| — Невзирая на то, что я держал вас под прицелом своей винтовки? — засмеялся Ланселот. — И об этом я буду вспоминать с удовольствием: рыцарь сэр Ланселот Озерный с винтовкой наперевес. Сандра поднялась и сказала мужу: — Леонардо! Я думаю, что нам пора отправляться спать, чтобы завтра с утра выехать. — А мы надеялись услышать сегодня вашу собственную историю, — разочаровано сказал Ланселот. — Ох, Ланс! Это невозможно, — сказала Сандра. — Если бы это была только наша история, мы бы ее уже давно рассказали. В ней много как печального, так и веселого и даже смешного, правда, Леонардо? Ты знаешь, что мы с Леонардо внуки Бабушки и друзья Миры Иерусалимской. Но больше мы ничего не можем о себе рассказать. Прости нас! — Я понимаю, чужие секреты, — сказал Ланселот, провожая их до лестницы. — Погоди, у нас есть один вопрос, и ты нам его прости, — сказал Леонардо. — Что будет с Драганом? — Ну этим благоразумным разбойником уже занялся отец Иаков, думаю, с ним все будет в порядке. Так вы приедете к нам еще, Сандра, Леонардо? — Приедем, конечно, — сказала Сандра. — Но вот когда — это решит наше начальство. — Строгое у вас начальство? — Очень! Девяносто кило сплошной любви и строгости! — Судя по вашим улыбкам, вы эту строгость просто обожаете. — Так оно и есть, Ланселот. Вечером, уже лежа в постели, Леонардо сказал Сандре: — Знаешь, Ланселот дал мне целую коробку батареек Тесла. Ну а ты нашла что-нибудь интересное внизу? — Да. Учебники и письменные принадлежности для наших детей. — Отлично. А еще что? — Рыболовную сеть для дяди Леши. — Вот он будет рад! — Надеюсь. Для монастыря я взяла железные спицы и рулон белой хлопчатобумажной ткани. Для Сонечки я взяла куклу — пусть это будет подарок от прадедушки Ильи. — Умница! — Хотела взять немного шоколада для детей, но вспомнила, как наш Карлуша отказался от шоколадки и не решилась. — А что же Бабушка — без подарка останется? — Ага! Ты не придумал, а я нашла подарок, от которого она будет в восторге. Хочешь взглянуть? Он у меня здесь. — Ну-ка! |
| В Великом Новгороде открывается выставка «Христианские древности. Художественный металл XI-XIX веков» 1 июля 2005 г. 13:27 Великий Новгород, 1 июля. На открывающейся в пятницу выставке «Христианские древности. Художественный металл XI-XIX веков» будут представлены более 200 раритетов из фондов Новгородского государственного музея-заподвеника (ГМЗ). В частности, музейщики проэкспонируют металлические иконы, нательные кресты, энколпионы (кресты для хранения мощей), змеевики, панагии, водосвятные чащи и блюда, потиры (чащи для причастного вина), мощехранилища, дарохранилища, лампады, выносные светильники, рукомойники, кадила, хоросы и другие изделия церковного назначения из меди и сплавов меди с цинком и оловом, изготовленные руками древних мастеров. «Несмотря на то, что в фондах Новгородского музея-заповедника хранится более трех тысяч подобных раритетов и 200 предметов — это лишь малая толика того, что можно было бы показать, в таком значительном объеме мы представляем их впервые», — сообщили РИА «Новости» в ГМЗ. До попадания в коллекции музея-заповедника эти ценности хранились в православных и старообрядческих монастырях и храмах, расположенных на территории Новгородской области. Экспонаты выставки христианских древностей разместятся в трех залах Воротной башни Гостиного двора на Ярославовом Дворище, являющейся памятником архитектуры XVII века. По словам специалистов, исторические ценности в залах Воротной башни будут размещены по хронологии. «Переходя из зала в зал, посетители будут постепенно переходить от времен Крещения Руси к XIX веку», — говорят организаторы выставки. После знакомства с экспозицией новгородцы и гости города смогут по винтовой лестнице подняться на смотровую площадку Воротной башни. «После Софийской звонницы и башни Кокуй в Кремле Воротная башня станет третьей высотной точкой в историческом центре Великого Новгорода, открытой для посещений», — сообщили в музее-заповеднике. По словам сотрудников ГМЗ, со смотровой площадки на Воротной башне «памятники древнерусской архитектуры на Ярославовом Дворище предстанут совершенно по-новому». «Находясь на башне, можно в деталях разглядеть все то, что снизу на соборах не увидишь», — отметили организаторы выставки. Согласно сведениям из Новгородского музея-заповедника, выставка изделий древнерусских ювелиров и литейщиков в Воротной башне станет второй, приуроченной к 140-летию музея, созданного в Великом Новгороде 18 мая 1865 года по пожеланию императора Александра II священнослужителем, археологом, историком, этнографом и писателем Николаем Богословским (1824-1892 годы). Ранее к 140-летию ГМЗ в здании Присутственных мест Новгородского кремля была открыта выставка «Древнерусское резное дерево в собрании Новгородского музея», на которой, в частности, были представлены славянские скульптуры, резные иконы и церковные врата, сообщает РИА «Новости» . Календарь ← 17 апреля 2024 г. 7 января 2024 г. |
| Исполненный уже не только страха, но и неизреченной радости, я пошел за Ним, удивляясь необыкновенной белизне Его ризы и как бы ослепленный блеском ее. Господь подходит к высокой винтовой лестнице, поднимается быстро-быстро вверх - лестница крутая, узкая. Я опять остановился. Тогда Господь обернулся в мою сторону, воззрел на меня, окаянного, а так как я стоял внизу и не входил еще ни на одну ступеньку, то Господь дал мне знак рукою Своею, - решительно-властно сделавши сие мановение. Сам остановился, ожидая, когда взойду к Нему. И так мне было сладко, когда я стал подниматься. Вывел Он меня на широкую площадку и светлую. Здесь от избытка сердца я, упавши ниц, воскликнул: " Господь, Господь, Господь!!! " Но Господь скрылся от взоров моих. Очнувшись, я почувствовал великое умиление. Это было в 4 часа утра. Смотрю... кругом все сияет, вверху меня дремлет человек... Встал в углу, прочитал молитву наизусть, причастился... Потом все встали, начался шум, гам, песни, ругань, всякие неистовства. У меня «тишина велия», будто один хожу, тяну четки, радость неизреченная. Дивно. Сознание, что на груди Святые Дары, ободряет и всякий страх отгоняет. И понял я тогда, что написано в книге Псалмов: " расширил еси сердце мое -в тесноте Ты дал мне простор " . Слава Тебе, Господи! И сейчас, когда припоминаю, согревает, и особенно до слез умилительно, что стоял и ожидал Господь. Так всегда Он ждет нас, маловерных и нерешительных...» Друг Христов Лазарь В Вифании был некто по имени Лазарь, которого любил Иисус Христос, и две были у него сестры: одну звали Марфой, другую Марией. Простые были это люди, гостеприимные, радушные, добрые. За простоту их и детскую веру Спаситель нередко бывал у них в доме. Сей Странник, Который не имел, где главы подклонить, находил Себе здесь приют и отдых от трудов Своих. И вот, как вихрь какой, как буря, налетело вдруг на этот благочестивый дом несчастие: тяжким, лютым недугом заболел Лазарь. Заболел… И немного спустя умер, и был погребен, горько оплакиваемый своими сестрами и всеми присными. |
| Положительно нет прекраснее времени, нежели зрелый август в Смоленской хотя бы губернии. Лето 1928 года было, как известно, отличнейшее, с дождями весной вовремя, с полным жарким солнцем, с отличным урожаем… Яблоки в бывшем имении Шереметевых зрели… леса зеленели, желтизной квадратов лежали поля… Человек-то лучше становится на лоне природы. И не так уж неприятен показался бы Александр Семенович, как в городе. И куртки противной на нем не было. Лицо его медно загорело, ситцевая расстегнутая рубашка показывала грудь, поросшую густейшим черным волосом, на ногах были парусиновые штаны. И глаза его успокоились и подобрели. Александр Семенович оживленно сбежал с крыльца с колоннадой, на коей была прибита вывеска под звездой: «Совхоз «Красный луч»», и прямо к автомобилю-полугрузовичку, привезшему три черных камеры под охраной. Весь день Александр Семенович хлопотал со своими помощниками, устанавливая камеры в бывшем зимнем саду – оранжерее Шереметевых… К вечеру все было готово. Под стеклянным потолком загорелся белый матовый шар, на кирпичах устанавливали камеры, и механик, приезжавший с камерами, пощелкав и повертев блестящие винты, зажег на асбестовом полу в черных ящиках красный таинственный луч. Александр Семенович хлопотал, сам влезал на лестницу, проверяя провода. На следующий день вернулся со станции тот же полугрузовичок и выплюнул три ящика, великолепной гладкой фанеры, кругом оклеенной ярлыками и белыми по черному надписями: Vorsicht!! Eier!! Осторожно: яйца!! – Что же так мало прислали? – удивился Александр Семенович, однако тотчас захлопотался и стал распаковывать яйца. Распаковывание происходило все в той же оранжерее и принимали в нем участие: сам Александр Семенович; его необыкновенной толщины жена Маня; кривой бывший садовник бывших Шереметевых, а ныне служащий в совхозе на универсальной должности сторожа; охранитель, обреченный на житье в совхозе; и уборщица Дуня. Это не Москва, и все здесь носило более простой, семейный и дружественный характер. Александр Семенович распоряжался, любовно посматривая на ящики, выглядевшие таким солидным компактным подарком, под нежным закатным светом верхних стекол оранжереи. Охранитель, винтовка которого мирно дремала у дверей, клещами взламывал скрепы и металлические обшивки. Стоял треск… Сыпалась пыль. Александр Семенович, шлепая сандалиями, суетился возле ящиков. |
| Посредине комнаты стояла Мэри Стэндиш. Свечи, затененные так, чтобы их не видно было из окна, слабо освещали ее бледное лицо и распущенные волосы. Когда она взглянула на Алана, он прочел в ее глазах ужас. Он только собрался было заговорить, желая убедить ее, что особенной опасности нет, что люди Грэйхама не будут стрелять по дому, как снаружи во мраке ночи разверзся форменный ад. Бешеная дробь ружей была ответом на пальбу Соквэнны. Град пуль обрушился на бревенчатые стены. Две из них с шипением змеи влетели в окна. Одним прыжком Алан очутился около Мэри и почти бросил ее на пол рядом с Киок и Ноадлюк. Его лицо было бледно, весь его мозг горел огнем. — Я думал, что они не будут стрелять в женщин, — сказал он. Его голос был страшен своей необычайной, твердостью. — Я ошибся. Но теперь я понимаю. С винтовкой в руках он осторожно приблизился к окну. Он больше не обманывал себя и знал, что Грэйхам думал, на что он рассчитывал и что собирался делать, и его охватил ужас. И Грэйхам и Росланд знали, что каким-нибудь путем Мэри Стэндиш будет в безопасности в доме Соквэнны. Они начали отчаянную игру в уверенности, что Алан Холт найдет для нее убежище, а сам будет сражаться, пока не погибнет. Это был очень тонко задуманный план, предусматривавший попросту убийство. А он, в результате всех этих планов, был жертвой, обреченной на смерть. Стрельба прекратилась, и наступившая за ней тишина много говорила Алану. Ему давали определенный срок на то, чтобы позаботиться о тех, кто был на его попечении. В полу имелась откидная дверь. Она вела в маленький чулан и погреб, откуда был выход наружу в ложбину. При свете свечи Алан увидел, что дверь в погреб открыта и подперта палкой. Соквэнна все предвидел. Присев у окна, Алан взглянул на девушек. Киок с ружьем в руках подползла к лестнице, которая вела на чердак, и полезла по ней. Она шла к Соквэнне, чтобы заряжать его ружье. Алан указал на открытую дверь вниз. — Скорей, идите туда! — крикнул он. — Это единственное безопасное место. Вы можете заряжать там и передавать наверх ружья. |
| Он даже не приостановился, чтобы, по обычаю, швырнуть камнем в статую презренного Перине-Леклерка, сдавшего при Карле VI Париж англичанам, преступление, за которое его статуя с лицом, избитым камнями и испачканным грязью, несла наказание целых три столетия, стоя на перекрестке улиц Подъемного моста и Бюси, словно у вечного позорного столба. Перейдя Малый мост и быстро миновав Новую СентЖеневьевскую улицу, Жеан де Молендино очутился перед Собором Парижской Богоматери. Тут им вновь овладела нерешительность, и некоторое время он прогуливался вокруг статуи «господина Легри», повторяя с тоской: – Проповедь – вне сомнения, а вот экю – сомнительно! Он окликнул выходившего из собора причетника: – Где архидьякон Жозасский? – Кажется, в своей башенной келье, – ответил причетник. – Я вам не советую его беспокоить, если только, конечно, вы не посол от кого-нибудь вроде папы или короля. Жеан захлопал в ладоши: – Черт возьми! Прекрасный случай взглянуть на эту пресловутую колдовскую нору! Это соображение придало ему решимости: он смело направился к маленькой темной двери и стал взбираться по винтовой лестнице св. Жиля, ведущей в верхние ярусы башни. «Клянусь пресвятой девой, – размышлял он по дороге, – прелюбопытная вещь, должно быть, эта каморка, которую мой уважаемый братец скрывает, точно свой срам. Говорят, он разводит там адскую стряпню и варит на большом огне философский камень. Фу, дьявол! Мне этот философский камень так же нужен, как булыжник. Я предпочел бы увидеть на его очаге небольшую яичницу на сале, чем самый большой философский камень!» Добравшись до галереи с колоннами, он перевел дух, ругая бесконечную лестницу и призывая на нее миллионы чертей; затем, войдя в узкую дверку северной башни, ныне закрытую для публики, он опять стал подниматься. Через несколько минут, миновав колокольную клеть, он увидел небольшую площадку, устроенную в боковом углублении, а под сводом – низенькую стрельчатую дверку. Свет, падавший из бойницы, пробитой против нее в круглой стене лестничной клетки, позволял разглядеть огромный замок и массивные железные скрепы. |
| Тем не менее до странности остроконечная и высокая крыша нового дворца щетинившаяся резными желобами, покрытая свинцовыми полосами, на которых множеством фантастических арабесок вились искрящиеся инкрустации из позолоченной меди, – эта крыша, столь своеобразно изукрашенная, грациозно возносилась над бурыми развалинами старинного дворца, толстые башни которого, раздувшиеся от времени, словно бочки, осевшие от ветхости и треснувшие сверху донизу, напоминали толстяков с расстегнувшимися на брюхе жилетами. Позади этого здания высился лес стрел дворца Ла-Турнель. Ничто в мире, ни Альгамбра, ни Шамборский замок, не могло представить более волшебного, более воздушного, более чарующего зрелища, чем этот высокоствольный лес стрел, колоколенок, дымовых труб, флюгеров, спиральных и винтовых лестниц, сквозных, словно изрешеченных пробойником бельведеров, павильонов, веретенообразных башенок, или, как их тогда называли, «вышек» всевозможной формы, высоты и расположения. Все это походило на гигантскую каменную шахматную доску. Направо от Ла-Турнель ершился пук огромных иссиня-черных башен, вставленных одна в другую и как бы перевязанных окружавшим их рвом. Эта башня, в которой было прорезано больше бойниц, чем окон, этот вечно вздыбленный подъемный мост, эта вечно опущенная решетка, все это – Бастилия. Эти торчащие между зубцами подобия черных клювов, что напоминают издали дождевые желоба – пушки. Под жерлами, у подножия чудовищного здания – ворота Сент-Антуан, заслоненные двумя башнями. За Ла-Турнель, вплоть до самой ограды, воздвигнутой Карлом V, расстилался, весь в богатых узорах зелени и цветов, бархатистый ковер королевских полей и парков, в центре которого по лабиринту деревьев и аллей можно было различить знаменитый сад Дедала, который Людовик подарил Куактье. Обсерватория этого медика возвышалась над лабиринтом, словно одинокая мощная колонна с маленьким домиком на месте капители. В этой лаборатории составлялись страшные гороскопы. Ныне на том месте Королевская площадь. Как мы уже упоминали, дворцовый квартал, о котором мы старались дать понятие читателю, отметив, впрочем, лишь наиболее примечательные строения, заполнял угол, образуемый на востоке оградою Карла V и Сеною. |
| Кохлиа – дословно с греч. «улитка», крытая винтовая лестница. Кратер – большая открытая чаша с двумя ручками, использовалась для смешивания вина с водой. Древние греки и византийцы пили вино, как правило, разбавленное теплой водой. В церковном обиходе такой сосуд играл роль красовулия (см. церковная утварь), необходимого во время совершения таинства Причащения. Кратима – появившийся с XIII в. жанр в творчестве византийских мелургов; мелодия, которая распевается на серию слогов и иногда подражает звучанию музыкальных инструментов. Краутхаймер Роберт – классик истории византийской архитектуры и искусства. Особого внимания заслуживает его неоднократно переиздававшаяся в 70–80-е гг. ХХ в. книга «Раннее христианство и византийская архитектура». Кремация – трупосожжение; как способ погребения была распространена в греко-римском обществе, где только умерших детей хоронили в земле. Все меньше применялся уже со II в. н. э., а к концу IV-V вв. стал весьма редким в Византии, будучи окончательно вытеснен ингумацией, получившей распространение у христиан. Креофаг – «мясоед», вторая неделя Апокрии – византийской «масленницы». Крепиды – обувь типа сандалий с толстой подошвой и легким дырчатым верхом. Крест (лат. crux) – долгое время являлся у разных народов элементом орнамента или магическим знаком, символом счастья или, напротив, смерти. Как символ жизни или животворящих сил, солнца, ветра изображался в виде К. в круге или в виде свастики (гаммированный К. – crux gammata). Древнеегипетский К. с круглым ушком – иероглиф, обозначавший понятие «жизнь» (так называемый crux ansata). К. в виде древнееврейской буквы Т («тау», последняя буква древнееврейского алфавита) считался знаком Бога и причастности к нему (он же – антониевский К. в христианстве). К. процветший – декоративный мотив с побегами у основания К. В христианстве К. получил совершенно новый смысл – он стал символом вечной жизни и избавления от страданий, но до конца античности сосуществовал с языческими и иудейскими К., у каждого из которых было свое символическое значение Как самостоятельный тип, К. |
| – Нет, по-моему, Вы все перегибаете палку: почему Шкапская не может считать казнь Цесаревича нравственно оправданной? – А почему Пяст, как-никак – один из лучших друзей Блока, после «Двенадцати» не подал ему руки? Смотрите, Чуковский… – Признателен за намек. – Чуковский, круто развернувшись, вышел из гостиной в зеркальный зал. – Там что-то намечается? – кивнув ему вслед, спросил у Венгеровой Женя. – Сегодня – среда. – Ах ну да, конечно. – А Вы очень неважно выглядите, «князь-оборотень»… Вы не больны? – Благодарю Вас, Нина, не думаю. – У Вас очень сыро. – Зато уютно: моя комната удивительно напоминает гроб. Впрочем, в «обезьяннике» куда более сыро. Сквозь распахнутые двери в зеркальный зал было видно, как обитатели и гости Дома искусств привычно проходят в зал и отделанную темным дубом гостиную. Женя увидел спускающуюся по широкой лестнице из своей комнаты наверху баронессу Икскуль, навстречу которой шел уже Ходасевич – болезненно тонкий, желчный, с недавней сединой в прямых и черных, как вороново крыло, волосах, темноволосую живую коротышку Павлович, разговаривающую с Волынским и Пястом… «…Общность цели гвельфов и гибеллинов, – подумал, усмехнувшись, Женя, – Союз поэтов… Воистину тесное объединение… враждующих партий». – …«Аполлон», господа, все же ставил этот вопрос ребром еще в самом начале… – То есть? – Когда с революцией… еще номер запоздал, помните? В передовице от редакции прямо говорилось о том, что исторические памятники могут оказаться под угрозой и культурный долг общественности – сплотиться для их охраны… – Кто мог знать, что вопрос встанет так остро… – Дас… – Добрый вечер, Владислав Фелицианович! – О, добрый вечер, добрый вечер… …В голове гудело; Женя торопливо прошел через столовую и буфетную: в коридоре, которым начиналось общежитие, было пусто. Кое-где доносился стук торопливых шагов по крутым лесенкам и закоулкам – опаздывающие спешили к началу концерта. Миновав пустую огромную кухню, где, против обыкновения, не распивал кипяток с сахарином старый елисеевский швейцар Ефим, Женя поднялся еще одной лесенкой, винтовой, напоминающей огромный чугунный штопор, прошел еще двумя коридорами и, наконец, отомкнул дверь своей комнаты. |
| Некоторое время спустя в пещере снова забрезжил свет, напоминавший сияние луны. Он исходил от тех семи колонн, что возвышались посредине пещеры. Неожиданно Мшинка различил рядом с алой колонной еще одну, которой раньше не замечал. У подножия колонны светились голубым сапфиры, что окружали замочную скважину. Мшинка вставил в скважину ключ, повернул его… Послышались звуки музыки, словно кто-то заиграл на эоловой арфе. Каменная плита в подножии колонны отошла в сторону, за ней обнаружилась нижняя площадка винтовой лестницы. Ключ растаял в воздухе, будто был всего лишь призраком. Узелок без колебаний двинулась вверх по лестнице, Мшинка последовал за ней. Плита встала на место. Перепрыгивая со ступеньки на ступеньку, они поднялись над землей и очутились в радуге. Земля с ее материками и океанами осталась далеко внизу. Лестница уходила в неведомую высь, и по ней вместе с Узелком и Мшинкой поднимались некие прекрасные создания. Они знали, что идут в страну, из которой являются тени. И сдается мне, теперь они уже наверняка достигли цели. Портвейн в бурю Папа, — промолвила моя сестрица Эффи однажды вечером, когда все мы собрались в гостиной у очага. Поскольку продолжения не последовало, мало-помалу все взгляды обратились в ее сторону. Эффи сидела молча, вышивая уголок батистового платочка; похоже, словечко вырвалось у нее неосознанно. Для начала зимы ночь выдалась весьма холодная. Отец рано вернулся домой, и мы отужинали пораньше, чтобы насладиться долгим вечером в кругу семьи: то была годовщина родительской свадьбы, а для нас — самый домашний из праздников. Отец восседал в кресле у дымохода, с кувшином бургундского, а матушка устроилась рядом с ним, и изредка отпивала из его бокала. Эффи шел девятнадцатый год; остальные были моложе. О чем она думала, в ту пору мы понятия не имели, хотя сейчас догадались бы без труда. Но вдруг она подняла голову и, заметив, что все глаза устремлены на нее, опомнилась или заподозрила неладное — и зарумянилась, словно роза. - Ты ко мне обратилась, Эффи. Что такое, родная? |
|
|
