| «Бяше родом христолюбивыи, братолюбивый, лицем красны, очима светлы, взором грозны, паче меры храбры, сердцем легкы, к бояром ласковы, к приеждим приветливы, к церквам прилежны, на пированье тщывы [скоры], до осподарьских потех охочи, ратному делу велми искусны, к братье своей и ко их посолником величавы. Мужествен ум имеяше, в правде-истине пребываста, Щ чистоту душевную и телесную без порока соблюдаста. Святаго корени отрасли, и богом насажденаго сада цветы прекрасный. Воспитани быша в благочестии со всяцем наказании духовнем». Были они благочестивы, усердно пеклись о храмах Божиих и об их служителях, вели высоконравственный образ жизни. «Ратным во бранех страшенна ивляшеся, многия враги, востающи на них, побежаша [побеждали], и во всех странах славна имя имяща» (200–202). Оплакивая гибель таких защитников зшли русской, сохраняя их образ в памяти народной, русские книжники XIII в. тем самым поддерживали в своих соотечественниках надежду на появление новой отрасли таких же героев, побуждали оставшихся в живых князей и воевод на подражание рельефно вылепленному идеалу. Однако, может быть, еще большее значение, чем идеальный образ князя, имел в это время идеал духовного пастыря, добровольно ведшего подвижнический, аскетический образ жизни и умевшего утешить, ободрить и духовно укрепить человека в его самых глубоких несчастьях, помочь ему морально пересилить свою беду; если не победить ее совсем, то хотя бы устоять перед ней. И русская литература XIII в. дала и этот необходимый народу идеал. Он также традиционен, но в период нашествия его значимость существенно возросла в глазах русичей. Наиболее полно этот идеал воплотил в образе Авраамия Смоленского его ученик и автор его жития Ефрем. В молодости Авраамий был красив, но аскетический образ жизни вскоре привел к исчезновению телесной красоты. Питался и одевался он очень скромно, жил в постоянном воздержании и духовных деяниях. В результате этого «образ [лицо] же блаженаго и тело удручено бяше, и кости его, и състави яко мощи исщести (можно было сосчитать), и светлость лица его блед имуще от великаго труда и въздержания, и бдения, от мног глагол, яже тружаашеся, поя и почитая, и молитву принося к богу» (ПЛДР 3, 78). |
| Arhiva La Seminarul teologic din Smolensk a avut loc conferina tiinific internaional „tiina i credina: de la confruntare la dialog” 17 aprilie 2019 11:03 16 апреля 2019 года в Смоленской духовной семинарии состоялась XII Международная молодежная научная конференция «Вера и наука: от конфронтации к диалогу», организованная в рамках Международной научной конференции «Авраамиевская седмица». Тема конференции — «Молодежь: свобода и ответственность» — была выбрана в соответствии с темой XXVII Международных Рождественских образовательных чтений. Форум состоял из двух частей: пленарное заседание и работа секций «Богословские и церковно-исторические исследования», «Этика, социлология, воспитание в свете христианского мировоззрения», «Богословаие и гуманитарные исследования». Модератором конференции стал проректор по научной работе СПДС игумен Тарасий (Ланге). В форуме приняли участие представители Московской и Санкт-Петербургской духовных академий, Барнаульской, Воронежской, Калужской, Смоленской духовных семинарий, Свято-Филаретовского православно-христианского института, Российского государственного социального университета, Смоленского государственного университета, Военной академии войсковой противовоздушной обороны Вооруженных сил РФ им. маршала Советского Союза А.М. Василевского, Смоленского государственного института искусств. Открывая пленарное заседание, участников молодежного научного форума приветствовал ректор Смоленской духовной семинарии митрополит Смоленский и Дорогобужский Исидор . Акцентировав внимание на теме конференции «Молодежь: свобода и ответственность», архиерей отметил: «Свобода нам необходима для творчества, поиска проявления научного интереса, определения своего жизненного пути. Особенно сложно сделать свой жизненный выбор молодому человеку в условиях кажущейся информационной свободы, когда огромное количество разнообразной информации окружает его со всех сторон. Порой эту информацию невозможно проверить, невозможно " отделить зерна от плевел " . Молодое поколение должно учиться делать свой выбор разумно, на основе твердого нравственного критерия. Совершая выбор, человек создает свои собственные ценности — то, что определяет содержание его личности». |
| Плач о пленении и конечном разорении Московского государства Подготовка текста, перевод и комментарии С. К. Росовецкого Автор «Плача» неизвестен. С. Ф. Платонов предполагает, что он не был очевидцем описываемых событий и широко использовал официальные грамоты 1610–1612 гг.; возникло это произведение летом–осенью 1612 г. в одном из провинциальных городов (Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. Изд. 2-е. СПб., 1913. С. 146). Вероятно, этим городом была Казань: текст «Плача» использован составителем так называемого «Казанского сказания» – компиляции, датируемой М. Н. Тихомировым теми же месяцами 1612 г., к которым С. Ф. Платонов относит создание «Плача» (см.: Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М., 1969. С. 202); позднее, в 1620-е гг., он читался во время ежегодной праздничной службы иконе Казанской Богоматери. «Плач» рано получает общерусское распространение. В 30–40-е гг. XVII в. его сокращенная редакция включается в сборник, составленный жителем Устюга Великого (БАН, Арханг. К. 51), в 1672–1674 гг. входит в состав московской исторической компиляции о Смутном времени (ГИМ, собр. Уварова, 896). В том же XVII в. «Плач» был присоединен в качестве заключительной главы к «Сказанию Авраамия Палицына». Для книжного плача, как и для устной причети, рассказ об обстоятельствах несчастья – обязательный, но второстепенный элемент структуры; на первый план выходят в устном плаче – эмоциональный отклик, в литературном – осмысление причины бедствия, его исторического значения и назидание для читателей (слушателей). Следуя традиции, автор «Плача» объясняет «падение» Москвы как возмездие свыше за всенародные прегрешения, однако с замечательной смелостью объявляет главными виновниками всех московских царей, при этом исключение не сделано даже для Федора Ивановича, настойчиво идеализируемого другими писателями Смуты. Привлекает внимание и исторический оптимизм автора: по его мнению, «будущие предтекущие люди», узнав о бедствиях Смуты «от писания, о сихъ зло удивятся» – следовательно, будут жить потомки «ныншних родовъ» россиян в мире и процветании. Что же касается современников, то они побуждаются к покаянию, чтобы Бог «пощадил останок» русских людей, истребил их врагов и «злолукавыи совтъ ихъ искоренилъ». Можно думать, что прямой призыв к борьбе представлялся неуместным в плаче, да еще предназначенном для чтения в церкви, однако патриотически настроенный читатель мог и сам прочесть этот призыв между строк произведения, восхваляющего героизм защитников Смоленска и стойкость патриарха Гермогена. |
| Никольский Н. Соч. соловецкого инока Герасима Фирсова по неизданным текстам: (К истории северно-русской литературы XVII века). – Пг., 1916. Нордау – Нордау М. Вырождение/Пер. с нем. В. Генкена. – Киев, 1864. Огарев – Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. 1–2. – М., 1952–1956. Огарев, Спшхотворения – Огарев Н. П. Стихотворения и поэмы. – Л., 1956. Одоевский – Одоевский В. Ф. Соч. Т. 1–2. – М., 1981. Одоевский, Русск. ночи – Одоевский В. Ф. Русские ночи. – Л., 1975. Озерецковский, Обозрение мест – Озерецковский Н. Я. Обозрение мест от Санктпетербурга до Старой Руссы и на обратном пути. – СПб., 1808. Озерецковский, Путешествие – Озерецковский Н. Я. Путешествие акад. Н. Я. Озерецковского по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя. – СПб., 1812. Остаф. арх. – Остафьевский архив князей Вяземских. Т. 1–5. – СПб., 1899–1913. [Т. 2: Переписка кн. П. А. Вяземского с А. И. Тургеневым. 1820–1823. – СПб., 1899]. Островский – Островский А. Н. Полн. собр. соч./Под ред. М. И. Писарева. Т. 1–12. –СПб., 1904–1909. Островский А. Н. Полн. собр. соч. Т. 1–12. – М., 1973–1980. Островский А. Н. Соч. Т. 1–11. – Пг., 1919–1926. Островский и Соловьев – Островский А., Соловьев Н. Драматические сочинения. – СПб., 1881. Очерки и картинки – Очерки и картинки. Собрание рассказов, фельетонов и заметок Незнакомца (А. Суворина). – 2-е изд.– СПб., 1895. Павлов А. – Павлов А. А. Касимовские повести и предания. – М., 1836. Павлов И. – Павлов Н. – Павлов Н. Ф. Три повести. – М., 1958. Памятники Смутного времени – Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени: Русская историческая библиотека, издаваемая археографическою комиссиею. Т. 13. – СПб., 1891. Памятники Древнерусск. лит. – Памятники древне-русской литературы. Вып. 1–4. – СПб., 1912–1934. [Вып. 1: Жития преподобного Авраамия Смоленского и службы ему/Приготовил к печати С. П. Розанов]. – СПб., 1912. Памятники древнерусск. церк.-учительн. лит – Памятники древне-русской церковно-учительной литературы. – Вып. 1–4. – СПб., 1894–1898. |
| «Житие Феодосия Печерского » содержит богатый материал, позволяющий судить о монастырском быте, хозяйстве, характере взаимоотношений игумена и князя. Тесно связаны с монастырским бытом и демонологические мотивы жития, напоминающие народные былинки. Следуя традициям византийского преподобнического жития, Нестор в этом произведении последовательно использует символические тропы: Феодосии – «светильник», «свет», «заря», «пастух», «пастырь словесного стада». «Житие Феодосия Печерского » можно определить как житийную повесть, состоящую из отдельных эпизодов, объединенных главным героем и автором-повествователем в единое целое. Оно отличается от византийских произведений своим историзмом, патриотическим пафосом и отражением особенностей политической и монастырской жизни XI в. В дальнейшем развитии древнерусской агиографии оно служило образцом при создании преподобнических житий Авраамия Смоленского, Сергия Радонежского. «Хождение» игумена Даниила Уже в XI столетии начинаются путешествия русских людей на христианский Восток, ко «святым местам». Эти путешествия-паломничества (путешественник, побывавший в Палестине, приносил с собой пальмовую ветвь; паломников называли также каликами – от греческого названия обуви – калита, надеваемой путником) содействовали расширению и укреплению международных связей Киевской Руси, способствовали выработке национального самосознания. Однако светская власть постаралась наложить на паломничество свое вето, когда оно стало приобретать массовый характер, нанося тем самым серьезный ущерб княжеской экономике. Постепенно запрет распространился с мирян на монахов, которым предписывалось «не ногами искать спасения и бога», а неукоснительным исполнением своих обязанностей и обетов у себя дома. Запросы людей, лишенных возможности побывать в Палестине, удовлетворяют описания путешествий-хождений. Так, в начале XII в. возникает «Хождение игумена Даниила в Святую землю». Игумен Даниил совершил паломничество в Палестину в 1106 – 1108 гг. Далекое путешествие Даниил предпринял, «понужен мыслию своею и нетерпением», желая видеть «святый град Иерусалим и землю обетованную», и «любве ради святых мест сих исписах все, еже видех очима своима». Его произведение написано «верных ради человек», с тем чтобы они, услышав о «местах сих святых», устремлялись к этим местам мыслью и душою и тем самым приняли «от бога равную мзду» с теми, которые «доходили сих святых мест». Таким образом, Даниил придавал своему «Хождению» не только познавательное, но и нравственное, воспитательное значение: его читатели – слушатели должны мысленно проделать то же путешествие и получить ту же пользу для души, что и сам путешественник. |
| К тому же литературному типу относятся проповеди Кирилла Туровского… О самостоятельности этих писателей говорить не приходится. Они находятся под определяющим влиянием Византийской письменности, повторяют чужие темы и достаточно известный материал. Но именно это важно и показательно для историка. Кирилл Туровский и сам напоминал, что учит он и пишет «не от себя, но от книг». И как умело и как свободно пишет он «от книг», — риторическая изысканность не подавляет живого сердечного чувства, в проповедях Кирилла много драматизма. Конечно, это только компиляция, — но компиляция вдохновенная и живая. Нужно назвать еще Климента Смолятича, — «бысть книжник и философ так, якоже в Русской земли не бяшет», отзывается о нем Летопись; писал «от Омира, от Аристотеля и от Платона…» Еще преподобного Авраамия Смоленского… Все они принадлежали к меньшинству, конечно. Это была церковная интеллигенция, если угодно. Богословов не было в ее рядах, в эти ранние века. Но были люди подлинной церковной культурности и культуры… Это были первые побеги русского эллинизма. 4. Апокалиптические мотивы в русском богословии XIV-XV веков. Взгляд в сторону Запада Татарское нашествие было народным бедствием и государственной катастрофой. «Погибель земли русской», по выражению современника, — «навождение поганъ». «Приде на ны язык немилостив, попустившу Богу, и землю нашу пусту створиша». И не следует смягчать красок в изображении этого разгрома и разрухи. Однако, в истории русской культуры Татарское иго не было разделом эпох. Не наблюдаем ни рабочого перерыва, ни перелома творческих настроений и стремлений. Культура сдвигается или смещаетется к северу, это верно. Развиваются новые центры, а старые запустевают. Но это было именно разрастанием уже ранее образовавшихся и сложившихся очагов, а не тем «переносом просвещения» с культурного Киевского юга на полудикий Северо-восток, о котором еще не так давно любили говорить историки. Север давно уже не был диким и девственным. Суздальская земля вовсе не была захолустьем, — напротив, лежала на перекрестке путей… |
| Велики изображаются по житиям подвиги иноков; тяжела их борьба с грешной чувственностью и с лукавыми демонами, но за то еще в сей жизни они начинают жить в мире чудес. Звери им служат, стихи их слушаются, ангелы с ними беседуют, будущее и отдаленное от них не закрыто, равно и сокровенные мысли простых смертных. Для периода вс. соборов иночество сделалось тем же, чем было мученичество для церкви первенствующей. К нему стремились все, жаждавшие высших духовных интересов, и аскетический идеал, – обставленный целым рядом привлекательных легенд, своего рода духовно-монашеским эпосом – безраздельно царил в нравственной жизни греко восточного мира. Женское иночество, как видно, установилось не вдруг: и мы видим целый ряд св. женщин, которые, жаждая иночества, под образом скопцов, спасались между монахами. Но очень рано определилось распадение иночества на два вида: уединенное отшельничество и общежитие. Под влиянием политических обстоятельств центр иноческой жизни передвигался; сначала он был в Египте, Палестине, и на Синае; потом в Константинополе и его окрестностях (обитель студийская и неусыпаемых); наконец на Афоне. Эпоха иконоборства угрожала решительным ударом монашеству, – но после нея оно опять воскресло с новой силой, хотя жар первоначального увлечения аскетическими идеалами охладел в значительной степени. Но в нашем отечестве иночество возродилось с энтузиазмом и увлечением своих первых времен и патерик печорский, по богатству духовно-аскетического эпоса, может достойно соперничать с палестинским, синайским п египетским. Древние аскетические идеалы в житиях Макария, Евфимия 441 и др. стояли пред глазами русских подвижников; устав студийской обители определял их внешнюю жизнь, а в душе русских, – как выражается Соловьев – богатырей монахов, было много той восторженности и беззаветной преданности подвигу, которая создавала когда-то Антониев и Макариев. Русские иноки вошли в круг идей, какими питался восточный аскетизм: в трудном подвиге умерщвления чувственности их поддерживала память о смерти и страшном суде, представление о кознях дьявольских и вера в чудесную помощь, которую Бог всегда готов подать своим верным рабам. Что удивительного, если при одинаковых условиях повторились одни и те же явления, – если на преп. Авраамия смоленского бесы нападали также, как на Антония великого 442 и если пр. Сергий Радонежский поновил в своей жизни чудеса Евфимия великого? 443 Сходство между житиями греко-восточных и русских иноков так велико, что могло-бы навести на мысль о литературном заимствовании, если бы мы не знали, что тут повторялась сама жизнь, а не одни только жития. |
| Из всех разобранных выше житий с их редакциями можно набрать десяток, достоверно или вероятно написанный до XV века. Одно из них (Авраамия Смоленского) вполне отличается уже искусственным складом, позже усвоенным северной агиобиографией, и выше указан источник этого исключительного явления. Другое житие (А. Невского) – своеобразный, не повторившийся в древнерусской литературе опыт жития, чуждого приемов житейного стиля. Остальные жития, различаясь между собою свойством источников и фактического содержания, представляют несколько общих топических черт: они писаны для церковного употребления или по крайней мере имели его, некоторые несомненно, другие вероятно; потому все они имеют характер проложной записки, или «памяти» о святом, отличаясь сухим, сжатым рассказом, скудно оживляемым речью действующего лица или библейским заимствованием; в них заметно уже зарождение условных биографических черт и приемов, составивших риторику житий позднейшего времени; но вопреки ей все они, не исключая и двух указанных, имеют в основе своей известную историографическую задачу, ставя на первом плане фактическое содержание жития и не обращая его в материал для церковной проповеди или нравственно-риторического рассуждения. Таковы происхождение и первоначальный вид древнерусской агиобиографии на Севере. Глава III. Киприан и Епифаний С XV века развитие исследуемой отрасли древнерусской литературы заметно принимает иное направление. С одной стороны, усиливается постепенно производительность в этой отрасли; с другой – в ней вырабатывается новый характер, изменяющий отношение к ней историка. Для большинства новых житий предание перестает быть не только единственным, но и главным источником; в то же время начинают перерабатывать прежде написанные жития; развивается особый литературный взгляд, под влиянием которого составляются новые жития и новые редакции старых, найденных неудовлетворительными. С этого времени в житиях получают господство искусственные литературные приемы, устанавливаются сложные правила и условия; сказание о святом уже не ограничивается простой исторической задачей сохранить о нем память в потомстве, но ставит на первом плане другие цели. |
| 40 . Распадался потом народ русский на части, стонал под властью поработителей: Русь западная, казалось, навсегда была в насильственном соединении с царством неправославным, которое не без успеха стремилось к тому, чтобы подавить самую народность русскую. Но в течение стольких веков, после стольких переворотов, посреди врагов от востока, и запада, и севера, и юга православие соблюло и сохранило нашу народность для великого будущего. Оно послужило живой и крепкой связью насильственно разъединённых частей русского царства и неудержимо влекло их друг к другу; оно освятило и укрепило любовь к общему отечеству в любви к вере и Церкви православной. Православию мы обязаны и тем, что не знали внутреннего разделения, не знали этой гибельной вражды власти духовной и светской, – а будь у нас эта внутренняя вражда, не устоять бы царству нашему среди ударов от врагов внешних, среди ужасных исторических испытаний. Мы не знали мучительного раздвоения совести, мы не стояли пред страшным вопросом, к кому пристать: к голосу ли пастырей, интердиктами и проклятиями громивших царя и отечество и призывавших подданных отказаться от присяги и от повиновения государю, или к голосу царя, повелевавшего отступиться от Церкви, от пастырей, от спасительных утешений веры. Слуги отечества вдохновлялись у нас на свои подвиги в пользу родины не вопреки вере, как нередко бывало на Западе, а благодаря ей: православие единой России создало единодержавие; православие призывало сынов своих на защиту отечества; православие воодушевляло героев Невских и Донских, воздвигало и укрепляло Авраамиев и Гермогенов, вдохновляло князей Пожарских и Смоленских, граждан Мининых и Сусаниных и тысячи героев, безмолвно положивших души и полёгших костьми за родимую землю. И поле Куликово, и поле Бородинское прежде и после кликов воинских слышало звуки церковных молитв, воодушевлявших воинов. А в переживаемые нами дни что, как не православие, с его молитвами о Царе и воинстве, может вдохнуть в народ наш такой высокий патриотизм? А нашим героям-войнам на поле брани – что служит источником воодушевления, что утешает их в трудах и подвигах, что обещает им награду на небе за смерть и мучения, – что, как не вера православная? И разве за всё за это – за единую, неделимую Россию, за свободную и великую Россию – разве не достойно принести благодарный поклон святому православию от сердца, любящего родину в её прошлом и настоящем!? |
| Кроме приведенных двух случаев богомильской пропаганды на русской почве, к сожалению, наши летописцы почти больше не упоминают о ней. Но из этого еще не следует, что этой пропаганды не было и в действительности. Как на своей родине, в Болгарии, так, разумеется, и у нас в России, богомилы, при всем противодействии русской церковной власти, продолжали распространять свое учение, но, по всей вероятности, с величайшей осторожностью и скрытностью, чем и объясняется молчание об этом летописцев. Что богомильские идеи пропагандировались среди русских не только в XI–XII веках, но и в последующие столетия, и таким образом получили среди них большое распространение, –– это подтверждается сохранившимися у нас от древних лет памятниками некогда бывших на Руси богомилов. Сюда прежде всего относятся списки обличительной «Беседы Козьмы пресвитера на новоявившуюся ересь Богомилу», как кажется, известные у нас еще в XI веке. В одной Кормчей, писанной в XV или XVI веке, изложены, хотя в кратких, но довольно определенных чертах, все главнейшие пункты богомильской ереси 31 . Очевидно, все это делалось в видах предостережения русских людей от еретиков, пропагандировавших среди них свое учение. Всего легче богомильские идеи проникали в Россию путём так называемой «апокрифической», или «отреченной», литературы. Некоторые произведения из этой литературы, о которой многие на Руси говорили, что она наполнена «болгарскими баснями» 32 , очень рано стали переходить к нам из Болгарии. Уже Авраамий Смоленский, живший в конце XII или в начале XIII века, читал глубинные книги, т. е. апокрифическую книгу «глубина». в XIII и XIV веках к переводным апокрифам присоединились апокрифические сказания русского сочинения, появлявшиеся под влиянием первых. К XV столетию апокрифические произведения до такой степени умножились, что митрополит Киприан признал необходимым составить список как истинных книг, признанных Церковью, так и «отреченных». С этих пор список отреченных книг, также как и истинных в русской Церкви, получил как бы каноническое значение, потому что вносился в церковные книги, напр., в молитвенники и уставы, с целью предохранить духовенство и народ от чтения апокрифов 33 . Несмотря на то, не только народные грамотеи, но и духовные лица с особенной любовью читали апокрифические сочинения. Церковные дьяки, в роде Семейки Григорьева, держали у себя для чтения «книги недобрые, ересные, да приговоры и рафли, тетради гадательные». Апокрифические сказания вносились в церковные сборники и помещались здесь рядом со статьями, принятыми Церковью. Иногда даже апокрифы, особенно нравственного содержания, бессознательно помещались в сборниках святоотеческих творений, в «измарагдах», «златоустах» и «торжественниках», имевших церковное употребление 34 . |
|
|
