сказал Малюта Скуратов. – Опоздал немного. Злодей-то во всем повинился. |
|
|
