| Сорок дней в братской трапезе не употребляли кваса и питались одним овсяным хлебом; все прочее отдавали страдальцам, а три дня был всеобщий строгий пост. Смирение и раскаяние примирило землю с небесами. Весть о пожертвованиях, принесенных Троицкою Лаврою отечеству, и грамоты, повсеместно разосланные оттуда, оживили сердца россиян священною ревностию. Первые лучи радостной надежды блеснули в стенах Нижнего Новгорода. Одушевясь грамотами Дионисия и Палицына, Нижегородский мясной продавец Козьма Минин, по прозванию Сухорукий, возбудил сограждан своих ко всеобщему вооружению и к пожертвованию имуществ своих для войска. Все согласились. Князь Дмитрий Пожарский избран вождем, а Минин воинским казначеем. Служа некогда в полках, он знал нужду воинов. Пожарский и Минин быстро потекли к избавлению престольного града 14 . Услыша о нижегородском ополчении, враги требовали, чтобы патриарх Гермоген не допустил его к Москве. Гермоген отвечал: «благословении защитники отечества! погибнут враги его». Злодеи обрекли неустрашимого страдальца в жертву голодной смерти. Гермоген скончался 17 февраля 1612 года. Он не видел избавления отечества, но он предвестил оное. Князь Пожарский, пройдя с Мининым и с войском в Ярославль, остановился. Льстецы и коварные искатели личных выгод, занимали Князя Пожарского пиршествами и сеяли раздор в полках русских. Дионисий и Авраамий Палицын неоднократно отправляли в Ярославль нарочных, просить Пожарского, чтобы он спешил под Москву и упредил бы нашествие гетмана Хоткевича. И великий человек, как человек, не редко на пути добра останавливается! Льстецы и злоумыслители как будто бы сетями опутали князя Пожарского и приковали его в Ярославле. Наконец, Авраамий Палицын сам решился туда идти. Непоколебимым гласом веры и отечества вещал он Пожарскому, Минину и войску: «Вы начали доброе дело, вам и кончить его должно. Если вы не предупредите врагов, поспешающих с свежим войском, то Россия погибнет». Уже они готовы согласиться; между тем, не дремлет и коварство, оно домогается слух и душу Пожарского возмутить вестями, будто бы его умыслили в Москве убить. Возражая на клеветы коварства, великодушный Келарь вешал Пожарскому: «Помни, что злодеи могут поразить тело твое, но души твоей не коснутся. Если ты и постраждешь, помни, что ты постраждешь за веру и примешь мученический венец». Пожарский поспешил к Москве. |
| Их религиозно–реформационная концепция не могла не выглядеть в глазах Тимофеева вопиющим примером «непослушного самовластия рабов». Мы не располагаем сведениями об источниках, служивших Тимофееву, коща он обновлял в памяти историю «жидовствующих». Наиболее вероятно, что о них он знал по «Просветителю» Иосифа Волоцкого. В начале XVII в. сочинения Иосифа Волоцкого как бы обрели «второе дыхание». В истории рукописной традиции сочинений волоцкого игумена подавляющее большинство составляют списки первой половины XVII в., а первое место среди них принадлежит спискам начала XVII в. «Временник» несет отблеск эсхатологических представлений, созвучных его автору, повлиявших на систему его историософии. Дань времени, полному «бурь гражданских и тревоги», и дань историческому прошлому, «двоемыслию» конца XV в., выразившемуся в противоборстве ортодоксов и еретиков и отчасти предвосхитившему и «двоемыслие» начала XVII в. Уже сочинения Палицына и Тимофеева направляют внимание не только на события социально–политической борьбы времен смуты, осложненной и обостренной действиями интервентов, но и на явления идеологической борьбы. На драматическом отрезке отечественной истории первой четверти XVII в. звучал голос народных низов, на который публицисты отозвались тревогой и страхом. Эти чувства владели ими настолько, что в их негодующих отзывах смыты реалии, стерты живые черты противоборствующей стороны, почти все потонуло в общей, хотя и выразительной, оценке Тимофеева: «непослушное самовластие рабов». Публицисты не полемизировали со своими противниками, не до полемики было, разве что принять на себя долю ответственности за «рабское самовластие» и предаться запоздалым раскаяниям, что нашло место в «Сказании» Авраамия Палицына. Но и восставшие массы оставили мало свидетельств об идеологическом счете, который они предъявили господствующим верхам, светским и духовным. Это не свидетельствует об отсутствии идеологической мотивации действий восставших. Конфронтирующие стороны отлично знали, чего они хотели и добивались в борьбе. |
| И в этот раз отправляется в Ярославль уже сам келарь монастыря Авраамий. Посоветовавшись с архимандритом Дионисием и соборными старцами, отпевши молебен и приняв благословение от архимандрита, он вышел из монастыря в Ярославль 28 июня 257 . Пришедши туда, Палицын нашел в ополчении, по его словам, порядочные беспорядки, именно: он увидел, что среди ополченцев находятся и «мятежники и ласкатели (т. е. льстецы) и трапезолюбители,» что между воеводами происходит не редко «гнев велик и свар.» К этому известию Палицына, некоторые относятся недоверчиво на том основании, что Пожарский был не такой человек, чтобы допустить около себя льстецов и трапезолюбителей, что этим известием Палицын накидывает на него незаслуженное подозрение. Но если взглянуть на дело с иной стороны, то увидим ; что «трапезолюбители» около Пожарского .могли быть и действительно были. Мы упоминали, что Пожарского остановила в Ярославле главным образом измена казаков; а то, чтобы князь с своим ополчением как можно сильнее боялся изменивших казаков и как можно более пропускал нужное время и не шел к Москве, входило в расчеты врага его Заруцкого, которому хотелось запугать ополчение и тем расстроить его. С целию запугивания Заруцкий и мог подослать к Пожарскому нескольких своих сторонников. Это подтверждает летопись, когда говорит, что Заруцкий, замышляя убить Пожарского, послал в Ярославль казаков Обреска да Стеньку «к своим советникам – к Ивашке Доводчикову Смольянину, да к пяти человекам Смоленским стрельцам, к Шалде с товарищи, да к рязанцу Сеньке Ждалову; той же Сенька у князя Дмитрия и живяше на дворе. Он же (т. е. князь) его и поил и кормил и одевал» 258 . Отсюда видно, что Заруцкий имел в Ярославле своих агентов, из которых некоторые вошли в такое расположение к князю Пожарскому, что жили у него, кормились и одевались на его средства. Пожарский был сильно напуган изменой казаков, а эти агенты Заруцкого подтверждали основательность его опасений, предостерегали его, давали советы, и всем тем входили в расположение у него. |
| Получив эту грамоту, кн. Пожарский, как и следовало ожидать, оставил ее без вниманья. Он был слишком взволнован известием об измене казаков и не мог скоро освободиться от предубеждения против всего ополчения, стоявшего под Москвой; он не поверил Троицким властям, писавшим, что в этом ополчении очень многие целовали крест вору неволею, и остался при своем намерении действовать осторожно и не поспешая. Однако на первой неудачной попытке заставить Пожарского спешить к Москве Троицкие власти не остановились. Неизвестно через сколько времени и неизвестно также по своей ли инициативе или опять по просьбе Трубецкого, только что пр. Дионисий и Авраамий Палицын снова посылают к Пожарскому двух старцев Серапиона Воейкова и Афанасия Ощерина и с ними увещательную грамоту, в которой убедительно просили спешить и даже укоряли Пожарского и все ополчение, что они, начавши доброе дело, стали теперь нерадивыми и ложно стали представлять «о сладком, что оно горько и о горьком, что оно сладко,» потому что сладость они стали полагать во вседневном насыщении. И к этому Троицкие власти прибавили еще: «аще прежде вашего пришествия к Москве гетман Ходкевич придет со множеством войска и запасы, то уже всуе труд ваш будет и тще ваше собрание» 255 . Эта грамота неизвестна нам, а содержание ее записал Палицын. Но как ни старались Троицкие власти убедить Пожарского, труд их опять был безуспешен. Князь Дмитрий старцев Троицких отпустил в обитель, а сам по прежнему стал медлить походом. По замечанию Палицына, Пожарский медлил, между прочим, потому, что слушался «неких междоусобных смутных словес». 256 В то время как под Москвой изнемогали от голода, в Ярославе ополчение имело всяких запасов в большом количестве, так что Пожарский находил возможным даже «учреждать» (т. е. угощать) войско. Между тем гетман Ходкевич подвигался к Москве все ближе и ближе. Все это знали в Троицком монастыре и потому понимали необходимость, чтобы новые силы шли под Москву скорее. Поэтому-то несмотря на прежние неудачные опыты сдвинуть Пожарского с места, Троицкие власти порешили отправить в Ярославль третие посольство. |
| Вот откуда вытекало приглашение Троицких властей соединиться с казаками, а не из того ложного предположения, что будто власти мирволили казакам и потому покрывали их злодейства. Забелин заподозривает Палицына в таком «мирволении» к Трубецкому с казаками; но ведь заподозривая в этом Палицына, нужно в том же самом заподозрить и такого, несомненно, высоконравственного человека, как Дионисий, – и ему то должно бы навязать дружбу к казачеству еще сильнее, потому что он был главным руководителем в писании грамот, и следовательно, от него зависело так или иначе отозваться о казаках. Но такое подозрение по отношению к Дионисию, которого сам Забелин называет «истинным представителем монастыря и истинным героем во всех тех подвигах, какими Авраамий хотел прославить только себя» 219 , по меньшей мере несправедливо. Наконец, что Троицкие власти, призывая земцев соединиться с казаками, приглашали их сделать не какое либо отчаянное и немыслимое дело, – это мы можем видеть из того, что сначала и сам Пожарский находил вполне возможным соединение с казаками и не особенно таки боялся их: «когда будем под Москвой всею ратью, то казакам дурна делать не дадим», говорили они; и потому хотел очень скоро идти под Москву, и задержала его в Ярославле только уже новая измена казаков, о чем подробная речь будет у нас впереди. 3) Против мысли Забелина, что Троицкая грамота была не совсем понятна народу, г. Кедров говорит, что она напротив содержала именно то, что в данное время необходимо было сказать народу. Весь народ уже знал о событиях под Москвой; следовательно, не нужно было подробно излагать их пред ними, а что еще неизвестно, что было еще ново, именно приход к Москве Ходкевича, – о том Троицкая грамота извещает. Поэтому вполне резонно, что Троицкая грамота, сказав коротко о разорении Москвы, об изменниках русских и ополчении Трубецкого, рисует яркими чертами скорбную картину бедствий Москвы и государства. При таких обстоятельствах, в каковых находился тогда народ, именно нужно было пред глазами его выставить эту картину общего бедствия для того, чтобы «повлиять на воображение, мысль и чувство народа, на натуру русского человека, чтобы он заболел душою позаровавельски» 220 . |
| Между тем из Ярославля дали знать в Нижний, что Заруцкий прислал много козаков в Ярославль, а Просовецкий уже идет с войском, хотят захватить Ярославль и все поморские города, чтоб не дать соединиться нижегородской рати с ярославцами. Получив эту весть, Пожарский немедленно послал двоюродного брата своего, князя Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского, и дьяка Семена Самсонова занять Ярославль до прихода Просовецкого, в чем они и успели. Вслед за Лопатою по тому же направлению двинулась и главная рать, казны нижегородской недостало ей на жалованье, и потому взяли деньги у купцов иногородних, торговавших в Нижнем, всего 5207 рублей, из которых 4116 р. было взято у строгановских прикащиков. В Балахне, Юрьеве Поволжском жители встретили войско с радостию, дали денег, проводили с честию. На Решме явился к Пожарскому Кирилла Чоглоков и подал грамоту от Трубецкого, Заруцкого и всего подмосковного войска; козаки писали, что они, преступя всемирное крестное целование – не выбирать государя без совета всей земли, целовали крест вору, который в Пскове, но теперь они сыскали, что во Пскове прямой вор, а не тот, что был в Тушине и в Калуге, отстали от него и целовали крест, что вперед им никакого вора не затевать, а быть с нижегородским ополчением в совете и соединении, против врагов стоять и Московское государство очищать. Пожарский и Минин не поверили козацкому раскаянию, у них было твердо положено не соединяться с козаками, однако, не желая преждевременно раздражать их, они отпустили Чоглокова с честию и велели сказать козакам, что нисколько их не опасаются и спешат к ним на помощь под Москву. Наконец в первых числах апреля ополчение достигло Ярославля, где получило грамоту от троицких властей: Дионисий, Авраамий Палицын, Сукин и Андрей Палицын уведомляли, что «2 марта злодей и богоотступник Иван Плещеев с товарищами по злому воровскому козачью заводу затеяли под Москвою в полках крестное целованье, целовали крест вору, который в Пскове называется царем Димитрием; боярина князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, дворян, детей боярских, стрельцов и московских жилецких людей привели к кресту неволею: те целовали крест, боясь от козаков смертного убийства; теперь князь Дмитрий у этих воровских заводцев живет в великом утеснении и радеет соединиться с вами. |
| Он, по-моему, напрасно поскромничал, что не пропустил последней рукописи доброй разумной госпожи Анастасии Ивановны относительно епископесс... Такой прямой правдивый практический суд женщины весьма бы кстати был для любящих читать подобные бредни, каковы толки о возможности епископам быть в своём звании с женами и семействами. Как видно по перу и всем взглядам и убеждениям г. Калечицкой, она бы сумела мастерски поставить дело в надлежащем свете; – преосв. Антонию же оставалось бы только повыправить, может быть, что-либо... Напечатать эту статью можно было бы не только в Домашней Беседе, но и в Духовной Беседе... Передайте от меня это преосв. Антонию; время ещё не ушло... Кстати: мы с нашим Владыкою Митроп. Арсением были доселе одинаково уверены, что автор А. К. есть какой-либо Архимандрит. «Да, – говорил я, – Его Высокопреосвященство изволил спрашивать меня и вместе высказать тоже, что и Вы... но я ему отвечал прямо об Анастасии Ив. Калечицкой и только. «Нет, напрасно поскромничали и Вы... нужно бы так же передать ему всё, как теперь мне... Впрочем, я не опущу случая к передаче всего, сказанного Вами, Митрополиту, при личном свидании с ним». Было ещё одно лицо в Смоленске же – любительница собирать сведения о лицах, делавшихся известными по добродетельной жизни, и о предметах и действиях, носящих явный характер священной знаменательности и назидательности. С такими своими материалами, и устно и письменно, обращалась она тоже к преосв. Антонию для проверки и самых данных и личных убеждений. Это была такая же госпожа, как и Анаст. Иван. – Смоленская помещица, глубокая старица, проживавшая при своей дочери родной – монахине Варваре, в Смоленском женском монастыре., – Екатерина Григорьевна Палицына, праправнучка, по мужней родовой линии, известного в истории героя-защитника Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, Авраамия Палицына. Из её авторских трудов известен был при мне и читан мною лично, составленный ею небольшой очерк жизни одного Смоленского уроженца, известного своим юродством, называвшегося «Мишенькою» (Михаил Ив. |
| Ничего, мы их прокормим. Овса тоже даем. Только вот сено олени едят баско”. — Что ж, их стреляют? — “Не, у нас зверя стрелять нельзя. А для рабочих на зимнее продовольствие мы их в сети ловим”. — Как, оленя в сети? — “Да, в сети: расставим сеть, да и загоняем стадо; иногда случается штук пятьдесят, семьдесят, сто попадает. Потом их бьют, ну, и на обед рабочим свежинка идет. Известно, рабочий человек не то, что наш брат, монах. Мирянин, он к одной рыбе не привык. Его кормить нужно, он и будет потом в Рассее говорить, что мы рабочего человека бережем. Как убьют оленей да посолят, смотришь, на зиму и хватит”. Мы в это время шли мимо большого кирпичного строения с открытыми окнами. Это оказался хлебный магазин. — Муку да капусту мы только и покупаем. Тысяч двадцать пудов в год, случается, а то и все тридцать. Хлеб у нас тут в зерне. Мельницы свои, слава Богу… На сухом местечке здесь и складено. Ветерком провеивает — оно и не портится. Ты вот говоришь — зверя стрелить, а ведаешь ли: что однова богомолец пошел оленя стрелить в леса наши, так ангелы его оттуда лозой выгнали. Сам рассказывал, старики говорят. У нас место святое, излюбленное. Тут ни зверя, ни птицы не тронь — кровь вопиет! — Где-то здесь вы могилу Авраамия Палицына открыли? — Неужели не видал еще? Пойдем! Мы вошли в ограду монастыря, и тут, у самой стены громадного собора, монах показал мне небольшую могилу, тщательно укрытую железным колпаком. — Почему же известно, что это и есть могила Палицына? — Потому у нас есть старец один Серафим, он это и знает. Надписи на камне разобрал! — К чему же было забивать железными листами камень в таком случае? — А чтоб не портился… Дальнейших доказательств подлинности этой могилы не оказалось. Когда я изъявил желание поговорить с о. Серафимом о могиле — он оказался больным. На другой день тоже. Так я и уехал. Могила этого героя была открыта, как говорят, в прошлом году. Вокруг нее монахи построили ограду весьма мизерного вида. Единственное, что еще производит некоторое впечатление, это возносящиеся тут же старинные стены собора, веющие целыми столетиями пережитого былого, связанные с циклом многочисленных легенд. |
| Итак, Авраамий заметил в ополчении разные непорядки. В виду этого он начал уговаривать кн. Дмитрия не слушать мятежников и трапезолюбителей, а идти скорее под Москву, разъясняя, конечно, при этом, что подмосковное ополчение вовсе не так страшно, как описывают его разные «трапезолюбители,» что напротив, когда князь придет под Москву, то с ним соединятся там очень многие. Эти убеждения келаря, наконец, подействовали на князя. Он посылает под Москву сначала передовые отряды под предводительством князя Дмитрия Петровича Пожарского – Лопаты и Михайла Дмитриевича Самсонова; а потом и сам отправляется. По словам Палицына выходит, как будто только его увещания заставили выйти Пожарского из Ярославля; но это не совсем правда. Несомненно, что и сам Пожарский должен был сознавать, что нельзя же все стоять в Ярославле, что нужно когда-нибудь отправиться к Москве. Естественно, что когда ему удалось более или менее очистить окрестности от казаков и когда он окончил успешно переговоры с Новгородцами, так что со стороны немцев не мог уже опасаться помехи своему делу, мысль о выходе к Москве начала сильнее занимать его. А тут подоспел представитель знаменитого монастыря и стал уговаривать скорее идти. Результатом этого и было выступление князя Пожарского из Ярославля к Москве в конце июня. Итак, из обзора деятельности Троицких властей в период стоянки кн. Пожарского в Ярославле мы убеждаемся, что политика их расходилась с политикою Пожарского. Необходимо проверить, справедливо ли смотрели на дело архимандрит Дионисий и Авраамий Палицын, призывая Пожарского идти к Москве «на спех»; не подвергали ли они этим ополчение Пожарского великой опасности; одним словом, имели ли они действительное основание торопить Пожарского выходом из Ярославля? 259 Мы не раз упоминали, что главная причина замедления Пожарского в Ярославле, заключалась в его опасениях встретить под Москвой исключительно одних изменников, которые будут всевозможно мешать предпринятому им делу. А потому Троицкие власти только в том случае были правы, призывая Пожарского ничтоже сумняся спешить к Москве, если действительно, как они писали, Трубецкой и другие многие в подмосковном ополчении целовали крест вору неволею и, следовательно, эти многие не только не могли встретить Пожарского враждебно, но напротив должны были охотно соединиться с ним и таким образом опасность, угрожавшая Нижегородскому ополчению от подмосковного, вовсе не так была велика, как ее воображал князь Пожарский, доверявший разным «трапезолюбителям». |
| Таковой оказалась вера, которая стала тогда «лучшим связующим звеном всех сословий, всех интересов русского народа, самым крепким началом, оживляющим и очищающим дремавшие или убитые народные силы» (стр. 24). Силу эту понял патр. Гермоген и действовал согласно с нею ; но деятельность его скоро прекратилась; был тогда еще другой деятель духовного круга – Авраамий Палицын; «но это, по словам статьи, был человек внешней деятельности, исполнитель готовой, уяснившейся задачи»: он не мог вести незаметного, невидимого – часто даже неблагодарного дела постепенного трудного пробуждения, очищения и укрепления народных сил для спасения всей родной земли, всех лучших благ ее (стр. 25). Это-то «самое высокое и благородное» дело и досталось на долю Троицкого архимандрита Дионисия, которому современность отплатила самою черною неблагодарностью за исправление церковных книг и даже потомство долго платило подобной монетой, оставляя в забвении его великое служение родному благу (стр. 25). Вот сущность разбираемой статьи. В другом месте автор ее по поводу забвения Дионисия историей говорит: «много неправды делает современность, много неправды делает и история» (стр. 30). Конечно, на нас, взявшихся за специальное исследование о Дионисии, лежит долг по силе своей восстановить историческую правду о Дионисии. Недавно еще появилась статья в Рус. Палом, за 1889 г. 32–35: «Троицкий архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын». Но о статье этой мы упоминаем только потому, что она появилась до издания нашего исследования и чтобы поэтому нас не уличили в ее неведении; воспользоваться же из этой статьи нам вовсе нечем: она ничего не дает для нашего исследования. Целью автора, очевидно, было изложить как можно более в популярной форме то, что давно уже сказано о политической деятельности Дионисия и Авраамия в разных гражданских историях и исследованиях о смутном времени – без всякой научной проверки тех или других известий: это, конечно, вполне согласно с задачей духовного иллюстрированного журнала «Рус. |
|
|
