| 164 « Право убежища в церкви восходит к римскому праву убежища в языческих храмах, где свободные искали там спасения от преследователей, а рабы – от жестокости господина. Беззаконием, осквернением храма, считалась попытка оторвать от алтаря молящего о защите. Подобное право убежища христианским церквам даровал император Константин (IV в.). Причем право убежища для рабов в церкви было весьма ограничено, так как пресвитер в течение суток обязан был известить хозяина раба о его местонахождении, правда при этом оговаривалось, что пресвитер возвращал раба только при условии прощения хозяином его вины». См. прим. Савуковой к HF. V, 3, с. 388. 165 Житие его издано в AA. SS. 4. Febr. I, p. 486. Этот служитель Авентин вскоре после кончины свт. Лупа ушел в пустынное место на р. l " Oze, называемое «Остров», где основал монастырь. Оставив там настоятелем в 534 г. св. Фидола (St. Fale), удалился в другое место под назв. Verreni, где и скончался спустя три года. 166 О нем см.: AA. SS. 20. Apr. II, p. 750. Был первым епископом Амбренским (г. Embrun). Память его 13 апреля. 167 Автор его жития пишет об этом чуде в подробностях: наполнялся это баптистерий в самую ночь Пасхи, оставался полным всю Светлую седмицу, после чего вода уходила. См.: HF. V, 17; X, 23. 170 Скончался в начале VI века. Сохранившиеся фрагменты жития свт. Маркелла изданы в AA. SS. 9. Apr. I, p. 826. Монастырь с церковью в его честь был разорен кальвинистами в XVII веке. 173 Память его 13 ноября. О нем имеется специльный труд Peloutier " a, указанный Krusch " ем (p. 788). 174 Вероятно, Хильдерик-сакс, о котором свт. Григорий упоминает в HF. VII, 3; VIII, 18;X, 22. Хильдерик, сын короля Хлотаря, умер еще при жизни последнего. О Хильдерике-франке почти ничего не известно (см.: Krusch, p. 789). 177 Ему (точнее, молитве его об избавлении от гуннов скорой кончине) посвящена 5 глава HF. II. Память его 13 мая. 180 В ориг.: «via publica»–rлabhaя, государственная. См. «Диалоги» Сульпиция Севера, II, 3. По древнеримскому обычаю некрополи располагались вдоль дорог, ведших из города. |
| Иванов пребывал в студии, где время не двигалось, наверное, его картину не стоило выносить за пределы города. Хотя ведь писалась она не для иностранцев, а для русского народа. Художник стал заложником миссии. На родине он быстро умирает, словно ручная птица, выпущенная на волю. Православное растворяет «католическое» всюду. Храм Алексия, человека Божьего — всех русских туристов ведут сюда, спешно поясняя, как писать записки святому, — украшает Авентин лучше сотен цветочных кустов. Лепестки белых роз, которые бросает Папа в известный день на паперть любимой Гоголем Санта-Марии Маджоре, напоминают снег, падающий в итальянских церквях из «Ностальгии» Андрея Тарковского . Рим кажется религиозной ностальгией блуждающего по земле сердца. В нём, возможно, слишком много- тратторий, паломников, дворцов, фонтанов и даже самих храмов. Но множество в определенный момент из хаоса станет совершенством. Вернее, тут ничего и не меняется тысячелетиями. В эпохи нашествия вандалов, склок гвельфов и гибеллинов, владычества Наполеона и мнимого мира, объявленного нацистами, «открытый город» помнит свою истинную цель — оставаться алтарем всех богов. Только не стоит слишком суетиться, успевать помолиться во всех 600 церквях, преклонять колени на всех алтарях. Вероятно, главная церковь Рима — не собор Петра, а Пантеон. Его замшелый купол — модель недостижимого совершенства, открытого небесам. Люди в этой церкви могут видеть небо, вознося молитвы тому богу, который им ближе, и всякий раз осознавая: Бог всё равно один. Как один, един Рим, вобравший Ватикан и светские кварталы, окружившие папское убежище кипением страстей. В Риме мало природы и много духа, даже Тибр обмелел, спрятался в ущелье набережных. На одном лишь пороге у пролетов разрушенного моста он взбивает пену. Дух витает над городом, иногда взвиваясь молниями, иногда растекаясь жарой. Дух стоит в окнах многочисленных дворцов и галерей, мерцает в витражах и мозаиках. Дух веселится даже в песнях простонародного Трастевере, вино и хлеб — его воплощения. |
| Их можно увидеть на барельефе пьедестала обелиска Феодосия I, который до сих пор возвышается в центре константинопольского ипподрома [vii] . Император с двумя сыновьями и племянником восседают в императорской ложе, по обе стороны от него – придворные. На переднем плане коленопреклоненные пленники, подносящие императору дары. Их отделяет от императорской ложи невысокая решетчатая перегородка ( фото 1 ). Подобное устройство церкви можно найти в описании Евсевия Кесарийского базилики в Тире, построенной в IV веке [viii] . Он пишет, что в этой церкви были поставлены очень высокие троны. Далее стояли ряды скамеек для низшего духовенства, а в середине стоял алтарь. «Строитель огородил его решетками из дерева, с предельно искусной тонкостью украшенными, чтобы смотрящим представить удивительный вид» (Евсевий Кесарийский, «Церковная история», X4. 44). Описание Евсевия подтверждается находками археологов. Низкие перегородки, отделяющие духовенство от мирян, были весьма распространены в раннехристианских церквях, независимо от формы алтаря. Они могли располагаться между последними колоннами нефа, отделяя таким образом алтарь от остального помещения церкви. Или же алтарная часть могла быть независимым структурным элементом церкви. Подобное расположение было неизменным, когда церковь имела трансепт (поперечный неф), и привычным в любой крупной базилике. Каждая секция перегородки отделялась от соседней низким столбиком. На западной стороне алтарной части, обращенной к народу, преграда могла иметь форму триумфальной арки. Вдоль передней части алтаря, а иногда и сбоку, мог располагаться ряд высоких колонн, поддерживающих архитрав [ix] . В качестве примера простого алтаря без колонн можно привести две римские церкви: выделяющуюся своей простой и строгой архитектурой церковь святой Сабины на холме Авентин и базилику святого Климента, в которой, несмотря на ее замысловатую архитектуру, находит яркое выражение простой выступающий алтарь, окруженный секционной перегородкой [x] . Очень возможно, что алтарь храма Святого Петра также был окружен барьером, увенчанным архитравом. |
| Шумят развоевавшиеся подростки, а я, несмотря на все это, просто упиваюсь тишиной… Тишиной, потому что во всех этих звуках нет никаких механических шумов, нет машин, никаких шумов города… Ранняя весна. Благоухают поспевшие апельсины: L’aura, e l’odore, e refrigerio, e l’ ombra Del dolce lauro… Всё, как у Петрарки («Воздух, и запах, и свежесть, и тень сладостного лавра»). Только не в тени лавра, но под апельсиновыми деревьями. В Риме – весна, в Москве идёт снег. Римские каникулы Когда поднимаешься на Авентин, то кажется, будто ты уже не в Риме, а где-то в далекой провинции. По дороге, которая ведет от берега Тибра на вершину холма, к базилике Святого Алексия человека Божия, машины не ездят, и туристы, может быть, именно по этой причине тоже её не знают. Встретишь, поднимаясь по ней, двух–трех монахинь, а главное, наслушаешься птиц, поющих, не переставая, и справа и слева в кустах и на деревьях. И быть может, услышишь колокол, возвещающий, что время читать Angelus, молитву, обращенную к Святой Деве, начинающуюся словами: Angelus Domini nuntiavit Mariae et concepit de Spiritu Sancto – «Ангел Божий возвестил Марии, и зачала от Духа Святого». В прежние времена крестьяне на поле, услышав звон колокола, вставали на колени и читали эту молитву, как изображено на известной картине Жана Франсуа Милле. А птицы продолжают свое пение. Tenui gutture саптат avis, или по–русски: «Звучит птицы нежнейшая трель»… О, эти птицы! Их генеалогия по прямой линии восходит к тем, чьё пение две тысячи лет тому назад по утрам слушал мечтательный Альбий Тибулл, настоящий римлянин, горожанин, самый римский из поэтов Древнего Рима, ибо и Вергилий, и Гораций здесь жили мало, предпочитая деревню. Кстати, это именно Тибулл назвал впервые Рим Вечным городом – urbs аетегпа, а ведь он, конечно, не знал, что ждет впереди его город, и просто считал, как все римляне, что их цивилизация будет существовать бесконечно. Церковь Святых Бонифация и Алексия построена прямо на месте дома, где некогда жил святой – Алексей человек Божий, как обычно называют его по–русски. Сын римского сенатора, он ушёл из дому и странствовал по миру как нищий. Вернувшийся через годы домой под видом неизвестного странника, последние годы он спал под лестницей, и даже она, как говорят, сохранилась. А ведь все это было на рубеже IV и V веков! Через тысячу лет после того, как был основан Рим, и за семьсот пятьдесят лет до основания Москвы. За тысячу лет до Андрея Рублева. Всё-таки как же недавно началась наша, российская история! Почти как американская. Сохранился и колодец, из которого тогда брали воду; раньше он, разумеется, находился во дворе, теперь – оказался посреди церкви. |
| 55 . Отыщем же то истинное, что скрывается под этим образом. Минуций Феликс в той книге, которую он озаглавил Октавий, рассуждал так: Сатурн, когда был изгнан сыном и прибыл в Италию, был назван сыном неба, поскольку мы обычно говорим о тех, чьей доблестью восхищаемся, а также о тех, кто появляется внезапно, что они «упали с неба». Сыном же земли – потому что те, кто рожден от неизвестных родителей, мы обычно называем сыновьями земли. 56. Сказанное, таким образом, хотя и близко к истине, но все же не истинно: ведь известно, что Сатурн считался таковым [сыном неба и земли] еще тогда, когда царствовал. 57. Можно было рассуждать и так: Сатурн, когда был могущественнейшим царем, для сохранения памяти о своих родителях дал их имена небу и земле, в то время как до этого они именовались по–другому. Таким образом, как мы знаем, были даны имена рекам и горам. 58. Ведь когда поэты говорят о потомках Атланта или о потомках реки Инах, то не говорят же они, что люди могли быть рождены от вещей, не имеющих чувственности, но обозначают так тех, кто были рождены от этих людей, которые или при жизни, или умерев дали имена свои горам и реке. 59. Ведь это было обычным делом у предков особенно у греков. Так, мы узнали, что моря получили имена тех, кто в них утонул, как, например, Эгейское, Икарийское, Геллеспонт. И в Лации Авентин дал имя холму, на котором был погребен, Тиберин или Тибр – реке, в которой утонул. 60. Стало быть, не удивительно, если бы небу и земле были даны имена тех, кто родил могущественнейших царей. 127 61 . Итак, ясно, что он не был рожден небом, чего не может быть, но был рожден тем человеком, имя которому было Уран. То, что это так, подтверждает Трисмегист, который, когда говорил, что было очень мало сопричастных совершенному учению людей, называл в их числе Урана, Сатурна, Меркурия и своих родственников. 62. Поскольку он не знал истину, то увел историю в другую сторону. Я показывал, каким образом он мог бы рассуждать. Теперь я скажу, как, где и кем небо было названо Небом. В действительности это сделал не Сатурн, а Юпитер. 63. В Священной истории Энний сообщает следующее: «Затем Пан привел его [Юпитера] на гору, которая называется Стела [т. е. плита, надгробье] Неба. После того как поднялся туда, он обозрел кругом земли и там на горе установил алтарь Небу, и первым на этом алтаре принес жертву. Там он поднял глаза к небу, как мы теперь его зовем, и тому, что было выше земли, что называлось эфиром, дал имя по имени своего деда Неба. И Юпитер первым то, что называется эфиром, молясь, назвал небом и принес ту жертву, которую там освятил». Известно, что Юпитер не только там совершал жертвоприношения. |
| Круг восьмой. — Седьмой ров (окончание) 1. По окончаньи речи, вскинув руки И выпятив два кукиша, злодей Воскликнул так: " На, боже, обе штуки! " 4. С тех самых пор и стал я другом змей: Одна из них ему гортань обвила, Как будто говоря: " Молчи, не смей! " , 7. Другая — руки, и кругом скрутила, Так туго затянув клубок узла, Что всякая из них исчезла сила. 10. Сгори, Пистойя, истребись дотла! Такой, как ты, существовать не надо! Ты свой же корень в скверне превзошла! 25-12 13. Мне ни в одном из темных кругов Ада Строптивей богу дух не представал, Ни тот, кто в Фивах пал с вершины града. 25-15 16. Он, не сказав ни слова, побежал; И видел я, как следом осерчало Скакал кентавр, крича: " Где, где бахвал? " 19. Так много змей в Маремме 25-19 не бывало, Сколькими круп его был оплетен Дотуда, где наш облик брал начало. 25-21 22. А над затылком нависал дракон, Ему налегший на плечи, крылатый, Которым каждый встречный опален. 25. " Ты видишь Кака, 25-33 — мне сказал вожатый. — Немало крови от него лилось, Где Авентин вознес крутые скаты. 28. Он с братьями теперь шагает врозь 25-28 За то, что обобрал не без оглядки Большое стадо, что вблизи паслось. 31. Но не дал Геркулес ему повадки И палицей отстукал до ста раз, Хоть тот был мертв на первом же десятке " . 34. Пока о проскакавшем шел рассказ, Три духа собрались внизу 25-35 ; едва ли Заметил бы их кто-нибудь из нас, 37. Вождь или я, но снизу закричали: " Вы кто? " Тогда наш разговор затих, И мы пришедших молча озирали. 40. Я их не знал; но тут один из них Спросил, и я по этому вопросу Догадываться мог об остальных: 43. " А что же Чанфа не пришел к утесу? " И я, чтоб вождь прислушался к нему, От подбородка палец поднял к носу. 46. Не диво, если слову моему, Читатель, ты поверишь неохотно: Мне, видевшему, чудно самому. 49. Едва я оглянул их мимолетно, Взметнулся шестиногий змей 25-50 , внаскок Облапил одного и стиснул плотно. 52. Зажав ему бока меж средних ног, Передними он в плечи уцепился И вгрызся духу в каждую из щек; 55. А задними за ляжки ухватился И между них ему просунул хвост, Который кверху вдоль спины извился. 58. Плющ, дереву опутав мощный рост, Не так его глушит, как зверь висячий Чужое тело обмотал взахлест. 61. И оба слиплись, точно воск горячий, И смешиваться начал цвет их тел, Окрашенных теперь уже иначе, 64. Как если бы бумажный лист горел И бурый цвет распространялся в зное, Еще не черен и уже не бел. 67. " Увы, Аньель, да что с тобой такое? — Кричали, глядя, остальные два. — Смотри, уже ты ни один, ни двое " . 70. Меж тем единой стала голова, И смесь двух лиц явилась перед нами, Где прежние мерещились едва. |
|
|
