| – Здравствуйте, – обернулся Акакий Македонович, смотревший в другую сторону. Оглядев Чика и дядю, он подал дяде руку. Дядя пожал протянутую руку. Для начала было неплохо. – Это мой дядя, – сказал Чик и, как бы откровенно признаваясь, добавил: – Он плохо слышит. Акакий Македонович, взяв дядю под руку, стал прогуливаться с ним по веранде. Чик правильно сделал, что предупредил Акакия Македоновича о том, что дядя плохо слышит. Дядя и в самом деле плохо слышал. Но Чик заботился не о том, чтобы Акакий Македонович приспособился к его слуху. Нет, его хитрость состояла в том, что, предупредив, что дядя плохо слышит, он тем самым оправдывал некоторые странности, которые Акакий Македонович мог заметить за дядей. Чик точно не знал, о чем говорит Акакий Македонович с дядей. Он только услышал, когда они проходили мимо него, что Акакий Македонович читает ему свои последние грамматические стихи: …И теперь любому ясно, Как писать частицу «не» В нашей солнечной стране. – Спрашивается, что тут странного? – сказал Акакий Македонович, и они прошли мимо. Неизвестно, ждал ли Акакий Македонович на свой вопрос какого-то ответа. Чик ничего не слышал. Но он надеялся на характер Акакия Македоновича. Ему было важнее всего самому говорить, а не слушать, что ему говорят. По виду дяди было заметно, что он польщен разговором, который затеял с ним этот важный человек. А то, что человек этот важный, дядя мог понять потому, что тот был в галстуке и в шляпе. Акакий Македонович очень редко и неохотно расставался со своей зеленой велюровой шляпой. Вдруг в конце веранды появилась Сонька. Она никак не могла понять, почему Чик пришел в школу со своим сумасшедшим дядей. Чик сделал страшное лицо, давая ей понять, чтобы она ни за что на свете не приближалась к нему. Сонька в недоумении стояла в конце веранды, не понимая причины волнения Чика и еще больше не понимая, почему учитель прогуливается с сумасшедшим дядюшкой Чика. Снова прошли мимо него Акакий Македонович с дядей Колей. По лицу дяди было заметно, что он доволен разговором, который ведет с ним серьезный взрослый человек. |
| Двадцать девятый день. Поучение 1-е. Препод. Акакий Синайский. (О добродетели послушания и в особенности о послушании духовным пастырям в деле спасения). I. Препод. ныне ублажаемый Акакий, живший в VI веке, был ученик одного старца – инока и представил в жизни своей образец дивного послушания. Несмотря на то, что старец каждый день укорял и бил его, препод. Акакий никогда не жаловался и в точности исполнял приказания старца. Когда его спрашивали, как он провел день, у него всегда был один ответ: «слава Богу, благополучно». Между тем, синие полосы под глазами, раны на голове и на шее ясно говорили о перенесенных им побоях. Девять лет служил преп. Акакий жестокому старцу и затем скончался... Преп. Акакий претерпел до конца и спасся. Чрез пять дней по смерти преп. Акакия, старец отправился к одному иноку и сказал: «отче, Акакий, ученик мой, умер». «Нет, не умер, спроси его и он сам тебе это скажет». Когда старец спросил, то преп. Акакий сказал: «разве может умереть делатель послушания? Готов, отче, еще служить тебе». Тогда старец раскаялся и поселился при гробе своего ученика. II. Препод. Акакий своим живым примером учит нас добродетели послушания. а) И во-первых, дети должны оказывать послушание родителям. Если это есть, семья счастлива; если же нет, тогда не только счастье погибло, сама семья погибла: ее члены не имеют тогда ничего такого, что связывало бы и скрепляло бы их в одно целое. И как стена, если между кирпичами выветрился цемент, должна развалиться, так и семья, если в ней не стало смирения и послушания, должна разложиться: ее члены по необходимости должны разойтись и жить в одиночку, каждый сам по себе; ко вреду для себя и для семьи. б) Во-вторых, жена должна оказывать повиновение своему мужу, как слово Божие заповедует: «жены, своим мужем повинуйтеся, якоже Господу, зане муж есть глава жены, якоже и Христос глава церкви» (Еффс. 5, 22. 23) Если это исполняется, то над семьею почивает благословение Божие, и такая семья даже в самом бедном состоянии наслаждается любовию, миром и благоденствием; а если жена смирение почитает для себя унижением и о повиновении не хочет слышать, тогда ни ей самой, ни мужу, ни детям не видать добра. |
| Чик встал. Ему совсем не хотелось говорить, что он смеялся над стихотворением. Тем более ему не хотелось говорить, что он смеялся и над поведением самого Акакия Македоновича. – Я смеялся просто так, – сказал Чик. – Нет, Чик, ты скромничаешь, – сказал Акакий Македонович, – по-моему, ты нашел что-то смешное в нашем стихотворении. Может быть, мы все ошибаемся, так поправь нас, Чик. Все это он сказал очень спокойным, доброжелательным голосом, но хотя Чику и не нравилась его поза со смиренно сложенными у подбородка ладонями, он как-то поверил его голосу. Чик тогда не имел представления о существовании авторского самолюбия. Также не вполне исключено, что Чику захотелось покрасоваться перед всем классом, показать перед всеми, что он нашел ошибку у Акакия Македоновича. И он решил сказать свое мнение про строчку о солнечной стране. – По-моему, – сказал Чик, – одна строчка неправильная. – Очень интересно, – заметил Акакий Македонович, продолжая держать руки у подбородка сложенными ладонями, и, как бы кланяясь, слегка нагнулся вперед, – какая строчка? – У вас сказано, – бодро начал Чик, — Как писать частицу «не» В нашей солнечной стране? – Удивительно, как ты это заметил, – сказал Акакий Македонович. – Но ведь получается, – пояснил Чик, – что правильно это только для нашей солнечной страны, а для дождливой страны не годится? Класс засмеялся. Чик с некоторой тревогой заметил, что Акакий Македонович слегка побледнел. – Глупый смех, – сказал Акакий Македонович, – нелепое замечание. Мы живем в солнечной стране, и, естественно, правила нашей грамматики рассчитаны на нашу страну. – А если кто-то пишет частицу «не» в другой стране, – продолжал Чик, не давая себя сбить, – разве правило для него не годится? Но тут прозвенел звонок, и Акакий Македонович решил, что Чика надо крепко наказать. Может быть, если бы не прозвенел звонок, он постарался бы доказать, что Чик не прав. Но теперь у него для этого не было времени, и он решил Чика наказать. – Мы всегда за критику, – сказал Акакий Македонович, – но мы против критиканства. Завтра придешь с кем-нибудь из родителей, придется с ними серьезно поговорить… |
| Чик с содроганием представлял, что будет говорить его тетушка. Она начнет с того, что бросила персидского консула, с которым жила как сыр в масле, ради своих инвалидов. Имелась в виду бабушка, которая была вполне здорова, и дядюшка, который не был инвалидом, хотя и был сумасшедшим. Она будет снова говорить, что загубила молодость на брата Чика, хотя из него ничего не получилось. Но у нее оставалась последняя надежда на Чика, и вот, оказывается, именно Чик нанес ей последний, смертельный удар, от которого она навряд ли выживет. Нет, нет, Чик никак не мог сказать дома, что в школу вызывают родителей. Но, с другой стороны, прийти в школу без кого-нибудь из взрослых нельзя было, потому что Акакий Македонович никогда ничего не забывал. Он бы его просто не допустил до уроков. «Что же делать?» – с отчаянием думал Чик и ничего не мог придумать. Хорошо бы вообще остаться на дереве и никогда с него не слезать. В тайном убежище Чика можно было даже спать без особого риска, а от голода спасали бы груши, виноград и соседский инжир. Чик снова и снова вспоминал случившееся в школе. Был урок русского языка, который проводил Акакий Македонович. У него была привычка в стихотворной форме писать правила русской грамматики на доске, а потом эти стихотворные правила ученики должны были переписать в свои тетради и заучить наизусть. Эти правила в стихах Акакий Македонович сам придумывал и тихо гордился этой своей способностью. Другим учителям и в голову не приходило арифметические или физические законы представлять в стихотворной форме. Это умел только Акакий Македонович. И он этим тихо гордился, хотя ученики часто посмеивались над его грамматическими стихами. Но они никогда не смеялись при нем, обычно на перемене. А тут Чик не утерпел. Сегодня Акакий Македонович своим красивым наклонным почерком написал на доске стихи на тему «Как пишется частица «не» с наречиями». Как писать частицу «не» В нашей солнечной стране? То ли вместе, то ли врозь?! Не надеясь на авось, Вы поймете из примера, Нужного для пионера. |
| Однако это было не последнее удивление, которое вызвал Талайя у своих современников. Новый архипастырь Египта и ранее пренебрегал Константинопольским патриархом Акакием, теперь же его не очень сообразительный посол, отправленный с синодальной грамотой об избрании Талайя архиереем Александрии, вместо столицы отбыл в Антиохию, где пребывал мятежный Илл. Объяснение этого манёвра на самом деле простое: поскольку, как гласили тайные инструкции, данные Талайя послу, ему следовало руководствоваться указаниями Илла, тот и последовал за ним в Антиохию, когда узнал, что полководец покинул столицу. Глупость посла была чрезмерной – он даже не догадался хоть как-то закамуфлировать свою поездку или перед отправлением в Антиохию нанести визит Константинопольскому патриарху и вручить тому злосчастный синодик. Теперь же связь Талайя с Иллом стала общим достоянием, и александрийский посол грубо нарушил церковный этикет, чем Константинопольскому патриарху было нанесено жестокое оскорбление 951 . Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта – никогда не занимать престола давала царю формальный повод не признавать его избрания. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьёзную ошибку. Желая поставить Талайя на место, будучи о многом наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Пётр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и Четвёртому Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Не известно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всём договорились 952 . Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убеждённый Акакием в его действенности и православии, подписал документ. |
| Здесь только он начал собирать мысли, увидел в ясном и настоящем виде свое положение, стал разговаривать с собою уже не отрывисто, но рассудительно и откровенно, как с благоразумным приятелем, с которым можно поговорить о деле самом сердечном и близком. „Ну нет“, сказал Акакий Акакиевич: „теперь с Петровичем нельзя толковать: он теперь того… жена, видно, как-нибудь поколотила его. А вот я лучше приду к нему в воскресный день утром: он после канунешной субботы будет косить глазом и заспавшись, так ему нужно будет опохмелиться, а жена денег не даст, а в это время я ему гривенничек и того, в руку, он и будет сговорчивее и шинель тогда и того…“ Так рассудил сам с собою Акакий Акакиевич, ободрил себя и дождался первого воскресенья, и увидев издали, что жена Петровича куда-то выходила из дому, он прямо к нему. Петрович точно после субботы сильно косил глазом, голову держал к полу и был совсем заспавшись; но при всем том, как только узнал, в чем дело, точно как будто его чорт толкнул. „Нельзя“, сказал: „извольте заказать новую.“ Акакий Акакиевич тут-то и всунул ему гривенничек. „Благодарствую, судырь, подкреплюсь маленечко за ваше здоровье“, сказал Петрович: „а уж об шинели не извольте беспокоиться: она ни на какую годность не годится. Новую шинель уж я вам сошью на славу, уж на этом постоим.“ Акакий Акакиевич еще-было насчет починки, но Петрович не дослышал и сказал: „уж новую я вам сошью беспременно, в этом извольте положиться, старание приложим. Можно будет даже так, как пошла мода, воротник будет застегиваться на серебряные лапки под аплике.“ Тут-то увидел Акакий Акакиевич, что без новой шинели нельзя обойтись, и поник совершенно духом. Как же в самом деле, на что, на какие деньги ее сделать? Конечно, можно бы отчасти положиться на будущее награждение к празднику, но эти деньги давно уже размещены и распределены вперед. Требовалось завести новые панталоны, заплатить сапожнику старый долг за приставку новых головок к старым голенищам, да следовало заказать швее три рубахи, да штуки две того белья, которое неприлично называть в печатном слоге, словом: все деньги совершенно должны были разойтися, и если бы даже директор был так милостив, что, вместо сорока рублей наградных, определил бы сорок пять или пятьдесят, то всё-таки останется какой-нибудь самый вздор, который в шинельном капитале будет капля в море. |
| Жизнь его меняется совершенно: мечта о шинели сопутствует ему, как приятная подруга жизни. Каждый месяц он наведывается к Петровичу поговорить о шинели. Ожидаемое награждение к празднику, против ожидания, оказывается большим на двадцать рублей, и однажды Акакий Акакиевич с Петровичем отправляется в лавки. И сукно, и коленкор на подкладку, и кошка на воротник, и работа Петровича — все оказывается выше всяких похвал, и, ввиду начавшихся морозов, Акакий Акакиевич однажды отправляется в департамент в новой шинели. Событие сие не остается незамеченным, все хвалят шинель и требуют от Акакия Акакиевича по такому случаю задать вечер, и только вмешательство некоего чиновника (как нарочно именинника), позвавшего всех на чай, спасает смущенного Акакия Акакиевича. После дня, бывшего для него точно большой торжественный праздник, Акакий Акакиевич возвращается домой, весело обедает и, посибаритствовав без дел, направляется к чиновнику в дальнюю часть города. Снова все хвалят его шинель, но вскоре обращаются к висту, ужину, шампанскому. Принужденный к тому же Акакий Акакиевич чувствует необычное веселье, но, памятуя о позднем часе, потихоньку уходит домой. Поначалу возбужденный, он даже устремляется за какой-то дамой («у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения»), но потянувшиеся вскоре пустынные улицы внушают ему невольный страх. Посреди огромной пустынной площади его останавливают какие-то люди с усами и снимают с него шинель. Начинаются злоключения Акакия Акакиевича. Он не находит помощи у частного пристава. В присутствии, куда приходит он спустя день в старом капоте своем, его жалеют и думают даже сделать складчину, но, собрав сущую безделицу, дают совет отправиться к значительному лицу, кое может поспособствовать более успешному поиску шинели. Далее описываются приемы и обычаи значительного лица, ставшего значительным лишь недавно, а потому озабоченным, как бы придать себе большей значительности: «Строгость, строгость и — строгость», — говаривал он обыкновенно». Желая поразить своего приятеля, с коим не виделся много лет, он жестоко распекает Акакия Акакиевича, который, по его мнению, обратился к нему не по форме. Не чуя ног, добирается тот до дома и сваливается с сильною горячкой. Несколько дней беспамятства и бреда — и Акакий Акакиевич умирает, о чем лишь на четвертый после похорон день узнают в департаменте. Вскоре становится известно, что по ночам возле Калинкина моста показывается мертвец, сдирающий со всех, не разбирая чина и звания, шинели. Кто-то узнает в нем Акакия Акакиевича. Предпринимаемые полицией усилия для поимки мертвеца пропадают втуне. |
| Когда его спрашивали, как он провел день, у него всегда был один ответ: «слава Богу, благополучно». Между тем, синие полосы под глазами, раны на голове и на шее ясно говорили о перенесенных им побоях. Девять лет служил преп. Акакий жестокому старцу и затем скончался… Преп. Акакий претерпел до конца и спасся. Чрез пять дней по смерти преп. Акакия, старец отправился к одному иноку и сказал: «отче, Акакий, ученик мой, умер». «Нет, не умер, спроси его, и он сам тебе это скажет». Когда старец спросил, то преп. Акакий сказал: «Разве может умереть делатель послушания? Готов, отче, еще служить тебе». Тогда старец раскаялся и поселился при гробе своего ученика. II. Преп. Акакий своим живым примером учит нас добродетели послушания. а) И, во-первых, дети должны оказывать послушание родителям. Если это есть, семья счастлива; если же нет, тогда не только счастье погибло, – сама семья погибла: ее члены не имеют тогда ничего такого, что связывало бы и скрепляло бы их в одно целое. И как стена, если между кирпичами выветрился цемент, должна развалиться, так и семья, если в ней не стало смирения и послушания, должна разложиться: ее члены по необходимости должны разойтись и жить в одиночку, каждый сам по себе, ко вреду для себя и для семьи. б) Во-вторых, жена должна оказывать повиновение своему мужу , как слово Божие заповедует: жены, своим мужием повинуйтеся, якоже Господу, зане муж есть глава жены, якоже и Христос глава Церкви (Еф. 5, 22. 23). Если это исполняется, то над семьей почивает благословение Божие, и такая семья даже в самом бедном состоянии наслаждается любовью, миром и благоденствием; а если жена смирение почитает для себя унижением и о повиновении не хочет слышать, тогда ни ей самой, ни мужу, ни детям не видать добра. в) В-третьих, все граждане должны в полном смирении оказывать всякое послушание царю и всякому начальству, от него поставленному. Ибо что стало бы с нами, если б никто никакого начальства знать не хотел и никто никому повиноваться не стал? – Вот что было бы: настали бы раздоры, несогласия, взаимные обиды, неизбежны были бы разбои, убийства, бунты, междоусобные войны и проч., и, наконец, – гибель государства. Так говорит и слово Божие: всякое царство, раздельшееся на ся, запустеет, и всяк град или дом, разделивыйся на ся, не станет (Мф. 12, 25). |
| Не знаю, каким образом приобрел он себе ученика, юношу, именем Акакий, простого нрава, но мудрого смыслом, который столько жестокостей перенес от сего старца, что для многих это покажется невероятным, ибо старец мучил его ежедневно не только укоризнами и ругательствами, но и побоями; терпение же послушника было небезрассудное. Видя, что он, как купленный раб, ежедневно крайне страдает, я часто говаривал ему при встрече с ним: «Что, брат Акакий, каково сегодня?» В ответ на это он тотчас показывал мне иногда синее пятно под глазом, иногда уязвленную шею или голову; а как я знал, что он делатель, то говаривал ему: «Хорошо, хорошо, потерпи и получишь пользу». Прожив у своего немилостивого старца девять лет, Акакий отошел ко Господу и погребен в усыпальнице отцов. Спустя пять дней после этого наставник его пошел к одному пребывавшему там великому старцу и говорит ему: «Отче, брат Акакий умер». Но старец, услышав это, сказал ему: «Поверь мне, старче, я сомневаюсь в этом». «Поди и посмотри», – отвечал тот. Немедленно встав, старец приходит в усыпальницу с наставником блаженного оного подвижника, и взывает к нему как бы к живому (ибо поистине он был жив и после смерти), и говорит: «Брат Акакий, умер ли ты?» Сей же благоразумный послушник, оказывая послушание и после смерти, отвечал великому: «Отче, как можно умереть делателю послушания?» Тогда старец, который был прежде наставником Акакия, пораженный страхом, пал со слезами на землю, и потом, испросив у игумена лавры (ж) келию близ гроба Акакиева, провел там остаток жизни уже добродетельно, говоря всегда прочим отцам: «Я сделал убийство». Мне кажется, отче Иоанне, что великий старец, говоривший с умершим, был сам сей Иоанн Савваит, ибо он рассказывал мне еще одну повесть как бы о другом подвижнике, а я после достоверно узнал, что этот подвижник был он сам. Об Иоанне Савваите, или Антиохе 111. В той же, говорил он, азиатской обители был некто послушником у одного кроткого, тихого и безмолвного монаха, но видя, что старец как бы почитает и покоит его, он рассудил, что такое обхождение для многих бывает бедственно, потому и упросил старца отпустить его; а как старец тот имел еще другого ученика, то удаление первого не слишком было ему тягостно. |
| В нашей солнечной стране?! — грянул класс тридцатью глотками. Высокий, со смиренно-покатыми плечами, с детским чубчиком на лбу, Акакий Македонович стоял у стола. Выражением лица, а также дирижерскими движениями рук он подсказывал ребятам правильную интонацию и скорость, с которой надо читать стихи. Когда ребята читали строчку: То ли вместе, то ли врозь? — Акакий Македонович развел руками, и лицо его выразило полное недоумение по поводу этого страшно запутанного вопроса. Зато потом, когда ребята прочитали строчки: Вы поймете из примера, Нужного для пионера… — лицо Акакия Македоновича просветлело, оно выразило надежду, что смекалистые пионеры во главе с опытным Акакием Македоновичем выберутся из этого дремучего леса, куда заводит детей коварная частица. Некрасиво жить без цели… — читали ребята, и Акакий Македонович, удрученно склонив голову со своим детским чубчиком на лбу, как бы упрекал живущих без цели: «Некрасиво, нехорошо». Не красиво, а ужасно Жить без цели, жить напрасно. Тут лицо Акакия Македоновича выразило высшую степень отвращения к такому образу жизни. Зато после этой строчки уже до самого конца стихотворения лицо его светлело и светлело, показывая, как он радуется тому, что теперь все пионеры знают, как писать с наречиями эту хитрую частицу. И теперь любому ясно, Как писать частицу «не» В нашей солнечной стране. Все это время Чик переглядывался с Севастьяновым, и они тряслись от сдержанного смеха в самых забавных местах внешнего поведения Акакия Македоновича. Но, оказывается, все это время, изображая на лице то блаженство, то ужас, Акакий Македонович потихоньку следил за Чиком. А Чик этого не знал. Когда стихотворение было прочитано, Акакий Македонович, сложив ладони и смиренно прижав их к груди, сказал: – Мы сейчас с вами, ребята, хором прочитали стихотворение, чтобы лучше усвоить новое правило. А что делал все это время Чик? Чик все это время смеялся. Давайте, ребята, всем классом попросим Чика рассказать, над чем он смеялся, и, если это действительно смешно, посмеемся вместе с Чиком. Встань, Чик, и расскажи нам, над чем ты смеялся? |
|
|
